Егерь императрицы. Гвардия, вперёд!

— Вот это да-а! — присвистнул в удивлении Егоров. — Не думал, что снова буду его держать!

В руках у него был тот самый прусский штуцер барона Иоганна Корфа, который он у него выиграл четыре года назад. Уж спутать с другим Алексей его никак не мог: клеймо мастера, год выпуска и даже зазубрины на стволе — всё было знакомым.

— Вашвысокоблагородие, а ведь умер он не от нашей пули, — проговорил удивлённо Мухин, осматривая тело. — Ну да, ногу, похоже, это мы ему пробили. А тут вот, сами поглядите, вблизи, прямо в упор, в грудь ему стреляли. Вона и от горящего пыжа, и от пороховых крупиц подпалины на одёже. Это что же получается такое, ваше высокоблагородие? — пробормотал он, ошарашенный. — Свои его, что ли?

— Похоже, что да, добили, — кивнул Алексей, осматривая одежду возле пулевой пробоины.

— Да как же такое возможно, чтобы свои и своих? — прошептал потрясённый капрал. — Грех-то какой! Звери они, что ли?

На прогалину выскочил запыхавшийся Лужин. Остановившись и окинув всё быстрым взглядом, он в сердцах махнул рукой.

— Не поспел, вот ведь незадача! Пока это я с головы колонны подскакал, а здесь уже всё и закончилось. Не догоню я, Ляксей Петрович, уже наших?

— Не-ет, не догонишь, Федя, — покачал головой полковник. — Они уже, небось, в версте от нас, к самым плавням реки подбегают.

— Кажись, бахнуло где-то? — негромко проговорил Аникеев. — Во-о, слышишь, Вадя, теперь опять. Слабенько эдак, еле-еле слышно.

— Да не-ет, Борис Матвеевич, показалось тебе, тихо ведь, — помотал головой напарник. — Может, это жерех на течении хвостом мелочь бьёт?

— Ага-а, конечно, жерех, ты чего? — фыркнул унтер. — А то я не расслышал бы! Не с воды этот звук шёл, а с самой глубины берега. И не кони это наши, — сразу отмёл он новое предположение егеря. — Точно говорю тебе — выстрелы это были. Только далеко, не меньше как в версте.

Сержант привстал из-за куста, пристально оглядел стоящую в затоне шхуну и махнул рукой.

— За мной, Вадимка, только пригнись! Чуток от берега отбежим, а то тут со спины никакого огляда нет. Во-он там, где плавни у косогора проходят, на нём мы и заляжем. Дорожка там натоптанная есть, самое то сверху это всё место перекрыть.

Пуля пропела над головой, и на спину Горшкову упала срубленная ей ветка.

— Зараза! — выругался Фрол и сместился за дерево. — Задерживают они нас, гады! Отбежать дают остальным! Ваня, Нестор, побегли! Тихон, Елизар, прикрывайте нас! — и, выдохнув, бросился вперёд. Вслед за ним выбежали двое, а вдалеке хлопнул ещё один выстрел.

— Ой! — вскрикнул Южаков, приседая.

Лыков, прицелившись в мелькнувший силуэт, выжал спусковой крючок и подбежал к сидящему на корточках товарищу.

— Куда тебя, Ванька?! Ну?! В башку, что ли, попали?!

С подбородка Южакова сочилась струйка крови. Он выдохнул и подобрал с земли пробитую каску.

— Ежели бы чуть ниже — то хана. Ладно хоть ремень порвался, а то так башку дёрнуло — думал, совсем оторвёт.

Рядом бухнул ещё один выстрел, и Калюкин заработал шомполом, перезаряжаясь.

— Южак, ты бежать сможешь? — спросил товарища Лыков. — А то там только Горшок с Нестором.

— Потом за каской вернусь, — кивнул Южаков и, перехватив фузею, бросился вслед за товарищами.

Горшков с Лошкарёвым перебежали открытый участок и остановились возле обезображенного пулей трупа.

— Ох как башку разворотило! — осматривая тело, проговорил Нестор. — А у него ведь пуля в стволе, чуток не успел гадёныш выстрелить.

— Рядом ещё двое лежали, — произнёс, оглядываясь, Фрол. — Вона под кустом как примято, и там за валежиной. Теперяча их шестеро, бегут они хорошо, без всяких петляний — значит, дорогу знают. Боюсь, не поспеем мы, река уже совсем рядом. Поспешать надо.

Егеря вскочили и бросились бежать по примятой траве. Вскоре следовая дорожка нырнула в заросли рогоза, и скорость движения сильно упала. За каждой прогалиной или небольшим озерцом мерещилась засада. Удобных мест, чтобы встретить огнём погоню, тут было хоть отбавляй.

— Не поспеем, не поспеем, — твердил приглушённо Горшков.

Вскоре их догнала отставшая троица, и теперь звено егерей двигалось более уверенно.

За плавнями отчётливо громыхнули несколько выстрелов, и Аникеев приподнялся.

— Слыхал? Рядом они уже! Ну, значит, точно в нашу сторону бегут. Выходит, всё верно, всё правильно здесь у нас, Вадя. А теперь слушай меня внимательно. Выскочат они из травы в паре десятков шагов от нас, во-он оттуда, — указал он рукой на слегка видимую прореху в зелёной травяной стене. — Из ружей мы бьём только лишь по ногам! Запомни — по ногам! Нам живые языки нужны, а не их дырявые тушки. Времени потом у нас будет в обрез. Эти два десятка шагов мимо косогора они как на крыльях пролетят, ты даже из пистоля и прицелиться как следует не успеешь. Потому не тяни, Вадя, а стреляй и сразу напрыгивай сверху на любого, ну а дальше уже как учили. Ножом только не спеши сразу резать, постарайся лучше чуть придушить злыдня. Я и сам точно так же сделаю. Да ты не бои-ись! Коли стреляли, значит, и наши совсем рядом. Быстро сюды подбегут, — и он, взведя курки на обоих своих пистолях, положил их прямо перед собой.

Время тянулось медленно.

«А вдруг они другой тропой пробежали и уже на берег за нашей спиной вышли? — терзали Аникеева сомнения. — Всё дело тогда насмарку! Эти, со шхуны, они ведь тоже, небось, выстрелы слышали. Чего им, долго, что ли, лодку на воду спустить?! Эх, Панкрата, жаль, гонцом пришлось отправлять, втроём оно бы удобней тут было. Шибко молодой Вадимка, — покосился он на лежащего рядом егеря, — только недавно в дозорные из стрелковой роты перешёл. Сырой совсем».

В прорехе рогоза вдруг мелькнули тени, и на открытое место выскочили сразу двое.

— Бьё-ём! — рявкнул Аникеев, плавно выбирая свободный ход крючка. Бам! Оглушительно хлестнул выстрел штуцера, и бегущий первым с длинноствольным ружьём в руках как-то нелепо подпрыгнул и с громким криком повалился на землю.

Сержант подхватил оба пистоля с травы, а сбоку от него ударил фузейный выстрел Вадима. Из травы выскочили сразу четверо и ринулись мимо косогора. Два пистольных выстрела почти слились в оглушительном грохоте, и сержант, резко оттолкнувшись от земли, влетел сверху прямо на длинного ширококостного мужчину. Они покатились по земле, а рядом боролся с крепким здоровяком молодой егерь. Аникеев перехватил своего ошеломлённого ударом противника на удушающий захват и сильнее стиснул его горло предплечьем. Длинный захрипел и судорожно забился, пытаясь освободиться от захвата. В это же время тяжёлый и здоровенный соперник сбросил со своей спины молодого егеря и, выхватив из ножен кинжал, ударил им его в грудь. Не задерживаясь и даже не подобрав свой выпавший штуцер, он бросился вслед за убегающим в сторону реки товарищем.

Не прошло и минуты, как из травяного прогала выскочила егерская пятёрка. Один из них быстро обыскал стонущего раненого и отбросил в сторону его нож и штуцер. Остальные подбежали к стоящему на коленях и тяжело дышащему Аникееву.

— Сам я, братцы, сам я тут, — прохрипел тот и затянул на запястьях своего пленного узел верёвки. — Бегите к реке, авось поспеете! Двое ещё туды убегли. Один здоровый Вадимушку зарезал. Не успел я ему помочь, этот гад шибко вёрткий оказался.

— За мной! — рявкнул Горшков и сорвался с места.

Четверо егерей выскочили из кустов на возвышенный берег. В двух десятках саженей от них уходила по реке в сторону парусника лодка. Гребцы налегали на весла, и она всё больше отдалялась от стрелков.

— Бьём, Фролка! — крикнул Южаков, вскидывая фузею.

— Нельзя! Не стрелять! — крикнул командир звена. — В матросов попадём! Эти, вишь, вона на дно все залегли!

Бум! Бум! — ударили два орудийных выстрела, и ядра прогудели над головой.

— От берега! — рявкнул Горшков. — Своих в лодке боятся зацепить, а сейчас как картечью сыпанут — и хана нам!

Егеря отбежали подальше, и правда — по прибрежным кустам ударили свинцовые шарики. А вниз по течению Прута, подняв паруса, в это время уходила британская шхуна.

— Ваше благородие, приняли с егерем Матюшиным бой! — докладывал через десять минут прибывшему командиру дозорной роты Аникеев. — Сначала мы из ружей по этим пальнули. Я-то своему в ногу попал, ну а Матюшин другому, похоже, печёнку пробил. Потом всё быстро закрутилось, сразу четверо из травы вынеслись, я из обоих пистолей пальнул и на вот этого длинного прыгнул, — кивнул он на лежащего со связанными руками пленного. — Одна пуля из пистоля, выходит, тому в башку попала, — кивнул он на труп. — Вторая, получается, мимо. Я пока со своим возился, Матюшин на другого с косогора наскочил, ну а тот его ножом, и прямо в сердце. Не успел я ему помочь, вашбродь, чуть-чуть не успел. Придушивал ведь уже своего, тот и хрипеть даже начал. Ещё бы маненько, и точно бы Вадимке помог. Но вот не успел.

— Не вини себя, Борис, вас всего двое тут было, — произнёс тихо Осокин и подошёл к пленному. Тот, как видно, только что очнулся и лёжа на спине оглядывался вокруг.

— Кто таков? Как зовут? — строго спросил его капитан-поручик. — Будешь молчать, прямо тут порешим! Аникеев, добьёшь гада?

— Так точно, ваше благородие! — рявкнул сержант, выхватывая тесак. — Да я его прямо здесь на лапшу постругаю!

Трое егерей повисли на нём, пытаясь изо всех сил удержать.

— И правда ведь постругает! — проговорил Осокин. — Вы его человека, вы его лучшего друга тут только что убили! И верно, чего с тобой возиться, отдать этому егерю — и дело с концом!

— No! You can't kill me![6] No! — прокричал лежащий и, судорожно семеня ногами, попытался отползти. А Аникеев и правда уже рвался к нему изо всех сил. Сейчас он играл свою роль совершенно бессознательно, жаждая мести и крови врага.

На помощь подбежали ещё два егеря, и теперь они впятером удерживали разъярённого сержанта.

— По-русски говори! По-русски! Не понимаю я тебя! Ну-у! — рявкнул Осокин, наклонившись над пленным.

— Меня не убить! Нельзя убить! — прокричал тот. — Я Джон Вилсон, я есть подданный британский империй. Я находится под защита короля Георг III. Вас всех наказать, вас всех повесить за меня!

— Ну ты, сволочь британская! — процедил сквозь зубы капитан-поручик. — Это хорошо, что по-нашему понимаешь. А теперь слушай меня внимательно! Мы взяли тебя с оружием в руках, Джон Вилсон! Ты стрелял в солдат Российской империи, желая им смерти. Мы с твоей страной сейчас не воюем, и поверь мне, она с превеликим удовольствием от тебя откажется, сославшись на то, что ты действовал тут, на нашей земле, по своей личной прихоти. Скажу тебе даже больше. Тебя свои же, Джон, зарежут и потом выкинут за борт судна как неудачника, провалившего дело, и как ненужного свидетеля. А твой хозяин будет только рад, если узнает, что мы тебя сами вздёрнули на суку во-он того дерева, — Осокин кивнул на росшую неподалёку раскидистую иву. — Зачем ему неприятности по дипломатической линии? Зачем ему такая обуза, как ты?! Так что ты труп, Джон Вилсон. Будешь упорствовать сейчас, отдам ему, — кивнул он на Аникеева, — или я сам тебя вздёрну. Начнёшь хитрить позже, отдадим твоим, и тогда они тебя сами же прикончат. Понял меня или нет, Джон Вилсон?! — прокричал он, глядя пристально в глаза британцу.

— Yes, — судорожно вздохнув, прошептал тот.

— Не слышу! По-русски говори! — рявкнул Осокин.

— Да, я понять, я понять вас, сэр, — закивал тот. — Только вы не убивать, вы обещать, что я остаться жить…

— Это как ты себя вести будешь, — уже спокойным голосом проговорил русский офицер. — Аникеева уберите подальше, в реку его, что ли, макните, — приказал он егерям. — Пленного раненого перевязать, я с ним чуть позже тоже потолкую. И этому пока руки развяжите, — кивнул он на британца. — У меня с ним сейчас долгий разговор с глазу на глаз будет.

— Пять, шесть, семь… — взобравшись на кучерские козлы, считал пробоины в крыше кареты адъютант Потёмкина. — Девять дырок, ваша светлость!

Стоящий подле открытой двери рейс-эфенди Абдулла, прищурившись и словно бы вслушиваясь в себя, смотрел, как пучки света пересекают всё внутреннее тёмное пространство кареты. Пух от разорванных пулями подушек высыпался ему под ноги, на пол же вытекала вода из пробитой кожаной фляги.

— Вы оказались правы, князь, — проговорил он еле слышно. — Благодарю вас за своё спасение. Я такое не забываю. Повелителю тоже будет доложено обо всём произошедшем. Полагаю, вы не будете против, если я и дальше продолжу путь в вашей карете?

— Я буду только рад, эфенди, — доброжелательно улыбнулся ему Потёмкин. — Уверен, что следующая часть пути до Ясс будет доброй, и вам никто не помешает провести её в удобстве и полном спокойствии.

Министр иностранных дел Блистательной Порты величественно поклонился и пошёл вдоль замершей на дороге колонны. Со всех сторон его окружали спешенные сипахи и русские егеря.

— Вы уверены, Генрих, что дальше нас не ожидают никакие сюрпризы? — спросил стоящего рядом барона Потёмкин. — В любом случае ждать тут мы дольше не можем. Обо всех обстоятельствах дела доложите мне по приезде в Яссы. Чтобы у меня там полный расклад по всему был. Ясно?

— Хорошо, ваша светлость, — кивнул фон Оффенберг. — Будет исполнено. Мои люди уже работают над этим.

Глава 5. Ура господину подполковнику!

— Оба одно и то же говорят — и британец, и пруссак? — поднял глаза от бумаг на барона Потёмкин.

— Оба, ваша светлость, — кивнул барон. — Подданный британской короны Джон Вилсон прямо указывает на военного атташе при нашей ставке Джона Хобарта, как на организатора недавнего нападения. От него он получил задаток для себя и своих людей, все инструкции и карету. Он же свёл его с пруссаками, где старшим выступал денщик прусского военного атташе барона Иоганна Альбрехта фон Корфа. Пленный раненый как раз значится в слугах прусской миссии и прибыл в ставку недавно. Он, со своей стороны, тоже поведал об участии барона в организации нападения. Единственное, раненый был простым исполнителем и многого не знает. У пруссаков всё было завязано на денщике барона Корфа — Гюнтере. Но он, как вы знаете, погиб на месте засады. Все люди, участвовавшие в нападении на турецкого министра, были проведены по нашим учётам при регистрации. Их хозяевам не отвертеться, ваша светлость, — произнёс, глядя в глаза князю, фон Оффенберг. — Прикажете готовить соответствующие бумаги?

— Все бумаги по этому делу остаются у меня, — произнёс глухо Потёмкин. — С офицеров, участвующих в сем деле, взять письменные обязательства о неразглашении. С нижних чинов достаточно и крестика в общем формуляре. Но доведите им, что тот, кто будет болтать, уйдёт в арестантской роте за Урал навечно. Что ты смотришь, Генрих? — сощурил он глаза. — Тут прямой повод для войны с двумя сильнейшими державами Европы. Новой кровавой войны, а мы ещё со старой не закончили. Не время нам воевать, барон! России нужно хотя бы десять лет мира, чтобы оправиться. Матушке императрице я всё лично доложу. Если она сочтёт нужным, значит, даст ход этим бумагам, — погладил он руками пухлую папку, набитую исписанными листами. — В своё время. В удобное для нас. Если же нет… Ну что же, мы своё дело всё равно сделали, Генри. Британский и прусский атташе отозваны на родину и под ногами больше не мешаются, турки настроены по отношению к нам достаточно дружелюбно. Причём так, что можно диктовать им свои условия, и пора уже ставить точку во всей этой войне. Как же я устал!

Князь откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Нездоровится мне. Сил никаких нет.

— Вызвать врача, ваша светлость?! — вскочил на ноги фон Оффенберг. — Вам плохо?

— Не нужно врача, — покачал тот головой. — Тут болит, Генрих, тут, душа. Тело что, оно заживёт, рана затянется, а вот когда на сердце пусто и ничего нельзя исправить, вот тогда страшно. К чему теперь всё это? Для чего все мои труды? Кто сие оценит?

— Потомки, Григорий Александрович, — промолвил чуть слышно барон. — Как же современнику и всю громаду свершённого вами оглядеть?

— Потомки, — вздохнул князь. — А как оно до них дойдёт? Опишут ведь борзописцы, как надо временщикам, исказят в своих памфлетах и виршах. Уже сейчас при дворе за дурной тон почитают упоминать моё имя. Императрица что, у неё своих дел громадьё, ещё и в эти дрязги лезть. Там своих пакостников сейчас хватает. На покой мне надо, вот только бы с переговорами закончить. Поселиться в Новороссии у самого моря. Среди разбитого сада и виноградников во дворце просыпаться… Ладно, — он тяжко вздохнул и, макнув перо в чернильницу, расправил лежащий свиток бумаги. — Я своё слово держу, ты меня, Генрих, знаешь. Представления на подполковника этому Егоровскому майору и на «Владимирский крест» уйдут в Санкт-Петербург курьером сегодня же со всеми бумагами по недавнему делу. В письме государыне я поведал о нём, так что в милости она не откажет. Всех молодцев у шатра построил?

— Так давно уже, ваша светлость, — кивнул фон Оффенберг. — Те, кто отличился в том особом деле, все в строю стоят.

— Ну, пошли тогда, — кивнул Потёмкин и, закряхтев, поднялся с кресла. — А то мне потом на обед к Молдавскому господарю ещё ехать, неужто они до вечера тут ждать будут?

— Равня-яйсь! Сми-ирно! Равнение на середину! — скомандовал Егоров и вышел из головы строя. — Ваша светлость, сборная команда особого полка егерей, отличившихся…

— Тихо, тихо, полковник! — оборвал его Потёмкин. — Не нужно сейчас церемониала. Встань-ка ты подле меня да послушай.

Фон Оффенберг отшагнул в сторону, и Алексей в первый раз в жизни встал рядом с самим генерал-фельдмаршалом.

— Все вы, егеря, сделали недавно очень большое дело, — негромко и как-то так по-простому, по-свойски проговорил князь. — Не дали пролиться крови тех, кого защищали. Доверие моё и матушки императрицы оправдали. За это вам большое спасибо, братцы. Каждый из здесь стоящих получит хорошую награду. Никого не обижу. Только скажу вам вот ещё что — не болтать! Всё, что вы видели и слышали, надобно вам в самом строгом секрете держать. Ну да о том с вами с каждым отдельно особые люди потом ещё побеседуют. От себя же хочу вам выразить свою благодарность и благоволение. Ступай к своим егерям, Алексей, — потрепал по плечу Егорова светлейший. — Молодец, полковник! Только ты уж без парада давай, эдак спокойно, по-скромному. Ладно?

— Так точно, ваша светлость, есть без парада, «по-скромному»! — кивнул Алексей и протопал в голову колонны.

— Правое плечо вперёд! — негромко скомандовал он. — Пря-ямо! Сми-ирно! Равнение напра-аво!

Полсотни егерей били по земле подошвами ног, проходя мимо двух генералов. Такой энергичный, румяный и живой, каким его обычно и привыкли видеть, Потёмкин стоял сейчас какой-то понурый и осунувшийся.

«Видно, устал князь, — ведя строй мимо него, думал Егоров. — Скоро пятьдесят два, носится по всей огромной Новороссии, на Дунае с турками на себе всю дипломатическую тягомотину тащит, с иностранными и своими интриганами пикируется. Нелегко ему это всё. Устал Григорий Александрович».

Алексей не знал, что в этот самый миг он видит Потёмкина в последний раз. Светлейшему так и не удалось подписать договор о мире, хотя всё, в общем-то, уже было обговорено. Тяжело больной, предчувствуя свою скорую кончину, он повелел отвезти себя в своё любимое детище, в новый РУССКИЙ город Николаев, где хотел умереть и быть похороненным. Пятого октября 1791 года в 38 верстах от Ясс князь Потёмкин-Таврический повелел остановить карету и вынести его в поле, где и скончался.

Суворов, узнав о его смерти, сказал: «Великий человек и человек великий. Велик умом и велик ростом».

Румянцев же от такой вести заплакал и сказал своим удивлённым домочадцам следующее: «Что на меня так смотрите? Да, Потёмкин был моим соперником, худого сделал немало, и всё же Россия лишилась в нём великого мужа».

Они, все эти люди, были воистину великими людьми, великими в своих деяниях, в соперничестве и в благородстве.

— Турки всполошились, Алексей, уже третьего гонца в Стамбул погнали, — прихлёбывая чай из большой глиняной кружки, рассказывал Толстой. — Визирь после вести о смерти Потёмкина боится теперь сам любые решения принимать. Э-э-эх, чуть-чуть не дожали Порту, как бы теперь всё прахом не пошло, у нас ведь всё на светлейшего было завязано!

— Не думаю, что мирный процесс сорвётся, — покачал головой Егоров. — Туркам тоже мир нужен, чтобы оправиться. Европа на Россию войной не идёт. Денег на осман у неё больших нет, там сейчас всё внимание к Франции приковано. Помяни моё слово, Митя, скоро там, на западе такая кровавая каша начнётся. Всем достанется. Боюсь, и нас тоже коснётся.

— Да не-ет, ты чего, — отмахнулся Толстой. — Где Франция эта, а где мы?! Вот Кавказ да-а, Кавказ другое дело. У матушки императрицы всё внимание на южные рубежи. Через Кавказ, Алексей, прямой путь к Индии лежит. Вот куда стремиться нужно. Да, ты знаешь, и с турками ведь не всё окончательно решено. В Санкт-Петербургском дворце спят и видят сияющий золотом православный крест над Софией Константинопольской. Думаешь, зря, что ли, второго внука государыни Константином назвали? Во-от, сам подумай. Первый внук — Александр — Российской империей будет править, а вот Константин — возрождённой Византией. Павлу Петровичу-то всё одно в правителях не быть, не жалует его матушка императрица.