Егерь Императрицы. Унтер Лёшка

Вестовым нужно было пробежать за наступающими центральными каре, пересечь большую часть поля и уже потом выйти на боевые порядки своей дивизии. А прямо перед ними, в самом эпицентре битвы, происходили самые трагичные события. Каре генерала Племянникова, двигаясь быстрее, немного обошло соседнее каре Олица и уже начало выбивать из окопов ретраншемента турецкую пехоту. Вдруг из лощины, пролегавшей поперёк окопов, на дивизию Племянникова ринулось с ревом около десяти тысяч янычар, как видно, сидевших там в засаде и выжидавших самого удобного момента для броска. Их нападение было столь неожиданным, что фас русского каре, который составляли Астраханский и первый Московский полки, был сразу же ими прорван. Русские пехотинцы не успели даже дать залп из фузей, как были опрокинуты. Янычары, размахивая ятаганами и саблями, ворвались в середину русского построения и опрокинули Муромский с Бутырским полки, которые побежали искать спасения в каре Олица. Турки, уже торжествуя победу, радостно кричали. Ими было захвачено два знамени и несколько зарядных ящиков. Опасность поражения нависла над всем русской армией!

– Стойте! – размахивал шпагой Светлов. – Стоять! – но его никто не слушал. Мимо пробегали толпы солдат, а некоторые даже бросали наземь свои ружья, только чтобы побыстрее укрыться от грозящей им опасности.

Лёшка сбил первого набегающего янычара из штуцера, рядом хлопали фузеи его охотников, а поручик, разрядив оба своих пистолета в упор, пятился, отбиваясь при этом от двух здоровых наседающих на него янычар шпагой. Штуцер был разряжен, и Лёшка подхватил брошенную кем-то мушкетёрскую фузею с примкнутым к ней штыком, прикрывая своего офицера с правого бока. А с другого пристроились егеря, примкнувшие к своим ружьям длинные плоские штыки-кортики. Тимоха с Архипом пристроились тоже около своего сержанта, так вшестером они и отступали, отбиваясь от нападавших. Вот к ним пристроился один, другой солдатик, и вскоре более трёх десятков русских отходили, поводя жалами штыков, к своим.

Клинок ятагана рубанул вскользь по фузее, и Лёшка толкнул её резко вперёд, вгоняя наточенный трёхгранный штык в грудь врага. Раздался противный хруст и вой, он рывком выдернул стальное жало из тела только что убитого им человека, а его место уже занял другой, норовя достать русского саблей. Ших! – и он, сместившись резко влево, дотянулся боковым хлёстом до Архипа, буквально подрубая молоденькому солдатику горло. Фонтан крови из шейной артерии ударил вокруг, окатывая всех тех, кто был рядом, своими красными брызгами. На! – и Тимофей вогнал в живот янычару свой длинный фузейный штык.

Здоровый янычар в ярко-жёлтым халате с красной росписью и узорами, в куке на голове – командирской шапке, украшенной страусовыми перьями и драгоценными камнями, махал в сторону небольшого отряда русских булавой, призывая своих воинов к атаке. В это время из центрального русского каре ударила русская артиллерия, одно из ядер попало в зарядную повозку, и раздался оглушительный взрыв.

Командир первого гренадерского полка бригадир Озеров без команды, по своей личной инициативе развернул своих гренадёр с основного направления наступления и бросил в штыки на неприятеля.

– Теперь настало наше дело! – обратился Румянцев к принцу Ольденбургскому и, вскочив на коня, поскакал из каре Олица навстречу своим отступающим войскам. «Стой, ребята! Стой! – кричал он, по воспоминаниям очевидцев. – На вас смотрят отцы и матери! На вас смотрит Родина! Стой!»

Солдаты, завидев своего любимого командира, бросившегося в самую гущу сражения, пришли в себя и начали строиться плечом к плечу, рядами.

Турецкое командование допустило явную оплошность, не поддержав вовремя такое удачное нападение янычар. Русский же командующий, восстановив порядок и погасив панику в каре Племянникова, приказал всей своей коннице, находящейся у него в личном резерве, ударить разом по турецкой пехоте. Конные полки Салтыкова и Долгорукова сходу врубились в порядки янычар. Солдаты каре Племянникова, обозлённые произошедшим только что с ними конфузом, тоже яростно ударили в штыки. Отборная турецкая пехота дрогнула и побежала вспять. Русские кирасиры, казаки и карабинеры рубили бегущих, тщетно пытавшихся найти спасение в окопах. А за ними в атаку бросились егеря, которыми в этом сражении командовал молодой офицер Михаил Илларионович Кутузов, отличившийся в этом сражении и произведённый в секунд-майоры. Два ранее потерянных русских знамени были обратно отбиты. Турки оставили укрепления, а увидев, что им в тыл заходит дивизия Репнина, под её фланговым огнём обратились всей своей массой в паническое бегство.

По утверждению русского военного историка А.Н. Петрова, Иваззаде Халил-паша с саблей в руке пытался остановить бегущих, но все его горячие слова и угрозы пропадали даром. Увещевания великого визиря продолжить бой во имя пророка Муххамеда и великого султана Мустафы III также не имели никакого успеха. Охваченные паникой османские воины кричали в ответ Халил-паше: «Нет сил сбить русских, которые поражают нас огнём, как молнией». Находящийся в авангарде османского войска Мустафа-паша рубил отступающим солдатам уши и носы, но и это средство не смогло прекратить беспорядочное бегство турок.

Лёшка бежал вместе с сотнями егерей и охотников за отступающими, а за их спинами слышался мерный топот полковых и дивизионных колонн.

– Быстрее, ещё быстрее, нельзя дать османам зацепиться за какое-нибудь укрепление.

Чуть отстав от него, следом бежали Тимофей и два их егеря. Перемахнув через последний окоп ретраншемента и взобравшись на вал Лёшка увидел панорамную картину бегства всего вражеского войска. Он, как только мог, старался быстрее перезарядить штуцер, оглядываясь вокруг. Вдруг среди бегущих мелькнула знакомая крупная фигура в жёлтом халате с развевающимися страусовыми перьями на шапке. Рядом с ним бежало сбитой группой несколько воинов, как видно, из свиты здоровяка, и у одного из них в руках было знамя.

Пуля забита в стволе штуцера до упора, Лёшка оглянулся на своих тяжело дышащих и уже перезарядивших фузеи товарищей, протянул руку в сторону убегающих со знаменем и крикнул:

– Братцы, отомстим этим за Архипа?!

Стрелки присмотрелись в ту сторону, куда указывал Лёшка, и в их глазах мелькнуло понимание.

– Вот зараза, уходит ведь! – сплюнул Тимофей и первым рванул вдогонку за убегающими.

– Ух-х, ух-х, ух-х, – Лёшка глубоко вдыхал и выдыхал воздух, насыщая лёгкие кислородом на бегу. Уже недалеко виднелись камыши Кагульского лимана. Сейчас эта группа туда рванет, и ищи её потом среди этих густых зарослей! Он с разбега упал на колено и прицелился в «золотохалатного». Выстрел в ружье с кремнёвым замком значительно отличается от выстрела оружия XXI века. Расстояние было небольшое, где-то около ста шагов, но и эти полторы-две секунды, от нажатия на спусковой крючок, удара курка с кремнем по огниву, воспламенения порохового заряда на полке и основного заряда в стволе и, собственно, до подлёта пули к цели, подарили здоровяку жизнь. Он чуть-чуть отклонился в сторону. и штуцерная пуля, предназначенная ему, ударила знаменосца в спину. Того швырнуло вперёд, а здоровяк, споткнувшись о его тело, полетел кубарем на землю. Бах! Бах! Бах! – раздались хлопки фузей, и ещё пара человек свиты не добежали до камышей. Здоровяк поднялся, с трудом опираясь на левую ногу, и повелительно закричал в сторону своих убегающих в камыши янычар.

Трое остались верны своему господину, и, пока двое подхватывали здоровяка, третий, самый высокий и воинственный, вращая ятаганом, ринулся на подбегающего первым Лёшку. Бах! Бах! – Егоров разрядил оба своих пистолета с десяти шагов. Одна из двух пуль ударила янычара в плечо, заставив его выпустить ятаган из рук и взвыть от боли.

– Стоять! – зарычал Алексей, выхватывая шпагу.

– Стоять! – повторил Карпыч, одевая плоский клинкообразный штык на свою егерскую фузею.

Здоровяк что-то прокричал своим подручным, и те, как-то разом обмякнув, опустили его на землю и сами сели на корточки рядом с ним.

Тимофей с выкаченными из орбит бешенными глазами надвигался на сидящую троицу.

– Да я вас прямо здесь переколю, вот на этом вот самом месте! – орал он, сжимая свою мушкетёрскую фузею с трехгранным штыком. – За Архипа! За всех наших солдат, гады!

– Отставить, Тимофей! – рявкнул Лёшка.

– Остынь, Тимоха! – крикнул ему Карпыч, но солдата было уже не унять. Ещё секунда, другая и он бы действительно переколол всех трёх пленных.

Кулак пронёсся над головой инстинктивно присевшего Алексея, сбивая с него шляпу. Вот ещё один удар разъярённого солдата, пытавшегося ударить своего сержанта с размаха. Лёшка перехватил его бьющую правую руку своей левой, одновременно пробивая ему коленом «по причиндалам», и, выбив фузею, бросил через плечо на землю. Тимоха согнулся и взвыл.

– Ай-ай-ай! – закатил глаза здоровяк. – Зашем на свой зембилджи (унтер-офицер) кидаться? – и зацокал языком.

– По-русски, значит, разумеешь? – зло прищурился Лёшка. – Так знай, ещё слово без моего разрешения вякнешь, я тебя тут же, на этом вот самом месте лично пристрелю! – и сплюнул на землю.

– Всё, успокоился? – и он навис над лежащим мушкетёром.

– Да-а – протянул со стоном Тимоха.

– Тогда потихоньку вставай, давай, и на пятках потом попрыгай как следует, помогает, я сам это по себе знаю.

– Помоги ему, Макарыч! – и капрал егерь согласно кивнул головой.

«Во-от, один раз неслуху по яйцам дал и сразу же авторитет появился», – зо злой усмешкой подумал про себя Лёшка.

– Карпыч, ты уже перезарядился, я гляжу, тогда страхуй, приглядывай вот эту парочку! – и он демонстративно взведя курок на штуцере, вплотную подошёл к здоровяку. – Ну а теперь говори, кто ты такой и для чего я должен оставить тебя сейчас в живых? – и глубоко взглянул ему в разом забегавшие от страха глазки.

– Меня убить нет! – замотал тот головой и ударил себя в грудь, – Большой бакшиш – деньга тебе дадут. Я чорбаджи оджака (командир полка янычар) Исмаил. Он мой байракдар (знаменосец), – и полковник кивнул на лежащего у знамени убитого. – Он – чорваджи-баши (командир орты – роты), – и кивнул на сидящего неподалёку и постанывающего раненого.

– Будете вести себя тихо – будете жить! – твёрдо заверил османского полковника Лёшка. – Давай сюда руку! – и Егоров подошёл к раненому. Тот с испугом вжался в землю, ожидая удара от русского. – Переведи ему, что я ему только руку забинтую, чтобы он тут совсем кровью не истёк, – кивнул Лёшка здоровяку. И тот, удивленный, быстро залопотал по своему раненому:

– Ona Ali'nin elini ver, sana bağlayacak, böylece kanamayın (Давай ему руку, Али, он тебе её завяжет, чтобы ты кровью не изошёл. – тур.).

Раненый только испуганно затряс головой – чего ещё можно было ожидать от этих страшных неверных, только одну лишь смерть или мучения.

– Ali'ye elini buraya ver – ben bağlayacağım. Komutanınız size dokunmayacağımızı söyledi. Ve komutanınızı dinlemelisiniz! (Дай руку сюда, Али, – перевяжу. Тебе же твой командир сказал, что мы тебя не тронем. А своего командира нужно слушать! – тур.), – внятно и отчётливо (спасибо преподавателям кафедры иностранных языков родного Рязанского) довёл свою мысль Алексей до раненого и начал перевязку раны пленному.

– Карпыч, а ты пока обыщи их всех. Не хватало ещё, чтобы они кого-нибудь спрятанным под халатом кинжалом потом пырнули!

Через час четвёрка егерей и охотников, конвоируя пленных, при распущенном красном янычарском знамени с изображённым на нём зульфикаром – мечом с раздвоенными клинками, предстала перед командиром Апшеронского пехотного полка.

– Ваше высокоблагородие, ваше приказание выполнено, адъютант его светлости графа Брюса с донесением сопровождён в штаб командующего и обратно! Принимали участие в отбитии атаки янычарского корпуса на наше центральное каре. Нами захвачено полковое знамя противника, сам командир полкового оджака янычар Исмаил, его офицер и свита. Наши потери – рядовой Степанов Архип, погиб смертию храбрых на поле боя, – и Лёшка вздохнул, закончив доклад.

– Молодец, Егоров, далеко пойдёшь, – радостно улыбнулся своему портупей-юнкеру полковник Колюбакин. – Адъютант графа уже доложил ему о ваших геройских деяниях на поле брани, и как вы его там, на поле боя, не щадя своей жизни спасли. А ты ещё потом умудрился у этих самых янычар их полковое знамя отбить, да ещё и с самим командиром в придачу?! Лихо, лихо, сержант! Будете отмечены в приказе по полку! А теперь оправляйтесь по своим командам и приводите себя в порядок, а то вон весь мундир в крови. Мы пока ждём дальнейших распоряжений командующего.

Усталость солдат Румянцева, бывших на ногах со вчерашнего вечера, не позволила русской пехоте продолжить преследование в день сражения далее четырёх вёрст, после чего преследование бегущего неприятеля продолжалось уже кавалерией. По окончании сражения Румянцев занял позиции позади бывшего османского лагеря. Однако вскоре преследование турок продолжилось, но на этот раз оно проходило вне поля сражения. Для выполнения этой задачи в долине Кагула Румянцевым была выделена дивизия Бауэра с семью гренадерскими и одним егерским батальонами, сводным карабинерным и двумя гусарскими полками, казаками и двадцатью шестью орудиями. 22 июля преследователи заняли старый османский лагерь, расположенный в двадцати верстах от места генерального сражения. На следующий день русские части достигли местечка Картала, где на переправе через широкий Дунай были застигнуты остатки войска великого визиря. На левом берегу в это время царил полный беспорядок, Бауэр оценил ситуацию и принял решение атаковать турок немедленно, прямо с марша. В центре шло русское пехотное каре, а на его флангах двигались кавалерийские части. У этой переправы разгром турецкой армии Халил-паши был завершён. Русскими был захвачен весь находившийся у реки обоз, артиллерийская батарея из тридцати орудий и более тысячи пленных солдат и офицеров неприятеля. Множество турок было убито или утонуло в Дунае.

Армия крымского хана вмешаться ни в одно из сражений не успела. Она отступила к Измаилу, а затем и далее, к Аккерману. В сторону Измаила выступила дивизия генерала Репнина, усиленная подразделениями под командованием Потёмкина. 26 июля Измаил был ими взят, после чего русские части двинулись дальше, последовательно захватывая все оставшиеся в распоряжении турок опорные пункты на левом берегу Дуная.

Русские трофеи при Кагуле составили: шестьдесят знамён, сто сорок шесть орудий с принадлежностями, весь огромный турецкий обоз и лагерь со всем его имуществом. Потери турок были велики. Только на поле перед ретраншементом было собрано их более трёх тысяч. На пути отступления на расстоянии семи вёрст лежали груды тел. По самым скромным подсчётам турки потеряли более двадцати тысяч убитыми, множество их утонуло при бегстве в озере Кагул и на Дунае. Наш урон убитыми и раненными не превышал тысячи человек.

Успех Румянцева вызвал восхищение современников. Русская императрица Екатерина II в своём рескрипте отметила: «Одно ваше слово “Стой!” проложило путь новой славе, ибо по сие время едва ли слыхано было, чтобы в каком-либо народе, теми же людьми и на том же месте вновь формировался разорванный однажды каре ввиду неприятеля и чтобы ещё в тот же час, идучи вперёд, имел он участие в победе».

Кагульская победа прославила русское оружие на всю Европу!

Глава 13. После битвы

– Эх, Кузька, Кузька, угораздило же тебя стрелу поймать, ещё и в такое неудобное место, а ну как придётся перед какой бабой тылом оборотиться вдруг, а у тебя прямо под задницей такое шрамище там будет. Весь антирес ведь тогда у неё к тебе может пропасть, – отвлекал незатейливыми шутками молодого егеря Карпыч.

– Да ладно, дядька, он всегда теперича фронтом воевать с бабами будет, не поворачивая к ним своё срамное место, – поддерживал егеря Тимоха, натачивая до остроты лезвия тонкий нож и затем уже обжигая его на костре.

Кузька же лежал в это время на боку, и, поглядывая на все эти страсти, он лишь тонко постанывал.

– Давай водку, Макарыч, – кивнул Лёшка капралу и поставил на чистую холстину большую железную тарелку. В неё были положены уже обожжённые на костре клещи, шило, кусачки и нож. Из большой бутыли в полугаранец (1,64 литра) он залил ей все подготовленные инструменты и принадлежности. В тарелке зашипело, и вокруг разнёсся характерный спиртовой дух.

– Э-э-эх, одно расстройство тут с вами, только лишь добро переводят, – махнул рукой седоусый унтер-офицер Степан Савельев и отошёл в строну палаток.

– А нечего тут нам под руку лезть, ходють тут, ходють всякие, советы умные дают, мешаются, лекарю вон нашему собраться с духом не дают, – проворчал самый старый солдат егерской команды Карпыч. – Ну что, Ляксей Петрович, никак начинаешь уже? – и кивнул на лежащего Кузьку.

– Тимоха, влей ему тоже в глотку пару чарок, через десяток минут начнём, – предупредил всю свою команду Лешка, оглядываясь вокруг.

Всего с пяток часов прошло времени с окончания сражения, а как всё изменилось за это время.

Через пару часов после сдачи пленных и захваченного янычарского знамени Лёшка был зван к самому генерал-поручику Брюсу, где его светлость граф Яков Александрович выразил благодарность старшему сержанту Егорову за геройские действия его лично и всех людей, находящихся под его командой.

– Получите десять рублей премиальными из полковой казны! – кивнул он стоявшему рядом Колюбякину. – И я не против вашего перевода в егеря. Ваш полковник говорит, что уж больно вы туда стремитесь с самого начала службы. Да и действия вас самих и ваших людей в качестве охотников показали вашу полную пригодность к оному делу.

А вот это был действительно дорогой подарок! И мордаха Лёшки сияла как начищенный пятак.

– Покорно благодарю вас, ваша светлость! Рад стараться! – рявкнул он как можно задорней и увидел на лицах присутствующих улыбки.

– Одно только не могу я пока для вас сделать, сударь, – это присвоить вам обер-офицерский чин. Всё-таки две недели – это слишком малый срок службы в армии, – как бы извинялся генерал. – Ну да я буду первый, кто будет об этом ходатайствовать перед командующем и военной коллегией, ну-у… скажем, сразу же после Рождества. Проследите за сим, господин поручик, – обратился он к стоящему рядом адъютанту.

– Слушаюсь, ваша светлость! – отчеканил Светлов с улыбкой. И Лёшке стало понятно, кто за него ходатайствовал перед командиром дивизии.

– Эх, такого командира плутонга потерял, – качал головой Сенцов, провожая собиравшего свои вещи Алексея. – Может, передумаешь? Это ж только подумать надо, сколько тебе теперь бегать придётся, да и форма эта егерская, такая скучная, зелёная, словно у лягушки болотной. То ли дело вот наша, родная, мушкетёрская, – и он кивнул на свой яркий мундир. – Оставайся, Лёш, на меня представление на подпоручика подготовили, глядишь, и для тебя скоро место в роте освободится?

– Нет, Серёг! Ты уж извини, я ведь изначально о егерской службе мечтал, ещё при первой нашей встрече в штабе тебе рассказывал, вспомни, – ответил ему друг, скатывая плащ епанчу. – Да ладно, мы же в одном полку с тобой всё равно служить будем, постоянно ведь видеться будем, ещё и в бою другу дружке поможем, коли какая баталия случится, – и, обнявшись на прощание, Алексей отправился из расположение роты.

– Господин старший сержант! – окликнул его знакомый голос, и, обернувшись, он увидел догонявшего его Тимофея. – Я с вами, стало быть, Ляксей Петрович, – кивнул он себе за спину, показывая на притороченную сверху за плечами скатку и распухший ранец. – Господин капитан отпустил в полковые егеря, там как раз вместе с унтер-офицером один солдат по ранению выбыл, а я ведь как-никак сам потомственный охотник.

– Ну пошли тогда вместе, охотник, – усмехнулся Лёшка. – Причинное место-то не болит, чай, отошли-то бубенчики?

– Не-е, прошло всё сразу, как вы и сказали, когда я на пятках там, у камышей попрыгал. Спасибо вам, Лексей Петрович, большое, – и здоровый мужик как-то по-детски смущённо шмыгнул носом.

– Да за что же, Тимох, спасибо-то, за пятки эти, что ли? – удивился, не понимая крепыша, Егоров.

– Да это-то лазадно, – протянул тот. – За то, что не донесли на меня за ту мою дурь несусветную и за ту несдержанность у лимана. Как бес ведь в меня вселился там, перед энтим самым янычаром, мы же ведь с Архипкой-покойничком земляками были, обои мы из Смоленских родом. Бок о бок весь этот рядом год спали, последний сухарь делили пополам, а тут его по шее, раз, как скотину какую. Эх! – и он махнул рукой. – А за такое, за то, что я руку на начальственное лицо на поле брани поднял, как пить дать бы к расстрелянию приговорили, а ещё и в уезд бы родной сообщили. А там тоже ведь разговор короткий, и заместо меня двоих бы в рекрутскую повинность с волости забрали. Вот бы проклинали матери да невесты этих мужиков меня, дурака. Так что по гроб жизни за эту науку я вам обязан, вон весь день об этом думу думал, а потом и пошёл к ротному отпрашиваться. В ноги ему упал, ну вот он и сжалился да отпустил меня с вами-то в егеря. Так что вы уж не гоните меня от себя, я за вами теперяча буду. Да и антересно мне, как у вас лихо-то всё эдак получается, как будто и не вьюноша вы совсем, а как бы матёрый мужик. Меня вон так скрутили, что я даже не заметил, а я-то в своей волости известный боец на кулачках был.

– Нда-а, – только и протянул озадаченно Лёшка. – Ну тогда пошли к Куницыну вместе, боец, – и мушкетёры зашагали в сторону егерского расположения.

И вот Лёшка стоит на коленях перед Кузькой. Понятно, что в каждом полку есть свой лекарь. Но это пока он доберётся до простого солдатика, когда у него трое раненых офицеров и шесть унтеров на очереди. А у Кузьки уже часов семь стрела в ляжке насквозь торчит. Плохо, очень плохо работает медицина в армии XVIII века. Оттого-то и потери от ран и болезней были гораздо выше, чем от прямых боевых. По статистике на одного погибшего в битвах приходилось трое, а то и четверо умерших от небоевых потерь. В этом же 1770 году с этим всё и вовсе было худо: из Молдавии и Причерноморья, района, где сейчас проходили боевые действия, с их огромной антисанитарией и скученностью войск, в Россию и в Европу ворвалась чума, собравшая сотни тысяч жизней и даже послужившая причиной для Московского Чумного бунта.

– Ладно, об этом мы будем позже думать, – решил Лёшка и посмотрел на Карпыча. – Десять минут прошло? Захмелел уж, небось, наш Кузька?

– Дык, знамо дело, захмелел, – кивнул дядька. – С голодухи-то уж и не так захмелеешь, скоро ведь уже цельные сутки во рту маковой росинки не было. Даже стонать вон перестал бедолага, видать, отпустила от него боль.

– Ну приступаем тогда, – кивнул Алексей. – Так, Тимофей, ты держи ему ноги покрепче, прямо вот садись на них, чуть пониже колен. Макарыч, ты держи его выше пояса, только чтобы он не извивался. А мы с тобой по самой ране будем работать, Карпыч, – командовал Лёшка. – Крови-то чай не боишься, отец?

– Справлюсь, – только кивнул старый егерь. – Небось, насмотрелся на неё за всю службу.

– Ну тогда подай мне вон ту кисею, смоченную в водке, – и Лёшка начал смывать кровь от раны, промыв всё вокруг и обильно обработав водкой саму стрелу. – У тебя-то рука покрепче будет, так что перекусывай древко с обеих сторон вот этими клещами. Только с одной стороны, что вверх смотрит, около вершка оставь, чтобы было, за что потом клещами зацепиться.

Кузька взвыл, дёрнувшись, под Тимохой с Макарычем. Как видно, рана дала себя знать от таких вот резких толчков в перекусывании древка. В сторону были отброшены наконечник и оперение стрелы.

– Не-е, Ляксей Петрович, не могу я, ты давай уж сам дёргай, – протянул Егорову клещи побледневший, с выступившим на лбу каплями пота дядька.

– Ну ладно, – кивнул тот в ответ. – Жаль, что у нас своих кузнецов здесь нет, они-то уж зубы привыкли рвать. Тогда хоть бутыль приготовь и кисею чистую ещё водкой смочи, будем потом обильно проливать рану, как только из неё вся грязная кровь выйдет. Крепче держите! Крепче, я же сказал! Сейчас самое трудное будет.

Лёшка зажал стальными челюстями выступающий из раны и уже перекушенный черенок и резко дёрнул его вверх. Кузьма заорал что есть мочи и начал резко изворачиваться, а из освободившееся раны вытекала обильным ручьём тёмная кровь.

– Держите, обалдуи, его, что, совсем уже сил нет, держите крепче, я сказал! – заорал он на помощников и начал рассекать края ран тонким острым ножом с обеих сторон ноги, всё для того, чтобы дать вытечь всей той крови, что уже скопилась там за всё это время.

– Ох, ёшкин кот! – пробормотал Карпыч и на ватных ногах отошёл в сторону.

– Ну что ты будешь делать, помощнички, блин! – выругался Лёшка и начал возиться с раной сам. Когда кровь перестала струиться так обильно, как в самом начале, он смог уже приступить к обработке и чистке, а затем и к её бинтованию. Ещё пять минут работы, и он отошёл чуть в сторону, присел на пенёк.

– Всё, теперь отпускайте его помаленьку. Чарку ему ещё плесните, чтоб легче было, и дальше пусть сам свою ногу нянчит. Мы всё, что могли, тут уже своё сделали. Повязку, Кузька, тебе каждый день теперь нужно менять. Рану открытой не держи, а то тут одна лишь хвороба с грязью вокруг, а коли вовнутрь зараза попадёт, так антонов огонь непременно начнётся, и тогда уж по самый уд лекарь твою ногу отпилит. Чай нужна ещё нога-то?

И Кузька быстро-быстро закивал головой, яро не желая себе такой страшной перспективы.

– Водкой промоешь всё и чистой кисеёй или тряпицей сразу же потом завязывай. Ну можно подорожника ещё, конечно, приложить, настоем тысячелистника там или чистеца всё обработать, только где их сейчас найти здесь? Да, Кузька, как подорожник будешь прикладывать – так тоже его хорошо водкой промой вначале и свои руки всегда тоже водкой перед тем протирай. Тут, в лагере, где людей много, мух полно, да и вообще вон сколько вони и грязи вокруг.

Действительно, смрад вокруг стоял сильнейший. Антисанитария в армиях XVIII века была полнейшая. «Ходя при захождении солнца по лагерю, видел одних полковых солдат, копавших ямы для умерших своих собратий, других уже хоронивших, а трети совсем погребавших. В армии весьма многие болеют поносом и гнилыми лихорадками, когда и офицеры переселяются в царствие мёртвых, за коими во время их болезни всеконечно лучше присматривают, а за деньги их пользуют врачи собственными своими лекарствами, то как не умирать солдатам, оставленными в болезни на произвол судьбы и для коих лекарств или недовольно, или совсем в иных полках не имеется. Болезни рождаются оттого, что армия стоит в каре, четвероугольником, что испражняемый кал, хотя немного ветер подует, распространяет по воздуху весьма дурной запах, что вода лиманская, будучи употребляема сырою, весьма нездорова, а уксусу не делят солдатам, что по берегу везде видимы трупы мёртвые, потонувшие в лиманах в бывших на нём сражениях» – так описывает в восемнадцатом веке быт после баталий современник из армейских чиновников Роман Цебриков.

Лешка, взяв свой импровизированный хирургический инструмент, тщательно его промыл и отошёл к ближайшим кустам, чтобы выплеснуть в них красную жидкость из чаши. Человек десять егерей резко порскнули от них в сторону палаток.

– Зеваки, блин, лучше помогли бы держать товарища, чем со стороны подглядывать!

– Кхм, кхм! – раздался кашель за спиной. – Давайте, Ляксей Петрович, я вам на руки полью, – капрал Макарыч с уважением и каким-то подобострастием подскочил с кувшином воды. – Вы потом идите в свою палаточку, вон в ту, – и он показал на крайнюю слева в лагере, – мы вам там постелем сейчас. Так вы отдохните, пока наш Никита артельную кашку сварит. А мы тут приберёмся сами и потом уже вас к костру позовём на ужин.

«Ну вот и авторитет появился, – устало подумал про себя Лёшка. – Так вот всегда хорошо начинать службу в новом подразделении».

Часть 2. Егерь