Доктор Проктор и конец света (как бы)

Ю Несбё

Доктор Проктор и конец света (как бы)

Глава 1

«Мирровая война» и икота

В Осло всю ночь шел снег. Большие, на первый взгляд совсем безобидные снежинки опускались с неба на городские крыши, улицы и парки. Метеоролог сказал бы, что снежинки — всего лишь замерзший дождь и сыплется он из облаков, но, по совести говоря, в точности этого никто не знает. Снежинки могут падать, например, с луны, которая иногда появляется в прорехах облаков, чтобы пролить волшебный свет на спящий город. Снег опускается на асфальт перед ратушей, тут же тает, ручейки бегут до ближайшего люка и стекают вниз, в одну из труб разветвленного городского коллектора, пересекающего вдоль и поперек город Осло — ясное дело, глубоко под землей.

Никто в точности не знает, что находится в глубинах коллектора, но, если бы тебе хватило глупости и отваги спуститься туда в эту декабрьскую ночь и затаиться в темноте, ты услышал бы много странного: стук капель, бульканье воды, шорох крысиных лапок, кваканье лягушек и — если бы тебе уж очень не повезло — громкий хлюп открывающейся пасти размером с плавательный круг, капанье слюны из пасти анаконды и громогласный хлопок ее смыкающихся челюстей. И после этого для тебя, мой несчастный друг, наступила бы полная тишина, уж не сомневайся. Но предположим, такая судьба тебя миновала. Тогда ты услышишь другие звуки. Неожиданные звуки. Тихий стук закрываемой вафельницы, шкворчание масла, бормотание, звук открывающейся вафельницы… И негромкое чавканье.

Но вот снег перестает падать, чавканья больше не слышно, жители Осло пробуждаются, чтобы встретить новый день, и в темноте по мокрому снегу шлепают на работу и в школу. А когда фрекен Стробе начинает рассказывать ученикам о Второй мировой войне, над склоном горы осторожно поднимается бледное зимнее солнце, опять проспавшее шанс встать пораньше.

Лисе сидела за своей партой и смотрела на доску. Там было написано «МИРРОВАЯ ВОЙНА» — с лишним «р» в слове «мировая». И эта описка не давала покоя Лисе, которая любила, чтобы слова были написаны как положено. Из-за этого она никак не могла сосредоточиться на рассказе фрекен Стробе о том, как Германия напала на Норвегию в 1940 году, как немногочисленные норвежские герои приняли участие в движении Сопротивления и как в конце концов норвежцы выиграли войну и смогли петь «Победа за нами, мы их одолели, победа за нами».

— А что делали остальные?

— Когда хотим что-то спросить, мы поднимаем руку, Булле! — строго сказала фрекен Стробе.

— Вы поднимаете, это правда, — согласился Булле. — Но я не возьму в толк, разве от этого ответ будет лучше? Мой метод, фрекен Стробе, заключается в том, чтобы поскорее взять слово, — мелкий, рыжий и очень веснушчатый мальчишка по имени Булле вскинул маленькую ладошку и сделал такой жест, будто сорвал невидимое яблоко, — вот так! Взять слово, удержать слово, управлять словом, дать ему крылья и послать в полет к вам…

Фрекен Стробе наклонила голову, очки ее соскользнули по длинному носу еще на сантиметр ниже, пронизывающий взгляд уперся в Булле. А рука, к ужасу Лисе, поднялась, чтобы осуществить знаменитый удар по столу. Звук удара ладони фрекен Стробе по сосновому столу внушал ужас. Рассказывали, что от него взрослые мужчины рыдают, а мамы начинают звать маму. Но тут Лисе вспомнила, что об этом она слышала от Булле, а значит не может быть стопроцентной гарантии, что это стопроцентная правда.

— А все-таки что делали те, кто не были героями? — повторил Булле. — Ответьте же мне, о мудрая наставница, красоту коей превосходит только ее мудрость. Ответьте же мне, позвольте пригубить напиток из чаши мудрости.

Фрекен Стробе опустила руку и вздохнула. Лисе показалось, что вопреки строгому выражению лица уголки ее губ слегка дрогнули. Фрекен Стробе никогда не баловала окружающих улыбкой или другими проявлениями солнечной радости.

— Норвежцы, которые не были героями во время войны, — начала она, — они, гм… восторгались.

— Восторгались?

— Восторгались героями. И королем, бежавшим в Лондон.

— Другими словами, ничего не делали, — сказал Булле.

— Это не так просто, — возразила фрекен Стробе. — Не все могут быть героями.

— Почему?

— Почему — что?

— Почему не все могут быть героями? — спросил Булле и тряхнул ярко-рыжим чубом, который, в отличие от самого Булле, было видно над партой.

Повисла тишина, и Лисе смогла расслышать крики и икоту, доносившиеся из соседнего класса. Она знала, что там ведет урок Грегор Гальваниус, новый учитель труда и художественного воспитания. За глаза все звали его «господин Ик», потому что он начинал икать всякий раз, когда нервничал.

— Трульс! — пронзительно верещал Грегор Гальваниус. — Ик! Трюм! Ик!

Лисе услышала злорадный смех Трульса и не менее злорадный смех его брата-близнеца Трюма, потом быстрые шаги и звук открывающейся двери.

— Не все способны быть настоящими героями, — сказала фрекен Стробе. — Большинство стремятся жить в мире и покое и заниматься своим делом, не вмешиваясь в дела чужие.

Но ее уже почти никто не слушал, все смотрели в окно. Там по заснеженному школьному двору бежали Трульс и Трюм Тране. Зрелище это было не из самых чарующих: и Трульс, и Трюм были такие толстые, что на бегу их брючины терлись друг о друга, высекая искры. Однако их преследователь тоже не был воплощением элегантности. В лучах утреннего солнца господин Ик трусил следом за близнецами неровным шагом, согнувшись и раскорячившись, словно неуклюжий лось, обутый в домашние тапочки. Странная поза объяснялась тем, что к штанам господина Ика, судя по всему, приклеился конторский стул.

Фрекен Стробе посмотрела в окно и тяжело вздохнула:

— Булле, боюсь, что люди в большинстве своем — самые обыкновенные и не склонны к героическим поступкам.

— А со стулом-то что? — тихо спросил Булле, обращаясь к Лисе.

— Кажется, он пришит к его брюкам, — шепнула она в ответ и вдруг ахнула: — Смотри, он сейчас выбежит на лед…

Тапочки Грегора Гальваниуса по прозвищу господин Ик заскользили. И он стал падать. Назад. А так как сзади у него находился стул, а у стула были хорошо смазанные колесики, а двор был на пологом склоне, а склон уходил вниз к Пушечному ручью, то господин Ик оказался невольным пассажиром стула, помчавшего его к ручью со все возрастающей скоростью.

— О боже! — испуганно вскрикнула фрекен Стробе, обнаружив, что ее коллега на всех парах летит к концу света — или, во всяком случае, к концу школьного двора.

Несколько секунд царила тишина, нарушаемая только дребезжанием колесиков стула по льду, шарканьем гладких тапочек, которыми учитель тщетно пытался замедлить свой полет, да неистовой икотой. Потом стул и его пассажир врезались в сугроб на краю школьного двора. Сугроб с грохотом взорвался облаком снежной пыли. Стул и Грегор Гальваниус исчезли!

— Человек за бортом! — закричал Булле и рванулся к двери, прыгая с парты на парту.

Вслед за ним ринулись все остальные, в том числе фрекен Стробе, и через несколько секунд в классе осталась одна Лисе. Она подошла к доске, взяла мел и стерла лишнюю букву «Р»: «МИРОВАЯ ВОЙНА» — вот теперь все правильно! После чего тоже выбежала во двор.

Фрекен Стробе и еще один учитель извлекли из сугроба Грегора Гальваниуса, по-прежнему намертво сросшегося со стулом.

— Как вы, Грегор? — спросила фрекен Стробе.

— Ик! — отозвался Грегор. — Я ослеп!

— Да нет же. — Фрекен Стробе пальцем вычистила снег у него из-под очков. — Вот и все…

При виде ее Гальваниус растерянно заморгал и покраснел.

— Добрый день, фрекен Стробе! Ик!

— Сколько шума! — сказала Лисе Булле (тот первым прибежал на место происшествия, и его всего запорошило снегом, взметнувшимся вокруг Грегора Гальваниуса).

Булле не ответил, он пристально разглядывал Пушечный ручей.

— Там что-то не так? — спросила Лисе.

— Я видел это внизу, когда прибежал сюда. Его облепил снег.

— Что облепил?

— Как раз этого-то я и не знаю. Оно исчезло, когда снег растаял.

Лисе вздохнула.

— Надо что-то делать с твоими фантазиями, Булле. Может быть, доктор Проктор изобретет какое-нибудь средство, чтобы обуздать твое воображение.

Булле поморгал, стряхивая снег с ресниц, и схватил ее за руку:

— Идем!

— Булле…

— Идем, — сказал Булле и застегнул молнию на куртке.

— Урок же еще не кончился!

Но этого Булле уже не слышал. Он ринулся в глубокий снег, лег на живот и съехал по крутому склону вниз к замерзшему ручью.

— Булле! — закричала Лисе и пошла следом. — Нам запрещено спускаться к ручью!

Булле уже снова стоял на ногах, с триумфом показывая что-то на снегу.

— Что это? — спросила Лисе и подошла ближе.

— Следы, — объяснил Булле. — Отпечатки ног.

И верно, в тонком слое снега, устилающего лед, остались отчетливые отпечатки.

— Кто-то перешел ручей, — сказала Лисе. — И что из этого?

— Да ты посмотри на следы, — сказал Булле. — Не очень-то они похожи на звериные, согласна?

Лисе перебрала в памяти следы, которые они изучали на уроках биологии. Следы звериных и птичьих лап и когтей. Да, и правда совсем не то. Она кивнула.

— А на следы ботинок или сапог непохоже тем более, — продолжал Булле. — Мистика!

Он вышел на лед.

— Подожди! — крикнула Лисе. — Вдруг лед треснет…

Но Булле не слушал. Спокойно перебравшись на другой берег, он обернулся:

— Ну, ты идешь?

— Тебя лед выдержал, но для меня он может оказаться слишком тонким, — сказала Лисе шепотом, опасаясь, как бы фрекен Стробе не увидела их со школьного двора.

— Что? — крикнул Булле.

Лисе показала на лед.

Булле постучал по голове.

— Пусти в ход свои опилки под прической! Посмотри на следы! Тот, кто шел по льду, был больше тебя и меня, вместе взятых!

Лисе терпеть не могла, когда Булле корчил из себя умника. Поэтому она несколько раз топнула ногой по снегу. Представила себе, что скажет папа-комендант — или, еще хуже, что скажет мама-комендантша, — если она принесет домой записку от фрекен Стробе. Решила, что выслушивать такое она не хочет. И все равно пошла по льду. Ведь если уж тебе так не повезло в жизни, что твой друг — парень вроде Булле, остается только смириться.

Следы шли по широкой дуге через Ореховый лес, как гордо называли здесь горстку симпатичных деревцев, потом по Ореховому мосту, пересекали школьный двор и вели к лестнице в спортивный зал. Лисе и Булле открыли дверь и вошли.

— Смотри. — Булле показал на мокрые следы на полу.

Но в коридоре отпечатки было видно хуже, в раздевалках — еще хуже, а в пустом спортзале не видно вовсе.

— Обувь высохла, — сказал Булле и принюхался.

— А это что такое? — спросила Лисе, показав на штандарт школьного оркестра у стены за спортивными матами и старым конем.

Именно тут, в спортзале, проходили репетиции школьного оркестра, и Лисе с Булле в нем играли. Штандарт был синий с желтой вышивкой: «Орккестр школы „Укромный уголок“».

Булле двинулся к выходу, и Лисе заторопилась за ним. Она была умной и мужественной девочкой и не верила в привидения, монстров и прочие глупости («Ха! Да какой подросток может верить в такое!» — подумала она), но оставаться в зале одной ей не захотелось. По непонятной причине волосы у нее на голове норовили встать дыбом, что-то тут явно было не так, и от этого казалось, будто все происходит во сне.

Во дворе директор школы, возвышаясь рядом с сугробом, громогласно спрашивал, не расскажет ли кто-нибудь, кто же пришил брюки господина Гальваниуса к стулу. Булле и Лисе, стоя на крыльце спортзала, видели, как школьники бросают испуганные взгляды то на директора, то на Трульса и Трюма, которые стояли бок о бок, сложив руки на груди, и угрожающе зыркали на остальных.

— Никто не осмелится выдать Трульса и Трюма, — вздохнула Лисе.

— Наверное, фрекен Стробе права, — сказал Булле. — Большинство людей хотят жить в мире и покое и заниматься своим делом, не вмешиваясь в дела других.