Дуновение смерти

— Да, сэр. Крайне неприятно.

— Я мало что знаю об этом молодом человеке. Помнится, его не сразу допустили к работе над диссертацией — были какие-то возражения. Конечно, это к делу не относится, но все-таки характер много значит. Я неоднократно замечал, что тенденция к несчастным случаям в лаборатории всегда обусловлена появлением неуравновешенных особ. Однако пусть психиатры подыскивают этому затейливые объяснения, а мы удовольствуемся наблюдением фактов. Гм… Не заглянете ли вы ко мне завтра утром, до занятий?

— Конечно, сэр. Нельзя ли узнать, по какому поводу?

— Да просто некоторые соображения, возникшие в этой связи. Ведь лекции у вас начинаются в девять?

— Да, сэр.

— Тогда зайдите ко мне, скажем, в половине девятого. Ну, бодритесь, Брейд. Ужасно! Ужасно!

Не договорив третьего «ужасно», декан повесил трубку.

— Он хочет тебя видеть? — тотчас же спросила Дорис. — Зачем?

— Не стал объяснять.

Брейд взял уже пустой стакан, и ему захотелось наполнить его снова. Однако он просто сказал:

— Пожалуй, нам стоит поесть. Или ты уже ела?

— Нет, — отрывисто ответила Дорис.

За столом они молча занялись салатом, и Брейд был благодарен наступившей тишине.

Но Дорис не выдержала:

— Лу, я хочу, чтобы ты меня понял.

— Да, дорогая?

— Я не собираюсь больше ждать. Ты должен в этом же году получить постоянную должность. Если ты начнешь сам себе вредить, тогда конец. Лу, я долго ждала, каждый июнь мне приходилось сидеть и ждать, получишь ли ты снова эту маленькую карточку, утверждающую тебя еще на один год в должности помощника профессора. Больше я ждать не буду ни одного года.

— Но ведь ты не думаешь, что они не возобновят договора?

— Я вообще не хочу об этом думать, не хочу взвешивать все за и против — я хочу ясности. Если ты будешь адъюнкт-профессором, утверждение станет автоматическим. Ведь это и есть то, что называется постоянной должностью, — автоматическое возобновление договора из года в год?

— Если нет особых причин для отвода.

— Пускай. Я хочу, чтобы июнь для меня ничего не значил. Хочу, чтобы конец любого учебного года ничего для меня не значил. Я хочу, чтобы ты получил постоянную должность.

— Дорис, я не могу это гарантировать, — мягко ответил Брейд.

— Ты можешь гарантировать, что ее не получишь, если начнешь вести свои безумные разговоры об убийстве с Литлби или еще с кем-нибудь. И тогда… О, Лу… — Она быстро прикрыла глаза, точно удерживая слезы. — Я больше так не могу.

Брейд это знал. Он испытывал то же, что Дорис. Годы кризиса оставили свой тяжелый след на них обоих, вытравили их мужество; годы, когда им приходилось наблюдать мучительный страх родителей, о чем-то догадываться и не все понимать… «Постоянная должность» излечила бы их от этих воспоминаний, но что он мог сделать?

Брейд медленно и аккуратно поделил вилкой лист латука пополам и еще раз пополам.

— Не думай, что мне так легко оставить это дело. Если это убийство, то в конце концов к такому же выводу придет и полиция.

— И пусть, раз тебя это не касается.

— Как это может меня не касаться? — Он встал из-за стола. — Я выпью еще.

— Давай.

Брейд кое-как смешал коктейль.

— Дорис, а ты подумала, кто может оказаться убийцей?

— Нет, и не собираюсь.

— Ну так подумай.

Он смотрел на нее поверх стакана, и мысль, что придется все ей открыть, была для него мучительна, но иначе поступить он не мог.

— Убийцей может оказаться лишь тот, кто разбирается в химии. Человек, не имеющий лабораторного опыта, не воспользовался бы цианидом, не рискнул бы вмешиваться в ход эксперимента. У него не было бы достаточной уверенности. Он выбрал бы более доступные средства — револьвер, нож, мог бы столкнуть с высоты.

— Неужели ты хочешь сказать, что убил кто-то из ваших факультетских?

— Иначе быть не может. Кто-то должен был войти в лабораторию и в одной из колб подменить ацетат цианидом. Если бы Ральф находился в лаборатории, это вряд ли удалось бы. Прежде всего он был болезненно подозрительным, никого и близко не подпускал к своим приборам, — именно из-за этого у него и вышли неприятности с Ранке. Стало быть, подменить реактив могли только в отсутствие Ральфа. А он никогда не забывал запереть лабораторию, даже если ненадолго выходил в библиотеку за справкой. Я не раз это наблюдал. Следовательно, убить мог только тот, у кого есть свой ключ.

— Ох уж эти рассуждения! Если тебе приходилось видеть, как он запирает дверь, то это еще не значит, что он всегда ее запирал. Мог и позабыть когда-нибудь. И даже если никогда не забывал — ключ не единственный способ открывать замки.

— Пусть так, если ты снова настаиваешь на самых отдаленных возможностях. Но лучше рассмотреть наиболее, а не наименее вероятные объяснения. Попробуй предугадать путь, по которому наверняка пойдет полиция: для них убийцей должен быть тот, у кого есть свой ключ от лаборатории; тот, кто разбирается в сути опытов Ральфа; кто знает, где хранятся колбы с ацетатом и так далее. Кроме того, ведь реактив был подменен только в одной из колб.

— Почему? — спросила Дорис, наконец сдаваясь.

— Потому что убийца знал педантичную натуру Ральфа, знал, что Ральф проводит ежедневно по одному опыту и для каждого опыта берет из своего запаса колб только одну, причем каждый раз крайнюю слева. При таком расчете колбу с ядом приготовили на четверг, на тот день, когда Ральф остается один, так как его напарник по четвергам не бывает в лаборатории. Убийца доподлинно знал всю обстановку.

— Лу, к чему ты клонишь?

— Да только к тому, что полиция сопоставит все эти данные и найдет единственное, наиболее соответствующее им лицо.

— Кого?

— Кого! Как ты думаешь, почему я так старался не допустить даже намека на все это, когда говорил с полицейским? — Брейд осторожно отпил глоток и вдруг осушил залпом весь стакан. — Меня самого, дорогая! — сказал он хрипло. — Я как раз то лицо, к кому подходят все эти данные. Заподозрить в убийстве можно только меня.

4

На следующее утро дорога в университет казалась еще дольше вчерашней дороги домой. Накануне он завершил вечер третьим и, наконец, четвертым стаканом; но виски не вселило в него бодрости — скорее, вызвало отупение.

Дорис погрузилась в зловещее молчание и не отрывалась от телевизора. Брейд, вынув из конверта рукопись Энсона, хотел было просмотреть ее ради старика, но буквы начали прыгать у него перед глазами, и после пяти попыток прочесть начальный абзац он сдался.

Ночью оба они не спали, а на худеньком лице Джинни с утра было испуганное, напряженное выражение, и она поскорее ускользнула в школу. Брейд давно уже решил, что у детей есть невидимые антенны, воспринимающие непонятные настроения взрослых, от которых зависит их детская жизнь.

Не то чтобы он упрекал за что-то Дорис или себя самого. Их положение было следствием неразрешимой путаницы обстоятельств, в которой увязло все человечество.

Он заканчивал аспирантскую диссертацию под руководством старого Кэпа (старого — даже в то время), когда ему предложили приступить к преподавательской деятельности в университете. Это был дар небес, предел самых дерзких мечтаний. Его не соблазняла увлекательная, но весьма ненадежная работа в промышленности. Он не способен был, подставив подножку ближнему, бодро перешагнуть через него, не согласился бы на это даже в погоне за субсидией и хотел только спокойного, прочного места в жизни — уверенности, а не риска. Тогда он и женился на Дорис. Их желания совпадали: ей также нужна была лишь твердая уверенность в завтрашнем дне. Оба предпочитали не взлетать вовсе, лишь бы не подвергать себя риску упасть.

А что могло быть лучше должности преподавателя в прославленном старом университете? Наступал ли кризис, сокращались ли временные оклады, профессора и преподаватели все равно жили как ни в чем не бывало и доживали до седых волос, до почтенной старости. И даже после ухода в отставку профессора снабжали мягкой перинкой пенсии в половину оклада до тех пор, пока не ставилась последняя пометка о его пребывании на земле, пока не обращал наконец профессор свой усталый взор к великой черной доске вечности.

Время шло, и через два года Брейд стал помощником профессора. Его исследования касались разных вопросов — интересных, но не вызывающих споров: даже здесь он старался уклониться от шумихи, специально подбирая спокойные темы. Но шумиха вознаграждалась дотациями и субсидиями, а его они миновали, как и звание адъюнкт-профессора.

Он понимал состояние Дорис. Семнадцать лет службы — и ежегодно белая карточка, извещающая о возобновлении договора. Но на один год.

Естественно, Дорис хотела, чтобы должность была постоянной. Брейд старался объяснить, что постоянная должность — всего лишь пустые слова. Допустим, со штатного места нельзя уволить без причины или помимо решения университетского совета профессоров (из которых каждый ревниво оберегает собственное постоянное место). На самом же деле никого и не требуется увольнять: достаточно будет деликатно шепнуть профессору, что ему пора в отставку. А если кто-то станет упорствовать, то обиды от ежедневных мелких придирок будут скапливаться, пока не вырастут в гору и необходимость расстаться с должностью, пусть даже постоянной, станет неизбежной и неотвратимой. Но Дорис понимала только, что сейчас, при настоящем положении вещей, они могут потерять все, даже маленькую белую карточку. Для увольнения с временной должности не требуется ни каких-либо причин, ни решения совета.

Это была болезнь, порожденная кризисом, — Дорис нуждалась в уверенности.

Брейд угрюмо подумал, что сам нуждается в том же. Он подъехал к факультетской стоянке машин и занял свободное место. Занял то, что ему полагалось. Заповедные места у каменной стены здания химического факультета предназначались для адъюнкт-профессоров и высшей профессуры. Обычно это его не задевало, но сейчас он и здесь вдруг увидел проявление Уверенности, недоступной без перехода через магическую пограничную черту.

Он поднялся по резной деревянной лестнице, которая, огибая здание, вела к главному входу. Внизу, вдоль вымощенной кирпичом дорожки, стояли каменные скамьи, и двое расположившихся там студентов заметили Брейда. Один из них что-то шепнул соседу, и оба посмотрели ему вслед.

Брейд на ходу втянул голову в плечи. Утром он не купил газеты. Там, конечно, уже обо всем написано. Господи, неужели все теперь будут пялить на него глаза! Уж не мерещится ли им, что у него вместо головы череп с надписью: «Берегитесь, цианид!»

Он заметил, что шагает чересчур быстро, и у входа в большую двойную дверь принудил себя замедлить шаги.

Стоит только повернуть отсюда налево, и день будет испорчен с самого начала. А ведь он мог пойти направо к лифту и подняться к себе, на четвертый этаж.

Но он повернул налево и вошел в дверь с табличкой «Деканат химического факультета». Почему-то он сразу ощутил себя учеником начальной школы наедине с высоченным, суровым учителем, отсылающим его к великану-директору.

Брейд взглянул на часы: всего двадцать минут девятого, оставалось еще десять минут.

Когда Брейд сел, Джин Мэкрис отделалась от какого-то студента и поднялась со своего места.

— Подождите минутку, профессор Брейд, и он вас примет: сейчас он говорит по телефону.

— Ничего, — сказал Брейд. — Я пришел слишком рано.

Она вышла из-за своего стола и, толкнув вертушку, служившую входом за перегородку, направилась к Брейду. Она являла собой олицетворение тревоги.

Ее длинное лицо с выступающими вперед зубами выражало постоянную скорбь, но, по мнению Брейда, похоронный вид Джин вряд ли свидетельствовал о меланхолическом складе. Она хорошо справлялась с делом, ловко выпроваживала нежелательных посетителей, извещала Брейда о программе дня и, как только у нее выдавалось время, старалась заменить ему личного секретаря, которого факультет не стал бы оплачивать.

— Я была крайне поражена вчера, когда вы мне позвонили, — доверительно обратилась она к Брейду. — Воображаю, как вас это потрясло, профессор Брейд.

— Да, это был неожиданный удар, мисс Мэкрис.

Тон ее стал еще более интимным:

— Надеюсь, миссис Брейд поняла, почему вы задержались. Я постаралась объяснить.

— Да, благодарю вас.

— Я просто побоялась, что поскольку вы всегда так точны, миссис Брейд может подумать, ну понимаете… Может расстроиться и даже вообразить…

У Брейда промелькнула дикая мысль, не намекает ли мисс Мэкрис, что его могут заподозрить в сексуальной распущенности. Он уставился на нее с некоторым ужасом.

Она ловко перевела разговор:

— Наверное, вас особенно расстраивает то, что это ваш ученик.

— Да. Конечно.

— Так вот, в связи с этим…

На столе у мисс Мэкрис тихо загудел зуммер, и Джин заторопилась.

— Профессор Литлби может вас принять, но когда вы вернетесь, я вам скажу. — Она значительно кивнула.

Уходя, Брейд видел, как Джин поправляет белую блузку, столь же девственно чистую, подумал он рассеянно, как и колебавшаяся под ней неприметная грудь.

Профессор Литлби повесил трубку и механически улыбнулся. «Возможно, — подумал Брейд, — и он когда-то умел улыбаться искренне, но, занимая высокую начальственную должность, вряд ли можно полагаться только на собственные душевные реакции: ведь нужно обеспечить бесперебойную подачу улыбок в каждом подобающем случае. Необходимо иметь нечто более прочное и надежное, вот и пускается в ход автомат, который совершенствуется и смазывается, пока не появятся гарантии, что улыбка выпорхнет на уста при первом же требовании, независимо от событий или от отношения к ним».

И Брейд в свою очередь механически улыбнулся.

— Здравствуйте, профессор Литлби.

Профессор Литлби кивнул и потер ухо.

— Ужасный случай. Ужасный.

Его широкое лицо, выбритое до красноватого блеска, выразило соответствующую моменту озабоченность.

Время остановилось для Литлби двадцать лет тому назад. В ту пору его книга по электрохимии выдержала три издания и ею пользовались как учебником. Но четвертое издание так и не появилось, и книга вышла из обращения. Иногда Литлби задумчиво поговаривал, что надо ему выбрать время и подготовить новое издание, но даже сам не верил своим словам.

Да и зачем ему было этим заниматься? Книга обеспечила ему имя, а несколько патентов, относящихся к гальваностегии хрома, — скромный, но независимый доход и приглашение на должность декана, когда умер старый Баннерман.

Брейд кивнул, соглашаясь, что случай действительно ужасный.

— Конечно, — начал Литлби, — не так уж странно, что все произошло именно с этим аспирантом. Совершенно нелепый тип, как я вам и сказал вчера по телефону. Сожалею, что приходится говорить так о вашем ученике, тем более после ваших благоприятных отзывов о нем, но я просматривал характеристики и должен сказать, что весь профессорско-преподавательский состав был о нем дурного мнения.

— В некоторых отношениях он был трудный молодой человек, но обладал определенными достоинствами.

— Вполне возможно, — сухо сказал Литлби. — Впрочем, это к делу не относится. Я прежде всего обязан думать об университете, о нашем факультете.

Литлби перебирал бумаги на столе, и Брейд исподволь наблюдал за ним.

— Нам не следует допускать разговоров, — продолжал Литлби, — что не были приняты должные меры предосторожности, что мы пренебрегли техникой безопасности.

— Нет, нет, конечно.

— Кстати, как это произошло? Я знаю, что он вдохнул цианистый водород, но каким образом?

Брейд, не входя в подробности, изложил факты.

Литлби сказал: