Остров Эллис

Марко пожал плечами.

— Кто знает? Может быть. Я то уж точно беднее не стану. Не смогу.

— И я тоже, — улыбнулся Яков. — Я имею в виду и тебя, и меня — нас обоих.

Это была фраза, которую Яков слышал от Роско Хайнеса, и он занес ее в свой мысленный словарь английского языка. Он так же, как и Марко, хотел бы гордиться своим английским, но им обоим до этого предстоял долгий путь.

Марко смотрел на сестер О'Доннелл, которые прошли совсем рядом от них, стараясь пробиться сквозь толпу к самой корме парохода.

«Блондинка, — думал Марко. — Какая красивая. Она напоминает мне… Что? Лилию, может быть… Что-то очень хрупкое, но в то же время и сильное».

Джорджи заметила глазевшего на нее грязного итальянца.

«Красивый и, вероятно, развратный», — решила она.

Джорджи не поняла, почему ее старшая сестра выбрала Америку, и сначала была даже против этой идеи. Но после того, как пароход покинул Квинстаун, Джорджи охватило волнение, связанное с ожидающими ее неожиданностями, и даже ужасные условия третьего класса перестали действовать на ее душевное состояние. Она все больше погружалась в фантазии об Америке.

— Я читала, что у них есть горы, выше, чем наши Альпы, — сказала она Бриджит в первый день после отплытия, когда обе они стояли у борта, вглядываясь в океан. — И там есть пустыни, еще более страшные, чем Сахара.

Она сделала паузу, чтобы потереть глаза. Бриджит заметила это.

— Джорджи, дорогая, перестань, — сказала она. — У тебя от этого краснеют глаза.

— Знаю, но они ужасно чешутся.

— А ты пользовалась жидкостью для промывания глаз, которую я тебе купила?

— Да, но, кажется, она мало помогает. И все-таки, как ты думаешь, Америка большая?

— Говорят, что от Нью-Йорка до Калифорнии — три тысячи миль.

«Она должна быть достаточно большой, чтобы в ней можно было затеряться», — подумала Бриджит.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Марко вспоминал.

— Никогда не произноси в конце английских слов звук «а», — говорила ему английская синьора. — Так говорят только итальяшки, а ты ведь не хочешь, чтобы тебя считали итальяшкой. Ты хочешь быть итальянцем. Ты хочешь гордиться собой.

Марко все помнил, но, взволнованный знакомством с Яковом, тут же забыл обо всем. Но теперь, когда он лежал на своей верхней койке трехъярусной каюты в вонючем третьем классе «Кронпринца Фридриха», он мысленно высек себя.

«Нельзя говорить: я-а Марка Санторелли, а надо: я Марко Санторелли. О Боже, как все это сложно запомнить. И какая здесь вонь!»

Марко вспоминал и другое, более всего нищету. Все девятнадцать лет своей жизни он не знал ничего, кроме бедности в ее худшем виде, беспросветной бедности. Его семья арендовала жалкий участок земли на палимых солнцем каменистых холмах северной Реджо Калабрии, недалеко от Мессианского пролива, отделяющего Италию от Сицилии, подобно Сцилле и Харибде в древнем мифе. Земля являлась частью владений графа ди Луна, богатого землевладельца, чьи предки прибыли из Испании, когда Калабрия входила в Королевство Обеих Сицилий.

Марко никогда не видел графа ди Луна, проводившего большую часть времени в Лондоне и Неаполе, но ему хорошо было известно, что управляющий графским имением никогда не забывал день арендной платы.

Граф владел и прелестной виллой, выходившей прямо к морю. Виллой д'Оро. Он сдавал ее в зимние месяцы известной английской актрисе мисс Мод Чартериз. Мисс Чартериз, встречавшая графа в высшем свете, обожала средиземноморское солнце в январе и феврале. И именно она, мисс Мод Чартериз, и побудила Марко покинуть Италию.

Марко был очень способным. Еще ребенком он упросил местного священника, дона Поличчи, и тот согласился научить его читать и писать, поскольку в бедном районе не было ни только обычной школы, но даже и церковной. Знание грамоты поставило Марко в положение несколько отличное от его семьи. Его родители, два брата и три сестры сначала подозрительно относились к его занятиям. Но Марко никогда не отлынивал от работы по хозяйству, тяжелой до боли в спине, и постепенно подозрительность его родных уступила место гордости за его стремление стать чуть выше других. Они думали, что, может, Марко и удастся сделать свою жизнь иною.

Два года тому назад он услышал, что англичанка ищет человека для работы в саду на Вилле д'Оро. Что-то подсказало ему, что знакомство с синьорой Чартериз может оказаться полезным. Он попросил эту работу. Мисс Чартериз, которая в свои тридцать семь была далеко не невосприимчива к мужской красоте, бросила всего один взгляд на калабрийского Адониса и тут же взяла его на работу.

Марко прекрасно сознавал, что интерес к нему красивой дамы, которая была намного старше его, был отнюдь не святой. Он гордился своей красивой внешностью, и время от времени в нем проявлялась чисто южноитальянская мужская манера распускать павлиний хвост. С другой стороны, какие бы планы ни строила мисс Мод, в первый год она ничего не предпринимала для сближения с ним. Разумеется, и он тоже.

Она имела любовников: вилла часто была полна гостей, включая нескольких томных молодых людей из Лондона, которые, как предполагал Марко, делили с актрисой постель. Мисс Чартериз всегда оставалась леди, и при этом очень элегантной леди. На вилле никогда не было никаких оргий, никакого пьянства, по крайней мере, ничего такого, что было бы заметно для Марко. Были длинные ленивые обеды на террасе, выходившей к морю. Было море и солнечные ванны на маленьком кусочке прибрежной полосы, спускавшейся от виллы к морю, но ничего нарушавшего правила приличия: даже мужчины надевали верхнюю часть к своим купальным костюмам. /Марко, чье тело всегда было покрыто загаром от работы под жгучим калабрийским солнцем, приходил в восторг от того, как англичане с их молочно-белой кожей обожали жариться на солнце.

В один из февральских дней, более года тому назад, когда Марко перетаскивал на новое место тяжелый горшок с красивой геранью, его хозяйка, читавшая на террасе журнал, произнесла на великолепном итальянском:

— Марко, ты не хотел бы выучить английский?

Молодой садовник поставил горшок, выпрямился и посмотрел на очаровательную актрису. Стояла теплая безоблачная погода. Желтая шляпа с широкими полями прекрасно гармонировала со свободным шифоновым летним нарядом мисс Мод. Она была светлой блондинкой, с ярко выраженной чисто английской внешностью и очень тоненькой — результат усиленной диеты — фигуркой, что в глазах Марко не было особенно привлекательным. Марко имел крестьянскую склонность к крепким женщинам. Синьоре, по его мнению, следовало бы немного поправиться.

— Не знаю, синьора, — ответил он. — Я никогда об этом не думал.

— Это может тебе когда-нибудь пригодиться. Меня удивило то, что ты, кажется, не лишен амбиций. Если бы ты знал английский, ты мог бы получить работу в одном из туристских отелей на севере. Английский — отвратительный язык, но ты сможешь зарабатывать деньги. Не такие, какие я плачу тебе, как садовнику.

— Синьора предлагает научить меня английскому? — спросил Марко.

— Я предлагаю купить тебе английскую грамматику, если тебя это интересует. Подумай об этом. У тебя великолепная мускулатура, потому что ты ее развиваешь. Но наш мозг подобен мускулатуре, и если его не тренировать, он не будет развиваться.

Марко задумался над ее словами. Он не очень представлял, каковы были истинные побуждения синьоры, но его инстинкт подсказывал ему, что изучение английского может, действительно, принести ему пользу, а немного упражнений для его мозгов совсем не помешает.

На следующий день он принял ее предложение. В Реджо Калабрии она купила ему английскую грамматику, и по ночам, сидя недалеко от их маленькой хижины, чтобы светом фонарика не разбудить спавших родителей, братьев и сестер, Марко начал изучать правила английского языка. Это казалось ему очень трудным, но он и не предполагал, что обучение будет легко. Он продолжал работать, и к тому времени, когда синьора вернулась на следующую зиму в свою виллу, Марко знал уже достаточно, чтобы поддерживать с ней беседу.

Актриса, казалось, была довольна его успехами и предложила проводить с ним какое-то время, чтобы он мог попрактиковаться в языке. Во время одного из таких занятий на террасе ее виллы она и сказала ему, чтобы он не прибавлял в конце английских слов звук «а», потому что это звучит, как «у итальяшки». Почти ежедневно в течение двух месяцев Марко продолжал свои занятия английским. А в конце февраля, во время последнего урока он, наконец, выяснил, что скрывалось за проявляемым к нему интересом.

— Как тебе известно, Марко, — сказала мисс Мод, доставая очередную сигарету, которых выкуривала за день слишком много, — завтра я возвращаюсь в Лондон. Мистер Моэм предложил мне главную роль в его новой пьесе «Леди Фредерикс», речь в которой идет о любовном романе между женщиной средних лет и молодым юношей.

Она чуть улыбнулась, а Марко почувствовал некоторую неловкость.

— Если пьеса будет иметь успех, я поеду с ней в турне, может быть, даже в Нью-Йорк. В Англии же, недалеко от Лондона, рядом с Кливлендом, у меня есть дом с небольшим, но очень хорошеньким садиком. Ты ведь знаешь, как я неравнодушна к цветам. Конечно, английский климат не имеет ничего общего с климатом Калабрии, но мне так нравится то, что ты сделал здесь, что я хотела спросить тебя: не захочешь ли ты поехать в Англию и поработать у меня там? Я оплачу все твои расходы на дорогу и буду платить тебе сто фунтов в год, а это, поверь мне, весьма приличная плата. Недалеко от дома есть небольшой очаровательный коттедж, который мог бы стать твоим. А со временем, если ты научишься водить машину, ты смог бы стать и моим шофером, и я купила бы тебе красивую униформу. Мне кажется, актрисе просто необходимо иметь красивого шофера. Это вызывает у людей различные домыслы.

Она опять улыбнулась, открыла золотой портсигар, который купила в Париже, и достала сигарету.

— Как ты думаешь, Марко, это смогло бы тебя заинтересовать?

Садовник внимательно изучал ее.

— Это и есть та причина, по которой синьора хотела, чтобы я изучал английский?

— Возможно.

— Извините за прямоту, синьора, но будет ли для меня еще какая-нибудь работа, кроме работы садовника и шофера? — спросил он.

Она протянула ему зажигалку и взяла в рот сигарету.

— Возможно.

Марко какое-то время изучал зажигалку, которая стоила больше, чем весь ежегодный доход его отца. Затем он поднялся, чтобы дать прикурить синьоре. Их глаза встретились сквозь дым сигареты.

— Мне надо подумать, — сказал он.

— Да о чем тут думать? Ты ведь знаешь, что здесь, в Калабрии, для тебя ничего нет. Ничего. Возможно, поскольку ты немного выучил английский, благодаря мне, ты получишь работу официанта или посыльного. Но, скорее всего, ты проведешь остаток своей жизни так, как провел ее твой отец. Хотя у меня такое чувство, что ты ждешь от этой жизни большего. Я и предлагаю тебе это самое «большее».

— Синьора хочет, чтобы я стал ее игрушкой, «жиголо», — спокойно произнес он. — Не ее любовником, а просто альфонсом. Синьора очень добра, но у меня есть гордость. Я мужчина, а не игрушка.

Она опять выпустила струйку дыма.

— О, Боже! Избавь меня, пожалуйста, от этой вашей дурацкой крестьянской морали. Ты очень красивый, Марко. Внешность — это, конечно, не все, но это очень много. Ты будешь просто дураком, если не воспользуешься ею, пока она у тебя есть.

Марко встал.

— Нет, — сказал он резко. — Вы мне противны.

Она смерила его холодным взглядом.

— Прекрасно. Ты уволен.

— Прекрасно! С меня довольно!

Она рассмеялась:

— Как благородно! Я думала, ты сообразительный. А в конце концов оказалось, что ты просто тупой итальяшка.

Бросив на нее негодующий взгляд, он повернулся и, сойдя с террасы, отправился прямо к себе домой.

Но ее слова отдавались в его ушах: «Здесь для тебя ничего нет. Тупой итальяшка».

Здесь для тебя ничего нет. Ничего.

Именно в эту ночь он и решил уехать в Америку.

Но сейчас, когда он лежал на своей койке в отвратительно воняющей каюте третьего класса парохода «Кронпринц Фридрих», он все время возвращался к мысли, не была ли права та синьора, назвавшая его тупым итальяшкой.

Быть садовником-шофером-жиголо одной из знаменитейших лондонских актрис, может, и не очень подходящее для мужчины дело, но это все же лучше, чем валяться в этой вонючей дыре. И пренебречь ста фунтами в год! Он не знал, как соотносятся английский фунт и итальянская лира, но ему казалось, что это — огромное количество лир. И за что? За работу в саду, которую он любил, за то, что он будет водить роскошный автомобиль и ублажать красивую женщину?

«Кретин ты, Марко, — думал он по-итальянски. — Ты оказался просто олухом».

ГЛАВА ПЯТАЯ

На второй день после выхода из Квинстауна «Кронпринц Фридрих» попал в жестокий шторм Северной Атлантики. Ураганный ветер нагонял гигантские волны. Некоторые из них достигали пятидесяти футов в длину. И лайнер размером восемьсот футов в длину, один из самых больших в компании «Ллойд — Северная Германия», как игрушка плясал на волнах, бессильный перед зловещей стихией. Хотя перепуганные эмигранты вряд ли использовали глагол «плясал» — для них пароход просто низвергался в водную пучину, и вверх сплошной стеной летели брызги. Затем корабль медленно поднимался на следующую волну, чтобы в тот же момент опять рухнуть вниз. Он вздрагивал, трещал и стонал. Эмигранты, засунутые в свои лишенные воздуха каюты третьего класса, рыдали, стонали и подпрыгивали непроизвольно вверх, пока ужасные страдания от морской болезни не заставляли их бросаться к ведрам, предоставленным в их распоряжение немецкой командой.

Размещенные в мужских каютах третьего класса, находившихся в самом низу корабля недалеко от рулевого оборудования, со всеми вытекающими отсюда последствиями, более двухсот двадцати мужчин вынуждены были дышать воздухом, отравленным испарениями краски, которые уже перекрыли испарения тел. Яков Рубинштейн, измученный штормом не меньше, чем постоянно подступающей тошнотой, припал к металлическому ограждению своей койки и стонал от приступов морской болезни.

— Выйди наружу, — крикнул ему с верхней койки Марко. — Глотни немного свежего воздуха! Поешь рыбы. Они приготовили сегодня рыбу, она стоит в бачках у дверей. Это хорошо для желудка.

— Рыбу? — простонал в ответ Яков.

Только одна мысль об этом заставила его выбраться из койки и броситься прямо к ведру. Он дотянулся до ведра как раз в тот момент, когда его начало выворачивать. Затем корабль, казалось, в миллионный раз обрушился в глубины моря. Яков поднялся и направился к двери. Возможно, Марко прав. Может, свежий воздух поможет. Он больше не может выносить это зловоние в каюте.

Он направился к находившейся на корме палубе, единственной, которой разрешалось пользоваться пассажирам третьего класса. В тот момент, когда он открыл стальную дверь, под напором второго наката волны корабль накренился на левый борт. Волны стали бить в борт, и корабль, перебрасываемый с волны на волну, попал в бортовую качку. Яков только успел вцепиться в дверь, как волна обрушилась на палубу, чуть не смыв единственного находившегося на ней пассажира. Яков следил, как небольшого роста мужчина, отчаянно цепляясь за борт, старался устоять на ногах, в то время как потоки воды заливали его с ног до головы. В следующий миг корабль задрожал и стал выравнивать курс.

Несмотря на опасность, свежий воздух, действительно, приносил какое-то облегчение, и Яков, держась за поручни на корме, выбрался на палубу. Была середина дня, но небо было затянуто темно-серыми клубившимися облаками. Его единственный спутник, выглядевший насмерть перепуганным молодой человек чуть старше двадцати лет, поспешил через палубу к нему, чтобы ухватиться за поручни рядом. Он был очень маленького роста, с простоватым лицом, а его черные волосы, намокшие от брызг морской воды, прилипли к голове. Его дешевое пальто и промокшие насквозь брюки выдали бы в нем пассажира третьего класса, даже если бы он не находился на кормовой палубе.

Он сказал Якову что-то по-чешски, который немного похож на русский, и Яков с трудом понял его слова:

— Меня чуть не смыло.

— Я видел, — ответил Яков по-русски. — Здесь опасно.

— Знаю, но все же здесь лучше, чем в третьем классе. А вас как зовут?

— Яков Рубинштейн.

— А я Томас Беничек.

— Вы из Богемии?

— Да. Из небольшой деревни в тридцати верстах от Праги. Думаете, наш корабль все же доберется до Нью-Йорка? — неуверенно спросил он.

— Если не доберется, нам не придется беспокоиться о том, как пройти через Эллис Айленд.

— А вас кто-нибудь встречает?

— Нет. А вас?

Маленький чех кивнул:

— Мой кузен. Он уехал в Нью-Йорк шесть лет тому назад и работает на заводе по переработке мяса. Теперь он говорит по-английски, и в этом мне повезло, потому что я не знаю ни одного слова. Нет, конечно, я понимаю, когда говорят «Нью-Йорк», или могу сказать «да» и «нет», но это и все. И если…

Он хотел сказать что-то еще, когда корабль затрещал и вновь рухнул в бездну океана, выбросив на палубу такой водяной столб, что он прокатился через все надстройки и вымыл вновь кормовую палубу. Маленький Томас Беничек вздрогнул.

— Мне страшно, — непроизвольно вырвалось у него.

Услышав эти слова, Яков почему-то почувствовал облегчение.

На самом деле страх овладел всеми четыреста семью пассажирами третьего класса этого огромного германского лайнера. Страх перед разыгравшимся штормом. Всю ночь и весь третий день пути он бушевал на море, но постепенно начал терять силу. И по мере того, как ветер и волны утихали, несчастные мужчины, женщины и дети начали чистить свои каюты третьего класса и забрасывать кое-какую пищу себе в желудки.

На четвертый день установилась прекрасная погода: океан едва перекатывал волны, так что пассажиры третьего класса могли собираться на кормовой палубе и наслаждаться умеренно теплыми лучами солнца. И хотя настроение несколько поднялось, страх еще заполнял их души: теперь это был страх перед Эллис Айлендом и перед тем, что ожидает их в Америке.

Ирландские эмигранты, вроде сестер О'Доннелл, были счастливчиками, потому что для них не существовало языковых проблем. Большинство же, за малым исключением, таким как Яков и Марко, которым в результате необычно сложившихся обстоятельств удалось все же получить кое-какое знание языка, должны были начать новую жизнь в стране, языка которой они совершенно не знали.

У некоторых из них уже были в Америке знакомые, которые обещали встретить их на Эллис Айленд и выступить в качестве поручителя в Новом Свете. Но многие, подобно Якову, не знали в Америке никого, и по лайнеру бродили слухи, что те, кто не имеет поручителей в Америке, будут отправлены обратно.

Циркулировали и другие слухи, порождаемые нервозностью и отсутствием информации. Говорили, что медицинское обследование очень придирчивое: что могут отказать из-за косоглазия или обычной бородавки. Шептали, что отправят в Европу и тех, кто не сможет решить сложную математическую задачу. Говорили также, что нужно дать взятку чиновникам, чтобы получить разрешение на въезд.

Несмотря на то, что ни один из этих слухов не соответствовал действительности, это нисколько не снижало их воздействия на встревоженных пассажиров третьего класса, поскольку власть неведения может быть ужасающей. И, хотя кое-кто пытался поднять себе настроение, распевая крестьянские песни и приплясывая, большинство пассажиров этого класса оставались молчаливыми и мрачными.