Помоги проекту - поделись книгой:
Байрам Сопи, наконец, принял решение и рассудительно заключил:
— Арзы отведите к отцу и скажите, чтобы держал его на привязи. А эту — заприте!
Арзы тотчас же отвязали от изгороди агила и быстро повели к его дому. Дойти успели лишь до базарной площади, как вдруг откуда-то появились нукеры Махматкула-Эмина, и один из них крикнул:
— Эй, вы! Ведите этого негодяя следом за нами. Зиндан давно скучает по нему.
В мечети только что закончился вечерний намаз. Но правоверные не спешили расходиться по домам, ждали: «Сейчас приведут богоотступника». Сам молла Ачилды, побледневший и молчаливый, прохаживался у входа. Увидев нукеров и связанного Арзы, он злобно проговорил:
— Вот оно, исчадье ада! — и повелительным жестом указал на кельи, куда сажали провинившихся.
Арзы втолкнули в темницу. Падая, он слышал, как заскрипела затворившаяся дверь, а в углу кельи запищали и разбежались в разные стороны крысы. Ночью к нему вошли молча несколько человек, и прежде чем он сообразил, что от него хотят, в сплошной тьме свистнула, точно живая, камча и нестерпимо ожгла шею. Потом он почувствовал такие же ожоги на лице, плечах, ногах. Боль была настолько нестерпимой, что Арзы не мог удержаться, чтобы не закричать. И он кричал, пока не потерял сознание.
Утром отец юноши, с помощью Закир-ага, уговорил моллу Ачилды, чтобы тот смилостивился над несчастным. Закир-ага вернул бывшему хозяину долг с процентами, а Хаким-ага подарил ему кусок красной русской материи. После этого Арзы в полубессознательном состоянии, поддерживаемый под руки, был выведен из темницы и доставлен домой.
Прийдя в себя, он понял, что лежит на кошме дома. «Лучше бы мне умереть», — подумал он с болью и горечью и тотчас услышал слова отца:
— Вот что я тебе скажу, сынок. О той гелин забудь раз и навсегда! Не для тебя она предназначена, не тебе послана аллахом. Обычай туркмен велит тебе не прикасаться к той, которая не тебе суждена. Смерть и презрение постигают того, кто нарушает этот древний обычай. Судьба твоя в наших руках. Ты ещё качался в люльке, а мы уже позаботились о тебе, приглядели тебе девушку. Она из бедного дома, но из нашего рода…
Арзы тяжело вздохнул и отвернулся. Хаким-ага продолжал:
— Аллах поможет, соберём калым и привезём тебе невесту.
Обливаясь слезами, Арзы кусал губы. «Неужели люди не понимают, что существует такое чувство, когда нельзя заменить любимую никакой другой девушкой? Неужели никто в Базар-Тёпе не представляет, как может страдать сердце по той, кто тебе дороже жизни?».
Нет, наверное, у каждого была своя любовь, да раздавил эту любовь чёрствый дедовский обычай. И Арзы решил подчиниться воле закона, решил набраться сил, чтобы забыть о Янгыл. «Надо только побыстрее уехать из Бачар-Тёпе, — про себя повторял он, — надо побыстрее уехать».
Был тёплый апрельский день, тепло пригревало туркменское солнце, когда Арзы и Закир-ага вновь появились на «Обручеве». Несколько суток они поджидали пароход на берегу. Но вот настал долгожданный час: в полдень «Обручев», сообщая о своём прибытии басистым гудком, приблизился к кугитангским берегам, и амбалы, быстро сев в лодку, переправились на судно.
Теперь их здесь встретили как друзей, как старых однокашников. Капитан, слегка улыбнувшись, сказал боцману:
— Смотри, как нам верны туркмены. Какой уж год с нами!
Боцман Бахно похлопал Закир-ага по плечу, Арзы взъерошил волосы и, внимательно оглядев его, сожалеючи покачал головой:
— Эка, брат сермяжный, как тебя отделали! Плёткой, что ли?
Арзы смутился, прикрыл ладонью ещё незаживший шрам на щеке.
Закир-ага охотно пояснил:
— Арзы-джан девочку одну шибко любил… Папашка его другому отдал… Арзы-джан девочку взял, скандал был…
— Слыхал, слыхал, что у вас девочек крадут, — отозвался боцман, сказал ещё несколько непонятных слов и потерял интерес к вновь вернувшимся грузчикам.
Зато внизу, у кочегаров, было радости от встречи больше. Мишка и Алим, потные и чумазые, встретили грузчиков, как родных братьев. Закир-ага первым делом развязал торбу, дослав оттуда каурму в чашке, челпеки, и всё это высыпал на постеленный прямо на полу платок. Арзы тоже достал угощения. Принялисьобедать. Разговор пошёл самый откровенный, хотя друзья и понимали слова с трудом. И здесь не остался незамеченным шрам Арзы. Кочегар Мишка, жалея своего изувеченного друга, со свойственной ему горячностью, вдруг высказал по этому поводу свою мысль:
— Слушай, браток, неужели и у вас там, в аулах, существует любовь? У вас же всё, говорят, за деньги? А за деньги какая может быть любовь?
Арзы насупился, губы его искривились в обиде. Закир-ага, видя и понимая своего молодого друга, сказал:
— Зачем так шутишь, Мишка? Раз человек — значит любовь!
Обиженный Арзы тихонько попросил Закир-ага, чтобы перестали говорить о нём. Закир-ага, согласно кивнув головой, перешёл на шутку.
— Ай, ладно, Мишка… Твой дом пойдём — твоя любовь посмотрим. Твой девка есть, марджа есть?
— Есть, есть, — радостно отозвался кочегар. — Хорошая девка, красивая, только не я её, а она меня украла.
Все засмеялись, и разговор постепенно перешёл на другое. Алим вспомнил, как тяжело они грузили таран: капитан не стал нанимать грузчиков в Чарджуе и заставил работать кочегаров, а этот таран в тюках очень тяжёл весом.
Таран в ту пору считался самым дефицитным сырьём у кустарей. — Спрос на него был повсюду, особенно в отдалённых местах. Корень тарана произрастал где-то в Ферганской долине. Там его добывали, делали из него дубильные вещества для приготовления кож и торговали им всюду. Существовали даже специальные таран-базары, где он стоил пятьдесят копеек пуд. Но везти его из Ферганы в Термез, да ещё в большом количестве, делом было нелёгким. Вот и скупали пароходчики таран у узбеков, грузили на палубу и везли в самые отдалённые окраины. Им нужны были хорошие барыши.
Выгружать таран действительно было тяжело. Тюки были огромные и неловко держались на спице. Особенно это почувствовал Арзы, у которого после побоев всё ещё болела спина. Еле передвигаясь по трапу на Термезскую пристань, Арзы про себя молил аллаха, чтобы поскорее перетаскать этот проклятый груз. Но в конце работы всё же не выдержал. Обессиленный, шатаясь, отошёл в сторону и присел. Тут как тут появился боцман и недовольно крикнул с угрозой:
— Но, но! Дело — делом! Будет час, отдохнёшь!
Арзы еле поднялся и снова взбежал по трапу на палубу. Он побоялся открыться перед боцманом, что болит спина, чего доброго скажет: «Не нужен мне больной амбал». Вечером, после разгрузки, Арзы высказал свои опасения Закиру-ага и тот удовлетворённо сказал:
— Правильно, что не сказал, сынок. Помни всегда, что мы им нужны пока здоровы и что-то умеем делать. Больного этот мир не примет нигде.
Через день, когда пароход освободился от тарана и керосина, от соли и сахара, от домашней утвари и огородного инвентаря, началась загрузка трюмов и палубы фруктами. К пристани со всех сторон ползли арбы, гружёные канарами с яблоками и абрикосами. И по воде на каюках везли туркмены и узбеки фрукты.
Грузчики брали канары прямо с арб, с лодок, взбегали по трапу на пароход и укладывали груз в штабеля. Капитан и боцман стояли рядом, подгоняя и поправляя, если что не так было сделано.
Ещё когда плыли сюда, в Термез, Арзы всё время думал: где-то здесь, в ауле Акташ, живёт его родной дядя по матери — Джора-ага. Арзы много слышал о нём, но никогда не видел, потому что дядя к ним не приезжал. И только отец Арзы два раза ездил к нему и всегда хвалил этого человека.
Во время погрузки на пароход к пристани съехалось много дехкан, и Арзы, улучив момент, спросил у одного торговца:
— Не скажете ли, уважаемый, где находится аул Акташ?
— Недалеко отсюда. Фарсах — не больше, — отозвался торговец. — А зачем тебе понадобился Акташ?
— Дядя у меня там живёт, Джора-ага зовут.
— Вон, видишь человека, который лошадь в арбу впрягает?
— Да, вижу…
— Так это и есть твой дядя.
— Спасибо вам! — обрадованно воскликнул Арзы и тотчас направился к человеку, запрягавшему лошадь.
Увидев подходившего грузчика, тот покосился на него и не очень учтиво спросил: «Чего надо?».
— Вы и есть наш Джора-ага? — осмелев, спросил Арзы. И быстро, хотя не очень связно, потому что волновался, начал рассказывать о матери, об отце и других родственниках, какие живут в Базар-Тёпе.
— Вот так встреча! — не столько обрадовавшись, сколько удивившись, воскликнул Джора-ага. — Значит, ты и есть сын Хаким-ага? Ну, что ж, пойдём ко мне в гости. Тут не так далеко. Посидим, поговорим… Я очень рад встрече с племянником.
— Нет, нет, Джора-ага. Скоро наш, пароход в Чарджуй пойдёт. Уходить никак нельзя, — с сожалением ответил Арзы.
— Жаль, жаль. — подумав, отозвался дядя и спросил: — А когда снова приплывёте?
Арзы пожал плечами — разве ему известно? Джора-ага хотел было увести Арзы в чайхану на пиалу чая, но тут, как всегда, вмешался боцман Бахно. Казалось, он только и делает, что следит за Арзы.
— Эн, Арзы, чёрт тебя побери! — закричал он с палубы и начал ругаться.
Арзы оглянулся на палубу и быстро сказал ляде:
— Опять этот злой верблюд орёт. В следующий раз, дядя, я обязательно побываю в вашем доме. Я запомнил… Акташ… — И Арзы, попрощавшись с ним, быстро направился к арбам, где сбрасывал на землю канары Закир-ага.
— Уж не дядю ли ты встретил? — устало спросил он.
— Да, Закир-ага, того самого дядю, о котором я говорил.
— Ну, молодец. Значит, два мешка тебе на спину и то не устанешь, — пошутил Закир-ага. И амбалы потащили груз на палубу.
Незадолго до захода солнца «Обручев» отправился в обратный путь. Ещё на пристани грузчики увязали весь груз проволокой и верёвками и сейчас осматривали — всё ли везде хорошо закреплено. На Амударье хоть и небольшая волна, но бурная. Иногда качает здорово, того и гляди кого-нибудь выкинет за борт. Но, слава аллаху, недостатков не обнаружилось. Арзы и Закир-ага на палубе, возле штабелей груза, расстелили халаты, свершили вечерний намаз и сели пить чай. После трудных дел и молитвы говорить обоим не хотелось, они молчали и каждый думал о своём.
Стоило только погрузиться в себя, как перед глазами Арзы всплыл образ любимой. Вот Янгыл обвивает своими тонкими подвижными руками его шею, её губы шепчут клятву в вечной любви… Вот она прижимается к нему всем своим существом, а внизу, из ущелья, поднимаются дьяволы Сапарчапыка. Как теперь живёт Янгыл? Что с ней? Неужели Хамза силой взял её? Да, наверное, что так… По ведь она любит меня!
Арзы почувствовал, как в его глазах закипают слёзы обиды, слёзы невыразимой тоски. Боясь, что Закир-ага заметит предательский блеск в его повлажневших глазах, он отвернулся и долго смотрел на зелёный кугитангский берег, вдоль которого тянулись предгорья и горы. Вершины их постепенно меняли окраску. Сначала они были солнечно-золотыми, потом тёмно-оранжевыми. Но вот солнце скрылось за горизонт, и горы словно приблизились и стали тёмно-бархатными. Где-то там, в горах, Базар-Тёпе и Янгыл. «Что ты сейчас делаешь, любимая? Плачешь? Смеёшься? Нет, ты никогда не засмеёшься в стенах чёрного дома Байрама Сопи. Ты можешь в нём только плакать и думать обо мне, так я думаю о тебе…» Арзы сам не заметил, как под действием одолевающих его мыслей запел. Эя пел заунывную, тоскливую песню, бог весть когда услышанную от бахши на мейдане. Никогда раньше Арзы не приходили на память эти слова, а вот сейчас всплыли из самой глубины сердца.
Закир-ага с удивлением взглянул на своего, молодого друга, нахмурился. «Опять затосковал по своей Янгыл, — с неприязнью подумал он. — Неужели ни угрозы, ни избиения, ни кара аллаха, ни расстояния не могут погасить в его сердце любовь?». Закиру-ага не нравилась тоска Арзы: юноша в такие минуты менялся на глазах, становился бледным и безучастным ко всему окружающему. Вот и сейчас он пел, но даже не замечал, что поёт и привлекает внимание и Закир-ага, и русских матросов. Однако Закир-ага не стал мешать юноше, и, смягчившись, подумал: «Пусть выплачется».
Но из тоскливого состояния Арзы вывел кочегар Мишка, поднявшийся из трюма. Увидев выражение лица туркменского друга, он остановился перед ним в недоумении, улыбнулся и громко произнёс:
— Не дури, парень. Не дури!..
Арзы вздрогнул и смущённо замолчал, глядя на кочегара. Закир-ага примирительно сказал:
— Ай, ничего. Арзы девочку сильно любит…
Кочегар, сразу посерьёзнев, опустился на колени и сел рядом с грузчиками.
— Слушай, Арзы, — сказал он, играя своими плутоватыми глазами, — вот ты пытался умыкнуть её, увёл куда-то в горы и попался. Надо было в город везти.
— В какой город? — невесело улыбнулся Закир-ага. — В городе у Арзы никого нет.
— Ну и пусть никого нет. Ко мне можно. У меня место нашлось бы.
Закир-ага и Арзы внимательно посмотрели на кочегара, не понимая, шутит он или говорит всерьёз. А тот, видя, что к нему проявляют интерес, заговорил ещё азартнее:
— Слушай, браток, ты так и сделай, валяй — кради свою девушку и прямо сюда, на пароход. Доплывём до Чарджуя, а там сам чёрт тебя не найдёт и дьявол не тронет. Будешь под русским законом жить, никто тебя, не обидит!
Закир-ага скептически улыбнулся:
— У туркмен свой закон, Мишка… Туркменчилик знаешь?
— Да нет, не слыхал покуда.
— Арзы зато знает, — сказал строго Закир-ага.
Арзы стоял у борта, смотрел на амударьинские волны, освещённые полной луной. Река в эту ночь была спокойна и величава. Мерный шум её могучих вод казалось всё вокруг подчинял себе. Робко мерцали далёкие огоньки чабанских костров, таинственно сквозь призрачный лунный свет проглядывали горы. Закиру-ага показалось, что Арзы, не выдержав своего горя, бросится в воду. Бросится и утонет, чтобы не страдать. Подойдя к нему, он властно положил руку на плечо юноше, спросил:
— Ты чего надумал, сынок?
— Я убью его, — решительно выговорил Арзы.
— Кого, Арзы-джан?
— Хамзу убью… — В доказательство, что не отступит от задуманного, Арзы извлёк из ножен пичак.
— Потом что будешь делать, сынок? — уже более спокойно спросил Закир-ага.
— Увезу Янгыл к Мишке. Там жить будем…
После того, как привезли Янгыл из ущелья, Байрам Сопи закрыл её на замок и не открывал до следующего полудня. Потом свекровь принесла ей кусок чёрствого чурека и тёплой воды в окара, чтобы невестка не умерла с голоду.
Вечером, едва стемнело, на соседнем дворе разразилась ссора между Гызлархан-Шетте и её мужем. Было слышно, как, приговаривая, плакала навзрыд женщина и как Хамза поносил её самыми скверными словами. Затем, когда плач постепенно прекратился, возле дверей Янгыл появился Хамза и постучал, не таясь, кулаком:
— Хов, гелин-джан, открой-ка, свой пришёл!
Янгыл, как бывало и раньше, когда Хамза пытался вломиться к ней, затаилась и не ответила ни слова. Тогда Хамза начал выкрикивать угрозы, и Янгыл, не выдержав, крикнула из-за двери, чтобы он убирался прочь. Хамза несколько раз дёрнул дверь, но, видя, что это бесполезно — удалился.
На другой день снова явилась свекровь и сначала принялась уговаривать Янгыл подчиниться Хамзе и не гневить бога, но, видя молчаливое сопротивление, не сдержалась и ударила её палкой по спине. Дело дошло до моллы Ачилды. Тот, величественный и строгий, вошёл во двор своего бывшего ученика и велел оставить его с вероотступницей.
— Знаешь ли ты, женщина, — спросил он вежливо, — чему учит шариат?
Янгыл упорно молчала. Непрерывные домогательства измучили её. Она думала теперь только о том, чтобы поскорее ушёл этот важный человек. А кази однотонно, слащаво и в тоже время повелительно наставлял её: «Неповиновение женщины перед мужем своим — тягчайший грех и карается аллахом». И прежде чем удалиться, он предупредил Янгыл, что отныне её законным супругом является старший брат его умершего любимого ученика — Хамза. Янгыл всхлипнула и закрыла за ним дверь, так и не сказав ни слова.
Прошёл, ещё день. Янгыл никто не беспокоил, видимо, дали возможность освоиться с новым положением, понять, что теперь она принадлежит Хамзе. И только Гызлархан-Шетте, на этот раз не очень смело, чтобы не слышал её слов кто-либо другой, сказала Янгыл у тамдыра:
— Не пускай его к себе, Янгыл-джан. Не ты ему нужна, ему нужен от тебя ребёнок. Он считает меня бесплодной, хотя это ещё неизвестно, кто из нас лишён плоти… Не пускай, не ты ему нужна…
Поделиться книгой: