Безумец! Дни твои убоги,А ты ждешь жизни от любви, —Так лучше каторгой в острогеПустую душу обнови.Какая б ни была утрата,Неси один свою тоскуИ не беги за горстью златаУниженно к ростовщику.От женских любопытных взоровТаи смертельный страх и дрожьИ силься, как в соломе боров,Из сердца кровью выбить нож.1913* * *Хотелось в безумьи, кровавым узлом поцелуяСтянувши порочный, ликерами пахнущий рот,Упасть и, охотничьим длинным ножом полосуя,Кромсать обнаженный мучительно-нежный живот.А прорубь окна караулили цепко гардины,И там, за малиновым, складчатым плотным драпри[116]Вдоль черной Невы, точно лебеди, с Ладоги льдиныКо взморью тянулись при блеске пунцовой зари.1913Тигр в циркеЯ помню, как девушка и тигр шагиНа арене сближали и, зарницы безмолвнее,В глаза, где от золота не видно ни зги,Кралась от прожектора белая молния.И казалось – неволя не властна далееВытравлять в мозгу у зверя следО том, что у рек священных Бенгалии[117]Он один до убоины лакомый людоед.И мерещилось – хрустящие в алом челюсти,Сладострастно мусоля, тянут в пастьНежногибкое тело, что в сладостном шелестеОт себя до времени утаивала страсть.И щелкнул хлыст, и у ближних местОт тугого молчанья, звеня, откололасяСеребристая струйка детского голоса —“Папа, папа, он ее съест?”Но тигр, наготове к прыжку медлительный,Сменив на довольное мурлыканье вой,От девушки запах кровей томительныйПочуяв, заластился о колени головой.И, усами игольчатыми по шелку щупаяРаздушённую юбку, в такт с хлыстомВ золоченый обруч прыгнул, как глупаяДрессированная собачонка с обрубленным хвостом…Синих глаз и мраморных коленКолодник голодный, и ты отстукивайС королевским тигром когтями свой пленЗа решеткой, где прутья – как ствол бамбуковый.1913–1916* * *Ты для меня давно мертваИ перетлела в призрак рая,Так почему ж свои праваОтстаиваешь ты, карая.Когда среди немилых ласкЯ в забытьи, греша с другими,Зубов зажатых скрывши ляск,Шепну твое родное имя, —Исчезнет вдруг истома сна,И обаянье отлетело,И близость страстная страшна,Как будто рядом мертвой тело.И мне мерещится, что в тишьНочную хлынет златом пламяИ ты мне душу искогтишь,Оледенив ее крылами.1917НаваждениеПо залу бальному она прошла,Метеоритным блеском пламенея.Казалась так ничтожна и пошлаТолпа мужчин, спешащая за нею.И ей вослед хотелось крикнуть: “Сгинь,О, наваждение, в игре мгновеннойОдну из беломраморных богиньОблекшее людскою плотью бренной!”И он следил за нею из угла,Словам другой рассеянно внимая,А на лицо его уже леглаГрозы, над ним нависшей, тень немая.Чужая страсть вдруг стала мне близка,И в душу холодом могил подуло:Мне чудилось, что у его вискаБлеснуло сталью вороненой дуло.Август 1918Поздний пролетЗа нивами настиг уронЛеса. Обуглился и сорванЛист золотой. Какая прорваНа небе галок и ворон!Чей клин, как будто паутинойОзначен, виден у луны?Не гуси… нет!.. То лебединыйКосяк летит, то – кликуны.Блестя серебряною грудью,Темнея бархатным крылом,Летят по синему безлюдьюВдоль Волги к югу – напролом,Спешат в молчанье. Опоздали:Быть может, к солнцу теплых стран,Взмутив свинцовым шквалом дали,Дорогу застит им буран.Тревожны белых крыльев всплескиВ заре ненастно-огневой,Но крик, уверенный и резкий,Бросает вдруг передовой.И подхватили остальныеЕго рокочущий сигнал,И долго голоса стальныеХолодный ветер в вихре гнал.Исчезли. И опять в пожареЗакатном, в золоте тканьяЛиловой мглы, как хлопья гари,Клубятся стаи воронья…1918* * *Твой сон передрассветный сладок,И дразнит дерзкого меняНамеками прозрачных складокЧуть дышащая простыня.Но, недотрога, ты свернуласьПод стать мимозе иль ежу.На цыпочках, чтоб не проснулась,Уйду, тебя не разбужу.Какая гладь и ширь какая!И с якоря вниз головойСейчас слечу я, рассекаяХрусталь дремотный, огневой!И, вспомнив нежную истому,Еще зовущую ко сну,Навстречу солнцу золотомуС саженок брызгами блесну.1918Георгий Адамович
(1892–1972)Георгий Викторович Адамович – поэт и литературный критик, входил в созданный акмеистами “Цех поэтов”. Его стихи отмечены легко узнаваемыми чертами акмеистической поэтики. Лирика Адамовича стремится к классической завершенности формы, но в ней, элегичной по своему характеру, всегда остается момент недосказанности. Критики отмечали “особенную зоркость к обыденной жизни”, свойственную поэту. Однако “зрительные образы” не являются для Адамовича самоцелью, для него важнее поиск эмоционально-напряженного содержания.
После революции Адамович участвовал в деятельности третьего “Цеха поэтов”, сотрудничал как критик в его альманахах. В 1923 г. он покинул Россию и поселился в Париже, где активно выступал во многих печатных изданиях, приобрел репутацию ведущего критика русского зарубежья. Стихов он писал мало, тем не менее, именно ему эмигрантская поэзия обязана появлением так называемой “парижской ноты” – предельно искреннего выражения душевной боли, “правды без прикрас”.
* * *День был ранний и молочно-парный.
Ин. АнненскийТак тихо поезд подошел,Пыхтя, к облезлому вокзалу,Так грустно сердце вспоминалоВесь этот лес и частокол.Все то же. Дождик поутру,Поломанные георгины,Лохмотья мокрой парусиныВсё бьются, бьются на ветру,А на цепи собака воет,И выбегает на шоссе…Здесь, правда, позабыли все,Что было небо голубое.Лишь помнит разоренный дом,Как смерть по комнатам ходила,Как черный поп взмахнул кадиломНад полинявшим серебром.И сосны помнят. И скрипят,Совсем, как и тогда скрипели, —Ведь к ночи ранние метелиУж снегом заметали сад.(1916)* * *Опять, опять, лишь реки дождевыеПольются по широкому стеклу,Я под дождем бредущую РоссиюВсе тише и тревожнее люблю.Как мало нас, что пятна эти знают,Чахоточные на твоей щеке,Что гордым посохом не называютКостыль в уже слабеющей руке.(1916)* * *Вот всё, что помню: мосты и камни,Улыбка наглая у фонаря…И здесь забитые кем-то ставни.Дожди, безмолвие и заря.Брожу… Что будет со мной, не знаю,Но мысли, – но мысли только одни.Кукушка, грустно на ветке качаясь,Считает гостю редкому дни.И дни бессчетны. Пятнадцать, сорок,Иль бесконечность? Все равно.Не птице серой понять, как скороВетхий корабль идет на дно.(1915)* * *Георгию Иванову
Но, правда, жить и помнить скучно!И падающие года,Как дождик, серый и беззвучный,Не очаруют никогда.Летит стрела… Огни, любови,Глухие отплески весла,Вот, – ручеек холодной крови,И раненая умерла.Так. Близок час, – и свет прощальныйПрольет вечерняя заря.И к “берегам отчизны дальней”Мой челн отпустят якоря.(1916)* * *Звенели, пели. Грязное сукно,И свечи тают. “Ваша тройка бита.Позвольте красненькую. За напитокНе беспокойтесь”. И опять вино,И снова звон. Ложится синий дым.Все тонет – золото, окно и люди,И белый снег. По улицам ночнымПойдем, мой друг, и этот дом забудем.И мы выходим. Только я один,И ветер воет, пароходы вторят.Нет, я не Байрон, и не арлекин,Что делать мне с тобою, сердце-море?Пойдем, пойдем… Ни денег, ни вина.Ты видишь небо, и метель, и трубы?Ты Музу видишь, и уже онаОледеневшие целует губы.1916Воробьевы горыЗвенит гармоника. Летят качели.“Не шей мне, матерь, красный сарафан”.Я не хочу вина. И так я пьян.Я песню слушаю под тенью ели.Я вижу город в голубой купели,Там белый Кремль – замоскворецкий стан,Дым, колокольни, стены, царь-Иван,Да розы и чахотка на панели.Мне грустно, друг. Поговори со мной.В твоей России холодно весной,Твоя лазурь стирается и вянет.Лежит Москва. И смертная печальЗдесь семечки лущит, да песню тянет,И плечи кутает в цветную шаль.1917По Марсову полю[118]Сияла ночь. Не будем вспоминатьЗвезды, любви, – всего, что прежде было.Пылали дымные костры, и гладьПустого поля искрилась и стыла.Сияла ночь. Налево над рекойОстановился мост ракетой белой.О чем нам говорить? Пойдем со мной,По рюмке коньяку, да и за дело.Сияла ночь. А может быть, и день,И, может быть, февраль был лучше мая,И заметенная, в снегу, сирень,Быть может, шелестела, расцветая,Но было холодно. И лик луныНасмешливо смотрел и хмурил брови.“Я вас любил… И как я ждал весны,И роз, и утешений, и любови!”Ночь холодней и тише при луне.“Я вас любил. Любовь еще, быть может…”– Несчастный друг! Поверьте мне,Вам только пистолет поможет.1918* * *Когда, в предсмертной нежности слабея,Как стон плывущей головы,Умолкнет голос бедного ОрфеяНа голубых волнах Невы,Когда, открывшись италийским далям,Все небо станет голубеть,И девять Муз под траурным вуалемПридут на набережной петь,Там, за рекой, пройдя свою дорогуИ робко стоя у ворот,Там, на суде, – что я отвечу Богу,Когда настанет мой черед?1919* * *По широким мостам… Но ведь мы все равно не успеем,Эта вьюга мешает, ведь мы заблудились в пути.По безлюдным мостам, по широким и черным аллеямДобежать хоть к рассвету, и остановить, и спасти.Просыпаясь дымит и вздыхает тревожно столица.Рестораны распахнуты. Стынет дыханье в груди.Отчего мне так страшно? Иль, может быть, все это снится,Ничего нет в прошедшем, и нет ничего впереди?Море близко. Светает. Шаги уже меряют где-то,Но как скошены ноги, я больше бежать не могу.О, еще б хоть минуту! И щелкнул курок пистолета,Все погибло, все кончено… Видишь ты, – кровь на снегу.Тишина. Тишина. Поднимается солнце. Ни слова.Тридцать градусов холода. Тускло сияет гранит.И под черным вуалем у гроба стоит Гончарова,Улыбается жалко и вдаль равнодушно глядит.1921* * *Ни с кем не говори. Не пей вина.Оставь свой дом. Оставь жену и брата.Оставь людей. Твоя душа должнаПочувствовать – к былому нет возврата.Былое надо разлюбить. ПотомНастанет время разлюбить природу,И быть все безразличней, – день за днем,Неделю за неделей, год от году.И медленно умрут твои мечты.И будет тьма кругом. И в жизни новойОтчетливо тогда увидишь тыКрест деревянный и венок терновый.(1923)Георгий Иванов
(1894–1958)Георгий Владимирович Иванов – поэт, прозаик, критик, мемуарист, переводчик. В 1910-х гг. примыкал к акмеистам. В ранних его стихах преобладают мотивы грусти, поэтизация старины, религиозные настроения. В 1922 г. Иванов вместе с молодой поэтессой Ириной Одоевцевой, ставшей его женой, покинул Россию.
Зрелая поэзия Иванова, обретя цельность художественных форм, отразила трагическое мироощущение человека XX века, изведавшего горький опыт изгнанничества. Наиболее значительные его произведения были созданы в эмиграции. Умер в доме престарелых в Йере, недалеко от Ниццы.
* * *Беспокойно сегодня мое одиночество —У портрета стою – и томит тишина.Мой прапрадед Василий – не вспомню я отчества —Как живой, прямо в душу – глядит с полотна.Темно-синий камзол отставного военного,Арапчонок у ног и турецкий кальян.В закорузлой руке – серебристого пенногоКруглый ковш. Только видно, помещик не пьян.Хмурит брови седые над взорами карими,Опустились морщины у темного рта.Эта грудь, уцелев под столькими ударамиНеприятельских шашек, – тоской налита.Что ж? На старости лет с сыновьями не справиться,Иль плечам тяжелы прожитые года,Иль до смерти мила крепостная красавица,Что завистник-сосед не продаст никогда?Нет, иное томит. Как сквозь полог затученныйПрорезается белое пламя луны, —Тихий призрак встает в подземелье замученнойНеповинной страдалицы – первой жены.Не избыть этой муки в разгуле неистовом,Не залить угрызения влагой хмельной…Запершись в кабинете, покончил бы выстреломС невеселою жизнью, – да в небе темно.И теперь, заклейменный семейным преданием,Как живой, как живой, он глядит с полотна,Точно нету прощенья его злодеяниям,И загробная жизнь, как земная, – черна.* * *Легкий месяц блеснет над крестами забытых могил,Тонкий луч озарит разрушенья унылую груду,Теплый ветер вздохнет: я травою и облаком был,Человеческим сердцем я тоже когда-нибудь буду.Ты влюблен, ты грустишь, ты томишься в прохладе ночной,Ты подругу зовешь и Марией ее называешь,Но настанет пора, и над нашей кудрявой землейПролетишь и не взглянешь, и этих полей не узнаешь.А любовь – семицветною радугой станет она,Кукованьем кукушки, иль камнем, иль веткою дуба,И другие влюбленные будут стоять у окна,И другие, в мучительной нежности, сблизятся губы…Теплый ветер вздыхает, деревья шумят у ручья,Легкий серп отражается в зеркале северной ночи,И как ризу Господню, целую я платья края,И колени, и губы, и эти зеленые очи…1921* * *Как в Грецию Байрон,[119] о, без сожаленья,Сквозь звезды, и розы, и тьму,На голос бессмысленно-сладкого пенья…– И ты не поможешь ему.Сквозь звезды, которые снятся влюбленным,И небо, где нет ничего,В холодную полночь – платком надушённым…– И ты не удержишь его.На голос бессмысленно-сладкого пенья,Как Байрон за бледным огнем,Сквозь полночь и розы, о, без сожаленья…– И ты позабудешь о нем.* * *Увяданьем еле тронутМир печальный и прекрасный,Паруса плывут и тонут.Голоса зовут и гаснут.Как звезда – фонарь качает.Без следа – в туман разлуки.Навсегда? – не отвечает,Лишь протягивает руки —Ближе к снегу, к белой пене,Ближе к звездам, ближе к дому……И растут ночные тени,И скользят ночные тениПо лицу уже чужому.1930* * *Россия, Россия “рабоче-крестьянская” —И как не отчаяться! —Едва началось твое счастье цыганскоеИ вот уж кончается.Деревни голодные, степи бесплодные…И лед твой не тронется —Едва поднялось твое солнце холодноеИ вот уже клонится.1930* * *Россия счастие. Россия свет.А, может быть, России вовсе нет.И над Невой закат не догорал,И Пушкин на снегу не умирал,И нет ни Петербурга, ни Кремля —Одни снега, снега, поля, поля…Снега, снега, снега… А ночь долга,И не растают никогда снега.Снега, снега, снега… А ночь темна,И никогда не кончится она.Россия тишина. Россия прах.А, может быть, Россия – только страх.Веревка, пуля, ледяная тьмаИ музыка, сводящая с ума.Веревка, пуля, каторжный рассвет,Над тем, чему названья в мире нет.* * *Только всего – простодушный напев,Только всего – умирающий звук,Только свеча, нагорев, догорев…Только. И падает скрипка из рук.Падает песня в предвечную тьму,Падает мертвая скрипка за ней…И, неподвластна уже никому,В тысячу раз тяжелей и нежней,Слаще и горестней в тысячу раз,Тысячью звезд, что на небе горит,Тысячью слез из растерянных глаз —Чудное эхо ее повторит.* * *Эмалевый крестик в петлицеИ серой тужурки сукно…Какие печальные лицаИ как это было давно.Какие прекрасные лицаИ как безнадежно бледны —Наследник, императрица,Четыре великих княжны…* * *Звезды синеют. Деревья качаются.Вечер как вечер. Зима как зима.Все прощено. Ничего не прощается.Музыка. Тьма.Все мы герои и все мы изменники,Всем одинаково верим словам.Что ж, дорогие мои современники,Весело вам?* * *Так иль этак. Так иль этак.Все равно. Все решеноКолыханьем черных ветокСквозь морозное окно.Годы долгие решалась,А задача так проста.Нежность под ноги бросалась,Суетилась суета.Все равно. Качнулись веткиСнежным ветром по судьбе.Слезы, медленны и едки,Льются сами по себе.Но тому, кто тихо плачет,Молча стоя у окна,Ничего уже не значит,Что задача решена.* * *Только темная роза качнется,Лепестки осыпая на грудь.Только сонная вечность проснетсяДля того, чтобы снова уснуть.Паруса уплывают на север,Поезда улетают на юг,Через звезды, и пальмы, и клевер,Через горе и счастье, мой друг.Все равно – не протягивай руки,Все равно – ничего не спасти.Только синие волны разлуки.Только синее слово “прости”.И рассеется дым паровоза,И плеснет, исчезая, весло…Только вечность, как темная роза,В мировое осыпется зло.* * *Над розовым морем вставала луна.Во льду леденела бутылка вина.И томно кружились влюбленные парыПод жалобный рокот гавайской гитары.– Послушай. О, как это было давно,Такое же море и то же вино.Мне кажется, будто и музыка та же.Послушай, послушай, – мне кажется даже…– Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой.Мы жили тогда на планете другой.И слишком устали, и слишком мы старыДля этого вальса и этой гитары.* * *В шуме ветра, в детском плаче,В тишине, в словах прощанья“А могло быть иначе”Слышу я, как обещанье.Одевает в саван нежныйВсю тщету, все неудачи —Тень надежды безнадежной“А могло бы быть иначе”.Заметает сумрак снежныйВсе поля, все расстоянья.Тень надежды безнадежнойПревращается в сиянье.Все сгоревшие поленья,Все решенные задачи,Все слова, все преступленья…А могло бы быть иначе.Из книги “Портрет без сходства"1Друг друга отражают зеркала,Взаимно искажая отраженья.Я верю не в непобедимость зла,А только в неизбежность пораженья.Не в музыку, что жизнь мою сожгла,А в пепел, что остался от сожженья.2Игра судьбы. Игра добра и зла.Игра ума. Игра воображенья.“Друг друга отражают зеркала,Взаимно искажая отраженья…”Мне говорят – ты выиграл игру!Но все равно. Я больше не играю.Допустим, как поэт я не умру,Зато как человек я умираю.Футуризм
Футуризм (от лат. futurum – будущее) – общее название художественных авангардистских движений 1910-х – начала 1920-х гг. ХХ в. прежде всего в Италии и России.
Основные признаки футуризма:
• бунтарство, анархичность мировоззрения, выражение массовых настроений толпы;
• отрицание культурных традиций, попытка создать искусство, устремленное в будущее;
• бунт против привычных норм стихотворной речи, экспериментаторство в области ритмики, рифмы, ориентация на произносимый стих, лозунг, плакат;
• поиски раскрепощенного “самовитого” слова, эксперименты по созданию “заумного” языка;
• культ техники, индустриальных городов;
• пафос эпатажа.
В отличие от акмеизма, футуризм как течение в отечественной поэзии возник отнюдь не в России. Это явление целиком привнесенное с Запада, где оно зародилось и было теоретически обосновано. Родиной нового модернистского движения была Италия, а главным идеологом итальянского и мирового футуризма стал известный литератор Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1944), выступивший 20 февраля 1909 года на страницах субботнего номера парижской газеты “Фигаро” с первым “Манифестом футуризма”, в котором была заявлена “антикультурная, антиэстетическая и антифилософская” его направленность.
В принципе, любое модернистское течение в искусстве утверждало себя путем отказа от старых норм, канонов, традиций. Однако футуризм отличался в этом плане крайне экстремистской направленностью. Это течение претендовало на построение нового искусства – “искусства будущего”, выступая под лозунгом нигилистического отрицания всего предшествующего художественного опыта. Маринетти провозгласил “всемирно историческую задачу футуризма”, которая заключалась в том, чтобы “ежедневно плевать на алтарь искусства”.[120]
Футуристы проповедовали разрушение форм и условностей искусства ради слияния его с ускоренным жизненным процессом ХХ века. Для них характерно преклонение перед действием, движением, скоростью, силой и агрессией; возвеличивание себя и презрение к слабому; утверждался приоритет силы, упоение войной и разрушением. В этом плане футуризм по своей идеологии был очень близок как правым, так и левым радикалам: анархистам, фашистам, коммунистам, ориентированным на революционное ниспровержение прошлого.
Манифест футуризма состоял из двух частей: текста-вступления и программы, состоявшей из одиннадцати пунктов-тезисов футуристической идеи. Милена Вагнер отмечает, что “в них Маринетти утверждает радикальные изменения в принципе построения литературного текста – “разрушение общепринятого синтаксиса”; “употребление глагола в неопределенном наклонении” с целью передачи смысла непрерывности жизни и упругости интуиции; уничтожение качественных прилагательных, наречий, знаков препинания, опущение союзов, введение в литературу “восприятия по аналогии” и “максимума беспорядка”[121] – словом, все, направленное к лаконичности и увеличению “быстроты стиля”, чтобы создать “живой стиль, который создается сам по себе, без бессмысленных пауз, выраженных запятыми и точками”. Все это предлагалось как способ сделать литературное произведение средством передачи “жизни материи”, средством “схватить все, что есть ускользающего и неуловимого в материи”, “чтобы литература непосредственно входила во вселенную и сливалась с нею”…
Слова футуристических произведений полностью освобождались от жестких рамок синтаксических периодов, от пут логических связей. Они свободно располагались в пространстве страницы, отвергая нормативы линейного письма и образуя декоративные арабески или разыгрывая целые драматические сцены, построенные по аналогии между формой буквы и какой-либо фигурой реальности: гор, людей, птиц и т. д. Таким образом, слова превращались в визуальные знаки…”[122]
Заключительный, одиннадцатый пункт “Технического манифеста итальянской литературы” провозглашал один из важнейших постулатов новой поэтической концепции: “уничтожить Я в литературе”.
“Человек, совершенно испорченный библиотекой и музеем <…> не представляет больше абсолютно никакого интереса… Нас интересует твердость стальной пластинки сама по себе, то есть непонятный и нечеловеческий союз ее молекул и электронов… Теплота куска железа или дерева отныне более волнует нас, чем улыбка или слеза женщины”.[123]
Текст манифеста вызвал бурную реакцию и положил начало новому “жанру”, внеся в художественную жизнь возбуждающий элемент – кулачный удар. Теперь поднимающийся на сцену поэт стал всеми возможными способами эпатировать публику: оскорблять, провоцировать, призывать к мятежу и насилию.
Футуристы писали манифесты, проводили вечера, где манифесты эти зачитывались со сцены и лишь затем – публиковались. Вечера эти обычно заканчивались горячими спорами с публикой, переходившими в драки. Так течение получало свою скандальную, однако очень широкую известность.
Учитывая общественно-политическую ситуацию в России, зерна футуризма упали на благодатную почву. Именно эта составляющая нового течения была, прежде всего, с энтузиазмом воспринята русскими кубофутуристами в предреволюционные годы. Для большинства из них “программные опусы” были важнее самого творчества.
Хотя прием эпатажа широко использовался всеми модернистскими школами, для футуристов он был самым главным, поскольку, как любое авангардное явление, футуризм нуждался в повышенном к себе внимании. Равнодушие было для него абсолютно неприемлемым, необходимым условием существования являлась атмосфера литературного скандала. Преднамеренные крайности в поведении футуристов провоцировали агрессивное неприятие и ярко выраженный протест публики. Что, собственно, и требовалось.
Русские авангардисты начала века вошли в историю культуры как новаторы, совершившие переворот в мировом искусстве – как в поэзии, так и в других областях творчества. Кроме того, многие прославились как великие скандалисты. Футуристы, кубофутуристы и эгофутуристы, сциентисты[124] и супрематисты,[125] лучисты[126] и будетляне, всеки и ничевоки поразили воображение публики. “Но в рассуждениях об этих художественных революционерах, – как справедливо отмечено А. Обуховой и Н. Алексеевым, – часто упускают очень важную вещь: многие из них были гениальными деятелями того, что сейчас называют “промоушн” и “паблик рилэйшнз”. Они оказались провозвестниками современных “художественных стратегий” – то есть умения не только создавать талантливые произведения, но и находить самые удачные пути для привлечения внимания публики, меценатов и покупателей.
Футуристы, конечно, были радикалами. Но деньги зарабатывать умели. Про привлечение к себе внимания с помощью всевозможных скандалов уже говорилось. Однако эта стратегия прекрасно срабатывала и во вполне материальных целях. Период расцвета авангарда, 1912–1916 годы – это сотни выставок, поэтических чтений, спектаклей, докладов, диспутов. А тогда все эти мероприятия были платными, нужно было купить входной билет. Цены варьировались от 25 копеек до 5 рублей – деньги по тем временам очень немалые.[127] Кроме того, продавались и картины; в среднем с выставки уходило вещей на 5–6 тысяч царских рублей”.[128]
В прессе футуристов часто обвиняли в корыстолюбии. Например: “Нужно отдать справедливость господам футуристам, кубистам и прочим – истам, они умеют устраиваться. Недавно один футурист женился на богатой московской купчихе, взяв в приданое два дома, экипажное заведение и… три трактира. Вообще декаденты всегда как-то “фатально” попадают в компанию толстосумов и устраивают возле них свое счастье…”.[129]
Однако в своей основе русский футуризм был все же течением преимущественно поэтическим: в манифестах футуристов речь шла о реформе слова, поэзии, культуры. А в самом бунтарстве, эпатировании публики, в скандальных выкриках футуристов было больше эстетических эмоций, чем революционных. Почти все они были склонны как к теоретизированию, так и к рекламным и театрально-пропагандистским жестам. Это никак не противоречило их пониманию футуризма как направления в искусстве, формирующего будущего человека, – независимо от того, в каких стилях, жанрах работает его создатель. Проблемы единого стиля не существовало.
