Дом в Порубежье

Небо!.. Разве можно такое придумать!

Мысли метались, прибегали и уносились… Я думал о Море Сна и о ней! Небо… и я вновь вернулся к тому, что было вокруг. Из тьмы позади меня вдруг вынырнуло огромное черное тело, Мертвая Звезда. Безмолвно стремилась она к месту своего погребения. И загородила от меня Центральное Солнце, так что я вновь очутился в непроницаемом мраке.

Век миновал, и я вновь увидел фиолетовые лучи. Много позже — должно быть прошли эоны — впереди засветилось кольцо, и диск удаляющейся звезды темным пятном обрисовался на нем. Так я понял, что пришелица устремляется к Центральной Звезде. Яркий край Зеленого Солнца вновь засветился среди мрака ночи. Звезда исчезла в тени Мертвого Солнца. А потом я ждал. Странные годы тянулись, а я все следил…

И, наконец, случилось то, что я ожидал… вдруг полыхнуло ослепительное пламя. Язык белого пламени пересек черную пустоту. Не знаю, сколько времени рос в пространстве этот огненный гриб. А потом он перестал расти. Прошло какое-то время, и начал он медленно оседать к огромному раскалившемуся пятну, что рдело у центра Темного Солнца. Могучие языки пламени еще полыхали над ним. Но могила упавшей звезды казалась мне на огромной туше Мертвого Солнца огоньком Юпитера в просторах небесного океана.

Скажу одно — никакому миру не явить воображению размеров обоих Центральных Светил.

Глава XXII

ТЕМНАЯ ТУМАННОСТЬ

Шли годы, сливались в столетия и эоны. Свет, исходивший от могилы погибшей звезды, обрел яростную красноту.

Наконец, я увидел темную туманность, возникшую справа облаком тьмы… Медленно росло в ночи пятно мрака. Сколько ждал я, невозможно сказать, ведь время, каким мы знаем его, ушло в прошлое, а пятно приближалось — чудовищем, жутким колоссом, сложившимся из густейшего мрака. Словно во сне скользило оно… адовой пеленою. Страх и трепет охватили меня — и новое удивление.

Зеленые сумерки, что царили вокруг несчетные миллионолетия, начинали уступать непроницаемому мраку. Недвижный, оглядывался я окрест. Столетие пробежало — а мне лишь казалось, что вдали изредка вспыхивают мрачные красные сполохи.

Я усердно глядел, и, наконец, сумел заметить округлые силуэты миров, на которых под черными облаками багрянело тусклое пламя. Из небесного мрака приближались они ко мне. Вот и они уже сделались яснее для моего зрения. Я видел их… отчетливо видел: кровью отливающие шары, размером подобные тем сферам, что когда-то прошли передо мной. И мимо меня. Странное смятение неторопливо охватило мою душу. Я познал отвращение… ужас! Эти миры внушали мне только подобные чувства — скорее знанием сердца, а не доказательствами разума.

Некоторые из мимолетных миров казались мне ярче, и вдруг с одного из них на меня поглядело лицо. Человеческое, но такой мукой были искажены черты его, что я не мог отвести глаз. Я не знал еще, что возможна такая тоска. И то, что остальные шары вокруг оставались безликими, лишь увеличивало ее. Долго видел я это лицо, наконец, и оно кануло в обступивший мрак. Потом я видел и других — с той же безнадежной мукой на слепых лицах…

Долго двигалось время, и, наконец, осознал я, что нахожусь ближе к мрачным шарам, чем это было прежде. Это вселило в меня тревогу, хотя теперь я уже не так сильно боялся этих странных шаров, ибо сострадание к скорбным узникам смягчило мой страх.

Меня увлекало к кровавым сферам, — сомнений уже не оставалось, — и вот я уже плыл между ними. Она из них все приближалась, и я не мог избегнуть ее. Через какую-то минуту она оказалась совсем рядом, и меня вовлекло в кроваво-красную мглу. Та вдруг разошлась, и подо мной оказался беспредельный простор Равнины Молчания, а над нею царили те же уныние и тишина, что так поразили меня во время предыдущих скитаний. Наконец, из рудой мглы выросли могучие пики гор, разошедшиеся амфитеатром, где немыслимо давно были явлены мне ужасы, лежащие в основе многих вещей, где, безмолвный и громадный, высится тот таинственный дом, подобие которого на глазах моих было пожрано пламенем ада, прежде чем слились в поцелуе Земля и Солнце, где наблюдают за ним немые боги.

Гребень горного амфитеатра я заметил задолго, но нижняя часть его проступила нескоро. Возможно, мешала жуткая ржавая мгла, обволакивавшая поверхность равнины. Впрочем, наконец, я увидел их.

Через какое-то время я оказался уже возле гор, вершины теперь нависали над моей головой. И великое ущелье разверзлось передо мною… не желая того, я стремился к нему.

Наконец я очутился на просторной арене… милях в пяти высился дом, огромный, чудовищный и молчаливый, находящийся в самом центре колоссального амфитеатра. Я отметил, что дом вовсе не переменился… словно бы я только вчера побывал здесь. Вокруг суровые темные горы хмурились и молчали.

Вдалеке от меня — по правую руку — высился колоссальный силуэт ослоголового бога. Над ним в тысячах фатомов над моей головой из кровавой мглы вздымался жуткий силуэт богини. Слева я увидел чудовищную безглазую тварь, серую и не познаваемую взглядом. Еще дальше на узком карнизе нежился фиолетовый вурдалак — мерзкое пятно, гнусным своим цветом выделявшееся на фоне темных гор.

Медленно плыл я через огромную арену. И различал над собою прочие ужасы, что населяли высоты.

Постепенно я приблизился к дому, и мысли мои вернулись назад через пропасть неисчислимых лет. Вспомнился призрак этого дома. Немного времени миновало, и стало заметно, что меня несет прямо к безмолвной каменной громаде.

Тут я как бы онемел, словно исполнился полного безразличия, лишившего меня страха, без которого нельзя было приблизиться к этой огромной башне. И я спокойно взирал на нее, как ожидает бедствия человек, одурманенный клубами табачного дыма.

Скоро я уже оказался так близко к дому, что был способен различить во множестве детали его. И чем больше смотрел я, тем более подтверждалось впечатление тождества прежнего обиталища моего и этого дома. Ни в чем кроме размера не мог я увидеть отличий.

И вдруг великое изумление наполнило мою душу: позади дома, против двери в кабинет, я увидел возле порога огромный камень, по размеру и цвету в точности похожий на тот, что сбросил я в битве своей с порождениями Ямы.

Я подплывал ближе, и удивление мое увеличивалось — дверь была частично сорвана с петель… точно так Свинорылы вдавили внутрь дверь моего кабинета. Одна за другой сменялись думы, и я начинал уже подозревать, что нападение на этот вот дом может иметь куда более глубокий смысл, чем смел я прежде предположить. Я вспомнил вдруг, что давно, еще в земные дни свои, успел заподозрить, что дом мой необъяснимым образом связан с огромным сооружением, расположенным в загадочном Амфитеатре между гор, поднимающихся посреди неизмеримой равнины.

Но теперь я счел прежние свои подозрения излишне робкими. С нечеловеческой ясностью ощущал я, что отраженная мной атака таинственным образом связана с нападением на это сооружение.

Со странной непоследовательностью мысли мои немедленно отклонились в сторону — к странному материалу, из которого был сооружен дом. Как я упоминал прежде, он имел глубокую зеленую окраску. Но теперь, оказавшись ближе, я заметил, что она словно трепещет — подрагивает и исчезает, как светятся пары фосфора, если в темноте потереть им руку.

Наконец, внимание мое привлек к себе огромный вход. Тут я впервые по-настоящему испугался: огромные двери вдруг распахнулись, и, беспомощный, я вплыл внутрь. Внутри царила тьма… черная, осязаемая. Едва я пересек порог, двери мгновенно захлопнулись, оставив меня без света.

Долго парил я во тьме, ни разу не шевельнувшись. И потом заметил, что двигаюсь снова, но куда — трудно было понять. Вдруг откуда-то снизу донеслось до меня неразборчивое бормотание, это смеялись Свинорылы. Хохот их смолк, и ужас наполнил последовавшее молчание.

Тогда где-то впереди отворилась дверь, ясный свет хлынул навстречу, и я медленно вплыл в комнату, показавшуюся мне странно знакомой. И вдруг странный, немыслимый визг оглушил меня, огненной чередой мимо взора промчались видения. Я был ошеломлен и какой-то момент ничего не видел. А потом власть над зрением возвратилась… я прозрел, и рассеялся туман, и исчезло головокружение.

Глава XXIII

РЫЖИК

Я сидел в кресле, в своем кабинете. Глаза мои блуждали по комнате. Какую-то минуту она странно дергалась передо мной — нереальная и невещественная, потом это чувство исчезло, и я увидел, что ничего не переменилось. Я поглядел в окно напротив — штора была поднята.

Я неуверенно поднялся на ноги. И тут донесшийся от двери легкий скрип привлек к себе мое внимание. Я глянул на звук. На какое-то мгновение мне показалось, что дверь, скрипя, закрывалась. Я поглядел внимательнее — нет, она была заперта.

Приложив немало усилий, я добрался до окна и выглянул наружу. Солнце только вставало над перепутанными зарослями сада. Минуту, должно быть, я стоял и глядел. А потом рука моя в смятении провела по лбу.

Вдруг, невзирая на хаос мыслей, меня озарила мысль, обернувшись, я окликнул Рыжика. Ответа не последовало, и я, пошатываясь, в страхе бросился к двери. И все пытался позвать его снова, но губы мои онемели. Я добрался до стола и склонился над ним — и сердце мое замерло. Пес лежал в тени стола, и от окна я не видел его. И вдруг… дыхание мое пресеклось. Рыжика не было — только продолговатая кучка серого могильного праха…

Так, нагнувшись, стоял я не одну, должно быть, минуту. Я был ошеломлен и потрясен. Рыжик и в самом деле отправился в страну теней.

Глава XXIV

ШАГИ В САДУ

Рыжик умер! Даже сейчас я не могу еще в это поверить. Много недель минуло после моего возвращения из странного и жуткого путешествия через пространство и время. Иногда оно мне снится, и я заново переживаю в уме кошмарное приключение. Это великое Солнце… нет, скорее два Солнца… неужто они действительно расположены в самом центре вселенной, медленно обращающейся вокруг них? Кто мог бы это сказать? А ясные сферы, плывущие в свете Зеленого Солнца! А Море Сна, над которым они плывут! Трудно было бы поверить во все это. Если бы не Рыжик, даже после всех открывшихся мне непостижимых картин, я, конечно, решил бы, что передо мной развернулся немыслимый сон. А потом эта жуткая и мрачная туманность, с легионами кровавых сфер, таящихся в вечной тени за колоссальной тушей Черного Солнца. И лица, что глядели на меня из них. Боже, неужели, все это действительно существует? Ответом была кучка праха на полу моего кабинета. Я так и не тронул ее.

Временами, успокаиваясь, я думал, о судьбе внешних планет Солнечной системы. Не умчались ли они в космос, вырвавшись из притяжения Солнца. Впрочем, это всего лишь догадка — я по-прежнему не знаю о многом.

Но теперь я намерен своей рукою записать то, что знаю воистину: скоро случится нечто ужасное. Событие, случившееся прошлой ночью, вселило в мою душу куда больший ужас, нежели прежде Яма. Я опишу по порядку все, что было, а потом внесу необходимые добавления. Впрочем, я ощущаю, что последнее событие куда важнее всех прочих. Я волнуюсь и нервничаю даже сейчас — за записками. Похоже, что смерть моя уже неподалеку. Не то чтобы я боялся ее — той смерти, которую знают все. Нет, в воздухе я ощущаю нечто иное, не страх — ужас, хладный и неотвратимый. Это случилось вчера, все было так.

Прошлой ночью я опять сидел за своими записками в кабинете. Дверь, ведущая в сад, оставалась полуоткрытой. Временами слабо побрякивала цепь — после смерти Рыжика я купил себе другого пса. Нет, в доме я его не держу… после Рыжика-то. Просто я решил, что в доме должна быть собака. Удивительные это животные…

Я был поглощен работой, время летело, и вдруг снаружи на дорожке в саду послышались крадущиеся звуки: топ-шлеп, топ-шлеп. Я быстро выпрямился и выглянул в открытую дверь. Вновь послышалось: топ-шлеп, топ-шлеп. Звук приближался. С беспокойством я разглядывал сады, но ночь уже укрыла их.

Тут пес взвыл, и я вздрогнул. Минуту, быть может, я прислушивался, но все было тихо. Беспокойство мое усилилось: я подумал, что звуки, должно быть, производил мой пес, разгуливавший на цепи вокруг конуры.

Прошло около четверти часа, и пес взвыл опять — с такой жалобой и тоской, что я подскочил, уронив перо и капнув чернилами на страницу, над которой работал.

— Черт бы побрал этого пса! — пробормотал я, заметив, что натворил. И только я вымолвил эти слова, вновь послышались эти странные звуки… топ-шлеп, топ-шлеп. Они прозвучали до жути близко — рядом с самой дверью, как мне показалось. Теперь я уже знал, что пес ни при чем, цепь не дала бы ему настолько приблизиться к дому.

Пес снова взвыл, и подсознанием я отметил в голосе его отзвуки страха.

Снаружи на подоконнике я заметил кота. Тип, любимец моей сестры, вдруг вскочил на ноги, трубой поднимая хвост. Какой-то миг он неотступно глядел в направлении двери, а потом стал пятиться, отступая вдоль подоконника, и, наконец, уперся в камень спиной, потому что более отступать было некуда. И застыл так, оцепенев в непередаваемом ужасе.

Удивленный и озадаченный, я взялся за палку, стоявшую в коридоре, и бесшумно отправился к двери, прихватив с собой одну из свечей. До двери оставалось лишь несколько шагов, и тут на меня накатил непередаваемый, буквально физически ощутимый страх, для которого — казалось бы — не имелось причин. Но так велик был мой ужас, что я немедленно отступил, не отворачиваясь от двери. Дорого дал бы я, чтобы только бы добраться до нее, чтобы только захлопнуть… задвинуть запоры; я ведь починил и как следует укрепил эту дверь, ставшую теперь еще более прочной, чем прежде. Ничего не сознавая, как Тип, я отступал спиною вперед, пока, наконец, стена не остановила меня. Вздрогнув, я нервно огляделся по сторонам. Взгляд мой остановился на стойке с ружьями, и я даже шагнул в ее сторону, но остановился, почему-то сообразив, что такое оружие окажется бесполезным. Снаружи в саду незнакомым голосом застонал пес.

И тут кот издал отчаянный пронзительный вой. Со страхом я поглядел в его сторону. Нечто призрачное и светящееся обволакивало его, на глазах моих превращаясь в пылающую прозрачную длань, по которой перебегали зеленоватые язычки пламени. Издав жуткий предсмертный вопль, кот вспыхнул и задымился. Дыхание оставило меня, и я привалился к стене. За той самой частью окна теперь зеленело пятно фантастических очертаний. Оно скрыло все от меня, впрочем, пламя все-таки пробивалось. Запах горелой плоти вполз в мою комнату.

— Топ-шлеп, топ-шлеп, топ-шлеп, — удаляясь, прозвучало на дорожке, запах тления засочился через приоткрытую дверь, мешаясь с вонью горелого мяса.

Пес молчал, но вдруг взвыл, словно от боли, а потом успокоился… Только изредка взвизгивал от страха.

Миновала минута, вдалеке слабо хлопнула западная калитка. И смолкло все… даже пес.

Так я простоял несколько минут. А потом в сердце моем пробудилась оставшаяся капля отваги, в панике я рванулся к двери и, навалившись всем телом, задвинул засовы. А потом… полчаса, должно быть… просто сидел и молчал, уставившись перед собой.

Медленно жизнь возвращалась ко мне, и неуверенным шагом я поднялся наверх, к постели.

Вот и все.

Глава XXV

ТВАРЬ С АРЕНЫ

Утром следующего дня я вышел в сад — все было как обычно. Я обследовал ведущую к двери дорожку, пытаясь отыскать на ней какие-нибудь следы, однако ничто не говорило о том, что вчерашний кошмар не пригрезился мне.

И только приблизившись к псу, чтобы поговорить с ним, я обнаружил действительные доказательства. Пес жался в конуре, забившись в уголок, и я не сразу выманил его наружу. Наконец он поддался на уговоры, но двигался неловко и изгибался при этом. Погладив его, я обнаружил на левом боку собаки зеленоватое пятно. А как следует приглядевшись, понял, что и шерсть и кожа полностью сожжены, обнажив обгорелую и кровавую плоть. Форма отметины напоминала отпечаток огромной когтистой руки.

Задумавшись, я распрямился. Глаза мои обратились к окну кабинета. Лучи поднимавшегося Солнца освещали закопченное пятно в нижнем его углу, странным образом отливавшее то зеленым, то красным цветом. Ах… Вот и еще одно несомненное доказательство… мысли мои вернулись к жуткой твари, что привиделась мне вчера. Я вновь поглядел на пса. Теперь мне была понятна причина появления на его боку отвратительной раны… Итак, случившееся вчера было реальным. Великое смятение переполнило меня. Рыжик! Тип! Бедный пес… я вновь поглядел на зализывавшую рану собаку.

— Бедняга! — пробормотал я, погладив пса по голове. Поднявшись на ноги, он обнюхал мою руку и с тоской лизнул ее.

Наконец я оставил его ради прочих дел.

После обеда я вновь подошел к нему. Пес казался спокойным, но так и не захотел выйти из конуры; от сестры я узнал, что он сегодня отказывался от пищи. Она недоумевала, но казалась спокойной, не имея причин для испуга.

День миновал без происшествий. И после чая я вновь спустился к собаке. Пес явно грустил и тревожился, однако по-прежнему не хотел покидать конуру. Прежде чем запереться на ночь, я отодвинул конуру подальше от стены дома — так, чтобы ее было видно из небольшого окошка кабинета. Я было подумал, не взять ли пса на ночь в дом, однако по трезвому размышлению решил не делать этого. Хотя бы потому, что я не мог испытывать уверенности в том, что в доме безопаснее, чем в саду. Рыжик ведь находился в доме и все же…

Пробило два часа. С восьми вечера следил я за конурой из небольшого бокового окошка моего кабинета. Но ничего не случилось и так хочется спать. Иду в постель.

Ночью я не знал покоя — такое для меня необычно, и лишь к рассвету сумел забыться на несколько часов.

Поднялся я рано и, позавтракав, сразу же спустился к псу. Он был спокоен и угрюм, но конуру покидать отказался. Хотелось, чтобы его осмотрел какой-нибудь коновал, надо бы полечить беднягу. Весь день он не ел, только с жадностью лакал воду. Я с облегчением увидел это.

Вечер прошел, и вот я вновь в своем кабинете. Я буду следовать вчерашнему плану — следить за конурой. Дверь, выходящая в сад, надежно заложена. Как хорошо, что на окнах такие решетки.

Ночь… полночь миновала. Пес молчал до недавних минут. Слева из бокового окошка я мог видеть смутные очертания конуры. Впервые шевельнулся пес, я услышал, как загремела цепь. Я быстро выглянул. Пес вновь беспокойно пошевелился, и я заметил слабое свечение внутри конуры. Оно исчезло. Пес вновь шевельнулся — опять проступило. Я озадачен. Теперь пес замер, и я вижу четкие очертания светящегося контура. Четкие-четкие. И в форме его есть нечто знакомое. Лишь миг продлилось мое удивление, а потом я понял — передо мной очертание руки с пятью пальцами. Очертание ладони! И мне вспомнилось жуткая рана на боку пса. Значит, ее я и вижу. Итак, ночью она светится… почему же? Идут минуты. Разум мой исполнен раздумий…

И вдруг я слышу шаги на тропинке. Жуть подступает. Шаги все ближе. Топ-шлеп, топ-шлеп, топ-шлеп. Вдоль хребта пробежали мурашки, волосы дыбом встают на затылке. Пес завозился в конуре и взвизгнул в испуге. Должно быть, он повернулся, теперь я не вижу на боку его светящейся пятерни.

В садах все утихло, и вновь я со страхом прислушиваюсь. Минута ползет… другая минута… и вновь зашлепало по тропинке, все ближе и ближе хрустит гравий. Походка преднамеренно выверена… похоже на это. Звуки остановились возле двери… стихли, и я вскочил на ноги и застыл как вкопанный. От двери доносится легкий шорох… медленно ползет вверх задвижка. В ушах моих стон, и что-то давит на голову.

Задвижка падает с лязгом в гнездо. Звук пугает меня, рвет напряженные нервы. А потом я долго стою в наступившем безмолвии… и вдруг так задрожали колени, что пришлось даже сесть.

Сколько времени миновало — не знаю, только ужас, похоже, стал отпускать меня. Но я все сижу, словно бы утратив способность к движению. Странное утомление овладело мной… напала дремота. Глаза мои открываются и смыкаются, я то засыпаю, то просыпаюсь, всякий раз вздрагивая. Позже — сквозь сон — я замечаю, что одна из свечей догорает. Просыпаюсь снова, и она угасла уже, а комната погрузилась в глубокий мрак, который нарушает один-единственный язычок пламени. Полутьма не смущает меня, страх исчез, одно осталось желанье… спать, спать.

И вдруг хоть шума не было, я просыпаюсь. Сразу, совсем. Я ощущаю близость какой-то тайны. Чье-то жуткое присутствие рядом. Сам воздух сотрясается от ужаса. Но я сижу, горбясь, и слушаю. Ни звука. Должно быть, умерла и природа. Угнетающее молчание нарушают лишь стоны ветра, что лижет дом и растворяется в отдалении.

Взгляд мой огибает полутемную комнату. Вот высокие часы в дальнем углу… высокая черная тень. Я гляжу на нее с испугом. Но ничего страшного нет, и я чувствую облегчение.

И я думаю, почему бы, наконец, не покинуть этот дом, обиталище тайн и ужаса. И вместо ответа перед взглядом моим предстает чудесное Море Сна… Море Сна, где нам позволили встретиться после всех лет разлуки и скорби; и я понимаю, что останусь здесь, что бы ни произошло.

А в боковом окне — мрачная ночь. Взгляд мой бродит по комнате… от одного призрачного предмета к другому. И вдруг я резко оборачиваюсь направо — к окну, и дыхание оставляет меня… я наклоняюсь вперед, а перед испуганным взором… там, за окном… у самых прутьев решетки… маячит огромное туманное свиное рыло, по которому пробегают огоньки зеленоватого пламени. Тварь с Арены. Из пасти струится ручеек фосфоресцирующей слюны. А глаза с непроницаемым выражением разглядывают комнату… и я сижу… словно окаменев.

Тварь шевельнулась. Медленно оборачивается она… в мою сторону. И вот харя эта обращена ко мне. И тварь видит меня. Два огромных бесчеловечно человеческих глаза глядят на меня и видят. Я леденею от страха… но сохраняю полную ясность сознания… вижу, как исчезают звезды за жуткой гигантской мордой.

Новое наваждение одолевает меня. Я встаю из кресла — без всякого на то намерения. Я поднимаюсь на ноги. Что-то влечет меня к двери, выходящей в сады. Я сопротивляюсь, но не в силах остановиться. Воле моей противостоит неодолимая сила, и сопротивляясь… не желая того… я иду. Взгляд мой беспомощно мечется по комнате и останавливается на окне. Огромное свиное рыло исчезло — вновь слышно это крадущееся топ-шлеп, топ-шлеп, топ-шлеп. Звук затихает у двери — той самой, куда так влечет меня.

А потом короткое напряженное молчание; а следом — звук. Звякнула поднявшаяся задвижка. Это наполняет меня отчаянием. Я не сделаю ни единого шага вперед. Но, отступая, я словно наталкиваюсь на недвижную стену. Ужас слышится в моем голосе… звук его пугает меня самого. И снова лязг запора. Я сотрясаюсь всем телом… пытаясь сопротивляться… отдалить, отступить, но все бесполезно.

И я уже возле двери… механически, не мне повинуясь, рука моя поднимается, чтобы отодвинуть верхний запор. Но пока я тянусь, дверь сотрясается и тошнотворный запах тлена проникает снаружи сквозь стены. Медленно, медленно движется рука моя, отодвигая засов, вопреки всему сопротивлению. И вот, коротко звякнув, он падает из гнезда, а меня сотрясает крупная дрожь. Есть еще два запора — один в самом низу двери; другой, массивный и прочный, посередине.

Минуту, должно быть, стою я, безвольно повесив руки. Все желание шевелить ими, двигать запоры исчезло. И вдруг под ногами раздается металлический шорох. Быстро гляжу я вниз — и с неописуемым ужасом вижу, как отодвигает нога моя нижний засов. Чувство жуткой беспомощности овладевает мною. Металлический стержень ползет и, лязгнув, освобождается из гнезда. Потеряв равновесие, я хватаюсь, чтобы не упасть, за средний засов. Минута минует… и кажется вечностью; потом другая. Господи Иисусе, помоги мне! Дьявольская сила заставляет меня отодвигать последний засов. Не хочу! Лучше умереть, чем открыть двери тому Ужасу, что ожидает за нею? Что может быть страшнее? Господи, помоги, — засов уже выдвинут наполовину! С губ моих срывается хриплый стон ужаса. Засов выдвинут на три четверти, и непокорные руки губят меня. Только кусочек железа отделяет мою душу от погибели. Дважды, корчась в муках страха, я слышу собственный голос и отчаянным последним усилием отрываю пальцы от замка. Глаза мои словно ослепли, тьма навалилась. Помогает природа. Я ощущаю, как подаются колени. Дверь дрожит от стука, а я падаю, падаю…

Должно быть, я пролежал у двери, по крайней мере, пару часов. Придя в себя, обнаруживаю, что угасли все свечи и комната погрузилась в глубокую тьму. Я не могу подняться на ноги.

Так холодно мне, судороги не дают подняться, но мозг мой ясен: мерзкое наваждение исчезло.

Осторожно перебираюсь я на колени, тянусь к среднему засову и задвигаю его; потом — тот, что снизу. Тут я сумел подняться на ноги и задвинуть уже самый верхний засов… а потом сразу упал на колени — и пополз, виляя, среди мебели к лестнице… так, чтобы меня не было видно из окна.

Оказавшись у выхода, я оглядываюсь и бросаю нервный взгляд через плечо — на окно. Там в ночи я словно бы замечаю… Нет, показалось. И вот я уже в двери… а потом и на лестнице.

Добравшись до спальни, я забираюсь в постель и во всей одежде заползаю под все одеяла. И понемногу, по капле, начинает возвращаться уверенность. О том, чтобы уснуть, нет и речи, но я рад теплу. Мысли мои возвращаются к недавним событиям; однако пусть я и не в силах уснуть, никакой последовательности событий восстановить не могу. Мозг мой загадочно пуст.

К утру я начинаю ворочаться. Сон так и не идет ко мне, и, оставив постель, я начинаю расхаживать по полу. Зимний рассвет вползает сквозь окна… освещает скудно обставленную неуютную комнату. Как странно… за все эти годы я так и не заметил, насколько зловещим кажется этот дом. Идет время.

Снизу из-под лестницы доносятся звуки. Подойдя к двери спальни, я вслушиваюсь. Это Мэри возится в огромной старой кухне, готовит завтрак. Мне безразлично. Я не голоден. Однако мысли мои обращаются к сестре. Как мало ее беспокоят странные события, что происходят в этом доме. За исключением случая с жителями Ямы, она так ничего и не заметила. Она стара, как и я сам. Но мы с ней почти не общаемся. Наверное, потому, что различны во всем; или же просто потому, что в старости нужна не компания, а покой. Я думаю и так и этак, прогоняя от себя мрачную память о событиях прошедшей ночи.

Спустя некоторое время я подхожу к окну, открываю его и выглядываю. Солнце поднялось над горизонтом, а прохладный воздух ароматен и свеж. Постепенно разум мой проясняется, и ощущение безопасности ненадолго возвращается ко мне. Повеселев, я спускаюсь вниз и выхожу в сад — поглядеть на собаку.

Возле конуры меня встречает тот же мерзкий запах тления, что и вчерашней ночью у двери. Стряхнув налетевший страх, я окликаю пса. Он не отвечает, и вновь позвав, я швыряю в конуру камешек. Пес шевелится, я вновь окликаю его, но издали. Тут выходит сестра и присоединяется ко мне, помогая выманить собаку из конуры.

Наконец бедный зверь поднимается и, странно переступая, боком выбирается наружу. Он стоит в свете дня, качаясь на нетвердых ногах и странно моргая. Я вижу, что гадкая рана стала больше, много больше, и теперь покрылась каким-то бледным заплесневелым налетом. Сестра хочет погладить его. Я останавливаю, советую не прикасаться к нему несколько дней; нельзя говорить ей правду… следует соблюдать осторожность.

Через минуту она уходит, потом возвращается с миской, полной всяких объедков. Поставив ее на землю возле собаки, я начинаю подпихивать веткой куски к носу пса. Мясо выглядит достаточно соблазнительным, но пес не замечает его и прячется назад в конуру. Его миска еще полна воды, и недолго переговорив, мы с сестрой возвращаемся к дому. Вижу недоумение на лице ее… сестра старается понять, что случилось с животным, но лишь безумец мог бы открыть ей правду, даже намекнуть на нее.

Так без событий минует день и приходит ночь. Я намерен повторить опыт предыдущей ночи. Мудрости в этом нет, но я решился. Однако я предпринял известные предосторожности: загнал по прочному гвоздю за каждый засов, и теперь дверь, выходящую в сад, уже не открыть. Так можно избежать хотя бы повторения вчерашних событий.

И от десяти вечера до двух тридцати — я гляжу в окно, но ничего не происходит; потом я валюсь в постель и немедленно засыпаю.

Глава XXVI

СВЕТЯЩАЯСЯ ИСКРА

Я вдруг просыпаюсь. Еще темно. Я поворачиваюсь с боку на бок, раз или два, но уснуть не могу. Ноет голова, мне то жарко, то холодно. Оставляя попытки уснуть, я протягиваю руку за спичками, наконец рука моя прикасается к коробку, но, открыв его, я обнаруживаю внутри светящуюся искорку. Протягиваю другую руку, трогаю. Вот искорка на руке. Со смутной тревогой я зажигаю огонь и торопливо гляжу — ничего, только тонкий порез.

— Показалось, — бормочу я, вздохнув почти с облегчением. Тут спичка обжигает мне палец, я мгновенно ее роняю. А пока тянусь за другой, вижу — ранка светится. Теперь я вижу это. Зажигаю свечу, приглядываюсь… вокруг царапины кожа слегка позеленела. Я озадачен и озабочен. А потом — меня осеняет. Я вспомнил: утром, после появления твари, пес лизнул мою руку. Вот эту, с ранкой, тогда я ее совсем не заметил. Жуткий страх одолевает меня, заползает в мозг… — ведь и рана пса ночью светилась. Ошеломленный, сижу я на краю постели, пытаюсь подумать, но не могу. Мозг мой словно ошалел от нового ужаса.

Время движется… что может воспрепятствовать ему? Я встаю, пытаюсь заставить себя поверить в собственную ошибку. Напрасно. В сердце моем не осталось сомнений.

Час за часом сижу я во тьме и молчании… и только беспомощно сотрясаюсь в ознобе.

День пришел и ушел, а следом явилась ночь.

Утром, спозаранок, я пристрелил пса и зарыл его за кустами. Сестра испугалась — но я в отчаянии. Лучше пусть будет так… ведь зловещий нарост покрыл весь левый бок собаки. Что касается меня самого… пятно на кисти заметно увеличилось. Несколько раз я ловил себя на том, что бормочу молитвы… коротенькие, памятные с детства. Боже, Всемогущий Боже, помоги мне! Наверно, я сойду с ума.

Шесть дней прошло, но я не брал в рот ни крохи. Сейчас ночь. Я сижу в кресле. О Боже! Приводилось ли кому-нибудь испытывать ужас, подобный познанному мной? Ужас терзает меня, нарост на руке — жжет. Он покрыл уже мою правую руку… бок, лезет по шее. Завтра он начнет пожирать мое лицо. Теперь я — заживо разлагающийся труп. Спасения нет. Но, глядя на стойку с ружьями, я думаю… странно, невероятно странно. Боже! Ты знаешь, кому же знать как не Тебе, что смерть лучше, в тысячу раз лучше, чем Это! Это самое! Иисусе, прости меня, но я не могу жить, не могу, не могу, не могу! Не смею! Теперь — нет мне помощи, и ничего уже более не осталось. Так я, по крайней мере, избавлюсь и от завершающей муки…