Помоги проекту - поделись книгой:
Дома она слегла.
Андрей был внимателен и чуток, и готовил ей чай с малиной, и в аптеку бегал, но по ходу болезни выяснилось нечто — оказалось, что он совершенно не выносит беспорядка в доме. Он привык к уходу. И как же быстро стали его раздражать раскиданные там и сям вещи. Он привык к чистоте, привык к жене — а жены, в сущности, не было, и кругом был нарастающий беспорядок, потому что Дашенька уже третий день лежала пластом.
Андрей нервничал.
— Не могу работать, — жаловался он. А ведь обычно вечерами, после работы, он два-три часа работал дома.
Он стал уезжать в библиотеку. Придет с работы, наскоро поужинает — и уехал.
— Ты уж не сердись на меня. Не сердись, — жалко и потерянно оправдывался он.
— Ладно.
— Пойми — я должен работать.
Андрей уезжал. Дашенька кое-как вставала с постели. В голове звон, в висках стучало — она опасливо передвигалась по полу, как передвигаются по льду. Брала в руки тряпку. И потихонечку начинала прибираться в квартире.
«Может быть, приятели новые. А может быть, женщина», — думала Дашенька. Покончив с уборкой, она шла на кухню. Медленно и вяло она мыла посуду. Но она ошибалась — Андрей действительно работал.
Дашенька выздоровела. И теперь — как бы в память о болезни — она научилась мило подшучивать над Андреем.
— Ты знаешь, — говорила она, к примеру, рано утром, — рубашки-то свежей нет…
— Что?! — пугался он.
— Не успела вчера постирать, — объясняла она. — Дел много. Собиралась, порошку купила, но не успела.
Андрей начинал сходить с ума. Он метался по комнате — хватался то за свитер, то за пиджак, то за галстук. И ежеминутно глядел на часы: что же делать, что же теперь делать?.. Бедняга привык быть одетым как на свадьбу.
Помучив его минуту-другую, Дашенька смеялась и открывала платяной шкаф. И наконец — звала:
— Андрей!.. Вот — оказывается, есть одна чистая. Держи. Скорее!
Он хватал свежую рубашку и судорожно одевался. Дашенька смеялась:
— Везучий ты, Андрей. Могло ведь не оказаться рубашки…
Он хватал портфель и мчался на работу. Целовал Дашеньку. И бросал ей на бегу:
— Сегодня же все постирай. Отдай в прачечную… Нельзя же так!
Когда она рассказывала об этих шутках у себя в корректорской, все хохотали. А Вера Викторовна признавалась, что такие шутки доставляют ей истинное наслаждение и продляют жизнь, — мужчин Вера Викторовна вообще презирала.
— Молодец, Дарья, — Вера Викторовна глубоко-глубоко вздыхала, — так их, окаянных!
Иногда Дашеньке хотелось собрать подруг — устроить девичник, — и оказалось, что сделать это проще простого. Как все физики, Андрей пугался надвигающегося беспорядка загодя. Достаточно было денька два в квартире не убираться, и ровно на третий день Андрей в гневе сбегал в библиотеку на весь вечер.
Женщины собирались, они выпивали немного красного вина и выбалтывали друг другу о своих бедах и своих радостях, мирные посиделки расслабляли их, как расслабляет взгляд на озеро или на движущуюся воду ручья; для них, женщин, это было совсем немало — для них это было отдушиной.
— Как хорошо у тебя, Дашенька! — говорили они.
И Вера Викторовна счастливо вздыхала:
— Так их, окаянных!
И все смеялись.
Само собой, перед их приходом Дашенька успевала убрать и вылизать свою квартирку до полного блеска. Чистоту она обожала.
Если Андрею будто бы по делу (а может быть, и впрямь по делу) начинала названивать какая-то беспокойная женщина, Дашенька устраивала ему небольшую семейную сцену (то самое, что называется малым вправлением мозгов). Она — отваживала. А затем ни утром, ни вечером не притрагивалась ни к кастрюлям, ни к пылесосу, отчего в течение недели уютная квартирка превращалась в сарай, превращалась просто, быстро и без усилий, ломать — не созидать.
Андрей выходил из себя. Пробовал бунтовать.
— Я развожусь! — кричал он. — Хватит. Кончено.
Дашенька молчала.
— Я развожусь, ты слышала? Я подаю заявление!..
— Андрюша, родной мой, ну зачем же так сразу…
У Дашеньки уже вполне открылись глаза, широко открылись. И открывшиеся милые эти глазки видели, что при всей своей внешней лихости и яркости Андрей стал, в сущности, совершенно ручным. Еще немного усилий, и он станет как ребенок. Дашь сахарцу — улыбнется. Дашь еще — и еще улыбнется. И обратной дороги нет, потому что обратных дорог не бывает.
Андрей и раз, и другой, и третий пробовал обидеться и сбежать к своему товарищу в общежитие. Там даже стены дышали свободой. Он жил там несколько дней, иногда неделю, но к смене белья в банный день был уже тут как тут.
Как и остальные мужья, Андрей часто и подолгу думал о разводе. Он знал, что думать — это недостаточно, это ноль, это ничто, нужно именно волевое усилие, а вся воля, как казалось Андрею, отдана сейчас экспериментам в лаборатории, минута не та.
— Мне еще год-два, — бормотал вечерами Андрей, как бормочут заклинания. — Год-два, и я доделаю эту чертову работенку. И тогда распрямлюсь.
Он толком не знал, что это означает — «распрямлюсь», но в слове таилось много надежд. Слово было больше, чем просто слово. И он улыбался.
— Тогда я ей покажу, — бормотал он, — тогда она увидит прежнего Андрея.
Он еще не догадывался, что за этой чертовой работенкой придет следующая работенка и что все это затянется на много-много лет, и конца не будет по той простой причине, что конца не бывает.
И еще штрих. Во время ссор с женой Андрей вдруг заметил, что ему, небритому, потертому и помятому, сотруднику лаборатории улыбаются вроде бы совсем не так, как раньше. И рады они ему совсем не так — а он хотел, чтоб ему были рады.
Когда Андрей ночевал у своего приятеля в общежитии, он ночь напролет курил, жег свет и жаловался на судьбу. Но общежитские стены, все поглощая, слышали много жалоб — слышали ссоры, крики, исповеди, доверительные шепотки и всхлипыванья далеко за полночь. Приятель только разводил руками:
— Женщина — это тайна.
— Что? — переспрашивал Андрей.
— Тайна, говорю. Женщина — это всегда тайна.
Приятель был женат трижды и каждый раз собирался вести счастливую семейную жизнь — но кончил общежитием.
Андрей возвращался. Дашенька встречала его ласково и с доброй кроткой слезой.
В первый вечер по возвращении домой он бывал молчалив. Работал. Писал, скажем, статью. И обиженно, тихо-тихо и как бы случайно напевал о том, что он цветы не бросает к ногам, но…
Разумеется, это означало, что он, Андрей, любил и любит ее на веки вечные. Дашенька вздыхала. Грустила. Она слушала эту давным-давно не модную и нудную песню… «Чудачок, — думала она, — зачем мне твое сердце, когда оно и так со мной, в моем буфете. А цветы — это все-таки цветы. Я уж молчу про розы. Но букетик красных гвоздик мне бы сейчас не показался лишним».
В детстве Дашенька была очень милой, а потом все куда-то ушло. Она была худая и пугливая, ее обижали на работе, отчего она плакала по пустякам и забывала взять билет в троллейбусе, и вообще не походила на молодую женщину — она была похожа на истощенного и беспородного зверька.
Но теперь Дашенька похорошела. Природа вернула ей свое — теперь это была привлекательная блондинка, очень милая, как в детстве, с широко расставленными серыми глазами. И шаг ее стал другим, и посадка головы, и улыбка, и речь — известная метаморфоза, которая происходит с человеком, когда человек начинает дышать.
Теперь Андрей ее не стеснялся. Он был не прочь пойти с ней на люди, прийти к кому угодно в гости и при случае даже прихвастнуть:
— Вот у меня какая женушка!
Дашенька в таких случаях алела. И, потупив глаза, молчала.
— А хозяйка какая, — восторгался Андрей, — она у меня хозяйка экстра-класса!
И Дашенька смущалась еще больше.
Дашенька навещала мать, и та жалела ее больше, чем всех остальных, мать постарела, жила одна — дряхлеющая все больше, она была очень довольна детьми. Кроме Дашеньки, у всех было высшее образование.
И мать говорила. Жалеючи:
— Бесталанная ты моя.
Мать считала, что Дашеньке в жизни не повезло. И вздыхала.
В скором времени Дашенька оставила свою корректорскую, судьба улыбнулась — после случайного разговора директор института предложил Дашеньке быть его секретарем, такой вот жест. Директор вообще был человек с собственным взглядом на жизнь и не из робких. Он, например, любил украшать стены своего кабинета дорогими картинами. И очень уважал статуэтки из темной бронзы — одна из них была его любимой, она изображала пахаря с сохой. И еще ему хотелось, чтоб в предприемной сидела хорошенькая молодая женщина.
Зарплата Дашеньки выросла в полтора раза, а директор был стар и добр, чего же еще. Всякие там срывы, и заскоки, и грешки были для директора делом глубокого прошлого. Дашенька сначала разузнала про это. И только лишь затем дала свое согласие.
— Боязно как-то, — говорила она знакомым женщинам.
— Почему?
— Ну все-таки. Секретарша — это секретарша.
— Глупости, девочка!.. Вот увидишь — все будет прекрасно.
— А работа — не будет ли трудно?
— Не волнуйся. У него на стреме полным-полно референтов — не волнуйся, девочка.
Дашенька и сама знала, что трудно ей не будет. Она просто так спрашивала. Из скромности.
Андрей работал дома, его тема и выводы были настолько важны, что его начальник и всякие уважаемые люди освободили Андрея и бессрочно отпустили его. «Трудись дома. В наилучших условиях», — сказал ему начальник. Андрей все более становился теоретиком. Предполагалось, что он не должен терять время на проезд туда-сюда. И даже зарплату ему носил старенький почтарь.
А у Дашеньки в эти дни была запарка, и она не осмелилась взять больничный, чтобы создать мужу наилучшие условия, и потому на ее секретарском столе нет-нет и заливался телефон.
— Алло.
— Дашуля, это я, Андрей. Скажи-ка мне быстро, манка — это белое и сыпучее?
— Да. Только не спутай с мукой.
— Ты, кажется, велела на пол-литра молока — две с половиной ложки манки.
— Да.
— Ты уверена, Дашуля?
— О господи, ну конечно уверена!
Андрей к этому времени впал в известную беспомощность — слишком привык к жене, ничего не умел, ничего не запоминал. Он пугался теперь и мало-мальской заботы — а стукнуть ему должно было вот-вот тридцать, и был он на семь лет старше Дашеньки.
Он звонил опять. В голосе была радость первооткрывателя:
— Дашуля! Милая!.. Я только что засыпал манку.
— Хорошо, родной.
— Я засыпал. Я уже помешиваю. Я помешиваю большой ложкой, слышишь, Дашуля?
И некоторое время Андрей держал телефонную трубку в непосредственной близости от кастрюльки. Чтобы жена слышала. И чтобы подсказала, если что-то булькает не так.
Дашенька была вся внимание, она записывала людей на прием. Она согласовывала день и час. Она беседовала. Она входила время от времени к шефу с кратеньким докладом — кто явился, и с каким вопросом, и согласен ли подождать хоть бы десять минут.
— Дашенька! — Это опять звонил Андрей. — Дашенька! — он прямо-таки кричал в телефонную трубку. — Каша никак не загустеет. Вроде бы сварилась, но не загустевает… Никак!
— Ешь незагустевшую, родной, — мягко говорила Дашенька. Она никогда не выходила из себя.
Примчавшись домой, Дашенька радостно поцеловала его — отощавший Андрей сидел за столом, писал, чертил, курил, а вокруг был вдохновенный беспорядок — на столе, на тахте, на паркете пола лежали его бумаги.
Картинка была родная и привычная, та же, что и вчера, и позавчера — но не совсем. Потому что с кухни тянуло жареным мясом.
— Привет!..
Оказалось, что зашла в гости подруга Вика. И хозяйничала.
Поделиться книгой: