Помоги проекту - поделись книгой:
Я несколько припозднилась с ответом из‑за того, что на работе пришлось поработать. Где советский показушник не приспособится? Даже в логове «акул империализма» он делает вид, что трудится, а сам… пописывает письмишки. Весной я должна была работать на том самом компьютере, который «видела», из‑за этого виденья меня сюда и взяли, как я Вам писала.
Это была Америка! Графики «сам» рисует, меняешь данные — в секунду другой график… В первые моменты я волновалась, все думала, что он скажет: «Дина, ты дура…» Но он помалкивал на этот счет, и я перестала его бояться и даже поработала. Компьютер так напоминает мне человека, у которого что‑то отсутствует, и я радуюсь, что я не компьютер, что он мне даже нравится.
А какие тут красивенькие все эти вычислительные, измерительные, размножительные машины. «Эксон» я поудивляла картами, которые составляла, опять же по родной привычке работать напоказ — думаю, что меня возьмут директором, в струю поспеваю, никаких там идей, рассуждений, всяких новшеств не ввожу. А это везде очень ценно. И вообще эта «акула» отдаленно напоминает привычное, с похожими законами, как зеркальный двойник, только не искривленный. И я себя тут чувствую, как при идеальном коммунизме.
Яше удалось пробиться на Международный конгресс, который будет в Париже в будущем году. «Акула» очень волновалась, так как не принято ездить от имени «Эксона» простым сотрудникам, только вице–президенты могут ее представлять в международной обстановке… Но Яша едет как представитель этого нефтяного «магната». Поначалу президент сказал «нет», но Яша, закаленный в советских холодах и отказах, начал снова добиваться. И президент сказал «о’кей», выслушав все Яшины аргументы. Тутошний народ удивился. Здесь люди привыкли, скажут «нет», значит «нет», а мы‑то знаем, что есть и другие «инстанции», и что «нет» — это только начало борьбы за «да». Наш свинцовый «бэкграунд» нам помогает в тропическом климате города Хьюстона.
Этот месяц знаменит был тем, что мы, наконец‑то, выбрали дом и купили. Это было одно из испытаний семейной жизни. Мы уже прошли одно — писали мне диссертацию, а вот теперь еще одно преодолели — купили дом. Сами понимаете, я не только «обжидовилась»(мои приятели очень по этому поводу бушевали), но и «обуржуазилась». И эти два недостатка вместе при покупке дома во мне взыграли. Тут, оказывается, есть и замки, и миллионеры, и некоторые дома лучше других, раньше этот факт как будто был мне не известен. И нет покоя. Я хотела жить в зимнем и летнем дворце. Я уже Вам писала, что я поняла на себе истоки коммунизма. Но пришлось справиться со всеми своими завистливыми инстинктами, и дом мы выбрали. Я потом опишу Вам его по подробнее, потому как сквозь слезы я его плохо рассмотрела, а сейчас он оформляется. Как наши кооперативы: ю% наличными, а потом банк дает ссуду — после проверки нашей денежной надежности. Мы думаем, что у нас все в порядке, а где‑то к августу надеемся переехать в свой американский дом.
Отношение к деньгам у американцев, как к поэзии. Много денег — значит умный, нет — «гуляй, Вася!» Я впервые услышала в Блаксбурге от начальника, когда ему посоветовала, каким углом мебель вносить, главную американскую присказку: раз ты такой умный, что же ты такой бедный. И это правда, тут деньги имеют ценность (эквивалент ума?), и только отсюда я могу удивиться, что бывает чудо — находятся люди, которые изучают поэзию, литературу, искусство. Оказывается, и нашим‑то на свободе книжки не так нужны, как мы там притворялись, весь интерес был на поверхности.
Тут к бизнесу приучают с ранних лет, родители радуются, когда ребенок притаскивает первый доллар. Сама поражаюсь своим реакциям, смотрю на Даничку, он на ходу подметки рвет, то одно придумает, то другое: то выменяет мышь на каддилак, то еще чего‑нибудь выдумает. Пока Илюша размышляет, есть ли свобода после смерти или нет ее, Даничка у него крадет кока–колу и выпивает. В одной из популярных американских детских игр «Монополи» есть такое правило: «если ты проиграл все деньги, то уезжай в деревню и становись философом.» Я думаю: как все ценности бывают противоречивыми!
В субботу откроется Яшина выставка в галерее. Как я Вам уже писала, у него стало что‑то приличное получаться. Элементы пространства и красоты. Я ведь серьезно к этому Яшиному увлечению никогда не относилась, а тут смотрю: красиво! И публике нравится. В предыдущий «викенд» у нас гостили знаменитый Кузьминский с Джоном Боултом. Яшины творенья Джону понравились, и он собрался прославить их в журнале «Art America».
Прощаюсь с Вами и обнимаю Вас.
получил Вашу открытку и взаимно поздравляю всех вас с Праздником. Долго же не писал из‑за того, что все это время был перенасыщен приходскими делами и службами, дома бывал редко. Так всегда бывает перед Пасхой и после нее. У меня за домом еще лежит снег (24.04!), весна холодная и суровая. Но, несмотря на трудности нашего климата, Бог дает мне пока сил делать все, что нужно, то, что делаю всегда. Будем надеяться, что и дальше так будет.
Очень рад Вашим (обоим) успехам, но не совсем понял: Вы пишете по–английски? Это о сыне и его изречениях? Это ведь будет для взрослых? Я всегда думаю о детях: им так не хватает хороших книг! На тысячу «взрослых» — одна хорошая детская. Это, наверно, касается любой страны. Уж очень это большое искусство — писать детям.
Есть ли у Вас фото хотя бы каких‑нибудь Яшиных картин? Хотелось бы взглянуть, что он теперь делает. Его Амос так со мной и неразлучен. Вспоминаю наши с ним разговоры о мировых проблемах. Он редкий человек, который понимает многое. Сейчас, как мне кажется, полоса упадка и усталости мысли. Многое примитивизируется. Но это не в первый и не в последний раз. Истина от этого не пострадает, ее свойство облекается во все формы, начиная с самых сложных — до самых простых. Это хорошо видно из самой Библии…
Жду Ваших писем, которые, как никакие другие, полны жизни и искр и приоткрывают завесу над Вашим бытием.
Всех вас обнимаю и шлю Божие благословение.
С любовью
23
Дорогой отец Александр!
Здравствуйте!
После столь долгого отсутствия от Вас известий мы получили Ваше письмо. Оно долго где‑то путешествовало. И вот оно у нас. Можно, я скажу Вам еще раз, как мне нравятся Ваши письма? Можно, я совсем обнаглею и скажу, что Вы умеете и писать, и мыслить. Мне стыдно делать Вам такой комплимент, но мне хочется. Я‑то, как обнаглеваю в Америке!? У нас тут болезнь — мания величия заводится. А хвастунов сколько завелось!? А какая зацикленность на себе. Я…! Я…! Я…!
Я расскажу Вам лучше о последних наших хьюстоновских событиях. Здесь есть еврейский центр — типа дворца культуры, куда еврейцы и нееврейцы, заплатив 200 долларов в год, ходят развлекаться, поиграть в теннис, попариться в сауне, покупаться в бассейне и т. д. При этом «дворце культуры» наши вновь прибывшие открыли «Русский клуб» — после долгих споров и разных передряг «клуб» начал существовать. Шесть «бойких» организаторов очень хотели Яшу привлечь, но он, конечно, не привлекся. Меня же упомянутые ребята не хотели привлечь из‑за русскости (в Русский клуб?) и из‑за моего легкомыслия — я начинаю хохотать по каждому «серьезному» поводу. Например, «президиум выбрать, проголосовать за решение, дорогие товарищи…» и т. д. И все на полном серьезе. Соскучились без президиумов, лозунгов и знамен. Итак, клуб заработал — можно рассказы писать о каждом заседании. Я собираюсь туда специально ходить — материалы собирать. Во главе клуба встал тихий Гоша Миркин[34], мой бывший университетский сослуживец, которого Яша к нам в «Эксон» рекомендовал. Он хороший специалист и вполне приличный человек, как я шучу, как товарищ Сталин, тихо–тихо власть в клубе захватил. И вот ему пришла мысль отблагодарить Яшу за то, что Яша его в «Эксон» пристроил (мысль, конечно, хорошая), — организовать выставку–продажу Яшиных картин в этом еврейском центре и привлечь еще двух вновь приехавших художников. Итак, три недели назад было открытие выставки в «джуишке» — так в русско–еврейском простонародье этот центр называется. Выставочный зал большой, красивый с застекленным прозрачным потолком, как у аквариума. Яше отвели громадную стену, на которой он развешивал свои «творенья» с невероятным вниманием, чтобы картины разговаривали друг с другом, с воздухом, играли со светом.
Другой художник, Фима[35], особенно не старался развешивать, а смеясь говорил, что ему безразлично, как висят, где висят, лишь бы денежки приносили. Он реалист, был специалист «по Ленину» в России, тут «по евреям» пошел; закончил Ленинградскую академию, рисовать умеет, слезу прошибают его горемычные евреи со скрипкой, с печалью в глазах, с могендовидами… Плачут, когда видят. Фима в России хорошо жил и тут на «мансарде жить не хочет», а хочет жить в особнячке с бассейном.
Третьим был архитектор из Москвы, чеканщик, человек ироничный, но мастер неплохой[36]. Он, как и Яша, с вниманием и нежностью развешивал свои произведения.
Картины развесили. Яшины красиво выделялись, сверкали и излучали свет и тепло. В каждую из них Яша вложил массу труда, времени и сил. Яша теперь рисует свет, как бы «иконы света»— так он их называет. Фима же своих людей со скрипками, как блины, печет, у него рука хорошая, делает быстро, и «они» нежные, летящие, достающие. На выставке все американское еврейство было потрясено Фимиными твореньями, организовали очередь, покупали, плакали, умилялись, сентиментально наслаждались. У Фимы торговля шла бойко. Наша же «иммигрантура» все больше к Яшиным приглядывалась и вертелась около Яшиных. Воспитанные на порт–ретах вождей, портреты евреев уже не воспринимали. Нам уже надо что‑нибудь позагадочнее. Но Фимины покупатели — это далеко не самые последние люди по причастности к прекрасному Тут, в основном, продается «дофимин» период — журавчики, лебеди… цветы, вода с замками. У Фимы есть психология — все‑таки жалко этих евреев. Это уже высокий американский уровень понимания. Я Вас умоляю, не смейтесь, это правда. Я совсем не преувеличиваю.
Наши, презирая вкусы американских покупателей, разозлились и пошли покупать Яшины творенья. Две одесские чертежницы купили три картины и даже одну большую. Тогда их соотечественник, господин Калина, бывший советник Госплана, обиделся, что его обскакали его землячки, и новоприехавший «миллионер» позвонил Яше — и тоже купил картину. Знай наших одесских эстетов! Поднялся иммигрантский ажиотаж… теперь каждый приличный иммигрант считает себя обязанным купить Яшино творенье — иначе будут думать, что он только дома покупает, и как бы нет у него вкуса.
Тем временем Фима все картинки продал на несусветную сумму — там Ленин его спасал, а тут евреи помогают ему в бассейне купаться. Яша после выставки был удручен, три дня не ел, не пил, переживал от своего «неуспеха» у американского покупателя. Я его утешала, говоря, что те люди, которым под силу твои «бессмертные творенья», купаются, парятся, моются, развлекаются у себя дома, а сюда‑то приличный еврейский миллионер разве пойдет? Много ты ходил во Дворец культуры им. Газа? Через некоторое время Яша оправился — зарплату ему в этот момент на работе повысили, «акула» хорошо заботится, для удержу, уже третий раз за 1.5 года Яшу повышают, и снова пошел в бой за признание своих «окон света.»
Тем временем в корпорации в другом здании «Эксона» была конкурсная выставка «произведений» сотрудников. Яша дал туда несколько своих картинок, которые брать совсем не хотели, но он настоял. Их повесили где‑то под потолком, чтобы было не видно, стыдно было за них. Первое место занял тигр, такой величественный, похожий на тех послевоенных лебедей, которые на барахолке продавались. Второе — портрет ребеночка, такой розовенький в кружевных пеленках. Яша места никакого не занял, где‑то в иррациональных числах. Я веселилась до потери сознания. Порожденное язвами капитализма и империализма абстрактное искусство в демократическом свободном Техасе не нравится. Это тебе не Москва с Ленинградом.
Яша живет со странной иллюзорной наивностью — он так хорошо к людям относится, я неправильно выражаюсь, он скорее просто переоценивает каждого человека. А может, так и надо? У меня же совсем нет терпенья — я начинаю хохотать, по природной женской хитрости замечая скорее недостатки, чем достоинства. Мужчинам вообще легче обмануться, чем женщинам. Кто‑нибудь чего‑нибудь наболтает, наобещает в хвастовстве — Яша думает, что это правда. Так было и в России: кто‑то глупость какую‑нибудь напишет, но приятель, и Яша находит какие‑то приятные слова и не может сказать, что это плохо и никуда не годится. Однако, мой первый вариант книжки разнес в пух и прах.
Теперь я Вам расскажу, как Яша ездил в тюрьму города Далласа с выставкой своих творений. Решив: может, в тюрьме, прогнанные и отвергнутые законом, люди полюбят его картины? Хотел испытать новую аудиторию. Три месяца назад в Далласе была выставка в музее русского авангарда (Кандинского, Малевича и т. д.), и Яша там встретил людей, которые работают в тюрьме — перевоспитывают заключенных красотой. У них есть такой грант. Яша просто так сказал, мол, организуйте мою выставку… они и организовали. И вот в прошлый «викенд» он вместе с упомянутыми Кузьминским и Джоном Боултом, представителями русского института и авангарда, проводили встречу с заключенными. «Русское искусство в американской тюрьме».
Тюрьма потрясла воображение Яши и остальных: кремлевский санаторий — с теннисными кортами, цветными телевизорами, с капеллой — молись сколько хочешь и кому хочешь. «Кафетерий лучше, чем в «Эксоне», — Яша так сказал. Все берешь на выбор — сахар, приправы, все на столах, молока, овощей бери сколько хочешь. Кузьминский, наверное, там бы остался жить, но не оставляют просто так, надо хоть что‑нибудь нехорошее сделать. Костя так и сказал заключенным (которых зовут «резиденты») : «У вас просто рай. Сколько бы я тут стихов написал на таких свободных харчах!» Но этого нельзя говорить простому американскому налогоплательщику — он сразу сообразит, что туда его денежки идут… и это ему не понравится. Яша что‑то такое начал говорить по возвращению тут, в «Эксоне», я смотрю, народ загрустил. Думала, что в тюрьму захотели (это тюрьма, которая готовит на ,,выход»), а оказывается, переживали из‑за налогов.
Налоги — это главная тема всех разговоров, как я Вам уже писала. Яша прошел курс обязательного налогового образования, чтобы знать правила и уметь играть в эту игру. Налог наш возрос по экспоненте, вступили в полосу, где хорошо берут. К примеру, миллион получишь — 42% отдать надо, т. е. «на руки» как бы 558 тысяч остается. Людям обидно, и они всякие методы придумывают, чтобы свои денежки налогами не облагать, а вкладывать в разные места. Это не очень интересно, хотя и забавно, как все крутится в денежном обороте. Оказывается, есть области науки, фирмы, которые государство поддерживает, начинает развивать, — вы можете туда свои денежки положить, и они уже налогом не облагаются, у нашего нового «миллионера» господина Калины сейчас такая фирма по продаже изобретений — помните, я писала: изобретатель из Москвы.
В Хьюстоне иммигрант жирный, это не Нью–Йорк, где многие ютятся в страшных (по–американски) квартирах. Тут наши уже скоро заводы захватят, дома уже все купили, американцев догоняем и обгоняем, как Никита Сергеевич хотел. Наши математико–физические силы нарасхват. Почему? Потому что умные‑то американцы идут по линии адвокатства, врачевания, бизнеса, а на фоне дурачков — мы как звезды. Я смотрю, всех дурочек, как бы программистов, подразобрали и даже переманивают друг у друга. Женщины нужны фирмам для показу, как и черные (мы раньше их называли ,,негры»), что, мол, фирма никого не дискриминирует. Американские женщины большей частью необразованные — сидят дома, обед варят, те же, что шибко грамотные, борются, чтобы наравне с мужчинами работать, а обед чтобы муж варил. Бабы тут еще глупее мужиков. Мужчины хоть на работе чего‑то узнают. Это я шучу, просто так. За пять лет только одну встретила (исключая иностранок, француженок и т. д.) американку, которая читала Гессе и Кафку… и та несколько дней назад умерла, старая была, в газете прочла. Наши тоже не сверкают образованием, но хоть делаем вид. Везде жить интересно, если смотреть внимательно. И вот после пяти лет пребывания в Америке я заметила наконец, что человечество еще на грани утробного развития, меня‑то хоть Яша развивает. «А католики тоже христиане?» «А Библия — это что, книга?» Смеюсь и грущу одновременно.
Я говорю Вам: спокойной ночи!
получил Ваше письмо, вернувшись из родного Коктебеля. Не знаю уж, что Вы в моих письмах нашли, но полагаю, что это реакция от беспросветной глупости, которую Вы так красочно описали.
А с Яшиными картинами дело, наверное, сложнее. Ведь сколько уже веков, как обыватель явно предпочитает «натуру». Всех модернистов брали (и берут) из моды, созданной прессой. Почему люди мидлмены любят натуру, понять трудно, но это факт. Были же века, когда положение было иным. Впрочем, очень давно. Ведь до Ренессанса картины в доме не вешали. Значит, тысячи лет все — натура. Что же ждать от бедных американцев? Попритворяются–попритворяются, а потом и хвать — берут еврейцев «как живых». Это уже искренно. В искусстве‑то понимают немногие, и это везде и всегда. Куда деться? Конечно, мода — сильная вещь, приходится себя мучить тем, что втайне не по душе…
А как с Вашей книгой? Вы давно об этом не писали (и вообще). Описанием клуба Вы меня восхитили. Вот уж поистине бессмертна тупость и универсальна. Чудные мы люди: жарко — нам плохо, холодно — тоже. Есть сауны, бассейны — дуреем, нет — дичаем. Комфорт — плохо, дискомфорт — тоже. Впрочем, во всем этом видно главное.
Не здесь решается основная загадка человеческой судьбы. Прямо‑таки наглядное пособие! Как без духа можно мило оскотиниться, даже имея бассейны. Вавилон… Вавилон в библейском смысле слова. Только некому эту Атлантиду обличить (а если и есть, то не слушают, как всех Кассандр и пророков), так всегда бывало. Один Бог вправляет нам мозги время от времени, но Он долготерпелив, как эволюция, как долгие геологические периоды. Он лепит нас, кувыркающихся, и Свое дело до конца доведет. Он и нас‑то сделал очень живучими, как лягушек. Все перенесем, даже глупость и комфорт. Это животные вымирают от неблагоприятных условий, а Адам — орешек попрочнее. Весь измусорится, а по–том мусор слетит, и видно: было в глубине что‑то Божье. Не совсем одичал и выродился. Искра никогда не погаснет. Как сказано в Писании: «Свет светит во тьме».
Шлю Вам всем московские приветы и добрые пожелания.
Храни Вас Бог.
7
Здравствуйте!
Получили Ваше красивое письмо, вот удивительно хорошо доставляют Ваши письма. Мы думаем, что из‑за уважения к Вам такая быстрая и точная доставка.
Тут в прошлый «викенд» познакомились в Остине с Юзом Алешковским[37], Вашим подо–печным. Он приезжал в университет поболтать со студентами по приглашению нашего друга Ильи Левина[38]. Два дня без передыху хохотала, так Юз понравился, что вместе мы хорошо повеселились. Вот уж кто языкастый. Я просто как беззубый моллюск рядом с ним, хотя, конечно, я тоже старалась. Юзу тоже Ваши книги очень нравятся, он тоже в свои из них переписывает и разбавляет разными простыми русскими словами, чтобы понятней было для народа. Пух и перья летели от всех русских писателей, газет, глупостей, дураков… Правда, Яша нас сдерживал. Я всегда поражаюсь Яшиному свойству — у него есть уважение к личности другого человека, когда и человека даже нет, не то что личности. Когда так хочется недостатки разобрать, Яша же вспоминает достоинства… и сбивает интерес окончательно разбушеваться. Но когда Яша засыпал, утомленный, тут‑то мы и разворачивались. Здорово перепало газете «Новый американец» во главе с Сережей Довлатовым, «Континенту», отдельным людям и издательствам. Но нас вместе с Юзом объединяла любовь к Америке. Так что мы не только обсуждали недостатки товарищей. В перерывах мы хвалили Америку. Давно такого удовольствия от общения не испытывала, теперь месяца два придется молчать, вернее, не молчать, конечно, а так не смеяться. С Юзом у меня получился дуэт, и даже Кузьминский, который любит сам напропалую беседовать, сидел притихший, забитый и молчаливый. Юз про меня сочинил быстро: «Птица Какаду — плачет и смеется на ходу»…
Кузьминский, как я Вам писала, антологию русской поэзии составляет в пяти томах. Первый том уже вышел, он им страшно гордится. В первый том антологии Кузьминский ни с того ни с сего, из чистой злобы на Максимова, в приложении взял и опубликовал письмо Максимова из «Октября», со всеми «спасибами» партии, Хрущеву, Кочетову… «Своя антология, что хочу, то и делаю», — отвечает Кузьминский, когда я его спросила: «А чего это ты?» Он, оказывается, затаил давно злобу на В. М. из‑за того, что его стихи в журнале были плохо напечатаны: их сократили, перевернули, урезали, без его согласия и ведома. И еще Костя обиделся за Лимонова. Тут Лимонов[39] выпустил роман и всех поудивлял сексуальными откровенностями — на что В. Максимов сказал, что имя Лимонова он вычеркнет из своего «Континента» и из всей литературы. Кузьминский и это ему «припомнил»… Я рассердилась, говорю Кузьминскому, чтобы он не склочничал, но Юз тут Кузьминского поддержал, нет, вернее, не поддержал, а пожурил, потому что сам тоже «зуб нарисовал» на Максимова, тоже из‑за уреза своих творений и всяких глупых разговоров.
Приезжаем домой — приходит новый «Континент», и там… бушует Максимов в «Колонке редактора», и так непристойно, про Синявского[40] и про Эткинда[41] — «профессоришко». И что сказать‑то? Кузьминский — лицо безответственное, голенький может появиться на страницах журналов, по Остину ходит в яркой юбке — русский хиппи… С него вроде как спроса‑то нет, он против «истеблишмента». А Максимов‑то мог бы и уняться. Яши нет на него! Тут новая мода: все — агенты покинутого отечества. Я про кого только не слышала, вот теперь прочла, что и Синявский, оказывается, тоже «служит»… Мне только про Яшу еще не говорили, может, от жены скрывают правду, в один прекрасный день узнаю — почему он так за всех заступается?… «Точно работает, Дина!» С другой стороны, может, я сама? «Любит хохотать, любит наряжаться, любит Америку» — подозрительно. Надо сказать, что эта болезненная мания меня и в ленинградские времена раздражала. Уехали и увезли с собой и безжалостность к свободе, и всех агентов. Один автор в «Конти–ненте» даже процент сосчитал, математически обосновал — 6о%, говорит, «не нашего» элемента среди иммигрантов. Будьте бдительны!
Теперь я немного похвастаюсь о своих писательских успехах. С Вашего разрешения я вступила на этот путь, мне Ваши слова помогли. А почему бы и не попробовать на свободе развернуться? И я решила, хоть «труд упорный ему был тошен», и все‑таки сочинила первую книжечку, как я Вам уже писала, называется «Илюшины разговоры». И сейчас я получаю разные отзывы. Есть очень хвалебные от вполне достойных людей. Даже отец Кирилл Фотиев написал, что «книга составлена с умом и изяществом». Я возгордилась. И уж совсем от счастья чуть было не исчезла, когда согласился оформить мой шедевр Игорь Тюльпанов (один из лучших художников мира). Иду на радостях в ланч, встречаю жену одного нашего русского сотрудника и говорю ей: «Инна, лучший художник мира согласился оформить мою книжечку».
— Делать ему нечего, — отвечает Инна.
— А ты книжку‑то читала?
— Да, просматривала, ерунда какая‑то.
Так что вот такие разные мнения. Где‑то в середине февраля уже выйдет, будет зависеть от Игоря. У меня уже все готово. А денежки нужно самим заплатить, так как без роду без имени никто не хочет печатать — спроса нет, и издание будет стоить около $2,5 тысячи. Яша, раскрывай кошелек! Тут печатай все, что хочешь, только денежки плати. Роскошные каталоги Шемякина стоят ему по 150 тысяч долларов… Хорошо, когда есть на что— деньги власть имеют, как я убеждаюсь, тут только и познаем науку о ценностях, хотя Карла Маркса проходили с горшка. В «мире чистогана» погружаешься в зеленую стихию, наполненную звуками: ,Доллар! доллар!», и начинаешь учиться тому, что тутошние люди знают с детства: выписывать чеки, пользоваться кредитными карточками, вкладывать, выкладывать, рассчитывать.
И мир удивительно неузнаваемо–узнаваемый.
Три дня назад Яша уехал в Лос–Анджелес по делам фирмы (так звучит ярко, а на самом деле за картами для работы), и я, как всегда, пописываю на работе письма в его отсутствие и в кино хожу. Посмотрела «Доктора Живаго» в кинотеатре повторных фильмов. Зал был полон — студенты, молодежь, кушают попкорн (воздушную кукурузу), чавкают, но смотрят про Россию, и им нравится, потому как элементы чего‑то человеческого есть — правды и жизни. Многих советских раздражает, что, мол, «клюквы» полно, а меня почему‑то не раздражало. Я как начала реветь с начала… от снега, так и ревела до синих сугробов, холода, стужи, до конца — просто так, от обиды, не по ходу романа, а по ходу сожаления.
Многие американцы про Россию знают исключительно только из этого фильма, поэтому меня не раздражало — пусть смотрят, знания никому не мешают. И фильм мне понравился.
Задумав новую книжку[42], я никак не могу найти нужного тона (это про Америку, как я Вам уже писала.) Хорошо еще, что не пошла плясать, как Барышников, или на дудке играть, как Ростропович. Меня все время тянет на сравнения, на оценки, а я хочу, чтобы было чисто, и пока у меня никак не получается. Уже начиталась у всех про Америку — как‑то не смешно и не интересно. И я не знаю, хватит ли у меня юмора и сил? Я говорю Яше: «Давай я лучше про любовь чего‑нибудь сочиню», а он настаивает, чтобы про Америку, а сам ничего не помогает и списать не у кого. Но я не тороплюсь, хотя и хочется заступиться за новую любовь. Может быть, Вы мне чего‑нибудь присоветуете: откуда списать? Древняя Греция — заменю на «Америку», например.
Я шучу.
И я Вас обнимаю.
P. S. Моя американская приятельница подала на визу на рождественские каникулы в Москву, может быть, ей разрешат, и она зайдет к Вам в гости. У нее советский муж невыпускаемый, так что все сложно.
Д
.
давно не получал от Вас вестей и был рад (письму). Вообразил в красках, как Вы отводили душу с Юзом, выплескивали все, что накопилось, а накапливаться есть чему — это видно и из Вашего письма, и из предыдущих. Не соскучишься. Про роман Лимонова слышал, но, к счастью, не читал и вообще вести об этой литкутерьме доходят скудные. Но об этом тоже не слишком убиваюсь. Все пройдет, все минует, вода времен все унесет… а что останется — покажет время. Недавно тут читал приятную повесть об Огареве. Как много сходного в ситуациях, и также многое унесла вода. Но все же люди были чуть–чуть поблагородней (повторяю: «чуть–чуть», чтобы объективно было).
С книгой Вас поздравляю, хоть и не знаю, когда придется ее прочесть. Надеюсь, она выйдет красивая. И устами младенца в ней будет говорить истина. А другую, наверно, будет трудно писать. Я имею в виду — рядом со многими аналогичными по теме. Главное — найти ключ. То есть, одну–две главные мысли, которые хочется выразить, а уж на нее, как на ствол, все нанижется. Трудно еще потому, что основы страны возникли на двух китах, от нас далеких: евангелическом христианстве и пионерстве (не иммиграции). Евангелизм, растеряв многие важные вещи, возродил и сохранил некоторые фундаментальные христианские векторы. Но об этом так много сказано… Когда‑то Вл. Соловьев говорил, что всемирно–историческая ценность (или миссия провиденциальная) каждой культуры измеряется тем, что она дала другим. Велики, говорил он, те писатели, которых ценят не только на родине. А историк, недавно умерший, А. Тойнби, считал, что «успех цивилизации связан с тем, насколько верен ее ответ на вызов Божий». Впрочем, это так, к слову.
Из своей лесной заснеженной пустыни шлю Вам приветы друзей и Божие благословение.
С любовью.
Ваше письмо получила. Мы всегда радуемся вместе с Яшей Вашим письмам. А получили ли Вы красивый календарь, который я послала к Новому году? Я купила 20 штук — все с природой, никакой пропаганды, и никто еще не откликнулся ни из Ленинграда, ни из Москвы, что увидел их. Грабят прямо на подступах — пережитки капиталистического общества.
А в капиталистическом обществе города Хьюстона — весна. Цветут диковинные цветы магнолии, лиловые, с неизвестным названием, и другие, тоже неизвестные, у которых цветы распускаются раньше листвы и тоже очень красивые, снаружи пурпурно–красные, а внутри белые.
Советский человек уже завоевал основные посты в городе — дома купили все, и даже те, кто ни на каком языке не разговаривает. Тут мощная еврейская братия из города Бобруйска, не говорящая ни на одном нормальном языке, но умеющая работать руками — красить, белить, разбирать и собирать машины… на работе уже все и уже все в своих домах. Вот и говори после этого, что тут дискриминация и что нет ходу и работы… С бобруйчанами уже американцы говорят по–русски, обучаются, если хотят отдавать им в ремонт свои машины. Однако ребята из Бобруйска недовольны, что американцы тупые, не так быстро осваивают русский язык, работать не любят и работать не хотят, и вообще кругозор «у наших — шырше!» Говорят, что в Лос–Анджелесе бобруйчане далеко расширили свой кругозор по части не только ремонта, но и поломок машин, стукнут друг друга «бамперами» по договоренности, а потом денюжку со страховых компаний получают и чинят, и красят, и все в обороте. У наших широкий кругозор.
Жизненная сила «наших людей» поразительна, в оркестрах играют, в «Эксоне», в «Шевроне», «Амоко»… работают. Есть компании, которые русских берут прямо с улицы, без образования, чтобы они чертили и программировали. Бедные американцы уже не только потеснились, но считают за честь сделать предложение, принять русско–советского–еврейского человека, истосковавшегося бедняжечку по работе, по деньгам, по домам, по шмоткам. И все удивляюсь, как они без «нас» обходились? Загнивали…
Меня, например, два дня назад повысили — теперь Диночка «Эксон» спасает. Я не помню, писала я Вам или нет, что меня перевели в отдел геофизики, где я не только по–английски, но и по–русски ничего не понимаю. Однако я ухитрилась так хорошо преподнести свои первые результаты изучения прохождения, отклонения и отражения звуковых волн в разных средах, что получила премию и взошла на первую ступеньку повышения. От удивления и старания даже похудела, взад и вперед бегаю по всем нашим русским сотрудникам — собираю знания. У меня есть незримый институт.
Есть среди нас и хорошие поэты. Иосиф Бродский на днях по телефону свои стихи читал, и хоть я на слух не так хорошо воспринимаю, но Яша быстро схватывает точные строчки. Какую глубокую статью написал Иосиф про Надежду Яковлевну — красиво, ум–но, элегантно и по–английски. Может, до Вас дойдет? Я сделаю так, чтобы дошла, осенью человек один поедет надолго и, может, привезет? Как пишет Иосиф: «Н. Я. — вдова века»… Я не буду пересказывать, потому как лучше прочесть в подлиннике. Нет–нет, да попадется что‑нибудь умное. Приятно в руки взять произведения и статьи Леши Лосева[43], он так хорошо развернулся в Америке, но его христианские симпатии подвергаются нападкам со стороны вновь испеченных иудеев. «Кто Вы, доктор Лосев?» — спрашивают его в газете. Он‑то понятно кто — умный человек, а вы‑то кто?
Поделиться книгой: