Кнут. S-T-I-K-S

– Теперь ты, похоже, мой единственный наследник.

Ясень смирился со своей участью, взял в себя в руки и начал даже подшучивать над собой. Действие наркотика проходило, приходилось терпеть нарастающую боль, но улыбка почти не сходила с лица молодого мужчины.

– Давай, наследник, раз уж так все сложилось, доставай свое богатство.

Никита вытащил из рюкзака льняной мешочек. Ясень покопался в нем пальцами и вытащил какой-то серый комочек, похожий на большой катышек из грязной паутины.

– Это споран. Добывают его из затылков развитых мутантов. Из споранов делают живчик. Это та гадость, которую ты во дворе выпил. Без него ты умрешь. С ним – становишься сильнее. Растворяешь споран в водке, процеживаешь. Пей по пятьдесят грамм в день. Больше нельзя, только если раны серьезные. Но все равно осторожно.

Никита протянул фляжку товарищу, но тот махнул головой:

– Мне уже бесполезно. Меня сейчас не каждый знахарь вытащит.

Ясень снова полез в мешочек.

– Это горох.

Горошина была похода на споран, только чуть больше, плотнее, с зеленоватым отливом.

– Его добыть сложнее. Только из очень сильных мутантов. Растворяешь в уксусе. Пьешь раз в неделю, это позволяет развивать дар.

Еще один нырок пальцами в мешок.

– Это жемчуг. Про «Bentley» слышал? Так вот, если бы жемчуг был автомобилем, «Bentley» бы тихо курил в сторонке. Дико дорогая вещь, но никогда его не продавай. Едят его прямо так, ни с чем не смешивая. Не чаще раза в месяц. И не повторяй прием, пока не почувствуешь эффект.

Ясень подтолкнул мешочек к товарищу.

– Здесь целое состояние. Не подведи меня, друг, постарайся не сдохнуть. Живи как человек. Помогай новичкам, да и не только им. И, глядишь, протянешь несколько лет в этом аду.

Никита не ответил, смущенный и испуганный.

– Зараженные скоро уйдут. Не стоят они на месте, все время пищу ищут. Выходи на восток. Ты удивишься, но там широкая река. Найди лодку, переплыви, и иди на север. Там поселок, люди, мимо не пройдешь.

Неожиданные судороги скрутили тело знахаря. Он болезненно выругался, сжался и долго не мог разомкнуть зубы.

– Дерьмовый спек. Хорошим поленился запастись. Возомнил себя неуязвимым. А меня тупой спидер поломал, как спичку.

Судороги прекратились, но Ясень лежал молча, с закрытыми глазами. Только нервно трепыхавшаяся на шее венка говорила о том, что он еще жив. Никита попытался влить ему в рот живчик, но знахарь открыл глаза и выругался.

– Брось. Не поможет. Только больнее станет.

Замолчал, собираясь с мыслями, и заговорил быстро и сбивчиво:

– Теперь ты Кнут. Про имя свое забудь. Оно осталось в прошлом. В старом мире. Здесь только Кнут. И еще. Увидишь зеленый туман – беги. Понял?

Никита торопливо кивнул.

– И не парься насчет меня. Я же вижу, глаза уже на мокром месте. Здесь привыкаешь к смерти, Кнут. Она все время где-то рядом. Прячется за кустами, подстерегает за углом, подходит, пока ты спишь, и смотрит, запоминает, чтобы, когда придет время, не упустить возможность толкнуть на пулю, поставить подножку или заклинить патрон. В Улье думаешь не о том, как жить, а о том, как умрешь. Где это произойдет, и как? Просыпаешься утром и не особенно рассчитываешь дожить до вечера.

Никита слушал, и послушное воображение рождало пугающие таинственные образы. Вот она, смерть, стоит рядом. Тихая невысокая неподвижная, в темном балахоне, она скрывается в бликах догорающей свечи. Ее безликий образ вплетается в извилистые тени, колышется, пропадает и возникает вновь.

Смерть, почему-то совсем не страшная, скорбела вместе с Никитой. О погибшем поселке, где сегодня пришлось собрать богатую жатву. О Диме. О Ясене, еще живом, но смело идущем навстречу последним мгновеньям. О вдруг ставшей такой далекой прошлой жизни, без монстров, автоматов, загадочных знахарей, живчика и смерти.

– Знаешь Кнут, как бы я хотел умереть?

Никита точно не хотел об этом слышать. Но признаться не осмелился.

– Хотел, чтобы нормально, как все люди, дома, в постели. Лежу, как сейчас вот, только на перине и под одеялом. Родственники вокруг. Жена, дети, внуки. Брат пришел. Женушка ревет. Дочка рядом с ней пристроилась, тоже глаза на мокром месте. Брат на кухне втихомолку стопарик опрокинул. И тут я зову их к себе и говорю. Давно, говорю, хотел вам сказать: «Идите вы все в задницу!». Говорю, гляжу на их обалдевшие рожи, улыбаюсь злорадно, закрываю глаза и умираю.

Знахарь посмотрел Никите прямо в глаза.

– Как ты думаешь, Кнут, имеет человек право на такую мечту?

– Имеет, конечно.

– Вот я и думаю, что имеет. Так что Кнут, знаешь, что? Иди-ка ты в задницу.

Ясень улыбнулся, закрыл глаза, а Никита еще долго сидел молча, не осмеливаясь пошевелиться.

Глава 2. Остров

Церковь стояла на небольшом острове посреди реки и не казалась ни миражом, ни галлюцинацией. Вчера ее не было. Кнут провозился на берегу весь день и вечер, подтаскивал лодку, надувал, снаряжал, привязывал. И за время работы десятки раз останавливался, задумчиво оглядывая водную гладь.

Он делал так каждый раз перед приходом зеленого тумана, предвестника новой волны монстров. Заранее готовил лодку, до рассвета забывался в погребе чутким беспокойным сном, и при появлении кисловатого запаха бежал к берегу, отплывал на середину водоема, бросал якорь возле небольшой мели, и проводил там полные сутки, дожидаясь ухода мутантов из поселка.

Противоположный берег никогда не пустовал. Там бродили загадочные фигуры, внешне похожие на людей, но по поведению – на рыскающих в поисках добычи хищников. Особенно много их было после появления тумана, а потому Кнут так ни разу и не решился побывать на том берегу. Но саму реку знал прекрасно. И ни острова, ни церкви на ней не было и в помине.

А сейчас она стояла: приземистая, массивная, блестела на солнце белыми стенами и зелеными крышами, сверкала, до рези в глазах, золотом куполов. Небольшой участок суши под церковью трудно было назвать полноценным островом. Скорее куском земли, который вырезали аккуратным шестиугольником, подняли, вместе со всем, что на нем было, перенесли и поставили в воду.

И главное – на острове был человек. Живой, не заразившийся. Он расхаживал по крыше небольшой хозяйственной постройки возле церкви, и разительно отличался от скопившихся внизу, у стен, мутантов. Загнали на крышу, обложили со всех сторон и теперь ждали, когда он обессилит и упадет, как перезревшая груша.

«Живи как человек. Помогай новичкам, да и не только им» – завещал Ясень. И Кнут всерьез планировал выполнить его завет. Спустил лодку на воду и начал торопливо грести, присматривая удобное место для швартовки. Отцовское ружье, автомат Ясеня с парой снаряженных магазинов и огромный охотничий нож позволят дать серьезный бой свежезараженным зомби. А лодка обеспечит быстрое и безопасное отступление, если мутанты окажутся сильнее и опаснее, чем кажутся.

Быстрое течение заставляло сильно забирать вправо. Безжалостные законы физики разогнали поток воды в сузившемся из-за появления острова русле, а потому церковь приближалась медленно, позволяя детально рассмотреть происходящее.

На крыше сидел настоящий поп. Или священник. Кнут не особенно разбирался в особенностях церковной иерархии. Наверное, настоятель церкви. В черной рясе, с крестом на груди, непременной окладистой бородой и аккуратно убранными назад длинными волосами.

Он больше не казался загнанным в ловушку. Двигался спокойно и уверенно, подходил к краю крыши, подолгу стоял, рассматривая зараженных, и, судя по жестам, говорил с ними. Ветер относил звуки, но чем ближе, тем больше Кнут уверялся – загнанная на крышу жертва если и не считает себя хозяином положения, то уж точно не нуждается в безотлагательной помощи. А когда человек заметил приближение лодки, началось совсем уж невообразимое.

Священник поднял с металлической черепицы большой насаженный на крюк кусок мяса, спустил его на веревке, почти к лицам зараженных, и, держа наживку в руках, спустился на забор. Ловко балансируя, пробежал два пролета и пронес приманку сквозь ворота. Зараженные потянулись за наживкой и забежали во двор. Священник забросил мясо подальше, спрыгнул с внешней стороны забора и запер ворота на массивный замок.

Обманутые мутанты быстро покончили с приманкой, бросились за прежней добычей, но забор оказался непреодолимой преградой. Зараженные бились о металлические прутья, пытались выломать, кусали, просовывали руки, урчали, рычали, но так и остались внутри. Настоятель же неторопливо отряхнулся от пыли, оправился, перекрестился, с поклоном, в сторону церкви и начал спускаться к берегу, медленно и даже как-то торжественно.

Кнут и сам бы не отказался от помощи: схватиться на ровном берегу было не за что, завихрения течения отгоняли лодку от берега, а якорь никак не мог зацепиться за ровное плотное, еще вчера бывшее поверхностью ухоженного газона, дно. Но хозяин острова не торопился помогать. Подошел, встал напротив с гордо поднятой головой и смотрел внимательно, не отрываясь, словно пытался понять, что за гость пожаловал на его территорию и стоит ли ему доверять.

Во взгляде настоятеля читался вызов, но чем дольше продолжалась молчаливая пауза, тем более противоречивые чувства отражались на лице. Надменная гордость сменилась осторожным любопытством, потом удивлением, оттенками гнева и презрения. Он не прятал эмоции: откровенно рассматривал одежду и снаряжение Кнута, переводил взгляд на лодку и обратно, все время пытался что-то сказать, но не мог решиться. Слова не раз готовы были сорваться с губ, но оставались невысказанными.

И только когда Кнут наконец выбрался на берег, священник осторожно произнес:

– Ты же не Харон?

В вопросе смешались вызов, надежда и сомнение. Кнут отрицательно помахал головой.

Батюшка удовлетворенно хмыкнул, продолжая напряженно оглядывать незнакомца. Как будто старался вспомнить что-то, но память отказывалась помогать.

– Тогда кто же ты?

Вопрос не застал врасплох. Но что говорить, юноша так и не придумал. Ссылаться на родной поселок? Так он все еще покрыт густым зеленым туманом и вряд ли человек «оттуда» вызовет доверие. Рассказать о родителях? Слишком долго. О зараженных и Ясене? Не ясно, с чего начинать.

Кто он сейчас? Как о себе сказать?

– Я Кнут.

Ответ удивил батюшку едва ли не сильнее, чем само появление незнакомца.

– Кнут?

– Кнут.

Священник снова всмотрелся в вооруженного юношу.

– Кнут?

– Кнут.

Не то чтобы странное имя успокоило. Скорее, само появление загадочного незнакомца перестало казаться священнику угрожающим. Кнут, и Кнут. Мало ли, кто и как себя называет. В глазах юноши ни злости, ни желания навредить. Так смотрят или безобидные чистые души, или хитрые, умеющие притворяться, казаться совсем не тем, кем являются. Батюшка склонялся ко второму.

– На беса ты не похож. Но, извини, и на ангела тоже. За душой моей пришел?

Кнут помотал головой, на этот раз недоуменно, но собеседник напрочь проигнорировал его реакцию.

– Что ж, начинай. Только учти, у твоих друзей ничего не вышло.

– Друзей?

– Друзей, – батюшка кивнул на продолжавших бесноваться зараженных.

– Каких друзей? – ни Димы, ни Ясеня, ни поселковых знакомых среди обращенных не было. Да и не могло быть.

– Твоих друзей, – в глазах священника плескалась сдобренная изрядной хитрецой насмешка.

– Нет у меня там друзей.

Уж чем, а умением уходить в глухую несознанку в разговоре со взрослыми в совершенстве владеет любой подросток. Тем более, если обвинения произносятся совсем уж безосновательные. Кнут приготовился к тому, что батюшка и дальше будет говорить странные вещи, но он неожиданно сник и горько вздохнул.

– На нет, и суда нет. Пойдем, отрок, поможешь мне. Заодно и посмотрим, кто ты таков.

Священник подошел к строению, на крыше которого только что сидел, и с усилием нажал на одно из окон. Раздался звонкий щелчок, створка открылась.

– С осени как сломано, – поделился с подоспевшим Кнутом, – Все руки не доходили мастера вызвать, починить. Поди-кась, пригодилось.

С удивительной для своих габаритов резвостью батюшка подпрыгнул, подтянулся на подоконник, перекинулся и подал руку. Втянул Кнута вовнутрь и снова посмотрел с хитрецой, словно все ждал от него чего-то и удивлялся, почему не мог дождаться. Хмыкнул удивленно, и, наконец, представился:

– Отцом Савелием меня зови.

Порылся на верхних полках огромного, во всю стену, стеллажа и достал моток пеньковой, в палец толщиной, веревки.

Кнут молча наблюдал за его действиями, и вдруг вспомнил то важное, что обязательно нужно говорить новичкам в этом мире.

– Отец Савелий, мне говорили, здесь нельзя своими именами называться. Надо прозвище придумать, иначе беда.

Настоятель посмотрел на юношу, как на блаженного.

– С чего бы это? Где это, здесь? И кто тебе подобное сказал?

В ответ на первые два вопроса Кнут мог только пожать плечами.

– Ясень.

И, предполагая расспросы, уточнил:

– Это человек, мой знакомый, очень хороший.

И добавил, подумав, что нужно сказать и это:

– Он умер.

– Не нужно мне никакое прозвище, – отмахнулся настоятель, – Савелием меня крестили, Савелием и буду. С чего бы мне от своего имени отказываться?

Священник будто бы задал вопрос, но слова его звучали окончательным приговором. И все-таки Кнут ответил:

– Так Ясень сказал. Меня Кнутом назвал и говорил, что надо забыть и прежнее имя, и прежнюю жизнь.

– С чего бы мне все забывать? – настоятель вскинулся с таким вызовом, словно перед ним стоял не робеющий в непривычной обстановке подросток, а человек возрастом и силой как минимум равный, а то и превосходящий.

– Ясень какой-то. Прозвища как у уголовников. Прежняя жизнь. Моя жизнь здесь. Я чувствую себя. Моя душа в теле. И что бы здесь не произошло, я буду на своем месте. Служить Богу. А ты или иди мимо, своей дорогой, или помогай.

По узкой лестнице через небольшой, едва выпрямиться, чердак, Савелий взобрался на крышу и разъяснил напарнику план. Перегнулся через край, дождался, когда ближайший зомби задерет руки повыше и накинул лассо. Веревка охватила подмышки зараженного, затянулась и потащила наверх. Были бы противники сильнее, вторая часть плана пленения оказалась бы слишком опасной. Но со слабыми не успевшими набрать силу мутантами дело шло как по маслу.

Батюшка наваливался на пленника, прижимал к пологому скату, а Кнут накидывал петлю на ноги. Потерявший опору и подвижность зараженный уже не мог сопротивляться и оказывался спелёнатым веревками по рукам и ногам. Скоро все пятеро легли на крыше рядком, урчавшие, извивающиеся, но способные разве что перекатываться с места на место. Благо, связывающая все пять тел вместе веревка не давала им отправить себя в свободный полет.

Савелий окрестил каждого, приложил снятый с себя нательный крест ко лбам, прочитал несколько коротких молитв и, перекинув веревку через вентиляционный столбик, аккуратно опустил на землю все пять связанных тел. Спустился через чердак сам, подозвал подоспевшего Кнута, и совершил с ним то же священнодействие, что и ранее со спелёнатыми зомби.

Вместе затащили волочащихся как связка сосисок зараженных в церковь и стянули в единый сноп посреди главного зала.

– Отойди в угол. Как бы они ни бились, не мешай. Плохо станет – уходи. Но ко мне не приближайся.

Кнут не знал правил поведения в церкви, а потому, помявшись, облокотился о стену и опустился на пол.