Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Родственники с самого начала считали себя вправе пользоваться плодами славы своего брата. А вот обязанными ему не считали себя никогда.

Он же чувствовал себя обязанным не только помочь родным материально, это само собой, но и обеспечить блистательную карьеру, устроить выгодный брак, более того – подарить целое королевство или герцогство.

Лишь один из братьев – Люсьен Бонапарт – из-за конфликта со всемогущим братом и собственного упрямства (которое, может быть, правильнее назвать верностью принципам) не получил королевского трона.

Членом клана можно считать и маршала Жана Батиста Бернадота, женатого на Дезире Клари, сестре жены Жозефа Бонапарта. Одно время Дезире считалась невестой Наполеона. Бернадот в 1810 году стал наследным принцем и регентом Швеции. В отличие от остальных королей и герцогов из клана Бонапартов, он не только не потерял после отречения Наполеона своего высокого положения, но и стал королём Швеции, основателем правящей и по сей день династии. Удалось это без особого труда: стоило только отречься от императора французов. Потом по его стопам пойдут и другие родственники.

Наполеон, разумеется, понимал, как несерьёзно выглядит безвестное корсиканское семейство, занявшее европейские троны. Он сам – другое дело. Он трон завоевал. Они – получили. Как подачку. Он не был слеп, понимал, что ни Жозеф, ни Луи на роль королей не годятся. Но он знал силу клана. Она казалась ему нерушимой. Он надеялся на то, что может рассчитывать на верность людей, которые без него остались бы тем, чем были на самом деле, – ничем. Он не раз сетовал на никчемность своих родственников, сожалел, что допустил их к государственному управлению. На Святой Елене предельно откровенно оценивал свои достижения и ошибки: «Как закрою глаза, все содеянные мной ошибки чередою ко мне являются: сущий кошмар!.. По отношению к своим родным я был просто тряпкой, после первого взрыва возмущения они могли своей настойчивостью добиться от меня всего, чего хотели. Каких чудовищных ошибок я тут наделал! Ежели бы каждый из моих братьев дал тем массам людей, которые я им доверил, какую-то общую для них всех идею, мы бы дошли до Северного и Южного полюса!.. Мне повезло не так, как Чингисхану, чьи четыре сына состязались в преданности отцу. Стоило мне кого-то из них возвести на королевский трон, как он сразу ощущал себя королём божьей милостью: так разлагающе действует это слово. Я обретал в нём не моего наместника, а нового врага, и, вместо того чтобы служить мне, он стремился к независимости… Все они… под моей защитой наслаждались королевской властью. Тяжесть этой ноши ощущал я один. Бедняги! После того как я пал, враги даже не оказали им чести свергнуть их с престола».

В самом деле, большинство его родственников не удостоились даже мести со стороны победителей. Без Наполеона они не представляли собой ровно ничего, достойного внимания. Но я расскажу о каждом из них достаточно подробно, во-первых, потому, что это даст возможность упомянуть о важнейших исторических событиях, в которых они так или иначе участвовали; во-вторых, чтобы стало понятно, сколько тяжёлых разочарований принесли Наполеону люди, которых он искренне любил; в-третьих, чтобы заставить задуматься: дают ли общие гены, общее воспитание, общая среда основание надеяться, что дети вырастут похожими друг на друга.

Наполеон раздает европейские троны братьям «Игры на свежем воздухе, или Пять братьев», раскрашенная гравюра

Наполеон умел прощать, но и наказывать умел. Самостоятельности не терпел и, невзирая на родственные чувства, поступал весьма решительно. Самый яркий тому пример – отрешение от власти в 1810 году короля Голландии Луи Бонапарта. Людовик, безвольный, казавшийся неспособным хоть в чём-то противоречить старшему брату, неожиданно посмел предпочесть интересы граждан своей страны интересам Франции. За что и был немедленно наказан. Наполеон считал свой поступок вполне справедливым: ведь это он посадил Людовика на голландский трон, и вовсе не для того, чтобы ещё один Бонапарт насладился властью, а для пользы Франции (что, несмотря на искреннюю привязанность к брату, гораздо важнее). Об этом забывали все его родственники. Они не были способны оценить Наполеона, увидеть его гениальность, его недостижимое превосходство. Он был для них всего лишь братом, обязанным делиться всем, что имеет. Им не было дела, что он получил то, на что они претендовали, только своим умом и отвагой. Его слава росла. Вместе с ней росли и их аппетиты, и их зависть.

С братьями, особенно с Жозефом и Люсьеном, становилось всё труднее. Алчные, жадные к деньгам, к почестям, к власти, они нетерпеливо настаивали на установлении наследственной монархии, считая себя единственными наследниками. Забывая о приличиях, они открыто обсуждали вопрос о смерти Наполеона и о том, что следует предпринять заранее. А он, обычно такой решительный, жёсткий, да что скрывать, даже жестокий, всё им прощал. Любил? Жалел мать? Или оставался в плену усвоенных с детства корсиканских представлений о клановых обязательствах? Он прощал им даже откровенную неприязнь к Жозефине. А эта неприязнь переросла в ненависть, когда Жозефина твёрдо выступила против монархии как таковой и против наследственной монархии в особенности. В организации интриг против жены брата охотно и умело участвовали и сёстры. Одна Полина пренебрегала этими постыдными семейными дрязгами: она искренне любила Наполеона и не хотела доставлять ему лишних неприятностей.

Вот с рассказа о Полине я и начну. Она родилась через одиннадцать лет после Наполеона. Когда тот уезжал учиться, была совсем малышкой. А вот когда впервые за долгие годы он приехал домой, ей уже исполнилось девять лет. Молодой офицер вызвал у Полины восхищение, она всюду, как весёлый маленький щенок, следовала за братом, преданно заглядывая в глаза. Это детское восхищение Наполеоном она пронесла через всю жизнь. А он и через годы в красивой взбалмошной женщине, чьи бурные романы доставляли ему немало хлопот, продолжал видеть всё ту же восторженную, ласковую девочку которая так безоглядно его любила.

О бесконечных романах Полины рассказывать не стану. Вообще история братьев и сестёр Наполеона интересна (во всяком случае, в рамках этой книги) только тем, какую роль они сыграли в его жизни, как в отношениях с каждым из них проявился его характер. Так вот, романы Полины его тревожили и огорчали, особенно когда она пребывала в том нежном возрасте, в котором её ровесницы ещё играли в куклы. И он решил найти ей достойного мужа. Кандидатов было несколько.

Остановился Наполеон на одном из своих ближайших сподвижников, генерале Викторе Леклерке. Ему двадцать четыре года, он умён, образован, уже успел отличиться в нескольких сражениях, к тому же далеко не беден. Это тоже имело значение. Наполеон хорошо помнил, как отказал первому претенденту на руку и сердце Полины, своему преданному другу Жюно. Он тогда сказал: «У тебя ничего, у неё ничего. Что вместе? Ничего». Теперь у неё, вернее, у него, её брата, есть всё. Но… всякое может случиться. Лучше, если её муж будет способен содержать семью.

Шестнадцатилетняя красавица без труда очаровала отважного генерала и на какое-то время стала образцовой женой. И – продолжала блистать в парижском свете. Но тут в её благополучную жизнь вмешался брат: послал зятя усмирять восстание в Сан-Доминго [13] – восстановить контроль Франции над взбунтовавшейся колонией. Полина покидать Париж категорически отказалась. Однако она недооценила брата. Он приказал силой доставить строптивую сестру на корабль. Полина, пока хватало сил, отбивалась от гренадеров, которые, выполняя приказ своего обожаемого командира, несли её на носилках к пристани. Только оказавшись на палубе рядом с Виктором, она смирилась со своей участью.

Правда, в Сан-Доминго оказалось не так уж плохо. Леклерк, которого Наполеон не зря считал талантливым генералом, без особого труда расправился с восставшими и сделался полновластным хозяином острова. Полина же, со свойственной ей энергией и изобретательностью, начала создавать на Гаити «собственный Париж». Только она привыкла к островной жизни, как случилась беда: во время эпидемии жёлтой лихорадки заразился и умер её муж.

Молодая вдова вернулась во Францию, но траур носила недолго: в Париже так много соблазнов… Наполеону пришлось подыскивать сестре следующего мужа. Им стал итальянский князь Камилло Боргезе. В придачу к жене он получил должность наместника Пьемонта. Замужество ненадолго остановило искательницу приключений.

Сплетни о любовниках сестры императора, с фантастической быстротой сменяющих друг друга, не умолкали. К искреннему огорчению брата. Она предпочитала жить в Париже или в Риме, где в её распоряжении было роскошное палаццо Боргезе, украшенное прекрасной коллекцией античной скульптуры. Полину, которую нельзя было упрекнуть в отсутствии вкуса, антики очаровали. И, разглядывая себя в зеркале (она и умрёт с зеркалом в руках), княгиня Боргезе решила, что ничуть не уступает моделям античных скульпторов.

Изваять себя в образе Венеры она поручила не кому-нибудь, а самому Антонио Канове (богатейшая коллекция его скульптур есть в Эрмитаже). Когда её спросили, как она могла позировать скульптору обнажённой, Полина, ничуть не смутившись, ответила: «А почему бы и нет? Было нехолодно. В студии топилась печь».

Вторая женитьба Наполеона, встреченная с восторгом другими членами семьи (как же, Бонапарты породнились с Габсбургами!), стала причиной ссоры между Полиной и братом: его новая жена ей активно не понравилась.

Полина Бонапарт Мари Гильельмин Бенуа. «Портрет Полины Бонапарт»

Но когда Наполеон лишился трона, именно Полина (единственная из родственников, не считая, конечно, Летиции) стала для него самым преданным другом и верной помощницей. Она (для начала) добилась разрешения навещать брата на острове Эльба. Жила там подолгу, забыв о своём пристрастии к столицам. Старалась хоть как-то скрасить унылый быт Наполеона. Освоившись в новой роли, Полина Бонапарт стала активно помогать брату устроить побег, даже пожертвовала для этого своими драгоценностями. Возвращение Наполеона во Францию стало торжеством и его сестры тоже. Толпы парижан восторженно приветствовали и её.

А потом было Ватерлоо… И второе отречение от престола. Полина пыталась добиться разрешения сопровождать императора на остров Святой Елены. Но, памятуя о её роли в предыдущем побеге, ей отказали.

Она вернулась в Рим и продолжала жить, как привыкла. У неё было счастливое свойство: возрождаться к новой жизни после любых бед и потерь…

Полина Боргезе, больше известная как Полина Бонапарт, умерла сорока пяти лет от роду от рака желудка, пережив своего венценосного брата на четыре года.

Её похоронили в закрытом гробу, рядом с которым поставили статую Венеры. Так она завещала: хотела остаться в памяти людей молодой и прекрасной…

Полина была самой любимой. Но самым близким из родных был для Наполеона старший брат Жозеф. Их разделял всего год, поэтому росли они вместе, впечатления детства были у них общие, и обоим казалось, что они так и останутся неразлучны. Расстаться пришлось, когда их повезли учиться во Францию.

О годах учёбы Наполеона я уже рассказывала. Жозеф в это время учился в Отенской семинарии. Отец умер у него на руках. Он вспоминал, как стоя на коленях перед постелью умирающего, ослепнув от слёз, выслушал последние слова отца: «Мне бы хотелось увидеть ещё раз моего любимого маленького Наполеона. Его ласки усладили бы мои последние мгновения жизни, но Бог не захотел этого!»

Выполняя последнюю волю отца, Жозеф вернулся на Корсику, чтобы поддержать семью, стал адвокатом. Участвовал в революционном движении. После изгнания семьи Бонапартов с Корсики вместе с матерью поселился в Марселе. Сблизился с якобинцами. После переворота 9 термидора под угрозой ареста бежал в Геную. Вот здесь впервые ярко проявилась разница и в темпераментах, и в жизненных позициях братьев. Если младший всегда шёл навстречу опасности, старший всегда убегал…

Жозеф первым обзавёлся семьёй. Женился исключительно удачно: Жюли Клари была дочерью богатого торговца, у Жозефа не было ничего. Это для человека бедного, да и для его семьи, конечно, немаловажно, но главное было в другом: молодые преданно любили друг друга. То, что расстроилась намечавшаяся женитьба Наполеона на сестре Жюли, Дезире, не повлияло на отношения между братьями. Пока у Жозефа не было причин завидовать Наполеону: пока братья, в общем-то, на равных. Разница в одном: Жозеф в личной жизни счастлив (тогда), Наполеон (он уже успел жениться) страдает – он узнал об измене Жозефины.

Сохранилось письмо Наполеона к Жозефу: «У меня много домашних огорчений, ибо пелена полностью спала. Один ты у меня остался на земле, и дружба твоя мне премного дорога. Чтобы возненавидеть человечество, мне осталось только потерять тебя, пережить твою измену». (Что это? Отчаяние? Надежда на верность брата? Или горькое предвидение?) Наполеон просит подыскать ему по возвращении какую-нибудь деревню, где он мог бы похоронить себя, так как род людской ему наскучил. «Я нуждаюсь в одиночестве и уединении, величие наводит на меня тоску, чувства иссохли, слава приелась, в двадцать девять лет я исчерпал всё». Как похоже это на мечты Александра Павловича о «простой» жизни. И как не похоже…

В деревню он, как известно, не уедет. Напротив, начнётся стремительное восхождение к власти. А вот Жозеф… Он поддержал брата во время переворота 18 брюмера, за что получил награду – был назначен государственным советником и трибуном, но так и не смог играть самостоятельной роли в политике. Он всего лишь исполнитель. И то – не из лучших. Зато постоянно подчёркивает, что он – старший, а значит, глава клана.

Когда Наполеон принял титул императора, он сделал Жозефа сенатором и принцем французского императорского дома. Характер Жозефа и его истинное отношение к брату весьма выразительно проявились в день коронации Наполеона. 2 декабря 1804 года в соборе Парижской Богоматери собралась вся семья. Все держались вместе. Только Жозеф благоразумно занял место среди государственных советников: он боялся покушения и очень хотел спасти потенциального преемника императора – себя любимого. Это была его светлая мечта: стать наследником, преемником, занять французский престол. В 1805 году он даже отказался от предложенного ему титула короля Италии, только бы не потерять эфемерного права стать после брата императором Франции.

В 1806 году Наполеон объявляет брата королём неаполитанским, а через два года – королём Испании. Неаполитанский трон Жозеф передаёт другу императора маршалу Мюрату, женатому на Каролине, младшей сестре братьев Бонапартов (об этой паре речь впереди).

Робкие попытки нового короля завоевать симпатии испанцев успеха не имели, да и не могли иметь: не тот испанцы народ, чтобы подчиниться завоевателям. Они горячо любят свою страну, не боятся ни умирать, ни убивать и превыше всего ставят честь. Король, не обладавший никакими государственными и военными способностями, играл в этой не принявшей его стране чисто представительскую роль: его власть держалась исключительно на французских штыках, а командовавшие армией маршалы не считались с королевскими приказами.

Но однажды ему всё-таки удалось проявить характер: он настоял на том, чтобы дать англичанам сражение при Виттории, несмотря на возражения маршала Жана Батиста Журдана, которого Наполеон приставил к брату в качестве советника, зная амбиции и «таланты» Жозефа. Но король Жозеф числился ещё и главнокомандующим испанской армией, так что Журдан вынужден был подчиниться. В битве при Виттории Веллингтону удалось нанести французам сокрушительное поражение. Войска под командованием Жозефа Бонапарта потеряли семь тысяч человек, сто сорок три орудия, да к тому же всю королевскую казну. Самому Жозефу едва удалось бежать из Испании (снова бежать!). Он написал Наполеону: «Нужно было бы сто тысяч постоянных эшафотов для поддержания государя, осужденного царствовать в Испании».

Поразительно, но Наполеон снова поручает Жозефу дело ответственнейшее (и, как покажет время, делает одну из своих самых больших ошибок) – во время отступления Великой армии от границы России к границе Франции назначает его своим наместником в Париже и главнокомандующим Национальной гвардией. При приближении союзных войск к Парижу наместник – да-да! – бежит из столицы. Но перед очередным своим трусливым бегством наносит брату коварный удар в спину.

А было так. Вечером 28 марта созвали совет под председательством Марии Луизы, чтобы решить, как действовать дальше. Решать нужно было срочно: русский царь был уже в Бонди [14] , а французские войска бились под Роменвилем, в Сен-Дени и у заставы Клиши [15] . Военный министр Кларк [16] высказался за срочный отъезд императрицы с сыном в Блуа [17] . На что Талейран заявил, что отъезд Марии Луизы равнозначен сдаче Парижа роялистам и коалиция, пользуясь случаем, совершит династический переворот. Правота Талейрана несомненна. Если бы императрица осталась в столице и встретила победителей, в том числе и собственного отца, это существенно затруднило, а может быть, и сделало бы вовсе невозможной реставрацию Бурбонов. Положение регентши вынудило бы союзников относиться к ней как к представительнице законной власти (тем более что Александр был готов признать её сына законным преемником отца). Покинув Париж, она становилась просто королевой в изгнании. Не менее важно и то, что отъезд императрицы (точнее, бегство) глубоко разочаровал бы парижан (что и случилось).

Её уговаривали взять на руки сына и выйти с ним к народу. Пройтись по улицам, по бульварам, побывать в предместьях – явить парижанам пример героической решимости. Уверяли: тогда весь Париж поднимется на врага…

Мария Луиза согласилась остаться в Париже. Но тут взял слово Жозеф (он панически боялся оказаться в руках казаков) и прочитал письмо Наполеона, полученное им ещё 8 февраля: «…Если в силу непредвиденных обстоятельств я окажусь на берегах Луары, – писал Наполеон, – сделайте всё, чтобы императрица и римский король не попали в руки неприятеля. Уверяю вас, если это произойдет, Австрия будет удовлетворена и, отправив императрицу с её очаровательным сыном в Вену, под предлогом её счастья, заставит французов принять все условия, продиктованные Англией и Россией… Если же я умру, то мой царственный сын и императрица-регентша во имя чести Франции не должны позволить захватить себя. Пусть они удалятся в самый отдаленный захолустный городок в сопровождении горстки моих солдат… В противном случае скажут, что императрица добровольно оставила трон сына и, позволив увезти себя в Вену, развязала союзникам руки. (Он совершенно точно предугадал ход событий.) Что касается меня, то я предпочел бы, чтобы мой сын был убит, чем воспитан в Вене как австрийский принц».

Письмо взволновало всех. Но оно написано так давно. Нужно ли с ним считаться?

Тогда Жозеф, потребовав тишины, прочитал другое письмо Наполеона, датированное 16 марта: «…Если неприятель приблизится к Парижу настолько, что сопротивление станет невозможным, отправьте регентшу с моим сыном по направлению к Луаре… Помните, я предпочитаю, чтобы он утонул в Сене, чем попал в руки врагов Франции…»

Теперь сомнений не было: нужно подчиняться.

Именно так, благодаря Жозефу Бонапарту (вследствие его трусости), была решена судьба и Парижа, и империи. Если бы Мария Луиза осталась в столице, союзникам, скорее всего, пришлось бы признать право её сына на французский престол.

Но императрица вместо того, чтобы поднимать парижан на защиту столицы, следила, как упаковывали вещи… Сокровища короны грузили в фургоны, которые вскоре последовали за дорожной каретой Марии Луизы.

Жозеф бежал из Парижа раньше, чем обоз императрицы выехал из ворот Тюильри…

Остаётся только недоумевать, как император, публично назвавший поведение старшего брата предательством, в очередной раз простил Жозефа. Он вообще, в отличие от Александра, великодушно прощал личные обиды. Об этом писали буквально все, кто его знал. Вот лишь немногие тому подтверждения. Герцогиня Лора д’Абрантес: «Всё, что известно мне о нём, показывает глубину способной прощать обиды души». Герцог Бассано (этот титул государственный секретарь Юг Маре получил от Наполеона в 1809 году): «Его доброе от природы сердце постоянно побуждало его к милосердию».

Дивизионный генерал Жан Рапп по прозвищу Неукротимый: «Как ни старался он казаться строгим, природная доброта его всегда одерживала верх. Никто более него не был способен к снисхождению, чувствителен к голосу милосердия». Так что снисходительности Наполеона к брату, да и ко всем остальным родственникам удивляться не стоит.

После отречения Наполеона Жозеф уехал в Швейцарию. Во время Ста дней вернулся в Париж, даже успел получить от брата титул пэра Франции. Участвовал в битве при Ватерлоо. С тем же успехом, что и при Виттории. После второго отречения отправился вместе с Наполеоном в Рошфор. Прощаясь с доктором О’Мира, которого вынудили уехать с острова Святой Елены и оставить своего пациента, Наполеон попросит: «Когда приедете в Европу, сходите к брату моему, Иосифу, или пошлите к нему; он отдаст вам пакет с письмами, которые я получал от разных знаменитых лиц. Я отдал ему их в Рошфоре. Напечатайте их; они покроют стыдом многих и покажут, как все мне поклонялись, когда я был в силе. Теперь, когда я состарился, меня стесняют, разлучают с женой, с сыном. Прошу вас исполнить мое поручение».

Наполеон надеялся напрасно. Напечатанными писем, которые доверил старшему брату, он так и не увидел…

А Жозеф с паспортом на имя месье Бушара бежал (!) в Америку. Был он человеком предусмотрительным, так что заблаговременно перевёл за океан достаточно денег, чтобы устроиться на новом месте с привычным комфортом. В 1830 году Жозеф Бонапарт неожиданно предпринял благородную попытку защитить наследственные права сына Наполеона, герцога Рейхштадтского. Успеха, разумеется, не добился.

Умер он во Флоренции в 1844 году, пережив младшего брата на двадцать три года.

Третьим из братьев был Люсьен. Он родился через шесть лет после Наполеона, и тем самым покровительство старшего брата было ему обеспечено уже одной разницей в возрасте. Мальчик достаточно успешно учился в военной школе в Бриенне, потом его решили готовить к духовной карьере. Но Люсьена больше всего на свете интересовала политика.

Когда началась революция 1789 года, он оказался в своей стихии.

Вернувшись на Корсику, благодаря пылкому темпераменту, смелости и красноречию Люсьен становится заметной фигурой в политических клубах. И это несмотря на юный возраст: ему идёт пятнадцатый год. Я уже писала, что именно выступления Люсьена вызвали ненависть земляков к Бонапартам и они вынуждены были бежать из родных мест.

После падения якобинской диктатуры Люсьена посадили в тюрьму как активного якобинца. Ему грозила гильотина. Шесть недель он ждал казни. И тут вмешался Наполеон: с помощью Поля Барраса ему удалось освободить младшего брата. Наполеон заботился о Люсьене всю жизнь.

Имя старшего брата, уже ставшее славным, позволило Люсьену победить на выборах в Совет пятисот. Говорить он умел, так что завоевал некоторую популярность, даже занял пост председателя Совета. Вместе с братом Жозефом и Шарлем Морисом Талейраном (о нём мне придётся упоминать неоднократно) Люсьен организовал заговор с целью свергнуть Директорию и привести к власти Наполеона.

Мало того, что Люсьен готовил переворот, он, будучи председателем Совета пятисот, помог разогнать этот Совет. Вообще-то Наполеон не имел намерения разгонять народных представителей. Он надеялся их убедить. Но некоторые члены Совета были возмущены вторжением на заседание людей в военной форме (Бонапарт явился на заседание в сопровождении четырёх гренадер). Они попытались кулаками вытолкать генерала из зала. Наполеона, совершенно не готового к такому приёму, растерявшегося, в разорванном мундире, гренадеры на руках вынесли из зала.

Придя в себя после этой унизительной сцены, он решил разогнать Совет пятисот. В этом ему и помог Люсьен. Он обратился к войскам. С искренней болью (уж оратором-то Люсьен был блестящим) сказал, что жизнь их командира в опасности, и попросил «освободить большинство собрания» от «кучки бешеных». Поскольку к солдатам обращался председатель Совета, у них не возникло никаких сомнений в законности действий, к которым их призывали. Загремели барабаны, и гренадеры под предводительством Мюрата быстрым шагом вошли во дворец. Лишь на мгновение громовой голос Мюрата заглушил барабаны: «Вышвырните-ка мне всю эту публику вон!»

Потом спорили, три или пять минут понадобилось, чтобы разогнать депутатов. Они бежали не только через двери, многие распахивали или разбивали окна и выпрыгивали во двор. Такая поспешность была напрасной: ни убивать их, ни арестовывать велено не было.

На следующий день Люсьен Бонапарт, бывший председатель бывшего Совета пятисот объявил о ликвидации Директории и учреждении Консульства. 18 брюмера это 9 ноября по Григорианскому календарю. А уже в декабре 1799 года Франция получила новую конституцию, вошедшую в историю как конституция VIII года республики. Люсьен стал министром внутренних дел. 24 декабря того же, 1799 года, Наполеон станет Первым консулом, а в 1802 году – пожизненным консулом. Но для этого помощь Люсьена ему уже не понадобится.

Став министром, Люсьен начал пропагандистскую кампанию по восстановлению во Франции монархии, но с новой династией – династией Бонапартов. Занимался этим вовсе не из бескорыстной любви к брату – рассчитывал взять управление государством в свои руки, оставив Наполеону только командование армией. Но он плохо знал брата: тот не собирался делиться властью ни с кем, к тому же имел основания сомневаться в деловых качествах Люсьена, который не справлялся с повседневной работой своего министерства и, кроме того, был замечен в сомнительном использовании государственных средств.

Поведение брата бросало тень на Наполеона, и он освободил Люсьена от должности министра и отправил посланником в Мадрид. Тот сумел завоевать расположение испанского короля Карла VI и заключить военный союз Франции и Испании. Это был серьёзный дипломатический успех. Но он почти любое дело начинал успешно, даже с блеском, а потом, охладев, допускал ошибку за ошибкой. Так было и на этот раз.

Он вынужден был вернуться в Париж, где Наполеон тут же назначил его сенатором. Однако Люсьен счёл этот высокий пост недостаточной платой за свои заслуги (я уже писала, что всё, что он предпринимал для поддержки брата, было отнюдь не бескорыстно) и начал фрондировать против Первого консула. Наполеон делал вид, что не замечает выходок брата, – прощал. А вот вторую женитьбу – не простил. Он пытался женить овдовевшего Люсьена на своей падчерице Ортанс (Гортензии) де Богарне. С этим браком у Наполеона и Жозефины были связаны далеко идущие планы, но Люсьен, решительно отказавшись от лестного предложения, эти планы сорвал. Наполеону пришлось устроить брак Гортензии с другим братом, Луи, устроить вопреки взаимной неприязни жениха и невесты. Но об этом – чуть дальше. А Люсьену он предлагает жениться на испанской инфанте Марии Луизе. Этот брак мог быть чрезвычайно полезен для Франции. Но снова получает отказ. Люсьен, не считаясь ни с интересами Франции, ни с волей семьи, женится на женщине, которую любит, – молодой вдове Александрине Жубертон. Наполеон не признал этот брак, но Люсьена поддержала мать: она считала, что только любовь может быть основой счастливой семьи.

И всё же конфликт со всемогущим братом заставил Люсьена и его молодую жену покинуть Францию и поселиться в Риме, где, взяв его под покровительство, папа Пий VII провозгласил младшего Бонапарта князем Канино. Князь охотно приглашал к себе многочисленных путешественников только для того, чтобы, беседуя с ними, яростно клеймить Наполеона как узурпатора. Наполеон терпел, более того, не раз предлагал Люсьену корону одного из завоеванных государств и титул имперского принца, но только при условии расторжения брака. И всякий раз брат предпочитал короне любимую жену (кстати, она родила ему десять детей).

Вконец разгневанный император запретил Люсьену жить в Риме. Тот отправился в Соединённые Штаты, но по дороге был схвачен англичанами. В Англии, под бдительным надзором полиции, он прожил несколько лет. После падения империи смог вернуться в Рим, помирился с поверженным Наполеоном и всеми силами содействовал его возвращению с острова Эльбы. Во время Ста дней он сблизился с братом, а после Ватерлоо уговаривал того разогнать парламент и установить личную диктатуру.

О том, чем кончились эти уговоры, Люсьен Бонапарт вспоминал в книге «Правда о Ста днях» (о себе автор пишет в третьем лице): «21 июня 1815 года, договорившись со своим братом Люсьеном о том, что тот отправится в Палату представителей в качестве чрезвычайного Комиссара, Наполеон вышел вместе с ним из Елисейского дворца в сад, и какое-то время они шли вместе, поглощённые беседой. Брат настойчиво советовал Наполеону, не теряя времени, разогнать Палату. От толпы, собравшейся на авеню Мариньи, до них доносились крики: “Да здравствует император!” и “Оружия! Оружия!” Крики усилились, когда толпа народа увидела Наполеона. “Вы слышите эти возгласы? – сказал Люсьен. – Одно только слово, и ваши враги отступят. И так по всей Франции. Неужели вы их покинете?” Император остановился, отвечая на приветствия толпы, и затем, повернувшись к брату, спросил: “Кто я по-твоему? Человек, способный наставить заблудившуюся Палату на путь единения, который единственно может нас всех спасти, или же я сродни тем презренным партийным вождям, кои способны разжечь гражданскую войну? Нет! Никогда! Тогда, в брюмере, мы могли обнажить шпагу ради Франции. Ради её же блага сегодня мы должны отбросить её в сторону”».

После второго отречения Наполеона Люсьен пытался отстаивать право на трон маленького Римского короля. Но что он мог без своего великого брата?.. Ему пришлось бежать из Парижа в Италию, там он был арестован и провел шесть недель в заключении в Турине (снова роковые для него шесть недель). На этот раз его освобождению способствовал Меттерних, что странно, учитывая ненависть австрийского дипломата к Наполеону. Возможно, он хотел продемонстрировать (не Люсьену, конечно, а всей Европе) своё великодушие. Возможно и другое: спасти брата попросила сестра Каролина, которую связывали с Меттернихом самые нежные отношения. Но, как бы то ни было, Люсьен смог снова поселиться в Риме. Там он увлёкся планом освобождения Наполеона с острова Святой Елены и захвата Бонапартами власти в Мексике. Смерть Наполеона положила конец этим надеждам. Единственный брат императора, не получивший королевской короны, и вместе с тем единственный, пытавшийся что-то сделать для возвращения Наполеона на французский престол, умер в ссылке шестидесяти пяти лет от роду, пережив старшего брата на девятнадцать лет.

Четвёртая по старшинству в семействе Бонапартов – Элиза. Она была на восемь лет младше Наполеона. Воспитание получила (по ходатайству графа Рене де Марбефа) в королевском пансионе Сен-Сир. Ей было двадцать лет (возраст для невесты в те времена весьма зрелый), когда она вышла замуж за капитана Феличе Бачиокки, происходившего из старинного, но обедневшего корсиканского дворянского рода. Став императором, Наполеон пожаловал Элизе, как и другим членам своей семьи, титул императорского высочества, а её муж стал бригадным генералом и сенатором.

В своём парижском доме Элиза держала салон, где охотно бывали самые знаменитые деятели французской культуры. Их привлекал незаурядный ум и остроумие сестры императора. Талейран говорил, что у неё «была голова Кромвеля на плечах красивой женщины». Будто желая подтвердить правоту этой характеристики, Элиза увлечённо участвовала в семейных интригах, направленных в основном против Жозефины, и Наполеон решил удалить сестру из Парижа, сделав ей поистине царский подарок: княжество Лукка и Пьомбино в Италии.

О том, какое впечатление этот подарок произвёл в Европе, можно судить по первым словам романа «Война и мир»: «Ну, князь, Генуя и Лукка – поместья фамилии Бонапарте», – говорит Анна Павловна Шерер, фрейлина вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, чем вызывает ажиотаж среди гостей своего петербургского салона. Действительно, аннексия императором Наполеоном Генуи и Лукки вызвала возмущение европейских дворов и стала одним из поводов к русско-австро-французской войне 1805 года. Тем не менее для итальянских областей, подаренных Наполеоном сестре, появление новой повелительницы стало благотворным. Женщина властная, деятельная, к тому же наделённая отменным художественным вкусом, она много сделала для обустройства своих владений. Во время её правления невиданных успехов достигли торговля и сельское хозяйство. Видя успехи сестры, Наполеон передал ей города Масса и Каррара, и княгиня активно занялась разработкой каррарских мраморных рудников.

Из всех родственников, возведённых на европейские престолы, Элиза оказалась самой активной и способной. И Наполеон делает её губернатором Тосканы с титулом Великой герцогини Тосканской. Переехав во Флоренцию, Элиза продолжает покровительствовать искусствам. Одним из её фаворитов, а как предполагают мемуаристы, и любовником в это время становится великий Никколо Паганини.

Ещё до «Битвы народов» Элиза предвидела поражение Франции. Она хотела одного: во что бы то ни стало сохранить свои владения. Путь для этого был один: отречься от брата, благодаря которому эти владения получила. Забыв о чести, благодарности, да и о родственном долге, она пошла на сговор с неаполитанским королём Иоахимом Мюратом, точнее, с его женой, а своей родной сестрой Каролиной, и принялась интриговать против Наполеона. Но сохранить владения ей не удалось.

Остаток жизни Элиза Бачиокки под именем графини ди Компиньяно прожила в своём поместье Вилла Вицентина под Триестом. Там и скончалась. Она была единственной из семейства, кто умер раньше Наполеона.

Пятым ребёнком в семье Карло и Летиции Буонапарте был Луи. Карьеру он сделал исключительно с помощью старшего брата. Проявить себя на военном поприще не мог: после перенесенного в молодости венерического заболевания страдал тяжёлой формой артрита и с трудом владел руками и ногами. Тем не менее после провозглашения империи Наполеон сделал его коннетаблем Франции, а в 1806 году провозгласил брата королём Голландии, марионеточного государства, созданного на территории покорённых Нидерландов.

Луи отлично сознавал, что полностью зависит от старшего брата, но, оказавшись в Гааге, повелел называть себя на голландский манер Лодевейком, стал брать уроки голландского языка и вообще принял близко к сердцу беды и нужды голландского народа. Ему, в отличие от занимавшего испанский трон Жозефа, быстро удалось завоевать симпатии своих подданных. Он отменил смертные приговоры, вывел из страны часть французских оккупационных войск и, главное, не настаивал на соблюдении континентальной блокады Англии, видя, что она грозит Голландии упадком и нищетой, более того, делал вид, что не замечает всё более процветавшей контрабанды. Вот этой неожиданной самостоятельности Наполеон брату простить не мог: континентальная блокада была едва ли не главной целью и одновременно средством его политики. Реагирует он решительно: начинает присоединять к Франции одну голландскую провинцию за другой. Скоро у Луи остался один Амстердам. Он вынужден отречься от престола и уехать из страны. Голландия целиком входит в состав Франции.

О самом интересном событии в жизни Луи Бонапарта подробно рассказано в главе «Гортензия. Падчерица. Друг». Последние годы жизни Луи провёл во Флоренции. Там и умер, пережив всех братьев и сестёр, кроме младшего, Жерома.

А младшей из сестёр Наполеона была Каролина. Рядом с Элизой, а особенно с Полиной, она казалась дурнушкой, над ней в детстве подшучивали, называли Золушкой. Но к семнадцати годам она похорошела, а природный ум и сильный характер сделали её одной из самых влиятельных женщин Европы. Разумеется, помогло этому имя всемогущего брата. Ей было семнадцать, когда она самозабвенно влюбилась в генерала Иоахима Мюрата. Он ответил взаимностью. А как ещё могло быть? Ведь она – родная сестра великого полководца, которого Мюрат боготворил! Через год они поженились. Поначалу Мюрат жаждал только сражений, только побед под водительством Наполеона.

Каролина оставалась в Париже. Здесь-то и начался её бурный роман с князем Клементом Венцелем Лотаром Меттернихом, тогдашним послом Австрии во Франции. Роман этот имел роковые последствия и для её мужа, и для брата, и для Франции. Но это ещё впереди.

А пока любящий брат делает супругов Мюрат монархами Неаполитанского королевства. За устройство дел своего нового владения Каролина взялась с не меньшим рвением, чем её старшая сестра Элиза. Правда, с меньшим успехом. Она была так занята амурными похождениями, что на государственные дела просто не оставалось времени.

Не без влияния амбициозной супруги Мюрат возжелал из вассала своего зятя превратиться в самостоятельного государя. Он обучает и вооружает армию в сорок тысяч штыков, считая её вполне достаточной как для утверждения, так и для надёжной защиты своего суверенитета. Уверовав в силу своей армии, Мюрат начинает без привычного пиетета относиться к Наполеону. В 1810 году он просит императора отозвать французский вспомогательный корпус, размещённый в Неаполитанском королевстве, на что получает решительный отказ. Мюрат оскорблён, но сделать ничего не может…

Не меньше огорчена и Каролина. Но – по другой причине. Она надеялась, что её старший сын станет наследником Наполеона, а тут – его вторая женитьба и рождение законного наследника. Надо полагать, она не раз пожалела об интригах, которые затевала, чтобы развести Наполеона с Жозефиной.

Когда Великая армия, а с нею и её воинственный муж, отправляется покорять Россию, Каролина в очередной раз становится единовластной хозяйкой своего королевства. Это совсем непросто: итальянцы пытаются (пока – только пытаются) восстановить свою независимость. Восстания приходилось подавлять силой.

А в это время Мюрат сражался в России. Он был в своей стихии. Случалось, русские не скрывали своего восхищения отвагой этого странного француза (Мюрат одевался крайне экстравагантно, а его длинным локонам до плеч могла бы позавидовать любая красавица). Мюрату даже казалось, что русские относятся к нему так хорошо, что не поднимут против него оружия. Но, как известно, кто с мечом к нам придёт…

Французам пришлось бежать из России. Впервые! Наполеон покинул войска 6 декабря 1812 года. Он торопился во Францию, чтобы набрать новую армию. Главное командование передал Мюрату. Не потому, что ценил того как полководца. Император всегда считал, что главное для победы – дух армии, вот и надеялся, что никто лучше Мюрата не сумеет увлечь солдат своей энергией и решимостью. Королю Неаполя была поставлена задача укрепиться в Вильно, остановить продвижение русских войск и дождаться возвращения Наполеона со свежими силами. Мюрату это оказалось не по силам. Остатки французской армии отступали без всякого управления, каждый спасался как мог. Через месяц и десять дней маршал самовольно сдал командование армией Евгению Богарне, а сам отправился спасать своё королевство, из которого получал тревожные вести. Официально было объявлено о смене командования в связи с болезнью Мюрата. Наполеон расценил его поступок как дезертирство, но (как всегда, скоро и, как всегда, напрасно) простил любимца.

Когда Мюрат вернулся в Неаполь, очаровательная супруга и любящая сестра императора, всем своему брату обязанная, без труда уговорила мужа предать своего благодетеля. Она заранее договорилась с Меттернихом, непримиримым врагом Наполеона.

И Мюрат отправился к австрийцам. На вопрос, что он должен сделать, чтобы сохранить неаполитанскую корону, ему ответили прямо: только одно – направить ваш корпус на помощь союзникам; в благодарности императора Австрии можете не сомневаться. И Мюрат согласился…

Уже через два дня он повел свои войска против принца Евгения Богарне, лишив Наполеона тридцати тысяч солдат как раз тогда, когда союзники приближались к Парижу. Солдат, на которых так надеялся император, которые в тот роковой момент могли спасти Францию.

Узнав об измене неаполитанского короля, Наполеон воскликнул: «Как, Мюрат?! Это невероятно! Истинная виновница заговора, несомненно, Каролина!..он полностью находится в её власти!»

Надо полагать, Мюрат раскаивался в предательстве, да и не был уверен, что победа союзников – окончательна. Он слишком долго сражался рядом с Наполеоном, слишком долго верил, что тот непобедим. И он вступил в тайные переговоры с императором, обещая ему поддержку, но требуя за это всю Италию к югу от реки По. Вот отрывок из ответного письма Наполеона от 18 февраля 1814 года (до отречения оставалось пятнадцать дней): «Воспользуйся, раз уж так случилось, преимуществом измены, которую я объясняю исключительно страхом, для того, чтобы оказать мне услуги ценной информацией. Я рассчитываю на тебя… Ты принёс мне столько вреда, сколько только мог, начиная с твоего возвращения из Вильно; но мы больше не будем касаться этого. Титул короля сорвал тебе голову. Если ты желаешь сохранить его, поставь себя правильно и держи своё слово».

Через два месяца, уже после отречения Наполеона, Мюрат вернулся в Неаполь, а ещё через месяц решил освободить Италию и стать её королём. Это означало, что соглашение с Австрией, на которое толкнула его жена, разорвано. Против Мюрата выступили австрийские войска под командованием графа Нейпперга, любовника жены Наполеона Марии Луизы (как он тесен, этот мир европейских владык!). Мюрату удалось выиграть несколько сражений, но в итоге австрийцы победили.

Через некоторое время муж Каролины сделал ещё попытку если и не завоевать корону всей Италии, то хотя бы вернуть Неаполитанское королевство. Попытка закончилась арестом и расстрелом (о нём в главе «Наполеон. Сто дней»). Наполеон точно характеризовал маршала Мюрата: «Он был моей правой рукой, но, предоставленный самому себе, терял всю энергию. В виду неприятеля Мюрат превосходил храбростью всех на свете, в поле он был настоящим рыцарем, в кабинете – хвастуном без ума и решительности». Но, зная характер своего сподвижника, зачем же сделал его королём? Ведь именно это положение, явно превосходящее возможности Мюрата, его, в конце концов, и погубило. И, что ещё важнее, способствовало поражению самого Наполеона… Но ссыльному императору оставалось только раскаиваться в своих ошибках. Исправить хотя бы одну из них было уже невозможно.

После казни мужа Каролине пришлось покинуть Неаполь. С помощью князя Меттерниха она нашла убежище в Австрии, на вилле Камбо Марцо недалеко от Триеста, где и скончалась. Наполеона она пережила на восемнадцать лет.

Младшего из семейства Бонапартов, Жерома, меньше коснулись невзгоды, которые пришлось пережить семье после смерти отца и особенно после бегства с Корсики: он был слишком мал, старшие его оберегали, отдавали ему лучшие куски. Ему было всего девять лет, когда Наполеон прославился взятием Тулона, и с бедами семьи, во всяком случае материальными, было покончено. Образование Жером получил в военном колледже. Наполеон решил, что в семье не хватает моряка, поэтому направил младшего брата в военно-морской флот.

Семнадцатилетний моряк сопровождал зятя, генерала Леклерка, и сестру Полину в Сан-Доминго. Оттуда Леклерк послал его во Францию с донесением Наполеону об успешном подавлении бунта. Но до Парижа Жером не добрался: корабль, на котором он плыл, преследовали английские крейсеры – пришлось укрываться в Соединённых Штатах. Там Жером несколько задержался (всего на каких-нибудь пару лет). Дело в том, что он влюбился в очаровательную дочку балтиморского коммерсанта Элизабет Паттерсон и, не спрашивая разрешения у старшего брата, женился на ней. Через два года у супругов родился сын. Узнав о происшедшем, Наполеон брак не признал и потребовал, чтобы молодой отец немедленно вернулся во Францию. Продолжать поступать вопреки воле брата (к тому времени уже императора) у Жерома решимости не хватило. Послушание Наполеон ценил. Он возвел младшего брата в достоинство принца империи и поручил ему командовать небольшой эскадрой на Средиземном море. Во время кампании 1806 года против пруссаков император доверил Жерому командование армейским корпусом. Тот с поручением справился вполне достойно.

После Тильзитского мира император образовал на западе Германии Вестфальское королевство, полностью зависимое от Франции. На его трон и посадил Жерома. У короля должна быть достойная жена (та, что осталась в Америке, – не в счёт). И Наполеон устроил его брак с принцессой Екатериной Фредерикой, дочерью короля Фридриха Вюртембергского.

Между прочим, Фридрих был братом матушки императора Александра, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, той самой, что именовала Наполеона корсиканским чудовищем, породниться с которым уважающим себя людям категорически невозможно. А вот пришлось… Пусть и не напрямую.

Король Жером, окружив себя настоящим гаремом, пустился в безудержный разгул. Любые средства, время от времени появлявшиеся в казне, немедленно уходили на королевские развлечения. Подданные прозвали его «весёлым королём» и, как ни странно, относились к его шалостям терпимо. Дело в том, что в перерывах между любовными играми король успел отменить крепостное право и даровать стране конституцию, составленную по французскому образцу. По ней всё мужское население было наделено равными правами. Кодекс Наполеона стал действовать на территории королевства, тем самым было покончено с властью гильдий и дано право на свободное предпринимательство. Новые законы оказались несравненно более справедливыми и целесообразными, чем действовавшие раньше; новые, улучшенные формы управления если и не вполне, то в значительной степени примирили жителей страны с правителем, навязанным оккупантами.

Жером успел не только создать необходимые государственные учреждения, но и мобилизовать и обучить тридцатитысячное войско, что для королевства с двумя миллионами жителей не так уж мало.

Большая часть вестфальской армии (двадцать четыре тысячи человек) участвовала в походе Наполеона на Россию и разделила судьбу Великой армии. Большинство вестфальских солдат погибло в 1812 году в русских снегах. Наполеон поручил Жерому возглавить войска, развернутые против Второй русской армии генерала Петра Ивановича Багратиона. Соотношение полководческих дарований было явно не в пользу короля Вестфалии. Наполеоновские маршалы и генералы обвиняли Жерома как минимум в нерасторопности. Он, оскорблённый, оставил армию и уехал к себе в Кассель.

В 1813 году Жерому удалось набрать новое войско (двенадцать тысяч солдат), которое участвовало в походе Наполеона в Саксонию. Но в это время уже началось массовое дезертирство вестфальцев под знамена союзников.

Поражение Наполеона в Лейпцигской битве окончательно решило судьбу Жерома: Вестфальское королевство было ликвидировано. Правда, покидая Кассель, король сумел захватить с собой всю государственную казну, которая обеспечила ему безбедное существование (это при его-то расточительности!) почти до конца дней.

Во время Ста дней Жером немедля отдал себя в полное распоряжение брата. Наполеон ввёл его в палату пэров и назначил командиром одной из дивизией, которой предстояло сражаться против превосходящих сил союзников. Надо отдать должное бывшему королю: при Линьи и Ватерлоо он сражался с безупречной отвагой… Брату своему он доставил немало хлопот, но, в отличие от других родственников, ни разу не запятнал себя предательством.

Враги Наполеона знали, что Жером безобиден, и не преследовали его. Он жил в Австрии, в Италии, в Бельгии. Жил праздно, тратя остатки вестфальской казны на развлечения и женщин. В бонапартистском движении участия практически не принимал. После избрания своего племянника Луи Наполеона (сына Луи Бонапарта и Гортензии Богарне) президентом Франции Жером занял почётный пост директора Дома инвалидов, а в 1850 году получил звание маршала Франции. Когда бездетный Луи Наполеон стал императором Наполеоном III, шестидесятивосьмилетний Жером был объявлен наследным принцем. Он оставался в этом качестве до 1856 года (до семидесяти двух лет), когда у Наполеона III родился сын и наследник.

До падения Второй империи младший брат Наполеона I и дядюшка Наполеона III не дожил, умер в счастливом заблуждении, что мечта его великого брата основать династию Бонапартов осуществилась.

Часть III Время перемен

Наполеон

1796 год самым решительным образом изменил жизнь не только русского великого князя Александра Павловича, но и генерала Наполеоне Буонапарте. Во-первых (я уже об этом рассказывала), он женился. Во-вторых, получил в своё распоряжение армию (впервые!). Уверена, многие сочтут неправомерной такую расстановку событий по значимости. Ну в самом деле: женитьба – дело бытовое, заурядное, а назначение командующим армией – событие историческое. Внешне – именно так. Но не стоит забывать о личности Наполеона, о силе, о необузданности его чувств. Да и об обстоятельствах его назначения. Обстоятельства таковы: директор Баррас, активно способствовавший женитьбе Наполеона, обещал ему столь желанное назначение в качестве свадебного подарка. Не следует даже подозревать, что Наполеон женился исключительно ради того, чтобы получить армию. Нет. Он любил Жозефину, любил страстно и безоглядно, даже уговоры любимой матушки отказаться от «этой женщины» не заставили его хотя бы усомниться в своём решении.

Антуан Гро. «Бонапарт. Первый консул»

Орест Кипренский. «Портрет Александра I»

И всё же «подарок» Барраса был желанным. Пожалуй, не менее желанным, чем Жозефина. Этот подарок устраивал не только воинственного генерала. Его жена была вовсе не против того, чтобы, оставшись в Париже, продолжать вести привычный образ жизни, который в присутствии мужа едва ли был возможен. К тому же он обещал ей: «Я добьюсь всего своей шпагой!» А ей очень хотелось быть женой не просто одного из генералов, но того, кто сумеет добиться всего… Что до Барраса, то он хорошо помнил слова генерала Дюгомье, написанные после победы под Тулоном: «Наградите и повысьте этого молодого человека, потому что, если вы будете к нему неблагодарны, то он возвысится и сам собой». Он прекрасно понимал: «этот молодой человек» – опасный соперник, так что лучше всего отправить его, во-первых, подальше от столицы, во-вторых, в самое опасное место. А в Альпийской армии опасно. Очень опасно…

Кроме того, именно этот молодой человек предложил правительству план завоевания Италии. План грандиозный, захватывающий, но казавшийся абсолютно неосуществимым. Его послали на отзыв в Ниццу, командующему армией генералу Бартелеми Луи Жозефу Шереру (когда-то он был адъютантом генерала Александра Богарне, первого мужа Жозефины). Резолюция была уничтожающей: пусть безумец, который это сочинил, сам попробует свою авантюру и осуществить. Что ж, пусть попробует…

Пробовать он отправился через два дня после свадьбы, оставив молодой жене обручальное кольцо с гравировкой, сделанной по его повелению, – «Женщине моей судьбы!».

Армия, которую он увидел, способна была привести в отчаяние любого. Но не Наполеона. Да, солдаты, которыми ему предстоит командовать, оборваны, босы, голодны, озлоблены. Они уже никому не верят и ни на что не надеются. Встретили его не просто с недоверием – с презрением. Нашлись завистники, которые, узнав о его назначении, постарались распространить среди будущих подчинённых слухи, в которых если и была доля правды, то самая ничтожная. Тем не менее обидные прозвища добрались до военных лагерей раньше, чем успел прискакать новый командующий. Его встретил язвительный шёпот: «корсиканский интриган», «генерал алькова», «военный из прихожей». А когда увидели невысокого, худого, бледного, небрежно одетого генерала, насмешку уже не пытались скрывать. К тому же он плохо говорил по-французски…

Но он хотел воевать. Других солдат и офицеров у него не было. Значит… И он обращается к мрачной, готовой растерзать любого толпе: «Солдаты! Вы раздеты, вы плохо накормлены, вы требуете всего этого от правительства, но у него ничего нет. Ваше терпение и ваше мужество в этой каменной пустыне достойны восхищения, но оно не принесёт вам ни славы, ни хлеба. Я поведу вас в плодороднейшие равнины мира! Вас ждут цветущие долины и богатые страны. Вы найдёте там почёт, наслаждение и богатство. Неужели вам не хватит мужества и упорства?»

Но как поверить этому маленькому, тощему, плохо одетому человеку, почти мальчишке, когда их столько раз уже обманывали настоящие генералы?! А этот… разве бывают такие полководцы? Но, с другой стороны, с ними ещё никто так не разговаривал. Похоже, он видит в них равных – товарищей…

Правда, этих товарищей оказалось в несколько раз меньше, чем ему обещали. В Париже заверяли, что под его командованием будет сто шестьдесят тысяч человек. Выяснилось: семьдесят пять тысяч (!) солдат и офицеров – мёртвые души (кто-то умер, кто-то попал в плен, другие – в госпиталях или дезертировали), так что в наличии всего тридцать восемь тысяч, причём восемь из них – гарнизон Ниццы и прибрежных участков. Оставить этот район без защиты нельзя, так что в поход с новым командующим могут отправиться всего тридцать тысяч. К тому же продовольствием они обеспечены всего на две недели…

Ему не у кого искать поддержки, только у Лазара Карно, великого организатора республиканской армии, которого в народе называют организатором победы. Это единственный человек, который не только поддержал план Итальянской кампании Наполеона, но и помог в детальной разработке этого плана. Карно вообще был личностью замечательной, одним из самых благородных и талантливых руководителей революционной Франции. Он был членом Конвента, членом Комитета Общественного спасения. Именно Карно принадлежит и идея присоединения к республике Монако, Бельгии, земель, смежных с Лотарингией, и осуществление этой идеи. А ещё именно он ввёл всеобщую воинскую повинность и создал четырнадцать армий, которые оберегали границы Франции от захватчиков, и сам руководил военными действиями. Карно никогда не участвовал в терроре. Этим заслужил уважение и любовь сограждан. Но не коллег-политиков. В эпоху Директории его избрали одним из пяти директоров. Трое ревниво относились к его славе и во время переворота 18 фрюктидора (4 сентября 1797 года) обвинили Карно в роялизме и потребовали его ареста. Но не зря у безупречного политика было много искренних поклонников: его успели предупредить и помогли бежать в Швейцарию.

Как только Бонапарт стал Первым консулом, он вернул Карно на родину, назначил его генерал-инспектором французских войск, а вскоре и министром внутренних дел. Они понимали и высоко ценили друг друга. Но Карно был убеждённым республиканцем. Он не смог принять решения Наполеона ни о пожизненном консульстве, ни тем более о провозглашении империи. Пришлось удалиться от дел. Наполеон был огорчён, но препятствовать не стал. Тем более что понимал, как страдает Карно оттого, что не может уделять времени своим любимым наукам, геометрии и математическому анализу. Почти десять лет посвятил Карно математике. И преуспел. Его научные успехи затмит только сын, Сади, один из величайших физиков и математиков планеты. Отец успел порадоваться лишь первым успехам сына. А сам оторвался от научных занятий только по просьбе Наполеона: тот попросил его написать об обороне крепостей. «Трактат о защите крепостей» был опубликован в 1810 году и почти сразу переведён на многие европейские языки.

В походе Наполеона в Россию Карно не участвовал: считал его не отвечающим интересам Франции, а значит – ошибкой. Но в 1814 году, когда враги готовились ступить на французскую землю, полководец (ему уже за шестьдесят) предлагает Наполеону свою помощь. Император назначает его губернатором Антверпена и поручает оборону города от войск коалиции. Эта оборона осталась в истории как блестящий военный подвиг генерала Карно. В Антверпене его не забыли. Памятник «организатору побед» украшает одну из центральных площадей города.

Карно до конца оставался верен Наполеону. После возвращения императора с острова Эльба снова был министром иностранных дел, а после трагического окончания Ста дней, избранный членом временного правительства, делал всё возможное, чтобы не допустить вступления союзных войск в Париж. Но, увы…

В первые же дни после реставрации Бурбонов Людовик XVIII изгоняет своего заклятого врага из Франции. Доживал выдающийся воин, политик и учёный в Магдебурге, окружённый заботой семьи и уважением немцев, от которых когда-то оборонял свою любимую Францию. Наполеона он пережил на два года…

А в 1796 году именно Лазар Карно был единственным человеком, которому генерал Бонапарт (уже не Буонапарте – по-итальянски, а именно Бонапарт – на французский лад: он ведь командует французской армией, Италия теперь – его противник) может пожаловаться на свою судьбу: «Вы не поверите, но у меня здесь нет ни одного по-настоящему одарённого офицера, нет даже такого, кто хотя бы раз участвовал в осаде города! Вы не можете себе представить, в каком я бешенстве: у меня здесь совсем нет артиллерии!»

Карно верит, представляет, но ничем, кроме сочувствия и слов поддержки, помочь не может: нет у него ни толковых офицеров, ни пушек. Зато есть уверенность в таланте молодого генерала. И сам генерал верит в свою звезду. Он недаром читал когда-то запоем о походах великих полководцев древности. Он сейчас у подножья неодолимых Альп, которые отделяют Францию от Италии. Но ведь когда-то Ганнибал перешёл Альпы! Ему с его голодной, оборванной армией подвиг когорт Ганнибала не повторить. Но есть другой путь, который считается недоступным: по узкому горному карнизу, нависающему над морем. Он проведёт своих солдат этим путём. Неожиданность, внезапность нападения станет залогом его победы. Противники не готовы отразить это нападение. Они его просто не ждут. Не ждут, потому что по законам войны оно невозможно. Откуда им знать, что для генерала Бонапарта общепризнанных законов не существует…

И он осуществляет план, который всем кажется авантюрой. Путь был труден. Но когда перед солдатами открылась прекрасная цветущая долина Пьемонта, они не могли поверить своим глазам. Зато поверили своему командиру. Сразу и навсегда. Всего четырнадцать дней понадобилось ему, чтобы выполнить обещание. Теперь они знали: он – единственный, кому можно и нужно верить. Так начинались любовь, поклонение, а потом – и обожествление Вождя…

Вскоре после победного сражения у деревушки Монтенотто Наполеон писал домой: «Грабежей стало меньше, первый голод армии, у которой ничего не было, вроде утолён. Этих бедолаг вполне можно понять: три года кряду проторчать у подножья Альп, и вдруг попасть в страну обетованную!

Голодный солдат легко поддаётся таким взрывам бешенства, что становится стыдно за всё человечество… Я намерен восстановить порядок или вынужден буду вообще отказаться от должности: не могу командовать грабителями… Завтра по моему приказу расстреляют несколько солдат и одного капрала, укравших сосуды в какой-то церкви. Через три дня железная дисциплина будет восстановлена. Пусть Италия, восхищающаяся мужеством наших войск, удивится их дисциплинированности. Случались ужасные вещи: я содрогаюсь при воспоминании об этих минутах! Слава Богу, противник, отступая, творил ещё более страшные безобразия».

Прошло всего четырнадцать дней после его первой речи, обращённой к солдатам. Но за эти дни он не только выполняет своё обещание, он издаёт сто двадцать три (!) приказа по армии. Прежде всего они касаются злоупотреблений: «Армия потребляет в пять раз больше, чем ей на самом деле нужно, потому что интенданты выписывают жульнические квитанции… Роскошь, распутство и растраты достигли чудовищных размеров. Существует лишь один путь: создавать комитеты из трёх лиц, полномочных в течение трёх-пяти дней расстреливать каждого проворовавшегося интенданта… Чрезвычайно важно, чтобы ни один из этих подлецов не ускользнул от кары. Хватит армии и стране быть жертвами алчности!» Эта фраза как будто сказана не больше двухсот лет назад в далёкой Италии, а здесь и сейчас…

Когда читаешь этот приказ, невольно возникают жутковатые ассоциации: «тройки», бессудные расстрелы. Правда, есть разница: у нас в годы террора «тройки» расстреливали в основном политических противников, или тех, кого подозревали в недостаточной преданности новой власти, или тех, кто стал жертвами подлых доносов своих «товарищей» (так было и во Франции в годы якобинской диктатуры, хотя и в более скромных размерах). По приказу Наполеона расстреливали (тоже беспощадно) только воров и мародёров. Его предписание расстреливать любого, кто в течение двадцати четырёх часов не вернёт самовольно взятое у населения, выполнялось неукоснительно. Очень скоро с мародёрством было покончено. Правда, жителям занятых французами селений и городов приходилось «добровольно» сдавать продовольствие на прокорм армии. Но иначе, наверное, во время войны и не бывает.

Он вёл свои войска от сражения к сражению – от победы к победе, он сутками не слезал с коня. Но всегда находил время написать любимой: «Счастлив я бываю только рядом с тобой, всё время вспоминаю твои поцелуи, твои слёзы, твою очаровательную ревность… Скорее приезжай, чтобы мы могли сказать, умирая: “У нас было так много счастливых дней!”» Он пишет ей едва ли не каждый день (это при том, что постоянно идут бои). А вот она, захваченная парижскими развлечениями, времени для ответа не находит.

На груди, рядом с сердцем, он всегда носил медальон с портретом жены. Поразительно: этот суровый, замкнутый человек, не стесняясь окружающих, очень часто доставал медальон и целовал портрет. И вот однажды… стекло на медальоне лопнуло. Бурьен вспоминал: «Он смертельно побледнел, произнёс тихо, с отчаянием: “Стекло лопнуло. Моя жена заболела или изменила мне. Вперёд!”» Как много это о нём говорит: вера в приметы, отчаяние и это непреклонное «Вперёд!»… Потом будет очередная победа и очередной крик отчаяния – призыв отозваться, приехать. Она, наконец, ответит. Обманет – прикинется больной… Он даже не заподозрит обмана и напишет отчаянное письмо Жозефу (прекрасно зная, что его родственники терпеть не могут Жозефину): «Я в отчаянии, моя жена больна, я не знаю, на каком я свете, страшные предчувствия терзают мне душу. Умоляю тебя, напиши мне! С детских лет мы с тобой связаны родством и симпатией, постарайся, сделай для неё то, что я от всей души сделал бы для тебя! Ты знаешь, как горячо я её люблю, знаешь, что я ещё никого никогда так не любил, что Жозефина – первая женщина, которую я боготворю. Её состояние лишает меня разума… Но если она поправится и может вынести дальнюю дорогу, пусть приедет: я должен прижать её к груди, я безумно люблю её и не могу жить без неё. Если она меня разлюбила, то мне незачем долее жить на этом свете… Видно, надо мной висит проклятье – одерживать лишь внешние победы!»

Возможно, кто-нибудь меня упрекнёт: стоит ли прерывать рассказ о событиях, изменивших судьбу Европы, цитатами из сентиментальных писем, свидетельств слабостей великого человека?! На первый взгляд то, что переживает Наполеон, действительно – слабость. Но мне-то кажется, что способность к таким чувствам на самом деле – сила. К тому же едва ли описание тактических и стратегических решений, даже перечень блистательных побед способны открыть душу человека, как открывают её эти письма. Да и один из мотивов (пусть не главный, пусть «один из») его стремления побеждать – желание вызвать восхищение любимой женщины. Он этого и не скрывает. Кроме всего прочего, я абсолютно солидарна с известным американским социологом Дж. Реттрейем Тейлором, утверждающим, что «история, не принимающая во внимание проблемы пола, является, по сути дела, выхолощенной и невразумительной».

Он страдал, ревновал, но это не мешало армии, ведомой влюблённым генералом, с невероятной быстротой продвигаться в глубь Италии. Командующий обращался к своим солдатам с пылкими речами: «Солдаты! Вы низверглись с вершин Апеннинских гор, словно водопад… Милан – ваш… Мы – друзья всех народов, в особенности потомков Брута, Сципиона и всех тех вершителей судеб, с которых мы берём пример. Восстановить Капитолий, воздвигнуть в нём статуи героев, пробудить народ Рима, скованный веками рабства, – вот что будет плодом ваших побед, потомки будут вами восхищаться! Вы заслужили бессмертную славу, дав новый облик красивейшей стране Европы…»

Слава Наполеона и его армии (пока она ещё не называлась Великой) родилась именно во время Итальянского похода. Первым (ну, может быть, одним из первых), кто понял, чем грозит Европе этот молодой полководец, был Александр Васильевич Суворов. «Далеко шагает, пора унять молодца!» – эти слова он сказал именно в разгар Итальянской кампании Бонапарта. Унять не успел… Скорее, помог «молодцу».

А пока Наполеон обращался к итальянцам: «Народы Италии! Французская армия пришла, чтобы разбить ваши цепи! Франция – друг всех народов. Верьте мне! Ваша собственность, ваши обычаи, ваша религия – всё будет в сохранности!» Нельзя сказать, что его солдаты вели себя на покорённых территориях как робкие вегетарианцы, хотя особенно и не зверствовали. Ничего похожего на поведение оккупантов XX века тогда и вообразить было невозможно. Он решительно запретил пытать даже вражеских лазутчиков: «Допрос с применением пыток приводит только к тому, что несчастные говорят то, что нам хочется услышать. Я запрещаю применять методы, не признающие человечность и разум». Большинство итальянцев (те, кого принято называть простым народом) встречало Наполеона с восторгом: наслышанные об идеях Великой Французской революции, они видели в нём посланца свободы. Но не менее важно было другое: он – свой. Его прекрасный итальянский язык, его знание местных обычаев не позволяли считать его оккупантом. Тем более что на захваченных территориях он образовал свободную Цизальпинскую республику.

Это случится уже после победоносного сражения при Лоди, одного из немногих, о которых позволю себе рассказать, отступив от решения не излагать подробно ход военных операций, а писать лишь о том, что имело существенное значение для становления характера, а значит – для судьбы Наполеона. Кроме того, военную историю Итальянского похода описали и проанализировали Клаузевиц, Жомини, да и сам Наполеон. Браться за это после них было бы не просто нескромно – самоуверенно и нелепо.

Опасаюсь, не все знают, кто такие Клаузевиц и Жомини. Но, чтобы понять, как много значат их оценки полководческого дара Наполеона, как они объективны, оценивая этот дар, не мешает хотя бы в самых общих чертах представлять, что это были за люди. Те, кто бывал в Галерее 1812 года, и не мимоходом, а внимательно рассматривал портреты героев Отечественной войны (они того стоят!), не могли не обратить внимания на улыбающееся лицо генерала, чем-то напоминающего молодого Вольтера. На мой взгляд – типично французское лицо. Он, действительно, был французом, этот человек с необыкновенной биографией, барон Антуан Анри Жомини, которого в России называли Генрихом Вениаминовичем. Это Наполеон за героизм, проявленный в кампании 1806–1808 годов, произвёл его в бригадные генералы и наградил баронским титулом. Ценил император французов и теоретические работы Жомини, и его военно-исторические исследования. Но был у Жомини могущественный враг, военный министр и бессменный начальник штаба французской армии, маршал Луи Александр Бертье, которому Наполеон безоговорочно доверял. Кстати, совершенно напрасно: после отречения императора Бертье предаст своего благодетеля, перейдёт на службу к Бурбонам, а когда Наполеон вернётся (имею в виду Сто дней), уедет в Баварию и покончит с собой (наверное, всё-таки замучила совесть). Но задолго до этого Бертье сделает всё, чтобы избавиться от Жомини. И тот перейдёт на русскую службу и окажется весьма полезен Александру на последнем этапе войны. А позднее станет любимцем Николая I, который доверит бывшему наполеоновскому генералу, ставшему российским генералом от инфантерии, преподавать военную стратегию наследнику престола, будущему царю-освободителю. Такая вот карьера. А уж то, что Генриху Вениаминовичу нашлось место в Галерее 1812 года, – полная неожиданность. Правда, в боях против русских он не участвовал, был военным комендантом сначала Вильно, потом Смоленска. Судя по воспоминаниям, вёл себя вполне гуманно.

Что же до Карла фон Клаузевица, то этот человек совершил переворот в теории и основах военных наук, его до сих пор почитают как одного из величайших военных теоретиков всех времён, труды его изучают во всех военных училищах. Клаузевиц служил в России, много сделал для победы над Наполеоном при Ватерлоо, за что Александр I наградил его орденом святого Георгия IV степени и золотым оружием «За храбрость».

Будучи противником Наполеона, Карл Клаузевиц никогда не изменял объективности, а потому не мог не ценить таланта французского полководца: «Предприятие отважного Бонапарта увенчалось полным успехом… Бесспорно, никакой боевой подвиг не вызвал такого изумления во всей Европе, как эта переправа через Адду…»

Что обеспечило Наполеону победу под Лоди, да и в большинстве сражений Итальянского похода? Нельзя забывать, что противник значительно превосходил французов силами. «Численную слабость возмещать быстротой движений», – требовал генерал Бонапарт. Именно предельная, невиданная быстрота и маневренность и приносили ему победы. Такого темпа наступательных операций противник не мог ожидать не потому, что был плохо подготовлен или не имел толковых командиров. Нет. Такого темпа, казалось, просто не существует в природе. На самом деле такой темп существовал. Это был темп суворовских атак. Но те, кому пришлось воевать против Наполеона, никогда не встречались с Суворовым…

Адъютант генерала Огюст Фредерик Луи Мармон писал отцу, что он, как и его командир, двадцать восемь часов не слезал с коня, затем три часа отдыхал и после этого снова пятнадцать часов оставался в седле. И добавил, что не променял бы этого бешеного темпа «на все удовольствия Парижа». В следующей битве, при Арколе, Мармон в числе тех, кто спасает жизнь генерала. Тот умеет быть благодарным. Со временем Мармон становится маршалом и герцогом Рагузским (Наполеон не жалеет титулов и званий для своих единомышленников). Из имени Рагузский легко вычленяется слово raguser (изменять). Это заметили многие (но не император). Титул оказался пророческим: 5 апреля 1814 года Мармон вместе с маршалом Эдуардом Адольфом Мортье (тоже получившим от Наполеона герцогский титул – этого сына торговца император сделал герцогом Тревизским) подписали договор о сдаче Парижа союзникам и отвели свои войска в Нормандию. Это и вынудило Наполеона подписать акт об отречении. А Мармон перешёл на сторону Бурбонов, был в благодарность за измену сделан пэром Франции и во время Ста дней бежал с Людовиком XVIII в Гент.

Наполеон не простил ему предательства: «Мармон будет объектом отвращения потомства. Пока Франция существует, имя Мармона будет всегда произноситься с содроганием. Он чувствует это, и в настоящий момент, вероятно, он самый несчастный человек из всех живущих. Он не сможет простить себя и закончит свою жизнь как Иуда». Эти слова написаны на острове Святой Елены… А пока Мармон рядом со своим генералом.

Молниеносность операций армии Бонапарта позволяла ему держать инициативу в своих руках и навязывать противнику свою тактику. Именно так было в знаменитом сражении при Лоди. Мост через реку Адду неприступен. В этом были уверены все, и нападавшие, и оборонявшиеся. Австрийцы на противоположном от французов берегу чувствовали себя в относительной безопасности. Но Наполеон преодолел этот страшный мост и разгромил арьергард австрийской армии. В этом сражении, проявив чудеса личной храбрости, он окончательно завоевал сердца солдат.

Это было первое настоящее сражение, выигранное им с использованием тех тактических и стратегических приёмов, которые потом он будет использовать в куда больших битвах, которые прославят его на весь мир. Но именно после Лоди он почувствовал, вернее, уже реально осознал безграничность своих сил и возможностей.

Возвращаясь на острове Святой Елены к тем незабываемым дням, он напишет в воспоминаниях: «Только вечером в Лоди я впервые понял, что я – человек, отмеченный Божьим промыслом, только в тот вечер я поверил, что действительно совершу те великие подвиги, кои до того занимали мои мысли лишь в виде честолюбивых мечтаний».

Через пять дней он вступает в Милан. В «Пармской обители» Стендаль (в миру – Мари Анри Бейль, участник наполеоновских походов, в том числе и похода в Россию) рассказывает, о чём через годы после описываемых событий с восторгом вспоминали миланцы: «Вместе с оборванными бедняками-французами в Ломбардию хлынула такая могучая волна счастья и радости, что только священники да кое-кто из дворян заметили тяжесть шестимиллионной контрибуции, за которой последовали и другие денежные взыскания. Ведь эти французские солдаты с утра до вечера смеялись и пели, все были моложе двадцати пяти лет, а их главнокомандующему недавно исполнилось двадцать семь, и он считался в армии самым старым человеком».

Ни сражения, ни победы не отвлекали его от мыслей о жене: «Счастье или несчастье человека, которого ты не любишь, пусть тебя не интересует… Это моя вина, раз природа не дала мне качеств, которые могли бы тебя очаровать…»

Зато у него были качества, очаровавшие миллионы не только его соотечественников, но и тех, кого он завоевал. Магия? Может быть… Но об этом мы ещё поговорим. А пока – о делах земных. Австрийцы, чтобы избежать полного уничтожения своей армии, запросили мира. Генерал Бонапарт подписал мир самостоятельно, не ставя в известность Париж. Любого другого за это… Впрочем, гильотины уже не было, так что любому другому грозило всего лишь отрешение от должности и тюремное заключение. Беспардонное поведение Наполеона Директория вынуждена была терпеть: он был единственным генералом, одержавшим столь блистательные победы. Знамёна разгромленных армий противника ложились к ногам восхищённой Франции, трофеи текли рекой.

Вот о трофеях рассказать просто необходимо: они говорят о личности Наполеона ничуть не меньше, чем любые его победы. Кроме тех трофеев, какие всегда достаются победителям, он собирал и отсылал в Париж (подчёркиваю, не в свой дворец, не своей любимой жене, а государству – для помещения в общедоступные музеи) картины, скульптуры, книги. В молодой республике существовал принцип: произведения искусства, принадлежавшие королям, придворным, церковным общинам, должны быть переданы народу, чтобы «укрепить и украсить правление свободы». Бонапарт следовал этому принципу неотступно. Однажды герцог Пармский Фердинанд взамен картины Корреджио «День», которую потребовал в качестве репарации Наполеон (он очень хорошо разбирался в искусстве, всегда выбирал лучшее), предложил генералу миллион. Директора в Париже были в восторге: им постоянно не хватало денег. Но Наполеон написал: «Миллион, который он предлагает, будет вскоре растрачен, а такой шедевр наверняка украсит Париж и даст повод для подражания другим гениям». Он был прав: толпы людей собирались (и собираются до сих пор) в музеях перед картинами, которые добыл для Франции Наполеон.

Конечно, итальянцам трудно было смириться с потерями национальных шедевров. Немецкий писатель Эрнст Арндт, проживший некоторое время в Милане, как раз когда там хозяйничал Наполеон, писал: «…от Граца до Болоньи люди говорят только об одном человеке. И друзья, и враги соглашаются в том, что он – великий человек, друг гуманности, защитник бедных и несчастных. Во всех рассказах он выставлен героем, ему прощают всё, кроме отправки во Францию произведений итальянского искусства». Конечно, такое трудно простить. Но не следует забывать: ни один завоеватель не относился к памятникам прошлого, как Наполеон. Он мог бы брать всё – грабить. Брал только то, что оговорено в договоре. А когда увидел, что «Тайная вечеря» Леонардо на стене монастырской трапезной в Санта Мария дела Грация находится в состоянии, явно требующем особенно бережного обхождения, то не позволил своим солдатам не то что становиться в этом помещении на постой, но даже заходить в него.

Его звали в Париж, прельщали невиданными почестями. Он отказывался. Писал директорам: «Имея слабую армию, мы должны делать всё: сдерживать германское войско, осаждать крепости, охранять тылы, угрожать Генуе, Венеции, Тоскане, Риму и Неаполю и везде должны иметь превосходство в силе. Но для этого требуется полное единство военного, политического и финансового руководства… Надеюсь, что эти мои слова вы не приписываете моему честолюбию. К сожалению, я и так чересчур засыпан почестями, а здоровье моё подорвано до такой степени, что мне, вероятно, придётся просить вас о преемнике… Всё, что у меня осталось, – это присутствие духа… Я продолжаю переговоры. Шлите подкрепления! Подкрепления! Если хотите сохранить за собой Италию».

По поводу здоровья он лукавил: оно у него было отменное. О преемнике не попросил (попробовали бы предложить!). Подкрепления ему не прислали. Италию за собой бездарные руководители республики не сохранили. Ему придётся снова её завоёвывать.

Генералиссимус Суворов

«Далеко шагает, пора унять молодца!» – услышав о победах генерала Бонапарта, сказал великий Суворов. Александр Васильевич революционеров не терпел. Горько сожалел в 1774 году, что Екатерина II слишком поздно отправила его подавлять восстание Пугачева. Без него успели. Ему осталось только доставить самозванца из Яицкого городка в Симбирск. Присмотрелся к бунтовщику, не нашёл в нём «ничего человеческого» и приказал сделать клетку, как для дикого зверя. В ней и доставил мятежника к месту суда.

Двадцать лет Россия обходилась без революций. За двадцать лет происходит смена поколений. Возможно, молодые не знали (или считали преувеличением рассказы старших), как расправляются в богоспасаемой стране с любителями бунтовать. Во всяком случае, в Польше нашлось достаточно отважных, вставших под знамёна восстания, поднятого Тадеушем Костюшко. Екатерина знала, кому доверить «навести порядок». Разумеется, Суворову. С задачей, поставленной государыней, справился он отменно. Считают, был не в меру жесток. Может быть. Но цель-то была какая! Покой империи. Так что оценивать меры, которыми пользовался полководец, следует, исходя не из общечеловеческих представлений о гуманности, а из обстоятельств времени и места. В то время императрица сочла действия Суворова для России полезными и присвоила ему чин фельдмаршала.

А уж когда случилась революция во Франции, только и молил Екатерину: «Матушка! Прикажи мне идти против французов». Екатерина ввязываться в войну не пожелала. И была права. Но «чаша сия» фельдмаршала Суворова не миновала. В 1799 году Павел I желанную возможность ему предоставил. К этому времени генерал Бонапарт отобрал у Австрии (союзницы России) всю Северную Италию. Вена вынуждена была обратиться к Петербургу с просьбой, во-первых, прислать на помощь русских солдат, во-вторых, поставить во главе союзных войск непобедимого Суворова.

Полководец в это время пребывал в опале. Пришлось императору Павлу смирить гордыню: «Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский император требует Вас в начальники своей армии и вручает Вам судьбу Австрии и Италию. Моё дело на то согласиться, Ваше – спасти их». В ссылке Суворов стосковался без дела и обрадованный, что не придётся служить под начальством Павла, дал согласие. Правда, с условием, чтобы никто не вмешивался в его действия. Скажу сразу: на это условие австрийцы безоговорочно согласились, но нарушать его начали с первого дня.

Суворов за четыре месяца освободил от французов (вернул Австрии) всю Северную Италию. А ведь австрийские войска, ведомые прославленными фельдмаршалами, не сумели за год боевых действий вернуть себе ни километра отнятой у них Наполеоном земли! Но Суворова-то приглашали, чтобы он уничтожил и революционную французскую армию, и её набирающего силу вождя. Он и сам хотел приструнить «зарвавшегося мальчишку». Но «мальчишка» в это время отправился покорять Египет. Узнав об этом, Суворов сетовал: «Бог в наказание за мои грехи послал Бонапарта в Египет, чтобы не дать мне славы победить его». Наполеона он ставил в один ряд с великими полководцами мира – Цезарем и Ганнибалом.

Суворову пришлось сражаться с другими генералами – соперниками Бонапарта. Их, Жана Виктора Моро, Этьена Жака Жозефа Макдональда и Бартелеми Катрина Жубера, часто называли в одном ряду с Наполеоном как равных, вызывая бешенство будущего императора. Суворов встретился со всеми – и всех разбил. Жубер в битве при Нови был убит. Непобеждённым (непобедимым!) остался один Бонапарт. Так, вопреки задуманному, Суворов помимо своей воли вёл к власти Бонапарта. Им не пришлось встретиться. Оба сожалели об этой невстрече. Суворов как-то с грустью заметил, что не встретился на поле боя с двумя самыми выдающимися своими современниками: «Для Фридриха я был молод чином, для этого мальчика – стар годами».

А если бы встретились? Кто стал бы победителем? Об этом до сих пор спорят знатоки военной науки…

А австрийские власти требовали, чтобы русский полководец согласовывал все свои шаги с австрийским гофкригсратом (придворным военным советом). Фельдмаршалу привезли проект военной кампании, ограниченный оттеснением французов за реку Адда (ту самую, преодоление которой три года назад стало первой по-настоящему великой победой Наполеона), на что Суворов только рассмеялся и приписал внизу, что переходом через Адду он только начнет эту кампанию, а завершит, где Богу будет угодно…

Он прекрасно понял замыслы союзников. Прощаясь перед отъездом на фронт с Андреем Кирилловичем Разумовским, русским послом в Вене, сказал с горечью: «Если правительство австрийское станет действовать в свою пользу более, чем в пользу общую, труды наши будут тщетны, даром прольётся русская кровь и все пожертвования России будут напрасны». Увы, фельдмаршал оказался прав…

Ему понадобилось всего десять дней, чтобы освободить всю Ломбардию и войти в Милан. Во время Итальянского похода он выиграл десять сражений, взял двадцать пять крепостей, пленил свыше восьмидесяти тысяч французов… Я не буду рассказывать о его славных сражениях и победах – это уведёт далеко от темы книги. Приведу только два примера. В знаменитом сражении при Брешии тридцатипятитысячная армия генерала Макдональда потеряла шестнадцать тысяч убитыми и ранеными. Макдональд до конца дней не мог забыть того сокрушительного поражения. Уже будучи прославленным маршалом, он говорил русскому послу в Париже: «Я был молод во время сражения при Требии. Эта неудача могла бы иметь пагубное влияние на мою карьеру, меня спасло лишь то, что победителем моим был Суворов».

Главным сражением Италийского похода Суворова стала битва под Нови.

Не желая смириться со следующими одно за другим поражениями, Директория послала в Италию несомненно талантливого молодого генерала Жубера (его считали не только достойным соперником Бонапарта, но, учитывая более покладистый характер, отдавали Жуберу предпочтение). Узнав, что к его армии приближается Жубер во главе весьма значительного подкрепления, Суворов с усмешкой заметил: «Этот молодец идет учиться: пойдем, дадим ему урок». Урок оказался жестоким: Жубер был убит уже в начале сражения, его армия разгромлена. Потери противников были несоизмеримы: республиканцы потеряли пятнадцать тысяч человек, войска Суворова – меньше пяти тысяч (имею в виду и убитых, и раненых). Павел повелевает отдавать Суворову (уже не только графу Рымникскому, но и князю Италийскому) «даже и в присутствии государя все воинские почести, подобно отдаваемым особе его императорского величества». Король Сардинии награждает его титулом принца и «брата королевского»… Адмирал Горацио Нельсон пишет Суворову: «Меня осыпают наградами, но сегодня удостоился я высочайшей награды – мне сказали, что я похож на Вас»…

Даже разбитые им французы испытывают к нему не ненависть, а почтение, точнее – даже преклонение. Правда, смешанное с недоумением. Был среди самых успешных и талантливых генералов республиканской армии Жан Серюрье. Он прославился тем, что разбил знаменитого австрийского фельдмаршала Вурмзера. Так вот, попав в окружение, взвесив шансы на успех (они были равны нулю), Серюрье сдался Суворову со всей своей дивизией. Встретившись с легендарным русским полководцем, пленный французский генерал попросил разрешения задать вопрос, который может показаться бестактным. Суворов не возражал. «Почему вы нарушаете общепринятые правила тактики? Не кажется ли вам, что ваша теория войны – теория невозможного?» Суворов засмеялся: «Все мы, русские, такие, хотим невозможного…» А генерала Серюрье из плена отпустил, взяв с него слово, что в эту кампанию не станет воевать против русских войск.

Но всё это – эмоции. Главный результат в другом: путь во Францию открыт! Не будем забывать: Наполеон в это время в Египте. Он ничего не знает о происходящем. Самые талантливые полководцы республиканской армии, Моро и Макдональд ещё не оправились от сокрушительного поражения. Да и кто им, побеждённым, доверит защищать Париж?! Впрочем, и доверять-то нечего: необходимого количества войск для обороны столицы просто нет. У противника – неоспоримое численное преимущество. Любому, кто способен трезво оценить ситуацию, понятно: если союзники не станут распылять свои силы, если нанесут последний решающий удар, Французской республике придёт конец.

Упущенный шанс

Итак, Франция ждёт. В Париже заключают пари: через сколько дней Суворов будет в столице? Сам полководец жаждет добить остатки французской армии в Италии и дальше – на Париж! Остаётся сковать в Швейцарии силы генерала Андре Массена.

Попробуем представить: Суворов входит в Париж. Захват города обещает быть практически бескровным: едва ли найдётся много желающих защищать надоевшую всем Директорию. А дальше победитель (не будем забывать: убеждённый монархист) восстанавливает власть Бурбонов. Пока весть о реставрации доходит до Наполеона… Он вернулся бы в совсем другую страну. Если бы вернулся. Что ему делать в государстве Бурбонов?.. И войны 1812 года не было бы. И не лилась бы кровь. И едва ли многие помнили бы это имя, Наполеон Бонапарт. Разве только военные историки отмечали бы, что был в революционной Франции такой подающий большие надежды молодой генерал. Но… не случилось.

Суворов, решительный Суворов – бездействовал. Через много лет, анализируя поведение русского полководца и австрийского правительства, Карл Клаузевиц напишет: «Бездействие Суворова после решительной победы было вызвано не обстановкой, создавшейся на театре войны , – здесь играла роль закулисная сторона событий». В Вене боялись, что Суворов, «увлекаемый честолюбием и духом предприимчивости будет стремиться распространить свои победы и расширить круг своих завоеваний». А потому «полагали, что должны обезопасить себя против этого»… При этом австрийские руководители почему-то были убеждены, что победы Суворова гарантировали Австрии владычество в Италии если не навсегда, то на многие годы вперёд. Как они заблуждались! Они просто забыли, что генерал Бонапарт жив и может вернуться… Англия тоже не могла допустить русской оккупации Франции: это грозило установлением русского господства в бассейне Средиземного моря. Ведь одновременно с великими победами Суворова на суше блестящие победы одерживал и русский флот под командованием адмирала Ушакова. Поэтому англо-австрийские союзники сделали всё, чтобы удалить Суворова из Италии, и убедили в этом императора Павла.

А Суворову, которого так ждали в Париже, предписали с двадцатитысячным войском двигаться в Швейцарию на соединение с двумя корпусами, русским и австрийским, сменить (именно сменить! что важно в свете последовавших затем событий) эрцгерцога Карла с его тридцатишеститысячной армией, которую планировалось перебросить на Рейн, а уже потом вторгаться во Францию. Суворов понимал: план абсурден, был уверен: австрийский гофкригсрат попросту купили… Ведь этот прожект предполагал всё, что противоречило победоносной суворовской стратегии: распыление сил (Италия, Швейцария, Рейн); многочисленные бессмысленные передислокации войск. И в итоге вело к потере драгоценнейшего времени, давая возможность французам перегруппироваться и подготовить новые армии. Предательское решение австрийцев перечеркнуло все планы и обессмыслило предыдущие великие победы: эрцгерцог Карл увел свою армию из Швейцарии, не дождавшись русских. Так что Суворов со своей армией попал в положение, казавшееся безвыходным. Как радостно потирали руки его недруги и завистники! Но ему удалось спасти войско. Андре Массена, один из самых талантливых генералов революции, восхищавшийся гением Суворова, говорил: «Я отдал бы все свои сорок восемь побед и походов за один переход Александра Васильевича Суворова через Альпы». За этот поход и сохранение армии 28 октября 1799 года полководцу было присвоено высшее воинское звание – генералиссимус Русской армии. При этом император Павел пылко воскликнул: «Другому этой награды было бы много, а Суворову мало! Ему быть ангелом!»

Альпийский поход увенчал и Суворова, и русскую армию неувядаемой славой, но по большому счету оказался совершенно бессмысленным. Победа обернулась поражением. Получив приказ о возвращении в Россию, Суворов с сожалением произнес: «Я бил французов, но не добил. Париж мой пункт – беда Европе»…

Уже в пути домой он получает ещё одну награду: указом « благодарного » императора генералиссимус отстранён от службы. Война закончилась – Суворов больше не нужен!