Невинные рассказы

Надимов Мечислав Владиславович Семионович

Дробинкин Федор Федорович Шомполов.

– Кажется, messieurs, таким образом будет хорошо? – прибавляет ДарьяМихайловна, прочитав список ролей.

Все находят, что отлично.

– Теперь, господа, – вступается Семионович, – необходимо выбрать намрежиссера… Я предлагаю возложить эту обязанность на Алоизия ЦелестиновичаЗагржембовича.

– Аксиос! – возглашают преданные.

Алоизий Целестиныч кланяется и благодарит за доверие. Он дает слово, что употребит все усилия, чтоб оправдать столь лестное поручение.

– Алоизий Целестиныч! – говорит Разбитной, – вы не забудьте, что для Шомполова необходимо, чтоб на репетициях был ерофеич и колбаса.

Все берутся за шляпы и намереваются разойтись.

– Господа! господа! – возглашает Загржембович, – как режиссер, ядолжен вас остановить, потому что не решен еще один важный пункт: кто будетсуфлером?

– Мамаса! – говорит младший сынок Дарьи Михайловны, – я хочу бытьсуфьёем.

– Нет, душечка, ты будешь казачком.

– Я уз бый казачком, я хочу быть суфьёем.

– Ну, полно, душечка, ты будешь шоколад подавать!

– Я, господа, предлагаю выбрать суфлера из учеников гимназии: им частоприходится суфлировать друг друга!

– Великолепная мысль! вы золотой человек, Алоизий Целестиныч.

– L'incident est vide! – восклицает Разбитной.

Все уходят, и Семионович, заранее предвкушая доставшуюся ему роль иискрививши судорожно рот, декламирует на лестнице: "И к горю моего звания, я должен сказать, что я и обижаться не вправе, пока у нас будутвзяточники". В швейцарской он уже полон негодования: "Надо крикнуть на всюРоссию, – провозглашает он, – что пришла пора, и она действительно пришла, – искоренить зло с корнями", – и вместе с тем делает рукою жест, как будтодействительно копается ею в земле.

По всему видно, что Семионовичу пришлась очень кстати роль Надимова. Он человек молодой и горячий и потому надеется поместить в этой роли, как вломбарде, весь внутренний жар, беспредметно накипевший в его груди.

Что касается до Разбитного, то он хотя тоже не совсем равнодушен кожидающим его впереди сценическим тревогам, но выражает свои чувстванесколько иначе, а именно: на каждой площадке лестницы производит по одномув высшей степени козлообразному антраша, – и отправляется откушать рюмкуводки к доброй знакомой своей Вере Готлибовне Пройминой.

III

Наступил наконец и день первой репетиции. В провинции благородныеспектакли всегда составляют эпоху и на долгое время оставляют за собойотрадные воспоминания. Особливо любят их дамы, для которых эпоха спектаклякак-то фаталистически совпадает с порою возрождения и любви. Статистическиеисследования с последнею очевидностью доказывают, что потребность вблагородных спектаклях обнаруживается преимущественно после десятогодекабря, то есть в то время, когда солнце, как известно, поворачивается налето. Хотя на дворе и гвоздят еще крещенские морозы, но в теплых гостиныхуже чувствуются запахи весны; появляются цветочки на окнах, и вместе с темначинают расцветать и сердца. И вот мало-помалу в четырех закопченныхстенах провинциального театра полагается первоначальная закваска тойинтимной, крохотной драмы, которая потом исчерпывает собою весьпровинциальный карнавал. Сценическое искусство служит здесь толькопредлогом, или, лучше сказать, кулисами, за которыми развиваются домашниеинтриги, устраиваются свидания, разыгрываются сцены ревности и т. д. С однойстороны, мечутся в глаза лица совершенно счастливые и довольные; с другой, печально выступают вперед ипохондрики, снедаемые завистью и злобой привзгляде на чужое счастье; с одной стороны, слышится тот мягкий, как будтодетский смех, который самое счастье озаряет еще новым и более ярким светом, и рядом с ним раздаются болезненные вздохи, сосредоточенно вылетающие изгруди какого-нибудь отвергнутого трезора. Здесь же, как будто бы для того, чтоб лучше оттенить картину, явится перед вами какой-нибудь Шомполов, который смотрит на предстоящий спектакль как на подвиг всей своей жизни, идобродушная физиономия режиссера, который обыкновенно избирается из такназываемых «мышиных жеребчиков», обладающих любовным жаром в самойумеренной степени и потому способных сохранять постоянный нейтралитет. Иногда картина разнообразится наездом слишком ревнивых мужей, желающихсобственными глазами удостовериться, в каком положении находитсясупружеская верность; но и это как-то не огорчает, а, напротив того, умиляет, потому что если уж признавать силу солнечного поворота на лето, тоэто признание должно быть равносильно и для мужей, и для жен. Впрочем, наезды подобного рода весьма редки, потому что провинциальные мужья народвообще добродушный и, при объявлении им о наряде их жен для предстоящегоспектакля, высказывают досаду свою отрывисто и невинно головою. «Ну, пошлапильня в ход! – говорят они, – семь без козырей! Порфирий Петрович – вычто?»

Часы бьют семь, и Шомполов достаточно уж увлажнил свои внутренности изграфинчика, содержащего в себе настойку, известную под именем ерофеича. Онходит по сцене и грустит, что случается с ним всегда, когда ерошка-малярнамалюет баканом на лице его итальянский пейзаж с надписью: «ИзвержениеВезувия». От нечего делать он обращается к сторожу.

– Меня, брат Михеич, здесь понимать не могут! – говорит он уныло. – Здесь и люди-то, брат, не люди, а так, какие-то сирены, только навыворот: хвост человечий, а стан рыбий… Ну, скажи ты сам: какой же я комик! исложение и голос – все во мне трагическое!.. тут пахнет убийством, брат, злодеяниями – вот что!

Михеич слушает и искоса посматривает на водку.

– Что, видно, водочки захотелось? ну, выпьем, брат, выпьем… ядобрый!.. Намеднись вот заставили меня Падчерицына играть… теперьДробинкина! А Надимова небось не дали, а дали его Семионовичу – он, дескать, товарищ председателя! где ж тут справедливость, Михеич? ну, какойя Падчерицын?

– Мое, сударь, дело занавес опустить или вот сад на место поставить, – отвечает Михеич.

– Что ж это, наконец, будет? ведь я, наконец, к публике прибегну!.. яактер, я настоящий актер!.. Так вот нет же, Михеич! не могу, брат, я кпублике прибегнуть, руки у меня связаны!.. жена, брат, шестеро детей! Откажись я играть, так завтра и от должности, пожалуй, отрешат… вот чтогорько-то!

Входят Загржембович и Разбитной. Последний в весьма приятномрасположении духа, скачет вдруг обеими ногами на лестницу и мурлыкаеткуплеты из роли Прындика.

– Алоизий Целестиныч! – обращается Шомполов к Загржембовичу, – высправедливый человек! за что они меня обидели? За что мне Размазню дали, аНадимова отдали Семионовичу?

– Вы пьяны, Шомполов, – замечает Разбитной, живописно раскидываясь надиване.

– Нет, я не пьян, Леонид Сергеич! я выпил, потому что обижен, а я непьян! нет, я далеко не пьян… Я хочу сказать, что я актер, настоящийактер, а не затычка!

– Ха-ха! «затычка»! Нет, это бесподобно: mais vous etes impayable, moncher Chompoloff!

– Кто меня затычкой зовет? – кричит Шомполов, уже забыв, что он самнаградил себя этим прозвищем. – Кто надо мной смеяться смеет?

– Ха-ха! impayable! impayable!

– Кто меня затычкой зовет? – продолжает Шомполов, – не хочу я игратьРазмазню… я Гамлет, я Чацкий, я Надимов, а не Размазня!

Приезд Дарьи Михайловны и Аглаиды Алексеевны Размановской полагаетконец спору.

– Ah, vous voila, messieurs! – говорит Дарья Михайловна и вместе с темищет чего-то глазами.

– Мсьё Линкина еще нет! – в упор отвечает Разбитной, и отвечает сехидством, потому что между ним и Линкиным есть яблоко раздора, и этояблоко – сама Дарья Михайловна.

Разбитной вообще считается "l'enfant cheri des dames" и потому оченьоскорбляется, если кто-нибудь осмеливается предпочитать ему другого.

– Мсьё Разбитной! вы должны сегодняшний вечер занимать меня – это такследует по пиесе! – говорит Аглаида Алексеевна, садясь возле Разбитного.

– Вот Шомполов говорит, что ему водки не дают! – начинает "занимать" Разбитной.

– Фи, мсьё Шомполов, вы опять с вашею противною водкой! как это вы еепьете!

– Помилуйте, Леонид Сергеич, когда же я жаловался?

– Все равно; по вашему лицу видно, что вы грустите.

– А знаете что, мсьё Разбитной, – прерывает Аглаида Алексеевна, – яодин раз, разумеется украдкой от maman, попробовала выпить этой гадкойводки… и если бы вы знали, что со мной было?.. Вы, впрочем, непроболтайтесь… это секрет!

Входят: Катерина Осиповна Немиолковская (она же и Грек с ружьем), сопровождаемая Линкиным.

– Вы всегда опаздываете, мсьё Линкин! – сухо замечает ДарьяМихайловна.

Но Линкин в ту же минуту пристраивается к Дарье Михайловне, и лицо еепроясняется.

– Начинать, господа, начинать! – кричит Загржембович, хлопая в ладоши.

– Господа! у нас в палате сегодня вечернее заседание было! извините, что опоздал! – кричит Семионович, влетая сломя голову.

Приезжает и Анфиса Петровна Луковицына с дочерью своей, по мужеСимиас, дамой, обладающей лицом аквамаринового цвета. Прибытие их проходит, однако ж, незамеченным.

На сцену выступает Аглаида Алексеевна и ужасно махает руками, желаяпоказать этим, что она обрывает звонки.

Разбитной, пользуясь этим случаем, в одно мгновение ока направляется втот темный уголок, в котором расположилась Дарья Михайловна с Линкиным.

– Сердце женщины – это целая бездна! вы странный человек, Линкин, выхотите постигнуть то, что само себя иногда постигнуть не в состоянии! – томно говорит Дарья Михайловна.

Линкин слушает молча; он знает, что Дарья Михайловна любит не толькопоговорить, но даже насладиться звуками своего собственного голоса, ипотому не смеет прерывать очаровательницу.

– Читали ли вы Гетевы "Wahlverwandtschaften"? – продолжает ДарьяМихайловна.

– Читал-с.

– Помните ли вы ту минуту, когда Шарлотте… делается вдруг таксовестно?.. ну, я ручаюсь, что вы не поняли этого!

– Я, признаюсь, не заметил этого места.

– И не удивительно, что вы не заметили. Такую тонкую, почти неуловимуючерту может понять только женщина… Сегодня, кажется, вечер уБалтазаровых? – продолжает Дарья Михайловна, заметив приближениеРазбитного.

– Кажется, – отвечает Линкин.

– Вы с ними знакомы?

– Нет.

– Это жалко.

Разбитной хотя и достиг своей цели, прервав интимный разговор, ночувствует себя самого внезапно поглупевшим и не находит в голове ни одногопутного слова. Он топчется на одном месте, то краснеет, то бледнеет, несколько раз сряду разевает рот, чтоб сказать что-нибудь острое, и неможет.

– Вам, кажется, начинать скоро, Дарья Михайловна, – говорит он наконецне без усилий.

В эту минуту на сцене раздается потрясающий вопль. Оказывается, чтоШомполов ущипнул очень больно мадам Симиас.

– Господа! к сожалению, репетиция не может продолжаться! – возглашаетЗагржембович, – мсьё Шомполов не совсем здоров.

– Кто нездоров? Как нездоров? – вступается Шомполов. – Она меняоскорбила, она сказала мне, что я пьян!

– Господа! репетиция кончилась!

IV

Между тем статский советник Голынцев уже приближался к Крутогорску. Ехал он довольно медленно, потому что на всякой станции собирал под рукоюот станционных писарей и ямщиков сведения о генерале Голубовицком. Сведенияоказывались, впрочем, весьма удовлетворительные.

– Известно, генерал-с! – отвечали писаря в одно слово, будтосговорившись. – На то они и начальники, чтоб взыскивать!

"Гм… стало быть, строг и распорядителен – это хорошо!" – подумалГолынцев.

– Шибко уж оченно ездят! – отвечали, в свою очередь, ямщики.

"Гм… стало быть, деятелен – это похвально!" – зарубил себе на носГолынцев.

Наконец, декабря 20 числа 18** года в восемь часов пополудни возокМаксима Федорыча въехал в Крутогорск. На заставе встретил егополицеймейстер.

– Ва… вашему пре-е-восходительству…

– Вы, должно быть, озябли? – прервал Максим Федорыч, видя, чтополицеймейстер, вместо того чтоб рапортовать, только щелкает зубами, – выможете простудиться, мой любезный!

Возок помчался на отводную квартиру, а полицеймейстер с своей стороныпоспешил доложить генералу, что Максим Федорыч не человек, а ангел.

Максим Федорыч, приехав в квартиру, спросил самовар и позвал к себехозяина, потому что и тут, несмотря на утомление, первою его мыслию было неспать лечь, а, напротив того, узнать что-нибудь под рукою. Вообще, онпонимал свою обязанность весьма серьезно и знал, что осторожность вполицейском чиновнике есть мать всех добродетелей. Хозяин явился в кругломфраке и оказался весьма милым негоциантом, чему Голынцев очень приятноизумился и выразил при этом надежду, что и в прочих городах России современем купцы последуют примеру этих aimables Kroutogoriens.

– Ну, скажите, что ваш добрый генерал? – начал испытывать МаксимФедорыч стороною.

– Слава богу-с, ваше превосходительство!

"Ваше превосходительство" подействовало на Максима Федорычауспокоительно.

"Vfis ils sont tres bien eleves ici!" – подумал он и вслух прибавил:

– Да, да! он у вас такой деятельный!

– Попечение большое имеют, ваше превосходительство!

– Ну, и генеральша тоже, она ведь милая?

– Дарья Михайловна-с?.. смею доложить вашему превосходительству, чтотаких дам по нашему месту-с… наше место сами изволите знать какое, вашепревосходительство!

– Гм… это хорошо! Ну, и веселятся у вас, бывают собрания, театры, балы?

– Как же-с, ваше превосходительство! благородным манером тожесобираются-с… в карты поиграть-с, или в клубе-с… все больше ДарьяМихайловна попечение имеют…

– Это хорошо! я так скажу, что это один из главных рычаговадминистрации, чтоб всем было весело! Если всем весело, значит, вседовольны – это ясно, как дважды два! К сожалению, не все администраторыобращают на этот предмет должное внимание!

– Уж что же хорошего будет, ваше превосходительство, как все, насупившись, по углам сидеть будут.

– Ну да, ну да! очень рад! очень рад познакомиться с таким милым иобразованным негоциантом.

Максим Федорыч заметил, однако, что уж довольно поздно, и потомурешился отдохнуть. Но прежде чем отойти ко сну, – до такой степени серьезенбыл его взгляд на служебные обязанности, – он вынул свою записную книжку, вкоторой уже были начертаны слова: "строг, но справедлив", "деятелен, распорядителен", и собственноручно сделал в ней следующую отметку: "общежителен и заботится о соединении общества, в чем немало ему помогаетлюбезная его супруга, о которой существуют в губернии самые лестныеотзывы".

V

На другой день у генерала Голубовицкого был обед. За обедомприсутствовали: Змеищев, Фурначев, Порфирьев, Крестовоздвиженский и прочиесильные мира; кушали также и некоторые молодые люди, но исключительно изчисла тех, от которых ничем не пахнет, а именно: Разбитной, Семионович иЗагржембович. Из дам присутствовала одна хозяйка дома.

Еще накануне Степан Степаныч призвал к себе повара и имел с нимсерьезное объяснение.