Шлак

— Завалишь шлак, вместо него под станок пойдёшь. Я не шучу. Найди Колтуна, пусть зайдёт. А ты в расположение вали. Чтоб до завтра я тебя не видел!

Уходить Музыкант не хотел. Ладонь нервно поглаживала затворную коробку, но слова командира до сознания всё же дошли. Он рыкнул, как тигр в клетке, и выскочил из кабинета, хлопнув дверью.

Широков снял с меня наручники.

— То, что за девок своих Музыканту по роже смазал, молодец. Уважаю. Но если ещё раз дёрнешься на моих людей, сломаю пальцы на руках, и так со сломанными отправлю в Загон. А там без пальцев долго не протянешь. Уяснил?

— Уяснил, — я облизнул пересохшие губы. — Скажите… Скажите пожалуйста, где я? Где мои… дочь и жена?

Широков вернулся на своё место за столом.

— Бросай все эти «пожалуйста». Вежливость тебе не поможет, а проблем добавит. И про свою прежнюю жизнь тоже забудь. Кончилась она.

Он смотрел жёстко, и сомнений в его словах не возникло. Сама ситуация не позволяла в этом сомневаться. Час назад я стоял на берегу реки и смотрел на жену, а сейчас смотрю на прожжённого боевика, который пообещал, что дальше будет только хуже. Насколько хуже — не знаю, но убивать меня ему было не выгодно, факт.

Широков подвинул ноутбук ближе к себе и сказал:

— Давай полностью: имя, фамилия, адрес. Документы с собой есть?

— В машине остались…

Вошёл крепыш, которого я видел на парковке. Музыкант называл его Колтуном.

— Командир, звал?

— Звал. Документы его где?

Колтун сунулся к нагрудному карману.

— Забыл, командир. С утра проблемы сыпятся, как птичье дерьмо на голову. Сначала на полигоне разборки, потом этот мудак сбежал. Теперь Толяныч в рацию орёт, что у них уазик сдох.

— У него всегда что-то ломается.

— Да потому что Толяныч этот дебил конченый, давно его надо с группы снимать. Я к нему Кравченко отправил, пусть на буксире тащит.

Продолжая жаловаться, Колтун вывалил на стол кипу документов. Широков просмотрел каждый, кивнул:

— Ладно, разберёмся. Отведи шлак в больничку.

Как я уже начинал понимать, шлак — это не попытка оскорбить, а устоявшееся обозначение людей вроде меня. Выходит, я не один такой.

Колтун дёрнул меня за рукав.

— Топай.

Мы спустились на первый этаж. Колтун стукнул в дверь с табличкой «Медчасть».

— Док, ещё один шлак. Осмотреть надо.

Он отрыл дверь шире и толкнул меня.

— Заходи.

За столом сидел худощавый мужчина в белом халате и, склонившись над столом, писал. Не глядя на меня, сказал быстро:

— Садитесь на кушетку. Минуту, пожалуйста.

Я прошёл к окну, сел, Колтун остался у двери.

— Перед каждой отправкой столько писанины, — словно оправдываясь, буркнул он. — Ну-с, давайте посмотрим.

Он попросил меня открыть рот, оттянул веко, замерил давление. Обычный ни к чему не обязывающий и ничего не решающий беглый осмотр. Поставил галочку напротив фамилии, дескать, проверен, и ступай дальше.

— Снимите рубаху.

Я снял. Левая сторона груди распухла и окрасилась в багрово-чёрные краски.

— О, милейший, да у вас ребро сломано, — покачал головой доктор и взглянул на Колтуна. — Кто над ним так постарался?

— Музыкант.

— Ваш Музыкант натуральный садист.

— Да ладно тебе, док, забинтуй и дело с концом. Ему уже утром под станок идти. А там какая разница, выживет он или загнётся? Мы бабки за единицу получаем.

— Вот именно: выживет или загнётся, — повторил доктор, и уже мне. — Я бы наложил вам ортопедический бандаж, молодой человек, но, боюсь, руководство не оценит таких расходов на шлак. Поэтому ограничимся тугой повязкой. Это частично снимет болевые ощущения, но для полного заживления потребуется время. Ограничьте физические нагрузки. А питание… Чем они там питаются? — повернулся он к Колтуну.

Тот скривил рожу, как будто тошнит.

— Ясно. Тогда только ограничение нагрузки. Поднимите руки.

Он перебинтовал мой торс, потом вынул из деловой папки несколько листов и положил на стол.

— Заполните, пожалуйста. Карандаш возьмите в пенале.

Листы оказались тестами, группы вопросов вразнобой, иногда схожие по смыслу, но чаще вообще бессмысленные. Я корпел над ними минут сорок. Всё это время доктор и Колтун болтали о непонятном, пили чай. Я попросил воды, доктор, не глядя, кивнул на кулер в углу. Я присматривался к нему с первой минуты, но без разрешения подойти не решался. Не в моей привычке брать чужое или без спроса. Налил стаканчик, выпил, налил ещё. После четвёртого, доктор повернул голову в мою сторону. Я замер.

— Пейте, пейте, мне воды не жалко, — и, склонившись к Колтуну, добавил. — Не жилец.

Было это продолжением их разговора или слова касались непосредственно меня, непонятно, но в области сердца неприятно кольнуло.

Закончив с тестами, я вернул карандаш в пенал и сказал:

— Всё. Можно ещё воды?

Доктор кивнул, а сам бегло пробежался глазами по листам. Посмотрел на меня и снова, но уже внимательнее просмотрел тесты. Я спросил тихо, чтобы не услышал сопровождающий:

— Скажите, к вам сегодня проводили женщину и девочку? Девочке шесть, женщина азиатской внешности…

Он ответил быстро и так же тихо:

— За подобные вопросы ни вам, ни мне несдобровать. Но помните: отсюда все рано или поздно попадают в Загон. Все, — и уже громче. — Напились? Больше я ничем помочь не могу. Колтун, уводите.

Из медицинского кабинета проследовали на склад. Каптёр окинул меня профессиональным взглядом и выдал семейные трусы, чёрные брюки, клетчатую рубаху, берцы и чёрную бандану. Всё новое, из чего можно сделать вывод, что я нужен им не просто живой, но и более-менее здоровый.

Глава 2

Со склада мы вернулись на лестничную площадку, где сидел дежурный.

— Открывай подвал, — велел Колтун.

Дежурный звякнул связкой ключей, отомкнул замок и потянул дверное полотно на себя. Пахнуло плесенью и мочой. Колтун отшатнулся, зажимая нос пальцами.

— Придурки, вы хоть чистить их после себя заставляйте. Задохнуться можно. Или хлорки насыпьте.

— А на кой? — ничуть не реагируя на запах, пожал плечами дежурный. — Пускай привыкают. В Загоне лучше не будет.

— Да хрен с этим Загоном. О себе подумайте. Нравится дерьмом дышать?

— У меня чувствительность понижена. Нос сломали, когда боксом занимался, теперь специально принюхиваться надо.

Колтун качнул головой и подтолкнул меня к проёму.

— Давай туда. А ты свет включи.

Под низким потолком загорелась тусклая лампочка, осветила узкий проход, облезлые стены и уходящие вниз ступени. Я посмотрел на Колтуна. Он отреагировал резко.

— Чё вылупился, урод зашлакованный?! Вниз пошёл! Или думаешь, я тебя провожать буду?

Он толкнул меня в спину, я едва не скатился. Успел выставить руки в стороны, упереться в стены. Сломанные рёбра отозвались болью. За спиной хлопнул металл, с потолка посыпались пыль и ошмётки меловой побелки, лампочка погасла.

Продолжая держаться за стены и нащупывая ногой ступени, я спустился до ровной площадки. Запах стал крепче, вентиляция отсутствовала напрочь. Это не подвал, это подземная тюремная камера. Температура на уровне экватора, воздух сухой, словно выжатый, и от этого снова захотелось пить.

Впереди мигнул огонёк. Он двигался рывками, то поднимаясь, то опускаясь, а потом замер. И сразу раздался негромкий надорванный возрастом голос:

— Прошу вас, идите на свет. Провод не очень длинный, я не могу вас встретить. Только осторожно, потолки низкие. Если вы высокого роста, лучше нагнуться.

В тусклом свечении удалось разглядеть мужчину. На вид давно за шестьдесят, щуплый, на кончике носа простенькие очки, одет в то же, что выдал мне каптёр. Особая примета: седые кучерявые волосы, напоминающие шапку зрелого одуванчика. В его возрасте это выглядело смешно — человек-одуванчик, но смеяться совсем не хотелось.

— Здравствуйте, — поздоровался мужчина. — Не буду говорить, что рад вас видеть, ибо в нашем положении это выглядело бы чересчур цинично. Но раз уж вы сюда попали…

В руке мужчина держал переноску. Света она давала не много, я видел круг диаметром три метра, в который попадал кусок земляного пола и полосатые края матрасов.

— Я здесь назначен отвечать за порядок, — начал объяснять мужчина. — На мне всё: общежитие, питание, общение с поступающим шлаком. Староста, если одним словом. Обращаться ко мне можете по фамилии: Тавроди. Я наполовину грек, папа родом с Пелопоннеса, мама из Красноярска. А вас как?

— Евгений.

— Что ж, Евгений, пойдёмте, я покажу вам место.

Он развернулся, и, подбирая свободной рукой провод, повёл меня вглубь подвала. Свет выхватывал из темноты сидевших и лежавших на матрасах людей. По большей части это были мужчины, лица многих указывали на асоциальный статус, и все были одеты одинаково: клетчатые рубахи, чёрные брюки, дешёвые берцы. Единственная женщина, попавшая в круг света, была одета точно так же.

Тавроди подвёл меня к свободному месту.

— Вот здесь можете расположиться.

Он подсветил, и я увидел грязный матрас, промятый и надорванный по краю. Вместо подушки свёрток непонятного происхождения тряпья, одеяла нет. Лежанка не из лучших, но ничего другого всё равно не предложат.

— Давно вы здесь? — спросил я, не особо рассчитывая на ответ.

Однако мужчина не стал скрываться.

— По-разному. Есть такие, кто уже больше двух недель. Кормят плохо, два раза в день, на воздух не выводят, вместо туалета — яма. Но скоро всё завершится. Завтра под станок.

Это сочетание «под станок» я слышал уже третий или четвёртый раз, и оно не вызывало тёплых чувств.

— Что это может значить?

— На органы разберут, — буркнули из темноты.

Тавроди закусил губу, но опровергать версию сидельца не стал. Похоже, среди жителей подвала она была основной, и каждое её упоминание вызывало содрогание.

— Никто точно не знает, одни домыслы, — наконец ответил Тавроди. — Логика в нашей ситуации не работает. Если в рабство, то зачем так долго держать? На работы не гоняют, сидим как кукушата в гнезде, стращаем друг друга. Если в медицинских целях… — он сглотнул. — Тогда кормили бы лучше, да и… Понимаете, — он перешёл на шёпот, — тут находятся такие люди, чьи внутренние органы скорее принесут вред пациенту, чем пользу. Так что версию с органами я не поддерживаю, хотя большинство склоняются именно к ней.

Уверенности его слова не вызывали, оставался элемент недосказанности, но думал я сейчас не об этом. Собственная судьба меня не интересовала совсем, мысли были заняты семьёй.

— Много вас?

— Вместе с вами пятьдесят один.

— Сегодня ещё кого-нибудь приводили?

— Парня. Избитый весь.

— Лет двадцать, бритый наголо?

— Так и есть. Ваш знакомый?

— А женщину и девочку?

— Нет, больше никого не было. Женщин мало, да и те все возрастные. Моложе пятидесяти не найдёте никого. А детей вовсе нет.

— Понятно. А парень тот где? Можете провести меня к нему?

В душе появилась хрупкая надежда. Если это тот самый, то он должен знать, где Данара и Кира, или хотя бы мог видеть, куда их увезли. Он один из них, один из этих боевиков. На нём был цифровой камуфляж. Что они между собой не поделили, исключительно их дело, меня оно не касается, но мои девочки — это моя ответственность. Я обязан им помочь.

Парень лежал у дальней стены. Он не спал. Едва Тавроди поднёс лампу, он попытался приподняться на локтях, но не смог и только шумно выдохнул. Лицо опухло, вместо глаз щели, губы разбиты в лепёшку. Били его сильно, но, если честно, жалости к нему я не испытывал, хотя никогда жестокосердием не отличался.

На майке легко читался позывной: «Бритиш».