Ритуал. Часть 1

— Нож, — сказал Хатч, и поднял свой вверх.

Дом надел один ботинок, а другой, валявшийся на полу, пытался нащупать голой ногой. — Ерунда какая-то. Полная ерунда.

Хатч вытянул вперед шею. — Послушай, это не может быть животное.

Дом натянул второй ботинок и поморщился. — На хрен. Я пас.

— Дом, заткнись! Послушай. — Хатч медленно подошел к подножию лестницы.

Люк отошел от двери, чтобы выпустить Фила и Дома. — Осторожней, Хатч. Вдруг там медведь.

Хатч покачал головой. — Он бы уже спустился к нам.

Он посмотрел на Фила и Дома, стоявших на крыльце и вглядывавшихся вглубь дома. Порыв влажного воздуха и запах сырой древесины усилился в помещении, словно хотел заменить их присутствие. — Фил, там наверху какая-то дыра, или что?

— А?

— Дыра? В крыше? Окно разбитое? Это было какое-то животное?

Фил сглотнул. — Оно сидело там. И смотрело на меня.

— Что именно? — спросил Дом.

— Не знаю. Я видел чьи-то глаза в свете фонарика. И что-то черное. Что-то большое. Но оно не двигалось. Оно просто сидело там и смотрело на меня.

Дом откинул голову назад. — Боже мой! Не могу поверить в это!

Хатч бросил на него сердитый взгляд. — Дом, остынь. Если бы там было что-то живое, мы бы давно его услышали. Вы же слышали мышей под полом, а они совсем маленькие.

Хатч посмотрел на Люка, пытаясь внушить мысль. Но по выражению лица Люка не было похоже, что он убедил кого-то в отсутствии жизни в доме. Снаружи, по стенам градом барабанил дождь, заглушая шарканье их ног.

Хатч посмотрел на потолок. — Мы не можем вернуться в лес. Через час температура упадет камнем, а все промокли. Мы замерзнем.

Несколько секунд никто не разговаривал, все только переглядывались.

Внезапно Люк ухмыльнулся, — Тогда ты первый.

9

Было невозможно подниматься по лестнице бесшумно, как бы им этого не хотелось. Доски шатались под ногами. Скрипели и даже гудели при каждом осторожном и неохотном шаге. Хатч шел первым, держа в одной руке фонарик, а в другой нож. Люк держался близко за ним, но так чтобы можно было развернуться и бросится по лестнице вниз, если Хатч хотя бы вздрогнет. Крошечная рукоятка ножа колола пальцы и он ослабил хватку.

— Видишь что-нибудь? — прошептал Люк, глядя сквозь узкий туннель из черного дерева, сквозь который они неуклюже протискивались. Здесь пахло как в загаженных кошками и заваленных мусором старых сараях, стоявших у них на земельном участке и которые он исследовал в детстве.

— Не-а, — сказал Хатч напряженным голосом, будто задержав дыхание.

Сердце Люка грозило выпрыгнуть из груди от того, что выхватывал свет его фонарика. Старое темное дерево испещренное длиннобородыми ликами, которые были всего лишь узорами в обесцвеченных волокнах древней древесины. Прямо как в музее. Такое должно находиться под стеклом, а не в окружающей их тьме. Внезапно он зауважал Фила, пошедшего наверх на свой страх и риск.

Мысль о людях, некогда живших здесь, в сыром лесу, без электричества, вызвала у Люка какую-то невероятную тоску, буквально вытягивающую из него душу. Эти люди были просты, стары, и находили утешение в вере. Если один из них умирал первым, то другой жил один в таком отчаянии, представить которое даже на мгновение было равносильно смерти.

Люк попытался стряхнуть с себя это жуткое чувство. Страх давил его. Это недоброе место, и никогда таким не было. Он чувствовал это инстинктивно. Только безумец мог прибивать черепа к стенам. Даже холодный черный воздух, казалось, окутывал и пропитывал их каким-то своим особым смыслом. Думать об этом было глупо и нерационально, но его воображение подсказывало, что дом населен чем-то невидимым для его глаз. Здесь они чувствовали себя маленькими, хрупкими, и беззащитными. Здесь им не были рады.

Хатч заглянул за лестничный изгиб. Люк выхватил светом фонарика его профиль. Он никогда не видел раньше у Хатча такого лица. Бледное и вытянутое, словно тот получил дурные известия. Глаза большие, какие-то страдальческие, и влажные от слез.

— Окей, — прошептал Хатч. — Тут еще несколько ступеней, которые ведут в комнату. Похоже на чердак. Вижу нижнюю часть крыши. И здесь довольно сыро.

— Помедленнее, Хатч. Помедленнее, — прошептав в ответ Люк. Когда последние ступени застонали под ботинками Хатча, Люк на мгновение задался вопросом, сможет ли он их преодолеть. Задержав дыхание, он заставил себя пойти следом.

Хатч опережал его на три ступени, когда вдруг прекратил движение. Опустив плечи и выставив вперед голову, Хатч уставился на что-то. Люку, стоявшему на последних двух ступенях, было не видно, на что именно. Хатч сглотнул. Он тоже это увидел. Он смотрел на то, что свело Фила с ума.

— Что? — прошептал Люк. — Хатч, что?

Хатч покачал головой. Он сморщил лицо, будто вот-вот заплачет. Снова покачал головой и вздохнул.

Люк не хотел смотреть, но тем не менее почувствовал, что ноги сами понесли его наверх. — Что там? Что там? Что там? — прошептал он, лишь потом осознав, что трижды спросил одно и то же. Еще одного вида крови он сегодня не выдержал бы.

— Что-то здесь не то, — сказал Хатч каким-то детским голосом. Люк уставился на профиль Хатча. Преодолев последнюю ступеньку, он встал рядом с другом, затем развернулся всем телом к комнате. И увидел то, на что сейчас были направлены их фонарики.

10

Оно то выступало из тени, то снова исчезало в ней.

В дальнем конце чердака, между сводами покатой крыши, прямо и совершенно неподвижно сидел силуэт. Тесное, неосвещенное пространство между мечущимися лучами фонариков было заполнено тьмой. Свет от них казался каким-то хрупким и неясным у своих дальних границ, но его хватало, чтобы различить пыль и серебристую паутину на старой черной шкуре. Его отблеск отражался в клочках волос, отсыревших от дождевой воды, капавшей с кровельных балок.

Луч одного из фонариков упал на то место, из которого выступала фигура. В мутном песочно-желтом свете проявилась небольшая деревянная коробка размером с детскую колыбель. Она походила на гроб, сколоченный из дерева, толи потемневший от времени, толи выкрашенный в черный цвет.

Другой фонарик, тот что был у Люка, высветил рога, росшие над двумя темными пустыми глазницами. Кость была коричневатого цвета, длинная и толстая.

Из туловища торчали две тонкие задние ноги, согнутые в коленях и заканчивающиеся копытами. Казалось, будто рогатая тварь уперлась копытами в стенки гроба перед тем как выбраться наружу.

Черные губы растянулись в злобной гримасе, обнажив длинные желтые зубы. Вся область ниже ноздрей казалась странным образом влажной. Грудь была покрыта маленькими розовыми окруженными мехом сосками. Это было самая отталкивающая деталь, хуже чем пасть цвета слоновой кости, которая, как казалось Люку, вот-вот раскроется и захлопнется, щелкнув зубами.

Тонкие, черные передние конечности, или руки, были подняты на уровне плеч и согнуты в локтях. Почерневшие ладони вывернуты и обращены к потолку, словно существо возносило молитвы, прежде чем встать, или держало раньше в руках предметы, ныне отсутствующие.

Люк не мог проронить ни слова. Не знал, как реагировать, и что думать. Он просто стоял и молчал в пугающей близости от существа, заполнявшего тесное пространство чердака.

Хатч заговорил лишь после того, как луч его фонарика выхватил какие-то бледные предметы, лежащие на полу. — Кости.

Люк опустил глаза и увидел повсюду крошечные кости. Они валялись вокруг деревянного гроба, словно брошенные на пол после того, как с них было обглодано все мясо. Похоже это были кролики и крупные птицы с поломанными крыльями и тонкими как бумага черепами. Некоторые из них были все еще покрыты серым безволосым пергаментом кожи.

— Вон там. — Хатч осветил фонарем царапины на своде крыши. В дереве были глубоко вырезаны похожие на детские каракули символы и круги. Такие же как на рунических камнях, которые они видели в Гаммельстаде. Надписи были нанесены беспорядочно, а на некоторых балках — на разной высоте, длинными рядами, как китайские письмена.

— Что… — Люк не смог закончить предложение. Любые вопросы сейчас казались нелепыми. Откуда им знать, что они значат, и почему они здесь?

Хатч двинулся вперед. Люк вздрагивал от каждого его шага, будто в любую секунду могло произойти нечто страшное. Кости хрустели под ногами Хатча. Подняв фонарик повыше, Хатч навел его на торс и морду торчавшей из коробки твари. — Если оно пошевелится, у меня сердце не выдержит.

— Козел?

— Похоже.

— Господи Иисусе.

— Как раз наоборот.

— Не понимаю.

— А кто понимает? Тут был какой-то храм. Чучело для жертвоприношений. Похоже, это Козел Мендеса.

— Чего-чего?

— Это чучело. Тут сзади, — Хатч наклонился вперед, и Люк затаил дыхание, — уже мыши поработали.

Люк покачал головой. — Что мы делаем?

— Безумие какое-то, — сказал Хатч сам себе. — Только представь, какими чокнутыми были эти ублюдки.

Люк не понимал, что Хатч имеет в виду.

— Эти маленькие руки человеческие. Мумифицированные. Они пришиты. — Хатч повернулся к Люку. В свете фонарика Люка глаза Хатча светились. — Абсолютно чокнутые. Кресты на стенах внизу и гребаный козел на чердаке. Пришитые руки какого-то мертвеца. Смешение метафор. Безумие. Шведское безумие. Это все тьма и длинные ночи. Любого сведут с ума.

Люк повернулся. — Пошли вниз.

— Фил был прав. Это кровать.

— Не пудри мозги.

Хатч покачал головой. — Я видел такие в музее жилищного строительства в Скансене. В свой первый приезд. А еще в Норвегии. Раньше эти маленькие деревянные кровати встраивали в комнаты, потом наполняли их сеном. Днем их накрывали крышкой и превращали в скамейку. Похоже, люди тогда были маленького роста.

— Кто хотел бы полежать в такой?

— Вот этот парень, — ухмыльнулся Хатч и посветил фонариком прямо в злобную морду козла.

— Хатч! — позвал Дом снизу. — Хатч!

Хатч кивнул в сторону лестницы. — Давай двигать отсюда.

Люк боролся с искушением преодолеть всю лестницу в два прыжка.

Позади него вспышка фотокамеры Хатча осветила чердак.

11

— Не выдумывай, — сказал Дом. После употребления львиной доли «Джека Дэниелса» его язык заплетался. Они хлебали из пластиковых кружек, съев половину оставшейся еды: последние четыре банки колбасы с фасолью, а до этого первое блюдо — порошковый куриный суп с лапшой. Трапезу каждый закончил двумя глазированными батончиками из овсяных хлопьев. Но этого было недостаточно. Проглотив суп, набив животы горячей фасолью и даже вылизав дочиста свои миски, чего никто раньше не делал, они остались голодными. Это был самый трудный день, хотя пройдено было меньшее расстояние, чем накануне.

Голые ноги Фила блестели от антисептика. Дом подставил под ногу с распухшим коленом рюкзак Хатча. Бедра у всех онемели от медленно пульсирующей боли, легкие горели от одышки. Стоило им развернуть спальные мешки, как усталость комой навалилась на них. Люк никогда не чувствовал себя таким измученным. Он не знал, что тело может быть таким вялым и тяжелым. Еще одного подобного дня он не перенес бы. У Фила и Дома был такой вид, будто этот день их последний.

Еды оставалось еще на день. Да еще немного чайного цвета виски плескалось в маленькой бутылке, которую Дом тащил с собой с самого Галливаре. Предполагалось, что они откроют его рядом с каким-нибудь озером удивительного «Нордик Блю», у костра, под розовеющим сумеречным небом. Таков был план.

Люк наблюдал, как Хатч заталкивает последнюю ножку стула в дверцу железной печки, вокруг которой они сгрудились. Сноп искр взвился в воздух, когда тот пошевелил в очаге старым деревянным бруском. Все закашлялись от вырвавшегося из печи едкого дыма. Труба была почти полностью закрыта. Тлеющие останки сидения сформировали основные угли в маленькой печке, которая согревала лишь часть земляного пола. Но потом сквозняк из двери и из под половых досок сменился ночным холодом, пахнущим сырой землей и гнилым деревом.

Фил и Дом пустили стул на дрова, не смотря на возражения Люка. У нас, что, проблем мало? И он не смог смотреть, как Хатч отправляет в печь четыре распятия. Пока Хатч ломал их на куски, Люк молча надеялся, что ему удастся избежать возможных будущих проблем, вызванных этим актом осквернения.

Хатч смерил Дома неодобрительным взглядом, потом откинулся назад, упершись в колени друга. — Полегче с выпивкой, Домжа. Тут вообще-то на четверых. Это твой последний глоток. Я почти не пробовал.

Фил задумчиво улыбнулся. — Мы должны оставить последний глоток, чтобы отпраздновать наш выход из леса.

— А я бы не оставлял. Такую хрень можно пить, только если ты промок и замерз. — Казалось, что Хатч что-то не договаривает, будто его предчувствия могут оправдаться уже на следующий день.

Все сидели, навалившись на свернутые спальные мешки, брошенные поверх пенопластовых ковриков, расстеленных на грязном полу лачуги, и жадно поглощали горячий воздух, исходящий из крошечной дверцы печи. Наслаждались им, даже когда он жег им лица и опалял тяжелеющие веки. Это было первое тепло, которое они почувствовали за последние два дня.

Над печкой, на оттяжке палатки, натянутой с помощью четырех гвоздей, некогда удерживавших на стене черепа животных, дымилась в темноте их промокшая одежда: четыре потрепанных толстовки и четыре пары грязных брюк. Их водонепроницаемые куртки висели на дальней стене у них за спиной. Вещи из промокших рюкзаков были развешаны по всей комнате на остальных гвоздях, с которых Дом снял все черепа и распятия. Еще одна деталь, вызвавшая у Люка непонятное чувство тревоги.

Тепло от виски поднялось из живота и ударило в голову. Он был измотан, а поэтому благодарен за этот буфер временного забвения, или по крайней мере его иллюзию.

Сидя в клубящемся мраке, где фон древних почерневших бревен исчезал за границами обнадеживающего света от огня, Люк был поражен тем, насколько постарели лица его друзей, освещенные красноватым мерцанием. Его собственное, наверно, выглядело не лучше.

Клочья щетины Дома отливали серебром в свете от огня. У него уже начала появляться седина. Даже челка была черно-белой. Вокруг глаз появились темные круги отчего те выглядели постаревшими. У него было трое детей на попечении, и крупный ипотечный кредит. Он не рассказывал подробно о своих нынешних делах, сказал лишь, «Отлично. Лучше не бывает,» когда Люк спросил его, «Как дела?» за беседой в первый вечер в Лондоне. Но отсутствие конкретики, похоже, было ключом к разгадке. За исключением их с Филом короткого разговора о школе в их первый день в Стокгольме, Дом ни разу не упомянул о своей жене, Гейл, костлявой, несчастной женщине, с которой Люк впервые познакомился на свадьбе Хатча.

Люк чувствовал, что что-то случилось. Дом напился вдупель на свадьбе у Хатча, потом ночью перед их отъездом в Швецию, потом в Стокгольме, а потом в Галливаре перед походом. Он при каждом удобном случае буквально принуждал других к попойке. В Лондоне у Люка не было на это средств, не говоря уже о Стокгольме. Он едва наскреб на поход, и тайно подозревал, что Хатч предложит в первую очередь кемпинг, так чтобы он оказался в пролете. Но не смотря на бахвальство и напористость, Дом был крайне чувствительным. Люк не ошибался. Он помнил еще со студенчества, как быстро тот ломался после любовных неудач. Все жили вместе в номере «3», Хэзелуилл Террэйс в Бирмингеме. Для него это были лучшие годы жизни. Как и для всех, наверное.

До этого похода он не мог припомнить, когда у Фила было такое лицо. Не розовое и блестящее, как обычно, будто его натерли щеткой. Щеки отвисли, а обычно румяное лицо почернело от копоти. Над бровью выгнулась дугой воспаленная царапина. Иногда Фил поднимал руку и трогал ее пальцем с ухоженным ногтем. Его блондинистая шевелюра тоже утратила свое мальчишеское великолепие. Она была по прежнему густой, но, взмокшая от пота и дождя, теперь прилипла к черепу. Вокруг его рта и глаз Люк заметил темные линии, похожие на надрезы, сделанные на свежей выпечке.

Во время их встречи в Лондоне Фил почти весь вечер пытался разогреться. Он появился с кислым выражением на лице, что-то бурча себе под нос. Он почти не участвовал в разговоре, пока все не напились к десяти вечера. А еще его живот. Большой и выпячивающийся вперед, который вызвал у Люка легкий шок во время их первой за последние двенадцать месяцев встречи на свадьбе у Хатча. Между пуговиц его растянутой голубой рабочей рубашки виднелось белое волосатое пузо. А его луковицеобразная задница больше напоминала женскую. Все собирались походить перед поездкой в спортзал, но Фил с Домом не предприняли ни малейших усилий.

Но Фил действительно пошел в разнос. От некогда самого большого среди них щеголя не осталось и следа. Его джинсы были натянуты так высоко, что было видно носки. Свой внешний вид его больше не волновал. Но почему? Что-то тяготило Фила. Он сорвал куш работая застройщиком в Западном Лондоне. Выиграл в карьерную лотерею, так почему же он такой кислый? Причина была в его жене, Мишель. Люк был уверен в этом. Мишель была чокнутой, и все это знали.

Когда Фил познакомился с ней на последнем курсе университета, она была та еще штучка. Потрясно выглядевшая, но капризная. Страдающая расстройством питания, маниакально злющая, и крайне ревнивая. Люк запомнил ее высокой, неприятной тварью с длинными костлявыми ногами и руками. О чем Фил думал? И тем не менее он пошел дальше и после окончания университета женился на ней. Теперь у них было две дочери и большой дом в Уимблдоне. Плата за учебу в частной школе, две машины, квартира на Кипре, практически вторая закладная в муниципальном налоге, и, со слов Хатча, взаимная ненависть.

Люк никогда не был у них дома. Ни разу не навестил их, пока жил в Лондоне. Он не нравился Мишель. Ей не нравилось, что он из себя представляет, так по крайней мере ему казалось. Одинокий и все еще живущий как студент, человек без четких целей, каким она его воспринимала. Мечтатель и неудачник. Жена Фила презирала его, хотя может, и побаивалась, видя в нем источник искушения для мужа. Отчасти ее неодобрение передалось и Филу. Он жестче и пренебрежительней других относился к образу жизни Люка и к его пестрому послужному списку. Фил всегда считал своим долгом унизить его, когда дело касалось денег. Он слишком много слушал свою жену. Тем не менее это была лицемерная позиция, так как при встрече он никогда не ставил выпивку и ни расплачивался за такси. А с момента их прибытия в Швецию уже три раза успел раскрутить их на спиртное. Остальные двое, казалось, этого не замечали, либо их это не волновало. Но Люка это задевало. При всех своих деньгах Фил не покупал своим приятелям выпивку, и, казалось, при каждой возможности высмеивал тяжелое финансовое положение Люка.

А может, Фил знал, что Люк переспал с Мишель, за год до их с Филом знакомства? На самом деле, он помнил, что представлял их друг другу. Но он был близок с девушкой, которая сейчас была женой Фила. И решил не встречаться с ней больше, на следующее утро после Пасхального бала. Шестнадцать лет прошло, но он все еще помнил, как она кошкой шипела под ним, закатив глаза, и как кончила, доведя их обоих до бесчувствия. К своему стыду, тогда он не только изо всех сил пытался найти то, что ему в ней нравится, но и осознавал, что испытывает к ней неприязнь.

Только Хатч, казалось, по прежнему был в отличной форме, хотя был самым старшим из них. Он занимался альпинизмом, нырял с аквалангом в Северном Море, а у себя дома все объездил на своем горном велосипеде. Был мастером спорта международного класса по маунтинбайку и владел велосипедным магазином под Хелмсли. В прошлом году участвовал в парижском марафоне.

Но хотя Хатч и нашел для своих друзей убежище, развел огонь, и пообещал вывести из этого богом забытого места к полудню следующего дня, Люку казалось, что Хатч чем-то обеспокоен. Он не прекращал свой добродушный стеб с того момента как они вернулись из верхней комнаты. Старался, чтобы его юмор, жажда приключений и невзгод передались нервничавшим друзьям. Но если Люк не ошибался, Хатч был чем-то встревожен. Если вообще не напуган. А это беспокоило Люка больше, чем собственные подозрения насчет дома и леса.

Фил возился в своем спальном мешке. — Я так устал, что голова не держится. Не представляю, как смогу тут спать. У меня уже вся задница в синяках.

— Если хочешь, там наверху есть кровать, — предложил Хатч, сделав глоток из кружки. На что все одобрительно хрюкнули, оценив его нездоровое чувство юмора.

Дом уставился в огонь. — Думаете, нам кто-нибудь поверит? Насчет этого?

— Я все сфотографировал, — сказал Хатч. — Есть сигаретка, Люк?

— Кроме той штуки на дереве, — сказал Дом с таким серьезным выражением лица, что Люк начал смеяться, вытянув руку с зажатой между двух пальцев сигаретой. Фила это тоже завело и он поперхнулся от хохота.

Хатч улыбнулся и взял у Люка сигарету. — Если хотите, можем вернуться утром. — Он подмигнул. — Уверен, твоим детишкам понравится рассматривать ее под всеми углами.

— Можешь потом еще в рамку поставить, — сказал Фил. Его лицо растянулось в улыбке, а глаза заблестели при свете красного пламени.