Помоги проекту - поделись книгой:
О своей жене он не говорил. Я знала только, что они поженились студентами и их брак продолжался несколько лет. И что у них не было детей.
«Моя избушка не выдерживает сравнения с твоей резиденцией», – сказал он с грустью.
«Это не моя резиденция, а моей мамы, – ответила я. – У меня нет ничего».
«Как это? – обиделся он. – Ведь у тебя есть я!»
Я поговорила о своем переезде с мамой, и тут возникла серьезная проблема: с кем будет жить Пётрусь?
«Пожалуй, я возьму его с собой, потому что ты часто в отъезде», – сказала я.
Мама помотала головой: «Для него это будет стрессом: он привык, что его дом здесь».
«Но он привык также ко мне, – ответила я. – Ведь со мной он проводит больше всего времени. Я знаю, что это трудно. Может быть, просто спросим его, с кем из нас он захочет быть».
«И это говорит психолог, – разозлилась мама. – Как можно ставить маленького ребенка перед таким выбором?»
«Он уже не такой маленький – ему девять лет».
«Это, по-твоему, много?» – у мамы выступили красные пятна на лице.
«Нет, немного, но речь идет не о младенце. А кроме того, мне кажется, ты просто боишься остаться одна».
Она пожала плечами: «Замечательная мысль, только я думаю не о себе, а о своем внуке».
«Браво, ты наконец-то решилась стать бабушкой», – ответила я.
Я вдруг осознала, что мы начинаем друг у друга оспаривать ребенка.
«Как ты это себе представляешь? Если Пётрусь останется с тобой…» – я была непреклонна.
«Я найму домработницу».
«И он будет сидеть целые дни с чужой бабой?»
«А ты где будешь? Ты же уедешь не на другой конец света».
«Возможно, это неплохое решение, – подумала я. – Ведь я ежедневно смогу с ним видеться».
Наша свадьба состоялась в сентябре тысяча девятьсот девяносто пятого года. Свидетелями были Лилька и институтский друг Мирека, способный хирург-онколог, Янек Бочковский. Он сразу же понравился моей сестре. Мне даже было немного неловко, потому что Лилька откровенно флиртовала с Янеком. Он, правда, воспринимал это с юмором, однако на этот раз она могла бы оставить свои привычки. Надо сказать, что, в голубом воздушном платье и на высоченных каблуках, сестра выглядела весьма соблазнительно. Я, в бежевом костюмчике с отстрочкой, – гораздо скромнее. Наверняка большинство приглашенных гостей считали, что это моя эффектная сестра является счастливой новобрачной. Она, безусловно, больше подходила Миреку, который прекрасно смотрелся в костюме с галстуком. Надо сказать, что это была Лилькина заслуга – она выбирала этот костюм и все остальное: сорочку, галстук, ботинки.
«Элегантность мужчины – это прежде всего обувь, – сказала она. – У женщин, впрочем, тоже».
Она хотела уговорить меня купить шпильки, но я наотрез отказалась.
Церемония бракосочетания прошла без заминки. Мирек сказал «да», я сказала «да», потом мы надели друг другу обручальные кольца и могли уже принимать поздравления и цветы.
Свадьбу мы устроили на брвиновской вилле, красиво украшенной фонарями. Был теплый день, столы расставили в саду за домом, и следует сказать, на них было немало всяческих вкусностей, что было заслугой тетки Зохи. Это она следила за всем, распределяла обязанности между нанятыми на это торжество официантами, заставляла их разносить напитки и алкоголь гостям, которые разбрелись по всему саду. Я была ей действительно благодарна, потому что мои ближайшие родственники, то есть мама и Лилька, такой пустяк, как пустая рюмка или бокал собеседника, были бы не в состоянии заметить. Мама ввязалась в политическую дискуссию с профессором, знакомым с Миреком еще с институтских времен, признанным детским кардиологом, а Лилька, после того как приехала припозднившаяся немного жена нашего свидетеля, принялась кокетничать с собственным сынишкой. Казалось, будто они ведут между собой игру. Вначале обменивались улыбочками, потом стали объясняться жестами, приближаясь друг к другу. В конце концов Пётрусь оказался уже возле своей мамы, на миг они исчезли из моего поля зрения, а когда вновь появились, то сидели, обнявшись, на веранде. «Что заду-
мала Лилька? – терялась я в догадках. – Заморочит голову ребенку и уедет». Но на этот раз я ошиблась. У Лильки в отношении сына были самые серьезные намерения.
Поздним вечером, когда гости разошлись, произошел волнующий разговор. Пётрусь уже спал наверху, а мы сидели за кухонным столом: мама, Лилька, тетя Зоха, ну и я с Миреком.
«Лиля, а ты, собственно, когда уезжаешь?» – задала вроде бы невинный вопрос мама.
«Послезавтра, но скоро вернусь, потому что… потому что хочу забрать с собой Пётрека».
И тишина. Никто ничего не говорит.
«Как ты это себе представляешь?» – спросила наконец мама.
«Нормально, у меня в Лондоне большая квартира, нам хватит места».
«Да? И он будет там сидеть и дожидаться тебя, пока ты поздно вечером вернешься с работы?»
«Ему будет чем заняться, он должен подтянуть английский, чтобы пойти в школу, а в выходные я ведь свободна».
«Как трогательно! – Голос мамы стал выше на тон. – В выходные она свободна! Этого слишком мало, чтобы воспитывать ребенка».
Лилька пропустила мимо ушей это замечание и продолжила:
«Я все подготовила. С нами будут жить две студентки из Польши, которые по очереди будут заби-
рать Пётрека из школы и помогать ему с уроками. Я обычно возвращаюсь с работы около семи…»
«Ну нет, это какая-то идиотская идея, абсолютно нереальная», – возмутилась мама.
Лилька как-то так странно на нее посмотрела: «То, что мать хочет быть со своим ребенком, ты считаешь идиотизмом?»
Снова повисла тишина.
«Поздновато ты проснулась, спустя девять лет», – наконец отозвалась мама.
Эта полемика велась между ней и Лилькой, мы были немыми свидетелями, даже обычно несдержанная на язык тетя Зоха не вмешивалась в разговор.
«Так уж у меня сложилось в жизни», – возразила на это Лилька.
«А ты спросила хотя бы своего сына, хочет ли он ехать с тобой?»
«Спросила».
«И что он тебе ответил?»
«Что хочет быть со мной».
Мама предложила профинансировать нам с Миреком свадебное путешествие в Венецию, но мы поблагодарили и отказались.
«Неужели вам не хочется поплавать на гондоле и покормить голубей на площади Святого Марка?» – искушала нас она.
«У нас другие планы», – ответила я.
«Можно узнать – какие?»
«Мы хотели бы провести неделю в Карвенских Болотах [20] , потому что ровно столько у нас дней отпуска».
«Для свадебного путешествия, пожалуй, скромновато, ведь это всего лишь рыбацкий поселок, – ответила мама. – Но решать вам».
И эта неделя оказалась для нас очень счастливой, несмотря на то что непрерывно лил дождь, а за окном виднелись только низко повисшие над землей темные тучи, даже днем приходилось зажигать свет. Наконец погода разгулялась немного, и мы смогли пойти к морю. Дул сильный ветер, поэтому мы сели, укрывшись за дюной, и смотрели на бушующие волны. Мирек обнял меня, а я положила голову ему на плечо.
«Знаешь, есть такие мгновения, которые хотелось бы остановить, – сказала я. – Сейчас как раз одно из них».
«Будет сделано, дарю его тебе своей властью и по своему велению», – улыбнулся мой муж.
«Как знать, есть ли она у тебя?»
«Если сейчас выглянет солнце, можешь не сомневаться».
До сих пор было пасмурно, правда, где-то в горах показался кусочек голубого неба, но прямо под ним толстый вал густого тумана закрывал солнце. Неожиданно из-под него пробились солнечные лучи,так осветив волны, что море подернулось позолотой.
«Видишь, как далеко простирается моя власть?» – шепнул мне на ухо Мирек.
Мы вернулись домой замерзшие, но в хорошем настроении. Мирек нарубил дров для камина, а я приготовила ужин. Нашлась и бутылка красного вина. И, наполнив им бокалы, мы подняли тост за нашу совместную счастливую жизнь.Наша жизнь и могла бы быть такой. Могла бы… Но в начале декабря Мирек подхватил инфекцию, что нас никак не насторожило: когда работаешь с детьми, то ты постоянно подвержен контакту с вирусами. Только вот эта инфекция не поддавалась лечению. Мой муж слабел на глазах, анализ крови подтвердил самое худшее: лейкемия.
Я вышла из дому, чтобы не показывать своего отчаяния. Ходила по улицам Подковы и грозила Господу Богу, богохульствовала, осыпала Его самыми последными ругательствами, а в конце заявила, что Его вообще нет, что я в Него не верю. Я опухла от слез. Не желая в таком состоянии возвращаться домой, я забрела к воротам нашей брвиновской виллы. Мамы не было, мне открыла домработница, пани Сима, которая была родом откуда-то из-под Гайнувки и говорила с сильным восточным акцентом. Я любила ее, потому что, несмотря на то что она была простой деревенской женщиной, в ней было много деликатности. Она ни о чем не стала спрашивать, но через какое-то
время постучала в мою прежнюю комнату на втором этаже, где я спряталась от всего мира, с кружкой горячего куриного бульона.
«Я добавила желток, – сказала она, – для поддержания сил. Потому что моей голубушке потребуется теперь их много».– Да, конечно, с того момента, как Ежи Баран нас обманул, я постоянно была на связи с сестрой. В августе две тысячи седьмого года она приехала из Лондона и остановилась у меня в Подкове Лесной. Сказала, что мы должны обдумать план действий. Что следует действовать в двух направлениях. Одно – это вытащить маму из этого состояния, а второе – вернуть обратно дом.
«Иначе говоря, у нас очень дерзновенные задачи, – сказала я с некоторой ноткой ехидства. – Только за несколько дней их не решить, пожалуй».
«Я приехала на целый месяц», – ответила она.После того как не стало Мирека, родные меня утешали, что все в жизни имеет свое начало и конец, боль от утраты близкого человека тоже. Но ни мама, ни Лилька не знали меня так хорошо, как я знала саму себя. Я понимала, что эта боль никогда не уйдет и будет сопровождать меня уже всегда. Я даже не хотела, чтобы осуществилось их пророчество. Мои страдания были единственным звеном, соединяющим меня
с жизнью, которая, благодаря этому, не становилась прошлым, а пульсировала во мне: каждое событие, каждый разговор с Миреком… Поэтому, несмотря на мамино предложение переехать к ней, я осталась в нашем деревянном домике – в его стенах прошли наши счастливые минуты. Это придавало мне сил. Моя жизнь уже не была бессмысленной, потому что я познала благодать любви. Так как-то сказала мама: любовь – это благодать, и не каждому она дана. Я жалела только об одном – что не успела родить ребенка. Мы с Миреком считали, что у нас впереди очень много времени, однако оно оказалось строго регламентированным.
После смерти Мирека я провела несколько месяцев в Лондоне, у Лильки и Пётрека. Он стал уже настоящим лондонцем. Помнил время отправления всех автобусов из их района в центр, а также поездов метро, не нужно было иметь под рукой расписание, достаточно было спросить Петра. Маленький гений. Хотя он уже не был таким маленьким, перерос на голову нас обеих и продолжал расти. По-видимому, пошел в своего отца. А что касается нашего отца, то произошла одна очень странная встреча. Не знаю, была ли это случайность или Лилька приложила к этому руку, чтобы отвлечь меня от произошедшей трагедии… Словом, он нашелся спустя много лет.
«Его зовут теперь Якуб Голдбаум», – сказала сестра.
«А как его звали прежде?»
«Познаньский… Понимаешь, ополяченные евреи часто брали фамилии, образованные от названий городов: Познаньский – от Познани, Варшавский – от Варшавы, Краковский – от Кракова. Но наш отец, к сожалению, располячился, теперь он ортодоксальный еврей. Постарайся к этому привыкнуть».
«И в чем выражается эта его ортодоксальность?» – спросила я удивленно.
«Главным образом в одежде: черный лапсердак, черная шляпа с полями и пейсы».
«А ты с ним говорила?»
«Перекинулись несколькими словами, мой банк перевел в фонд, где он работает, солидную сумму. Но по-польски он не хотел говорить».
«Так, может быть, это не наш отец?» – усомнилась я.
«Как это не наш? Он наш отец, только переметнувшийся. Живет совершенно в другом мире, чем мы».
«Так зачем нам этот мир разрушать?»
«Потому что, благодаря ему, мы живем в этом мире».
Это был аргумент. Лилька взяла несколько дней отгула, и мы полетели в Иерусалим. Но встреча с нашим отцом была, пожалуй, неудачной. Мы сидели в сквере под парусиновым зонтом, и через некоторое время к нам подошел мужчина, одетый так, как раньше описывала Лилька; у него была длинная черная борода, посеребренная нитями седины. Единственное, что мне показалось знакомым в его лице, это немного раскосые – японские – глаза. Они с Лилькой
говорили по-английски, и я почти ничего не понимала. Потом она сказала по-польски:
«Это моя сестра Габриэла, она прилетела из Варшавы».
Он лишь кивнул.
«Вам что-нибудь говорит такое имя, как Нина С.?» – спросила Лилька.
Ничего, никакой реакции. Вскоре наш вновь обретенный отец попрощался и ушел.
«Зачем ты меня сюда привезла?» – спросила я почти враждебно.
«Наша встреча могла бы быть более удачной, если бы не его чрезмерная религиозность», – ответила Лилька спокойно, но я видела, что она чувствует себя неловко.
А мне в голову пришла мысль, что если здесь наш отец, то где-то должна быть и наша бабушка. Но мы ее не нашли, зато осмотрели этот мистический город – город трех религий.
Узкие улочки и переулки Виа Долороза [21] , храм Гроба Господня, мечеть Скалы, золотой купол которой парит над всем городом. Перед этой мечетью на бортике фонтана сидел старый араб и мочил в воде ноги… Мы дошли до Стены Плача, вознесенной из огромных глыб светлых камней, остатков прежнего храма; из расселин торчали сложенные или скатанные трубочкой записки с просьбами.
Стоя в сторонке, мы наблюдали за молящимися евреями. В черных лапсердаках и черных шляпах, они выглядели как властители этой стены, имеющие на нее исключительные права, в то время как где-то сбоку группка женщин робко возносила свои молитвы.
Лилька, должно быть, восприняла происходившее так же, как я, потому что вдруг сказала:
«Сама видишь, что нам приходится защищаться».
Ее душа феминистки восстала против увиденного.
Но самое сильное впечатление на нас обеих произвело посещение Яд ва-Шем [22] и особенно Детского мемориала. Всем собравшимся было велено взяться за руки, но как-то так получилось, что мы с сестрой потерялись в толпе, поэтому я держала за руки незнакомых мне людей. Мы вошли в полную темноту, которую, однако, то и дело пронзали вспышки света. Мне казалось, что я иду по уступу скалы, висящему где-то во Вселенной, и что сверху мерцают звезды… и каждый следующий шаг может привести к падению вниз головой. Я судорожно сжимала чьи-то ладони. Во тьме я слышала монотонный голос, перечисляющий имена, фамилии, возраст, дату и место смерти еврейских детей, погибших во время холокоста. Внезапно у меня возникло ощущение, что через минуту я услышу свои имя и фамилию, дату рождения и смерти… Мне ужасно захотелось, чтобы Лилька была рядом, но мы встретились, толь-
ко выйдя из здания мемориала, и долго шли в молчании.
Какое-то время спустя сестра прочитала в одной из английских газет, что в Оксфорде должна состояться лекция выдающегося историка и публициста Якуба Познаньского. Приводилась его краткая биография: проживает в Иерусалиме, преподает в нескольких университетах, в частности в Оксфордском. Сестра, охваченная внезапным предчувствием, пошла на эту лекцию, а потом ей удалось коротко переговорить с лектором, очень пожилым мужчиной. Она попросила его встретиться по личному вопросу, и тот как-то сразу согласился. Слава богу, одет он был по-европейски и не носил черный лапсердак, как наш отец. Лилька рассказала мне по телефону, что когда увидела это, то вздохнула с облегчением. Они поговорили о лекции, и в конце концов профессор деликатно дал Лильке понять, что очень занят и хотел бы узнать, чего она от него хочет.
«Я ваша внучка», – выпалила сестра без какого-либо вступления.
Она ожидала любой реакции, только не той, что последовала за ее словами.
«Теперь я понимаю, почему вы мне так напоминаете мою мать!» – сказал профессор по-польски.
Он сразу поверил всему, что сестра ему рассказала. Задавал много вопросов, то и дело вытирая платком глаза, ну и пожелал познакомиться со своей второй внучкой, то есть со мной. Они с нашей бабушкой очень этого хотели, и встреча состоялась. Я прилетела
в Иерусалим из Варшавы, а Лиля – из Лондона. Она вроде бы собиралась взять на эту встречу Пётрека, но он категорически отказался.
«Что касается дедушек и бабушек, то Нина полностью исчерпывает лимит, – сказал он. – Не выношу, когда меня начинают обцеловывать, а этого наверняка не миновать». Поэтому обцелованы были мы. Бабушка оказалась седой, очень ухоженной дамой, она пришла на встречу в голубом платье и на поразительно высоких для своего возраста каблуках. Я улыбнулась в душе. Теперь понимаю, почему Лилька так их любит. Это семейное. Бабушка не могла нарадоваться на нас, глаза у нее радостно светились.
«Посмотри, Якуб, – говорила она мужу, – они обе – живой слепок с твоей матери… Жаль, что она не дождалась этой встречи».
Лишь на фотографии мы смогли увидеть нашу прабабушку. Ощущения были странные. Словно и в самом деле это была одна из нас, перенесенная в другую эпоху. «У нее мое лицо», – сказала Лилька. Все совпадало: темные волосы, челка, а под ней слегка раскосые глаза, – только одежда другая, слишком в стиле ретро. Прабабушку звали Ребекка, и я подумала, что охотно позаимствовала бы у нее это имя, потому что мне по-прежнему очень не нравилось свое.
Можно сказать, что мы общались с нашими дедушкой и бабушкой через головы наших родителей, потому что мама не хотела контактировать с ними, а
отец не желал поддерживать связь с нами, относясь к нам как к гоям [23] , то есть чужим.
«Он и к нам так относится, – с грустью призналась бабушка, – потому что я нееврейка, а Якуб для него не слишком религиозен».
После этих бабушкиных слов я сказала Лильке:
«Если она нееврейка, то по законам еврейской религии наш отец тоже нееврей, так зачем эти пейсы, черная шляпа с большими полями? Тебе не кажется это немного смешным?»
«Позволь ему жить так, как он хочет», – заключила моя сестра.
Вот и все, что она могла сказать на тему обретенной по прошествии многих лет семьи.
Лилька с такой легкостью ко всему относилась. Иногда мне казалось, что она идет по жизни, танцуя. И я осуждала ее за поверхностность, за неспособность глубоко вникнуть в сущность вещей. Как с той же нашей прабабушкой. Мне не давала покоя мысль, что, будучи внешне так на кого-то похожа, я ничего не знаю об этом человеке. Я откровенно сказала об этом Лильке, а она мне в ответ: «У тебя нет бо льших проблем?» А я как раз задумала эту проблему разрешить и поэтому поехала в Лодзь, чтобы разыскать след прабабушки Ребекки. Я нашла дом, в котором она жила, потом ее могилу на маленьком еврейском кладбище в Курчаках.
Мне повезло, и я нашла женщину, которая ухаживала за Ребеккой под конец жизни. Прабабушка вернулась домой, чтобы умереть. Уехала она отсюда вместе со всеми в шестьдесят восьмом, однако через год заявила семье, что ей в Израиле не нравится и она возвращается в родное болото.
«Интересно, как мама это себе представляет? – спросил ее сын, наш дедушка. – Кто мамочку пустит туда?»
«Тот, кто меня оттуда выставил», – ответил она.
И она развернула бурную деятельность. Начала с того, что написала письмо Зофье Гомулке [24] . Благодаря вмешательству первой леди, посольство в Австрии выписало нашей прабабушке загранпаспорт, ведь у нас дипломатические отношения с Израилем были разорваны.
Ребекка, в ту пору уже девяностопятилетняя, вернулась в Польшу. Она нашла небольшую квартирку в Балутах [25] , и кажется, ни в одном светском салоне она не чувствовала себя такой счастливой, как в этих тесных четырех стенах. А ей доводилось бывать во многих таких салонах, потому что она появилась на свет во Франции в семье банкира. И как принято в банкирских семьях, для нее был найден состоятельный муж. Только вот был он уже старый и горбатый, а она хорошенькая, изящная, девятнадцатилетняя.
#Вдобавок она была влюблена в сына сапожника, Вацлава, который был чехом и, как говорил ее отец, «сверкал голой задницей». Казалось бы, все кончено, потому что юную невесту уже повели в синагогу, но на соседней улочке в пролетке ее ждал возлюбленный Вацлав. Молодые убежали в Польшу, где Вацлав открыл сапожную мастерскую. Молодые жили бедно, но Вацлав называл ее «моя дорогая Зоренька» или «женушка», и она отвечала ему улыбкой. У них было несколько детей, однако в войну выжил только один – наш дед. Какой она была, эта прабабушка Ребекка, мне и хотелось узнать.
Веселая, играла на пианино разные пьески… Носила белые жабо и кружевные манжеты, которые стирала сама. Местные мальчишки за пару злотых приносили ей из леса корень мыльнянки. Прабабушка размачивала его в воде и использовала вместо мыла. После стирки в таком мыльном растворе жабо выглядели белее самого белого снега.
И вот однажды она сказала своей опекунше:
«Завтра я умру, ты мне тогда положишь монеты на веки».
И умерла…– Ну так вот, пан комиссар, моя сестра Лилька шла мне навстречу, а я никак не могла поверить, что это она.
Мы так долго не виделись, а общение по телефону – это ведь не то же самое, как чье-то присутствие.
#Я привыкла, что сестра – это голос, а сейчас она была на расстоянии вытянутой руки. И я думала, что становлюсь все меньше похожа на ее отражение, как о нас говорили. У нее теперь были очень короткие волосы, осветленные на концах, это, кажется, называется «балеяж». На ней были футболка и облегающие джинсы до середины икры. На ногах, разумеется, туфли на высоких шпильках, как того требовала мода, – правда, она и так всегда, с самой ранней молодости, носила такую обувь, ее даже прозвали в институте Высокие Каблуки. Лишь одна я догадывалась, откуда взялась такая тяга к высоким каблукам, потому что знаю свою сестру так же хорошо, как самое себя. Это было связано с комплексом неполноценности из-за невысокого роста.
Обожая наряды, хорошую косметику, Лилька мечтала о карьере модели, но наши метр шестьдесят восемь перечеркивали эти мечты.
Мы обнялись, меня овеял запах ее духов.
«Это „Christian Dior“?» – спросила я.
«„Sisley“. Покажись, как ты выглядишь. Как всегда, жуткая прическа, надо будет за тебя взяться. Но в первую очередь мама! Едем к ней».
«Может, сначала в Подкову? Освежишься с дороги, отдохнешь», – предложила я.
«Я не так уж и устала… Поехали к маме, она важнее всего».
«Только имей в виду, она может тебя вообще не заметить. Такой ты ее не знаешь».
«Как-нибудь разберемся».
В Лилькином голосе было столько энергии и оптимизма, что это ободрило меня.
«Может, ее приезд и вправду что-то изменит», – подумала я.Как я уже говорила, жизнь нашей мамы изменила поездка в Германию в марте двухтысячного года. Когда она оттуда возвращалась, я поехала встречать ее в аэропорт, и я видела, как она идет по направлению ко мне, и понимала: там что-то произошло. Мама была какая-то другая, у нее было другое выражение лица, другая улыбка, глаза блестели.
«Ты довольна?» – спросила я.
«Очень, очень довольна».
«А тебе так не хотелось ехать».
«Теперь даже трудно поверить!»
Ее ответ немного меня удивил, но я больше не задавала вопросов. В Брвинове мы уселись на веранде, пани Сима принесла чай.
«Знаешь, – сказала мама, – я встретила одного человека, и, похоже, это очень важная встреча… Это мужчина, с которым я, наверное, проведу остаток жизни».
Она запрограммировала себе в мозгу, что все будет именно так, и потом уже не смогла от этого отрешиться. Все вокруг видели, что этот союз обречен, но мама не слушала никаких предостережений, полагая, что наконец устроила свою жизнь, и никому не позволяла ее разрушить.Итак, порог нашего брвиновского дома переступил Ежи Баран, иначе говоря, Мистер Биг, как окре-
стила его моя сестра, когда на экраны вышел американский телесериал «Секс в большом городе», и это прозвище ему как нельзя лучше подходило. Впрочем, Лильку тоже можно было бы назвать прототипом по крайней мере одной из героинь сериала, Миранды, из-за высоченных каблуков, независимости и презрительного отношения к мужчинам. Я, по ее мнению, была немного похожа на закомплексованную Шарлотту, а мама, по-видимому, на Кэрри, оттого что была без ума от чар Мистера Бига. Только куда той актрисе до красоты нашей мамы! Уже одни ноги не выдерживали никакого сравнения. Следовало бы на роль четвертой подруги взять тетю Зоху, но какое отношение имела сексуально распущенная Саманта к нашей аскетической родственнице? Тетя на старости лет стала кошатницей. Она кормила бездомных кошек, возила их на стерилизацию, а зимой превращалась в сыщика и проверяла, не закрыли ли в подвалах окрестных домов окошки. Вела войну из-за этого с управдомами, грозилась отдать их под суд – словом, окончательно спятила, как говорила моя сестра.
Не скажу, что я не волновалась, когда мама поехала в аэропорт встречать Мистера Бига. Я подсознательно чувствовала, что приезд этого человека кардинально изменит нашу жизнь и что эти перемены отнюдь не приведут к лучшему. Потом я наблюдала в окно, как они оба выходят из машины. Я помню свое первое впечатление, вернее, шок, потому что мама рассказывала о Ежи как о великолепном мужчине,
который моложе ее, наделен богатой фантазией и живым умом, а я увидела типа, у которого пиджак не застегивался на животе, да и выглядел он очень старо. На миг я подумала даже, что, возможно, это ошибка, мамин друг не прилетел, она просто кого-то подбросила по пути и незнакомец сейчас попрощается с ней и навсегда уйдет из нашей жизни. Но они оба вошли в дом, и мама сказала:
«Ежи, познакомься, это моя дочь».
«Очень пх-иятно, – кивнул он. – Нина х-ассказывала мне о вас и о пани Лилиане, я хотел с вами обеими познакомиться».
Меня поразил тон его голоса. В нем звучала дружелюбная нотка, как будто бы мы были хорошо знакомы.
«Я – Габриэла», – сказала я.
«А я – Юх-ек [26] . Я очень х-ад…» – Он не выговаривал «р», что было забавно.
Когда я вернулась к себе, в Подкову, позвонила Лилька.
«Ну что, приехал, ты видела его?» – нервничала она.
«Приехал», – ответила я неохотно.
«И как он выглядит?»
«Как чеховский дядя Ваня».
«То есть как?» – допытывалась сестра.
«Не знаю, что тебе сказать. Он как-то не подходит маме, толстый, не понимаю, что она в нем нашла».
Тишина в телефоне.
«Ну, должны же быть у него какие-то достоинства», – услышала я через минуту.
«Если и есть, то их не заметно. Разве что одно – у него интригующий голос и он не выговаривает „р“».
«Как это?»
«Ну… не знаю, как тебе это объяснить… – задумалась я. – Когда он что-то рассказывает, перестаешь замечать его малопривлекательные физические данные».
«То есть этакий миляга?»
«Что-то вроде».
«И мама на это купилась?»
«Вероятнее всего, – ответила я кисло, – но, может, это только первое впечатление, может, он выигрывает при более близком знакомстве».
«Первое впечатление всегда самое важное. А кроме того, он как приехал, так и уедет».
И вот тут Лилька ошиблась, потому что он не собирался уезжать.
Неделю спустя мама известила меня, что Ежи не вернется обратно в Мюнхен, где он работал в консульстве.
«Как это не вернется? Ведь у него заканчивается отпуск», – удивилась я.
«Знакомый врач сделает ему больничный», – ответила мама беспечно.
Я смотрела на нее с удивлением. Неужели это был тот же самый человек, которого я помнила с детства
и который не разрешал пропускать нам уроки, если в этом не было острой необходимости? Нельзя никого обманывать, говорила она.
А теперь они с Ежи решили обманывать вдвоем.
«Ну, что ты так смотришь? – раздраженно спросила она. – Ежи говорит, что это часто практикуется в МИДе, такие бюллетени для дипработников… ты слышала, наверное?»
«Не слышала», – ответила я сухо.
Этот дипломатический больничный продлился полгода, а потом Мистер Биг подал заявление об уходе.
«Ежи открывает юридическую консультацию, – сообщила мама, – на улице Фрета».
«Ты отдаешь ему свою квартиру?»
«Скажем так, сдаю, мы будем жить здесь, в Брвинове».
«Но ведь на улице Фрета квартира уже сдана, и ты имеешь с нее неплохие деньги».
Мама махнула рукой:
«Я не продлю договор найма».
Я сказала Лильке об этом по телефону.
«Это их дела, – заключила она, – мы не должны вмешиваться».
«Но…»
«Какие у тебя сомнения?»
«Тебя здесь нет, а у меня все это происходит на глазах. Мама как ночной мотылек, который летит на огонь. Я не узнаю ее, она никогда не была такой, пан Б. ее словно загипнотизировал».
«Наверное, все дело в сексе», – строила догадки моя сестра.
«Какой может быть секс с такой тушей?»
Лилька засмеялась:
«Скажите, пожалуйста, что за утверждения в устах моей сестры?!»
Я наблюдала за тем, что происходило через шоссе от меня, на брвиновской вилле, и это вызывало все большее беспокойство, поскольку появлялись все новые и новые факты, которые настраивали меня неприязненно по отношению к маминому любовнику. Первым толчком стал приезд его старшей дочери, она тогда еще не закончила школу. От нее я узнала про ее двух сестер, одна была ровесницей Пётреку, вторая – на два года младше. Прежде чем Мистер Биг сошелся с мамой, он уже раз уходил из дому и жил с другой женщиной, потом вернулся, перед самым отъездом в Германию. Он хотел поехать туда с семьей, чтобы девочки выучили язык. Они очень противились этому переезду. В родном городе, Белостоке, у них были подруги, своя жизнь. Но он настоял на этой поездке. Спустя восемь месяцев в Мюнхен приехала моя мама, начался ее роман с их отцом, и тому вновь предстояло исчезнуть с горизонта. Пребывание в Германии пришлось срочно прервать, и девочки вернулись с матерью в Польшу. Только через год Мистер Биг начал с ними встречаться, столько им понадобилось времени, чтобы простить отца. В течение всего этого года они не подходили к телефону, не отвечали на его письма. И сейчас старшая, Оля, с ко-
торой у Ежи лучше складывались отношения, приехала в Брвинов.
Мы сидели за ужином. Дочь Ежи Барана старалась быть милой, вначале вежливо отвечала на вопросы, которыми засыпала ее моя мама, тоже сильно взволнованная ее приездом.
«Оля – это от Александры [27] , да? Моего отца звали Александр, это имя часто повторялось в нашей семье… прадеда тоже так звали… я хотела, чтобы и мой внук его унаследовал, но дочь не согласилась… Ты еще с ней не знакома, она с сыном живет в Лондоне…»«Я не Александра, а Ольга, – оборвала ее наконец девочка. – Так по-дурацки меня назвали, как русскую… А мой отец… ты его еще не знаешь… это жуткий мерзавец. Подожди лет пять!»
«Ну что ты несешь, Оля? – возмутился Ежи. – Скажи, в чем дело, и не вымещай на мне свою злость».
«Дело в том, что ты бестолочь!» – и девочка выскочила из-за стола и убежала.
Надо сказать, вид у него был далеко не умный.
«С ней так всегда, – объяснял он. – Она вспыльчива, хотя в сущности это хороший ребенок».
Мама тогда не поверила ее словам.
«Она говорит так, потому что ревнует», – решила она.
В этом была доля правды, потому что девочка вела себя как обиженная женщина. И о своих соображениях я даже сказала ее отцу.
«Ничего удивительного, – ответил он, – у моих дочерей по сути дела никогда не было матери, а у меня не было жены, поэтому она, будучи самой старшей, и старалась заменить в доме женщину».
«Может, тебе следует остаться в том доме?» – заметила я робко.
Он помотал головой:
«Жена подрывала мой авторитет в глазах детей. Внушала им, что я ничего не делаю, а только валяюсь на диване. Такой отец не может в полной мере выполнять свою отцовскую миссию».
Тогда впервые появился тревожный сигнал: диван. Пока что это был диван Мистера Бига, он растягивался на нем, когда возвращался из Варшавы; затем на том же самом диване, свернувшись калачиком, лежала наша мама.
Я обратила внимание на ее неестественное поведение, когда ее любовник появлялся дома. Мама крутилась вокруг этого сибарита, что-то ему приносила, что-то забирала: то почищенное яблоко, то пустую чашку от кофе, то пирожное. Мистер Биг, как маленький мальчик, обожал всякие сладости, у него всегда что-то должно было быть под рукой. Вначале я подумала даже, что, наверное, у него диабет. Но это было обычное обжорство. Отсюда, видно, и бралась его полнота. Вся еда должна была буквально лосниться от жира: на завтрак только жирная ветчина или
корейка. На обед желательно рулька или свиные ребрышки – блюда, прежде крайне редкие на нашем столе. И это ужасающее количество жратвы, исчезающее с его тарелки. Меня это немного поражало, но мама, казалось, не замечала этого.
«Чувствуется, что в доме присутствует мужчина, – говорила она. – Наш дом стал другим».
«Это точно», – язвительно подумала я. Вот уж не предполагала, что во мне столько ехидства, скрытого, конечно. Я только наблюдала за мамой и Ежи и выражала свою обеспокоенность Лильке, которая, однако, не придавала всему этому никакого значения. Как же сестра меня удивила, когда после поездки мамы и Ежи Барана в Лондон она сказала:
«Все не так трагично, как ты преподносишь, я немного понимаю маму. В этой туше, по твоему определению, довольно много эротики».
Лильке попросту Мистер Биг нравился, в этом все дело. У нее редко выпадала оказия с ним видеться, но когда они встречались, то у них находилось множество общих тем.
У нее – как у современной бизнес-леди, и у него – как у раскручивающего свое дело юрисконсульта. Его юридическая консультация пока не приносила доходов, но в будущем все должно было измениться.
«Ежи говорит, что он – моя стопроцентная гарантия», – отвечала мама на мои упреки в том, что она инвестирует в человека, который еще не развелся.
А не развелся он, потому что все время возникали какие-то помехи. Сначала его жена поставила условие, что не даст ему развода, если он не перепишет на нее часть их дома. Он, конечно, не согласился на это. Потом он заявлял, что надо подождать, пока старшая дочь окончит школу, а еще лучше, чтобы Эва, то есть средняя, тоже ее окончила, поскольку тогда останется только одна малолетка Кася. Но когда средняя дочь подросла, оказалось, что вскоре должно быть принято постановление о значительных льготах при разводе, поэтому надо подождать подавать заявление в суд – зачем переплачивать? И так прошло шесть лет, то есть ровно столько, сколько продолжался гражданский брак нашей мамы с Мистером Бигом.
– Ну да, сестра появилась в августе две тысячи седьмого года. И как она того пожелала, мы сначала поехали к маме…
Мама, увидев ее, заметно оживилась, встала с дивана, предложила выпить чаю или кофе.
«Я приготовлю чай» – и я принялась хлопотать на кухне, а поскольку кухня соединяется с комнатой, я слышала, о чем они говорили. Лилька рассказывала о Пётре, о том, что он учится на режиссерском факультете и в будущем хочет снимать фильмы.
«Это трудная профессия, – заметила мама. – Несет много разочарований».
«Он знает об этом, но таково было его решение».
«Вообще творческие профессии разрушают… и отнимают здоровье…»
Бедная мама, желая как-то оправдаться перед нами за свои жизненные неудачи, сваливала все на вредную профессию, которую она себе выбрала.
Лилька присела на корточки возле нее:
«Мамуля, ты чудесный человек, тонкий, светлый. Ты написала столько книг, у тебя есть преданные читатели, они ждут твой новый роман».
«О ком мне писать? – спросила мама с горечью. – О женщине, которая ничему не научилась на собственных ошибках?»
Лилька на это: «Уже Сократ утверждал, что ошибка – это привилегия философов, только дураки никогда не ошибаются».
«Я не ошиблась, – ответила мама. – Я позволила себя обмануть».Первое совместное лето мама провела с Мистером Бигом в Карвенских Болотах. Не желая мешать им, я безвылазно сидела в Подкове и наконец нашла себе занятие. Я принялась приводить в порядок свой садик: прополола цветники с настурцией, желтой и оранжевой, с чашечками, словно из тонюсенькой размягшей кожицы. Это были любимые цветы Мирека, он называл их подковинским модерном.
В доме матери, на море, я появилась только раз, в последние выходные августа.
В следующем году Мистер Биг поехал с дочерьми в Египет. В Карвенских Болотах он провел буквально
несколько дней, прихватив туда с собой самую младшую дочь, Касю. Мы даже все вместе выбрались на экскурсию на Мазуры [28] . Очередное лето должно было стать прощальным.
Мама позвонила мне.
«Знаешь, – сказала она, – у Ежи какие-то дела в его городе, я буду несколько дней одна. Может, приедешь?»
«Хорошо, приеду», – тотчас согласилась я.
«Я подхвачу тебя во Владыславово, зачем тебе трястись на автобусе?» – предложила мама, явно обрадовавшись.
Она ждала меня на платформе, загорелая, в белом полотняном платье с открытыми плечами и в плетенках на босу ногу. Просто поразительно, время, казалось, для нее остановилось: у нее было молодое лицо, сияющая кожа. Она ходила быстрым, пружинистым шагом и смеялась так, как может смеяться очень молодая женщина.
За ужином мама сказала:
«Мы пытаемся с Ежи спланировать нашу будущую жизнь. Он должен подладиться под меня, я под него… Видишь ли, Ежи не любит холодного моря, он никогда сюда не ездил, даже студентом. Каникулы всегда проводил за границей… далеко, в тропиках… Он любит это – коралловые рифы, подводное плавание…»
И тут я выслушала трогательную историю о том, как Мистер Биг, студент первого курса юридического факультета, попал в Австралию. Он должен был каким-то образом раздобыть средства на поездку в эту далекую страну, поэтому устроился разделывать свиные головы, что было омерзительным занятием. Эти головы погружали в чаны с кипятком, потому что иначе мясо не отошло бы от костей. Вытаскивать их оттуда надо было при помощи деревянных щипцов и разделывать голыми руками, на которых через несколько часов образовывались волдыри. Желающих поработать там было немного, поэтому платили неплохо.
Мама рассказывала об этом так, как будто бы это был настоящий подвиг.
«Насколько я понимаю, твой Ежи заработал на поездку в Австралию», – подытожила я ее рассказ.
«Почему ты говоришь „твой“ Ежи?» – вспылила она.
«Ну, потому что он уж точно не мой».
«Странный у нас получается разговор, иногда мне кажется, что ты его недолюбливаешь», – обиделась мама.
«Я его просто не знаю», – ответила я.
Но понемногу я уже начинала его узнавать. Серьезно задуматься над всем происходящим заставил один вроде бы малозначимый факт, который можно было расценить как слабость или своего рода чудаковатость Мистера Бига, если бы он не обманывал мою маму. Мама развернула антиникотиновую кампа-
нию, опасаясь за здоровье любимого, который, к сожалению, много курил. Поддержали ее в этом его дочери, и в конце концов им удалось добиться от него обещания, что он бросит курить. Ну и бросил, мама ходила вокруг него на цыпочках, подсовывала ему мятные леденцы, которые вроде бы смягчали последствия никотинового голода.
Прошло полгода. Мы поехали втроем в Карвенские Болота. Ранним утром я вышла погулять и наткнулась на Мистера Бига. Он, спрятавшись за сараем, курил. Мы оба не знали, что сказать, поэтому промолчали. Но, по-видимому, это не давало ему покоя, потому что чуть позже мама сообщила мне, что Ежи, к сожалению, вернулся к своей вредной привычке.
«Ты только посмотри, он выдержал столько времени, и все напрасно!» – сказала она огорченно.
А теперь она заявляла, что Ежи совершенно не выносит Балтийского моря и не любит сюда приезжать.
«А может, в рамках взаимных уступок, он все-таки его полюбит?» – спросила я, охваченная плохим предчувствием.
«Почему он должен мне уступать?» – удивилась мама.
«А почему ты ему?» – ответила я вопросом на вопрос.
«Потому что я с удовольствием изменю свой оседлый образ жизни и посмотрю все эти красоты, эти теплые моря и рифы…»
В голосе мамы звучали неискренние нотки, я уже поняла, почему она так образно обо всем этом рассказывает, а вскоре мои опасения подтвердились.
«Лилька и Пётрусь живут за границей, – услышала я, – и не бывают здесь… похоже, я тоже перестану сюда приезжать, поэтому я собираюсь продать дом в Карвенских Болотах…»
Ее слова повисли в воздухе.
«Ты забыла обо мне», – произнесла я наконец.
«Ну, ты ведь не будешь сидеть здесь одна, в таком большом доме. А если захочешь приехать на море, то сейчас столько разных пансионатов, и уж точно выйдет дешевле…» Мама говорила как-то торопливо, видимо ожидая нападок с моей стороны.
Но я не собиралась на нее нападать.
«Это твой дом, и делай с ним что хочешь, – сказала я, – только, может, повременишь немного его продавать?»
«Чего мне ждать?» – спросила она, явно недовольная.
«Хотя бы того, как сложится у вас жизнь с Ежи».
«Она у нас уже сложилась, – отрезала мама. – Я не говорила тебе, но я тосковала по любви. Перед самой поездкой в Германию я обратилась к Господу Богу. И, как видишь, Он меня услышал».
«Ну, если ты обратилась в веру, начни ходить в костел».
«Может, и буду», – сказала она с обидой. Ей казалось, что я не вопринимаю всерьез того, что она говорит.
И наверно, была права, потому что если Мистер Биг должен был стать подарком от Господа Бога, то мог бы иметь и более совершенные формы.
Я провела в Карвенских Болотах еще несколько дней, собственно говоря, я прощалась с ними. Ходила на долгие одинокие прогулки вдоль моря. Грустила и потому, что провела здесь медовую неделю с Миреком. Нигде я не чувствовала себя такой свободной и счастливой. Это действительно было особенное место. Нет на Балтийском море другого такого красивого, широкого пляжа, таких поросших тростником дюн, таких лугов и утреннего тумана над ними…
Вернувшись домой, я позвонила Лильке.
«Ты знаешь, что мама хочет продать Карвенские Болота?» – спросила я напрямик.
«Не знаю…»
Для сестры это было неожиданностью.
«Я считаю, что она совершает ошибку и будет об этом жалеть».
«Но это ее дом, и она может делать с ним все, что захочет».
«А тебе не будет жаль?»
«Я не такая сентиментальная, как ты», – ответила моя сестра.
Очень быстро нашелся покупатель на эту недвижимость.Приехав из Лондона, Лилька остановилась у меня в Подкове. Уже в первый вечер, сидя на кухне за сто-
лом, мы обсуждали стратегический план действий. Говорила главным образом она.
«Меня мучает совесть, что я отстранилась от маминых дел, но я не предполагала, что все настолько плохо», – оправдывалась сестра.
«Я пыталась до тебя это донести».
«Издалека все видится в ином ракурсе. Я подумала: ну, расстались они, другие тоже расстаются, сейчас уже почти не бывает долгих союзов. Сделай-ка чай – и за работу!»
Я поставила кипятиться чайник, достала чашки.
«Будешь черный или фруктовый?» – спросила я.
«А есть зеленый?»
«Есть».
«Тогда, пожалуйста, зеленый – он проясняет мысли…»– Да, пан комиссар, я буду рассказывать, какой чай мы пили с сестрой в тот вечер. Хотя, наверное, вам это и не нравится, но никогда не знаешь, что на самом деле может оказаться важным… «Зеленый чай, – подумал Зацепка презрительно, – да это не чай, а так, трава».
Мы решили, что Лиля проверит документы, иначе говоря то, как Мистер Биг в течение шести лет вел дела мамы. Ведь он получил от нее большие полномочия.
«Я доверяю Ежи больше, чем себе», – повторяла она при каждом удобном случае.
Ну и известно, как это закончилось. И даже хуже, потому что о некоторых вещах мы с Лилькой не имели понятия.
Моя сестра заставила маму взять выписки с банковских счетов за эти шесть лет. Это были целые книги, над которыми Лилька сидела дни и ночи напролет.
Настроение у нее было боевое.
«Погоди, негодяй, – говорила она, – ты думал, что твоя противница – слабая женщина, которая не сумеет защититься. Но у этой женщины очень смышленая дочка!»
«Две дочки», – поправила я.
«В этих делах только одна!»Мы жили с мамой через дорогу, однако виделись только тогда, когда Мистера Бига не было дома. Конечно, они меня к себе постоянно приглашали, но я не любила туда ходить. Мне не нравилось наблюдать маму в роли влюбленной женщины, нет, скажу по-другому, мне не нравилось наблюдать ее влюбленной в Мистера Бига. Я просто боялась за нее! Боялась, что это ее состояние безрассудства не может продолжаться вечно, что произойдет что-то такое, что заставит ее спуститься на землю, – и это будет для нее очень болезненно.
«В этом человеке есть что-то скользкое, – говорила я сестре. – Я не доверяю ему, а кроме того, я не люблю людей, которые не смотрят в глаза».
«В каждом мужчине можно что-то найти, если сильно захочешь, – отвечала Лилька. – Оставь их в покое, они взрослые».
Сестра вроде бы была права, но в душе я считала, что мама перестала вести себя как взрослый человек. Она слепо верила каждому слову своего любовника.
«Он сказал, что никогда не оставит меня. Даже когда я буду старой и больной», – повторяла она убежденно.
«А почему ты должна быть больной?» – старалась я остудить ее пыл.
«Ну… потому что старые люди болеют».
Ей было просто необходимо рассказывать всем о своем счастливом союзе. Когда я слушала ее, у меня все чаще складывалось впечатление, что это рассказ о пресловутом треугольнике, потому что постоянно незримо присутствовала жена Ежи, то есть воплощение всяческого зла и несчастий, какие обрушивались на нынешнего маминого партнера.– Разговор с Ежи Бараном? Да, я помню точную дату, мне трудно будет ее забыть. Это было третьего сентября две тысячи седьмого года… Могу ли сократить свои показания? Нет, не могу, пан комиссар, потому что тогда некоторые факты будут непонятны… «Они и так непонятны», – подумал комиссар угрюмо.
Моя сестра производила впечатление человека, уверенного в себе, а как было на самом деле? Когда-то мы были так близки, что понимали друг друга без слов. Но теперь я в общем-то ничего о ней не зна-
ла: как она проводит свободное время, с кем встречается, на какие фильмы ходит? Несколько раз я пыталась вызвать ее на откровения, но она отделывалась шуточками.
И неожиданно передо мной открылась часть ее жизни. Лилька была тогда в Варшаве, а я как раз вернулась с работы и, переодевшись в домашнее платье, принялась за уборку. Вдруг я услышала, что звонят в калитку, выглянула в окно и увидела красивого, высокого мужчину. Он приехал на такси. Я как была в рабочей одежде, так и вышла из дома. Думала, что это какой-нибудь торговый агент, которые в последнее время повадились ко мне часто заглядывать, но, подойдя ближе, я поняла, что ошиблась. У мужчины было такое выражение лица, как будто бы мы с ним хорошо знакомы; я же была уверена, что вижу его впервые.
«У вас ко мне какое-то дело?» – спросила я наконец.
«Я не говору польский», – пробормотал он.
И мужчина продолжал пристально рассматривать меня, а потом достал из портмоне фотографию.
У него на лице появилось облегчение.
«Здесь твой знакомый», – сказала я и протянула мобильник мужчине. Лилька что-то ему растолковывала, он только поддакивал и наконец отдал мне телефон.
«Это коллега с работы, – объяснила моя сестра, – предложи ему кофе, и пусть отправляется. Он остановился в гостинице».
«Но… зачем он приехал?..»
«Приехал… видно, так захотел… Это не твоя проблема».
«Пожалуй, моя, – ответила я сухо. – Мы с трудом понимаем друг друга, да и вообще ситуация дурацкая».
«Дай мне Джона, – сказала сестра на это, – я скажу, чтобы он вернулся на такси в Варшаву. Он не ребенок, сам справится».
«Ты должна встретиться с ним».
«Встречусь, но вечером – сейчас я занята. Я договорилась с генконсулом, бывшей начальницей пана Б. Может, узнаю что-нибудь интересное», – ответила она.
«Перенеси эту встречу и приезжай сюда», – настаивала я.
«Не могу, и не создавай проблем там, где их нет», – вышла сестра из себя.
Закончилось тем, что под окном ожидало вызванное мною такси, а мы с господином Джоном пили кофе, обмениваясь любезными улыбками. На несколько его вопросов я сумела ответить. Объяснила ему, что мы с Лилькой выросли в другом доме, кото-
рого уже не существует. Именно так я и сказала:
Лилька не вернулась вечером, появилась только к концу следующего дня. Она начала с изложения своей беседы с консулом.
«Много интересного я узнала о пане Е. Б.».
«А ты мне ничего не расскажешь о своем знакомом с работы?» – прервала я ее.
Лилька слегка скривилась:
«Нечего особо рассказывать. Он приехал и завтра уедет».
«Значит, он не уехал, а ты здесь? Где ты ночевала? В гостинице, с ним? – спросила я запальчиво. – Это мужчина на одну ночь, по-твоему?»
«Не лезь в мою жизнь в ботинках», – ответила она.
«Ну конечно, со мной всегда так, мне никогда ничего не рассказывают, – прорвало меня. – Я холила, лелеяла маму целый год, а она относилась ко мне как к сиделке».
«Мама в плохом состоянии, сама знаешь».
«Знаю, только почему-то с тобой она говорит о том, что у нее наболело. Я была на кухне и слышала, как она тебе изливала душу. Когда ты ее уговаривала, чтобы она не винила себя за Мистера Бига, мама сказала, что это единственный мужчина, с которым она планировала провести старость».
«Прежде всего, не называй так этого человека, – ответила Лилька, – это была его кличка в другой жизни. Настоящий Мистер Биг не был брачным аферистом».
«Да? – засмеялась я. – Значит, эта туша уже не полна эротизма?»
«Прекрати!»
Когда мы лежали в кроватях, в темноте, Лилька неожиданно начала:
«С Джоном все очень сложно… он меня очень любит. А я его, может, немного, но я не умею с ним быть…»
«Мне он показался очень приятным. И красивым».
«Я, наверное, не гожусь в постоянные партнерши. Всегда убегаю».
«Он даже не знал, что у тебя есть сестра-близняшка. Был очень удивлен. Возможно, тебе следует начать рассказывать о себе?»
«Я не умею», – отрезала она.Потом были эти выходные. Лиля позвонила мне на работу и сообщила, что привезет маму на субботу и воскресенье в Подкову.
«А мама знает об этом?» – спросила я, почти уверенная в том, что эта идея родилась в ее голове минуту назад.
«Знает».
«И хочет сюда приехать?»
«Я же тебе сказала. Я привезу ее».
Для меня это было так неожиданно, что я даже не попыталась ее отговорить. Идея привезти маму именно сюда была не очень удачная. Лилька, конечно, этого не понимала, она шла вперед как танк, не обращая внимания на то, что происходит вокруг нее. Так было и с Пётрусем, которого она сначала бросила, а затем вновь обрела. Достаточно было одной ее улыбки. Мне кажется, нечто подобное было и с Джоном. Должно быть, она сильно его зацепила, раз он приехал за ней в чужую страну. И наверное, он готов был ей многое простить. А теперь она проделывала свои фокусы с мамой, не думая о последствиях. Ведь для мамы будет очень мучительно сознавать, что она находится в нескольких шагах от своего дома, в который уже не может войти.
Дом стоял покинутый, ставни были закрыты, неподрезанный вовремя виноград выпустил дикие побеги, похожие издали на хищные щупальца. Меня этот вид очень удручал, а ведь я, в отличие от мамы, не провела в нем всю жизнь. Но разве Лилька могла это понять? У моей сестры была толстая кожа, что облегчало ей жизнь. Только я не позволю обидеть нашу маму.
Все это я высказала по телефону.
«Ты закончила?» – спросила сестра коротко.
«Закончила», – ответила я холодно.
«Единственное, что я тебе скажу: самое главное – выманить ее из дому».
«Но не сюда! Это как сыпать соль на рану».
«Куда угодно! Понимаешь?» – крикнула Лилька.
«Так почему не в пансионат на побережье?»
«Потому что там слишком много людей!»
И сестра с мамой приехали.
В субботний вечер они сидели на веранде. Я после ужина мыла на кухне посуду, окно было открыто настежь.
«Габи говорила мне, что тебя искал какой-то англичанин», – услышала я мамин голос.
«Ну да, – ответила, помедлив, моя сестра. – Забеспокоился, что я не отвечаю на звонки».
«Это коллега по работе?» – расспрашивала мама.
«Один из директоров банка, мой офис подчиняется как раз ему».
«Но надо полагать, он появился здесь не по этой причине».
«Ну нет… стоит ли об этом говорить, мама?»
«Я хотела бы немного узнать о твоей жизни».
«А я хотела бы того же от тебя».
«Обо мне ты все знаешь, я вела себя безрассудно».
«Потому что, мама, ты романтичная. А я из тех… рассудительных».
«Как Джейн Остин [30] . Она осталась старой девой. Надеюсь, тебе это не грозит. Тебе будет грустно без мужчины. Сейчас ты еще можешь это не осознавать».
«А тебе грустно?»
«В моей жизни уже нет места таким вопросам», – услышала я, и у меня сжалось сердце.
В тот день с утра я ощущала какое-то напряжение, и это мгновенно передалось моим подопечным. Дети-аутисты бывают иногда как сейсмографы, которые реагируют на малейшие колебания в природе. Они вроде бы замкнуты в собственном мире, но в него проникает гораздо больше, чем нам кажется. Шестилетний Адась не сводил с меня глаз, и я видела в них страх. Я старалась улыбаться ему, но это было очень трудно.
Вернувшись с работы, я застала Лильку в шезлонге в саду. Она грелась на солнце. Я не обнаружила и следа волнения в ее поведении. У меня же, наоборот, постоянно потели руки, я их то и дело мыла над раковиной. Лилька делала вид, что не замечает этого. Мы второпях съели тортеллини с сыром и пошли на вокзал. В Варшаву ехали на электричке, потому что мой «синквуценто» снова был в автосервисе.
Главный вокзал в Подкове Лесной словно перенесен из двадцатых годов прошлого века. «Ивашкевичевский вокзал» [31] , – говорила мама, поклонница писателя. И я присоединялась к ней. Лильке ближе по духу были зрительные образы. В последнее время она оказывала предпочтение братьям Вачовски [32] и их прославленной «Матрице».
Мы сидели в вагоне у окна. Я смотрела на свою сестру. Мы улыбались друг другу, и время вдруг как будто бы остановилось.
Две девочки-подростка едут в школу. Лилька красит ресницы тушью, которую она стащила у мамы, а я читаю «Сердце тьмы», потому что как раз открыла для себя Конрада [33] . Мы еще не знаем, какая ожидает нас жизнь, что в этой жизни случится плохого или хорошего. Но мы решаем никогда не расставаться, невзирая ни на что. Судьба рассудила иначе. Лилька уехала учиться за границу и там пустила корни. Забрала своего сына, что стало для меня тяжелым испытанием, будто я потеряла собственного ребенка. Но я не могла запретить ей, ведь это она была матерью Пётруся.
Мы постоянно общались друг с другом по телефону, но тем не менее я знала о сестре не так много. Что она думает, что чувствует, считает ли свою жизнь удачной? Она все время была в движении, решала тысячи вопросов, должна была держать в повиновении подчиненных. Это, безусловно, ее целиком поглощало. Где тут место для личной жизни? Лилька – закоренелая холостячка, как и ее кумиры из «Секса в большом городе», но ведь грустно жить без любви. У меня, по крайней мере, есть воспоминания; она не испытала большого чувства, что неизбежно ведет к душевной нищете.
«Душевная нищета! – Лилька пожала плечами. – Тоже мне придумала. Я предпочитаю душевную ни-
щету жизни в нищете, как случилось с нашей мамой. Она до сих пор не может прийти в себя после большой любви».
«Не каждый мужчина – Ежи Баран».
«Каждый, – ответила Лилька. – Мужики – это
«
«Иной вид, чем мы, и еще не факт, принадлежит ли этот вид к
«Смотри, а то не найдешь никого для жизни», – предостерегала я сестру.
«Я никого такого и не ищу, – ответила она. – Мужчина для жизни – это модель прошлого века, а двадцать первый принадлежит нам, женщинам. Мы смело идем вперед, запасясь вибраторами…»
Заметив мое выражение лица, Лилька засмеялась: «Хочешь, я дам тебе почитать поучительную книжицу с характерным названием „Страшные последствия поломки вибратора“?»
«Спасибо, я предпочитаю Конрада».
«Ты опять читаешь Конрада? – удивилась моя сестра. – Может, переключишься хотя бы на Рота [34] , замечательный писатель и не старье».
«Конрад тоже, в нашей библиотеке его книги зачитаны до дыр».
«И кто же его так читает, твои подопечные?»
Лилька сидела напротив меня и смотрела в окно. Наверное, готовилась произнести речь перед Ежи Бараном, и мне предстояло стать немым свидетелем.
«Ты не смей раскрывать рта, что бы там ни случилось», – наставляла меня сестра.
«А что может случиться? Надо думать, вы не подеретесь».
«Не помешало бы его хорошенько поколотить, – ответила она, – но здесь надо действовать дипломатично, надо его перехитрить».
«Это может быть очень трудно – быть хитрее других, это его профессия», – усомнилась я.
«Моя тоже».
Лилька замолчала и стала смотреть в окно. Но эта ее болтливость свидетельствовала о том, что она тоже нервничала перед встречей с паном Б.
Мы опаздывали, поэтому почти бежали по улице варшавского Мокотова. Вокруг красивые старые виллы. На одной из них табличка: «Ежи Баран. Юридическая консультация».
«Следовало бы написать: „Контора Обманщика Всех Времен“», – заметила Лилька.
«Тогда ни одна собака сюда бы не пришла», – ответила я.
«Наоборот, выстраивались бы очереди, эх ты, святая простота!»
Мы поднялись на третий этаж.
Пан юрисконсульт сидел, развалившись, за столом, который когда-то принадлежал нашему дедушке.
«Что я могу для вас сделать?» – спросил он, когда мы заняли места напротив него.
«Освободить нашу виллу!» – выпалила Лилька.
Улыбка не сходила с его лица.
«Я хотел бы обратить ваше внимание, что это моя вилла».
«Вы выманили ее обманом у влюбленной в вас женщины! Я не стану говорить, как это называется, дабы пощадить слух присутствующих».
«Это ваше личное мнение. Я придерживаюсь иного».
«А можно его узнать?» – ледяным тоном спросила моя сестра.
«Разумеется. Все было сделано в соответствии с законом, обе стороны заявили, что не имеют друг к другу никаких претензий».
«И вы, и я хорошо знаем, как это было! – не отступалась Лилька. – Если бы вы были порядочным человеком, то не согласились бы на такую дарственную, потому что другая сторона была слабее и до такой степени эмоционально зависима от вас, что отдала бы вам все, что у нее есть, если бы мы с сестрой не запротестовали. К сожалению, мы сделали это слишком поздно».
«Это также ваше личное мнение».
«Дорогой пан юрисконсульт, – сказала Лилька на этот раз сладким тоном, – оставим эту словесную перепалку. Вы готовы возместить потери, какие понесла из-за вас наша мама? Если нет, то мы встретимся в суде».
«В таком случае я жду вызова в суд», – был его ответ.
На лестнице Лилька сказала:
«Этот тип, Ежи Баран, – злой джинн, которого мама выпустила из бутылки».– Не знаю, зачем мама это сделала… В последнее время, казалось, она стала спокойнее, улыбалась даже. Как будто бы возвращалась к нам из далекого путешествия… Не знаю, зачем она стреляла в Ежи Барана… в самом деле не знаю…
Расследование продолжалось, но, по мнению комиссара Зацепки, оно явно не продвигалось вперед. Раз в несколько дней собиралась следственная группа, иногда в этих совещаниях участвовал прокурор.
До сих пор были допрошены три свидетеля: секретарша жертвы, одна из дочерей Нины С. и женщина-юрист из Гданьска.
– Твердый орешек эта дамочка, шеф, – сказал Бархатный о юристе. – Если даже она всадила в своего кореша шесть пуль, свои права она знает, и ее уж точно не застигнешь врасплох. Она все твердила, что это чисто профессиональное знакомство, но, как только мы чуток на нее поднажали, она созналась, что они с Бараном два раза ездили на Шри-Ланку и раз на Бали, и уже больше не утверждала, что это были деловые поездки.
– Интересно, кто платил за эти вояжи? – вставил кто-то из присутствующих.
– Наверняка не она, это вам не пани писательница, которая с ходу вручила своему любовнику ключ от сейфа, – заключил Бархатный.
– Она как, хотя бы есть на что посмотреть? Ты ее допрашивал, – спросил его один из коллег.
– Не знаю, «болтуны» [35] не в моем вкусе, – ответил он надменно.
На минуту повисла тишина, настроение в группе было явно не на высоте.
– Так что пока у нас «глухарь», – подытожил кто-то.
– Не такой уж и «глухарь», – включился в разговор Бархатный. – Есть парочка версий. Уже известно об одном крупном деле, которое вызывает немалые сомнения.
Ежи Баран был уполномочен группой людей вести дело о компенсации за здания и землю, бесправно отнятые коммунистической властью, в частности речь шла о земельных участках в центре Белостока. Несколько лет назад Ежи Баран взял большой задаток в счет этого разбирательства, построил себе на это солидный дом в Белостоке, но ему ничего не удалось добиться. Некоторые клиенты начали выражать в связи с этим недовольство, а один потребовал даже вернуть деньги, вроде бы угрожая, что напустит на юрисконсульта чеченцев, которые разберутся что к чему.
– Вы думаете, это было приведение в исполнение приговора? – подбросил кто-то вопрос.
Бархатный ответил:
– Следует, конечно, подождать результатов вскрытия, но я уже в самом начале говорил, шеф, что стрелял любитель, какой-то мазила, который впервые в жизни держал в руках оружие. Разброс выстрелов говорит о том, что у него, похоже, дрожали руки. Ни один чеченец так не осрамился бы, они – спецы первый класс!«А по-моему, стреляла женщина», – подумал комиссар, но не высказал своей мысли вслух, потому что у него было слишком мало улик.
Когда он остался один, то решил послушать еще раз запись пространной исповеди жизни дочери Нины С. и сделать для себя соответствующие заметки. Таков был его обычай – он записывал то, что его интересовало в показаниях свидетелей.
«Купи пистолет и убей этого типа» – это слова Лилианы Сворович сестре после того, как их мать рассталась с погибшим.
Тысяча девятьсот восемьдесят третий год, после ареста матери Лилиана бьет сестру по лицу, чтобы остановить приступ истерики. Она как бы принимает эстафетную палочку, ей тогда пятнадцать лет.
Она бросает сына и уезжает учиться в Англию, потом забирает его к себе, не считаясь с чувствами других.
Смышленая дочь против негодяя.
Записи, которые сделал комиссар, ему самому показались странными, так как относились к лицу, не дающему показания, а упоминающемуся в них. Неужели он полагал, что это Лилиана Сворович могла совершить преступление? Маловероятно. Но ее мать явно кого-то покрывала, а ради кого она готова пожертвовать собой, как не ради собственного ребенка? Могло быть и так, что Нина Сворович была заказчиком убийства и только потом опомнилась и раскаялась.
Что-то, однако, у него не клеилось – подозреваемая слишком быстро призналась. Комиссар действительно зашел в тупик. Показания дочери ничего нового не внесли в расследование, это было самое обычное повествование о трех одиноких женщинах. Была ли одна из них убийцей? Очень сомнительно. Нина С. боролась в суде за возвращение ей дома, который имел для нее неимоверную ценность. Он был ее родовым гнездом – зачем ей совершать преступление? Из любви? Но похоже, любовь у нее уже прошла после всего того, что она узнала о Ежи Баране.
Комиссар думал обо всем этом, заваривая чай в своей маленькой квартирке в одной из натолинских многоэтажек [36] . Он по-прежнему был одинок, хотя дело шло к пятидесяти и, по-видимому, давали о себе знать первые симптомы кризиса среднего возраста. Он перестал уже надеяться, что в один прекрасный день на пороге его комиссариата появится какой-нибудь Рас-
кольников, а он, подобно Порфирию Петровичу, развернет свой талант и взберется на вершины криминалистической психологии. Этот Порфирий стал его наваждением. Хорошо знакомая кругленькая фигура возникала у комиссара перед глазами каждый раз, когда ему приходилось сталкиваться с каким-либо особенным унижением – например, его вызывали на место пьяного дебоша, где один мерзавец пырнул другого ножом.
Комиссар сел наконец за стол и взял в руки толстую тетрадь, которую в качестве вещественного доказательства изъяли из квартиры Нины С.
Сама она отмалчивается, так пускай заговорят ее записи – или же, как было угодно их автору, «Дневник»…Дневник Нины
Я хочу стать писательницей! Знаю это точно! Я приняла это жизненно важное решение, когда ела свое любимое малиновое мороженое.
Поделиться книгой: