Помоги проекту - поделись книгой:
— Я давно хотел с вами вместе выпить по чашке чаю… Не могли бы вы зайти ко мне? — предложил вдруг Ишали-ага.
— С удовольствием, дорогой Ишали-ага. Видно богу угодно, что вы меня приглашаете… Всё от бога…
В комнате у Ишали-ага они сели на белую кошму. Жена хозяина подала чайники и кристаллический сахар — набат. Молла Лупулла, напустив на себя важность, начал беседу о боге и его могуществе.
— Бог есть, единое бытие, разлитое во всех земных тварях. Он вечно обнаруживается и проявляется…
— Значит, содеянный грех чабаном Закиром тоже божеское проявление? — испуганно воскликнул Ишали-ага.
— Разумеется, — невозмутимо отозвался молла Лупулла. — Бог в, чабане увидел дьявола. Ибо он вступал в связь с урусами. И покарал и его, и других за то, что допустили грех…
— Да… да, пожалуй, это так и есть, — согласно закивал Ишали-ага.
— Всё от бога и всё к богу, — заверил молла Лупулла. — Цель сотворения человека — служение богу. Искание истины — совершеннейшая часть этого служения…
Выпив чая и откушав баранины, молла Лупулла почтительно распрощался с хозяином, и Ишали-ага тотчас пришёл к выводу, что зря Янгыл сидит дома, пора её готовить к выдаче замуж за этого человека…
Чабан Закир-ага тем временем решал, что ему делать дальше. Он ходил по двору, заложив руки за спину, гневно говоря жене:
— Четырёх наших овец, которые в отаре, придётся отдать хозяину сегодня же. Пусть возьмёт… пусть подавится! Остальных немного подождёт.
Жена скорбно внимала словам мужа и всё время думала: где же теперь Закир будет добывать хлеб? И он, словно подслушав её мысли, сказал:
— Теперь в Базар-Тёпе мне делать нечего. На кусок здесь не заработаешь. Останешься с детьми, а я пойду на заработки к урусам. Корабли грузить буду, как-нибудь проживём…
Услышав плач и причитания жены, Закир-ага прицыкнул на неё и скрылся в кибитке. Вечером, забросив за плечи полупустой хурджун, чабан спустился с холма Базар-Тёпе и быстро зашагал в сторону Амударьи.
А Арзы и Янгыл в тот вечер, как всегда, вместе пригнали коз. За день они, о многом переговорили, и теперь Арзы решил, что пора объявить своим родителям, чтобы они посылали сватов в дом Ишали-ага.
Янгыл же, едва переступившую порог своей кибитки, Ишали-ага спросил:
— Не устала ли? Всё ли хорошо в горах?
— Хорошо, отец, очень хорошо! — отозвалась Янгыл, удивляясь столь необычным вопросам отца.
— Было хорошо, будет ещё лучше, — таинственно заключил Ишали-ага. — Иди к матери, она ждёт тебя.
Янгыл, войдя во вторую комнату, увидела мать за налаживанием коврового станка. Бике-эдже, взглянув на вошедшую дочь, приветливо улыбнулась:
— Ну, вот, доченька, и твоя пора наступила. Сядешь ткать свой самый лучший узор. Посмотри, какая хорошая пряжа!
Янгыл сразу всё поняла.
— Кто он, мама? — спросила она, покусывая от волнения губы.
— Разве тебе не всё равно, доченька? Да и кто спрашивает об этом? Отдадим тебя человеку достойному…
Янгыл повалилась на кошму и горько заплакала.
В горах светило тёплое ласковое солнце, всё выше и выше поднимались травы, цвели кустарники, и красными островками пламенели маки.
Арзы, как и прежде, пригонял сюда коз, но ничего его теперь не радовало: ни красота гор, ни буйство весны, — юноша всё время думал о Янгыл.
Весть о том, что ей запретили выходить из дому и скоро продадут за калым, подействовала на него столь угнетающе, что первые три дня он проболел — не мог подняться с постели: Он не мог жить без Янгыл, а главное, не мог представить её в объятиях чьих-то чужих мужских рук… По ночам он бредил её именем, горел, словно на него навалилась лихорадка.
Отец юноши, видя это, заслал сватов в дом Ишали-ага. Но посланников там приняли холодно, ответили, что девушка ещё молода и её не собираются выдавать замуж. Сваты обо всём доложили отцу Арзы, а тот как мог успокоил сына. Арзы начал строить иллюзии: «Пройдёт ещё немного времени, и родители Янгыл согласятся». Ему не хотелось думать, что сватам был дан вежливый отказ.
Но именно так оно и было. Мшали-ага и думать не хотел, чтобы его дочь стала женой человека из другого, не его племени. Отказав одним, Ишали-ага зовёт не собирался скрывать, что выдаёт дочь за человека именитого и достойного. По Базар-Тёпе уже ходили слухи о скорой свадьбе Янгыл и моллы Лупулла — любимого ученика кази.
Арзы ничему этому не хотел верить, и, находясь в предгорьях со своими козами, сжигал своё сердце сомнениями: «Неужели Ишали-ага откажет?»
Тем временем Янгыл ткала свой свадебный ковёр. И пока у неё плохо это получалось. Но рядом с ней постоянно находилась мать и подсказывала, как вязать и обрезать узелки, рассказывая попутно, какие ковры бывают на свете. Мать всё время твердила, что девушка-невеста должна отобразить на ковре свою любовь к будущему мужу. Но Янгыл всё время думала о своём любимом и бедном Арзы, и ковёр у неё получался с печальными оттенками. Эрсаринская роза на ковре не цвела и не радовала, а была поникшей и толкала на глубокие раздумья о несчастной любви.
Между дел Янгыл забавлялась с малышами своего старшего брата Таджи. Глядя на двух маленьких девочек, она задумывалась о свеем будущем и сознавала, что и у неё когда-то будет ребёнок, и от мысли, что этот ребёнок будет от нелюбимого, приходила в смятение. «Ведь самое большое счастье на земле, — думала Янгыл, — когда встречаются двое, по взаимной любви соединяют свои судьбы, рождается новый, третий человек и живёт, и растёт, и переживает тех, что дали ему жизнь. И сам он в своё время кому-то подарит жизнь. И так без конца…»
Мысль о том, что ей придётся жить не с Арзы, убивала в девушке все радости жизни. Глаза её, наполненные печалью и слезами, вызывали сострадание даже у матери, но ненадолго. Бике-одже, видя, что дочь опять о чём-то думает, начинала утешать её, а потом и ругать за слёзы и вздохи. Тут же следовали правоучения и наставления о безропотном подчинении воле родителей, о законах шариата. Разбитая душевно, Янгыл снова принималась за ковёр. Руки её двигались безвольно, и в измученной душе не было ни капли надежды вырваться на свободу и встретиться со своим любимым. Да разве эта встреча спасла бы её от отчаяния и могла бы изменить что-либо в её судьбе, — ведь судьба её уже решена. Встреча с любимым только разбередила бы и без того измученное сердце.
Отчаяние же Арзы дошло до предела, когда он узнал, что очень скоро его любимую отдадут этому длинному, сухожилому, чахоточному мулле Лупулла. Арзы в отчаянии начал искать встречи с Янгыл. «А как же наша клятва? Неужели она нарушит её?» терзаясь, спрашивал, он себя и, точно повзрослев, хорошо понимал, что их клятва — всего лишь искренний порыв горячо любящих сердец, а жизнь совсем-совсем иное.
Вечерами он подходил к двору Ишали-ага и часами простаивал в надежде, что выйдет Янгыл, и им удастся встретиться вновь. Он видел её мать, отца, братьев, сестрёнок. Однажды, увидев её, Арзы подойти побоялся и только издали помахал ей рукой и заметил, что она остановилась, посмотрела в его сторону, а затем скрылась в кибитке. Он ожидал её почти до утра и, наконец, дождался. Янгыл вышла, когда уже занимался рассвет.
— Арзы, опомнись! Я любила тебя и буду любить вечно, — произнесла она со слезами. — Но скажи, есть ли сила, которая помешала бы моей горькой судьбе? Если есть — скажи, что мне делать, и я выполню!..
Арзы не нашёлся, что ответнть ей в утешение, и только еле слышно прошептал:
— Янгыл, ты всё равно будешь со мной…
В передней комнате закашлял Ишали-ага, и тихо скрипнула дверь. Старик успел заметить, как от дувала метнулась человеческая тень и донеслись торопливые шаги. Янгыл обмерла и залепетала невпопад слова оправдания, но Ишали-ага грубо схватил за плечо, сильно сжал его, а затем втолкнул девушку в комнату…
Прошло ещё несколько дней, и Арзы стал чувствовать на себе насмешливые взгляды. А потом пошли и разговоры, что сын Хаким-ага ведёт себя недостойно, крутится возле дома Ишали-ага. Теперь юноша лишился последнего утешения — даже к дому любимой он не мог подойти, чтобы хоть издали взглянуть на неё. Впервые он понял, что такое слёзы отчаяния. Они пришли вместе с сознанием своего бессилия. Как подкошенный он упал в траву и плечи его сотрясались от беззвучных мужских рыданий.
…В день свадьбы Янгыл, когда весь народ оставался в Базар-Тёпе, Арзы ушёл в горы. Словно помешанной, слонялся он по их склонам и не понимал — как ему жить дальше. От своего деда он слышал легенду о Меджнуне, который, сгорая от любви, проводил дни в пустыне, — но раньше он не верил, что любовь может принести такие страдания человеку. Слушая легенду, Арзы улыбался, насмехаясь над чувством Меджнуна. Но теперь он испытывал его сам. Видеть, как отдают его любимую другому, было свыше его сил. Он даже представить себе не мог, что вот Янгыл усадили в кеджебе, вот процессия двинулась к дому моллы Лупулла, вот ввели её к нему в кибитку, сейчас она должна развязать на нём кушак и снять с ног сапоги… Кровь приливала к лицу Арзы от таких видений, а рука машинально хваталась за нож: о, как бы он расправился со своим соперником! Но едва злость отходила от сердца, заговаривал разум. Нет, молла Лупулла тут ни при чём. Не за этого, так за другого бы отдали Янгыл её родители, но только не за него. Это он знал наверняка. Слишком бедна была его семья, да и племя его не такое знатное, как племя отца Янгыл.
Его наречённая пока неизвестна ему, но ясно, что она будет из бедного рода и из его племени. Отец и мать знают — кто она. По старому обычаю выбор невесты происходит задолго до свадьбы, иногда за несколько лет, — почему же не знать им?
Так и было: родители Арзы давно держали на примете дочь своего дальнего родственника. Сыну они пока об этом не говорили, да и зачем? Всё равно будет так, как они захотят. Чего доброго — мальчишка может встретить свою наречённую! А встреча до свадьбы со своей невестой непристойна и неприлична.
Арзы вернулся к себе домой лишь поздно ночью. А на другой день, когда возобновился свадебный той, он вновь подался в горы. Юноша опять провёл бы время в тоске и отчаянии, но что-то толкнуло его к реке. Приближаясь к берегу, он ещё издали увидел очень странное на вид судно. Оно было раз в десять больше туркменского каюка и по бокам его торчали, словно у арбы, громадные колёса. На берегу толпились туркмены, разглядывая судно и изъясняясь жестами с человеком в белой фуражке, какие носят урусы.
Это был русский капитан парохода «Обручев». Он подвёл пароход к берегу, чтобы выгрузить кое-какие товары, и прибрежные жители тотчас же окружили его. К своему удивлению Арзы увидел, что рядом с урусом стоит базартепинец Закир-ага. При виде его Арзы сразу догадался, что бывший чабан теперь работает амбалом — грузит на русский пароход товары. Юноша приблизился к собравшимся на берегу, и Закир-ага увидел его.
— Хов, Арзы-джан! — позвал он и подошёл сам.
— Что тебя сюда привело? Наверное, обидели? А то пойдём со мной к урусам, будем их каюк грузить и разгружать вместе. Плавать будем туда-сюда, весь белый свет увидишь…
— Про такое я, Закир-ага, не знал и об этом не думал никогда. А на реке появился просто так, — потупившись, отозвался Арзы, при этом подумав: «Бежать надо, из дому… Забыть надо Янгыл, всё равно, видно, ей не быть моей…»
Потоптавшись на одном месте, Арзы спросил:
— Закир-ага, а вы на этом пароходе живёте?
— А как же, сынок!
— А когда назад поплывёте?
— Через два дня, сынок, не раньше. А может, и через три…
— Закир-ага, похлопочите за меня перед урусами.
— Обязательно, сынок. Ты только с отцом договорись, чтобы знал.
Отец Арзы Хаким-ага не стал особенно возражать, услышав от сына об уходе на Амударью. О русских он уже слышал, но, как и многие, побаивался их: «Как бы не обидели урусы сына, не надсмеялись над ним». По здравый рассудок победил.
Ладно, Арзы-джан, — согласился Хаким-ага после долгого раздумья. — Я доверяю Закиру-ага, он неплохой человек, хотя и прозевал овец своего хозяина моллы Ачилды. Ты во всём его слушайся, а уж он сумеет постоять за себя и за тебя.
Арзы тяжело вздохнул.
Ночью он только и думал о Янгыл. Душа его переполнялась отчаянием, сердце готово было разорваться на части. Она, его любимая, сейчас, в эти минуты, с Лупулла… Он молил аллаха, чтобы скорее приблизился рассвет, чтобы скорее выйти из дому, убежать с этого кургана и услышать спокойный плеск Амударьи! Наконец, на небосклоне засияла звезда Чолпан. Арзы встал, собрался, взвалил на плечи хурджун, распрощался с отцом, матерью и быстро отправился в путь.
Вечером того же дня он был на русском пароходе «Обручев». Закир-ага привёл его на палубу и, пока торговцы скупали у туркмен кошмы, шерсть и ковры, показал это «хитрое» по устройству судно. Арзы осмотрел каюты и паровую топку, где во время стоянки никого не было. А когда «Обручев» двинулся снова в сторону Чарджуя, юноша увидел всех, кто жил на этом «неуклюжем каюке».
Закир-ага подвёл Арзы к боцману и, как мог, объяснил ему, что это и ость тот парень, о котором он уже говорил. Боцман придирчиво оглядел юношу, особенна обращая внимание на плечи и мускулы рук. Вроде остался доволен и сказал: «Можно зачислить в команду временно, а там будет видно». Капитан, казалось» вовсе не придал значения появлению нового человека на корабле. Он постоянно находился у руля или же спорил с лоцманом по поводу речных глубин и мелей.
На палубе занимались всяк своим делом человек десять матросов. Тут же прохаживались казаки. Они отправлялись в рейсы в качестве охраны парохода и грузов. Плавать русским судам по Амударье в ту пору было небезопасно.
В памяти были ещё свежи недавние битвы, и о них чистенько велись рассказы. Много раз Арзы слышал, что урусов больше, чем солдат у Соломона мудрого, что они заняли Ташкент, Самарканд и другие города, но как им это удалось — не знал. Здесь, на пароходе, он узнал о падении Ташкента, о том, как кокандский полководец Алимкул дал сражение русским в окрестностях города, потерпел поражение и сам погиб в битве. Тогда эмир бухарский арестовал русское посольство и заявил царю, чтобы солдаты освободили город. Царь не согласился, и эмир двинул свои войска. Опять произошла жестокая битва, Огромное войско эмира было разбито, и русские войска взяли Ходжент, Джизак, Ура-Тюбе… Года через три они вошли в долину Зеравшана, заняли бывшую столицу Тимура — Самарканд и двинулись дальше, на Бухару. Тогда эмир, испугавшись, что потеряет свою власть, пошёл на перемирие и подписал договор, по которому бухарское ханство становилось фактически зависимым от России.
Одновременно русские наступали со стороны Каспия. В 1877 году был взят Кизыл-Арват. Через два года, приблизившись к Геок-Тёпе, войска генерала Лазарева, а затем генерала Ломакина, потерпели поражение и отошли к Каспию. И только через три года генерал Скобелев сумел овладеть этой крепостью и двинуться дальше. Последовательно, без боя и сопротивление были заняты Асхабад, Мерв, Байрам-Али. Русские вошли о Чарджуй и соединились с войсками ташкентского направления. Теперь их разделяла лишь многоводная Амударья. Вскоре для постоянного сношения Ташкента с Красноводском и из выгодных стратегических соображений решено было построить через Амударью железный мост.
В те годы осваивались русскими и речные просторы Амударьи, Начав путь в глубину Средней Азии от Арала, речники казённого пароходства, а точнее Амударьинской флотилии продвинулись к Хиве, а затем к Чарджую и дошли до Термеза. Дальше, в горах, начинались притоки Аму-Вахш, Кафирниган. По ним можно передвигаться только на каюках. Но и туда направили русские свою экспедицию, которая, помимо прочих обязанностей и дел, подтвердила, что судоходство по Аму больших судов возможно лишь до Термеза.
В трюме, на палубе, в каютах «Обручева» было столько разных товаров, что Арзы удивился: ведь в своём ауле кроме кошм, хурджунов и ковров он ничего не видел. А тут штабелями лежали выбеленные кожи, тюки материи, шёлкоткацкие станки «дункан», всевозможная посуда, деревянные и железные бочки, ящики с гвоздями и мотки проволоки…
Закир-ага завёл юношу в тесную каютку. На полу лежал скатанный матрац, в углу — металлический чайник-тунче и несколько пиал.
— Вот здесь будешь жить, Арзы-джан, — сказал Закир-ага. — А тут не так уж плохо, жить можно, если Аму наш каюк не разобьёт, — Закир-ага засмеялся, заметив, что при последних словах юноша испуганно огляделся. — Но ты не бойся, сынок. Хозяин кази или бай скорее твою жизнь разобьют, чем нас наша кормилица Аму. Ложись-ка теперь, отдыхай, сынок… Да скажи мне, что с тобой случилось под глазами у тебя синяки, лицо жёлтое, да и не ешь, не пьёшь ничего?
— Ничего не случилось, Закир-ага, — тяжело вздохнув, сказал Арзы. — Просто надоело коз пасти, вот и решил по-иному жить…
Ночью «Обручев» подошёл к пристани Керки, и боцман поднял амбалов. Полусонные, в темноте, вместе с матросами они тянули чальный канат. Пароход медленно шёл к берегу, наконец ткнулся носом в песок и словно застыл. Грузчики вернулись в каюту.
Среди ночи Закир-ага проснулся оттого, что услышал чей-то голос. Сначала он не мог понять слов, а затем догадался, что это его юный друг разговаривает во сне:
— Янгыл, не надо… Янгыл, уйди от них… Янгыл, Янгыл, Янгыл… — в исступлении произносил Арзы.
Закир-ага, видя, как тяжело Арзы даётся сон, толкнул юношу. Тот вскрикнул, перевернулся на другой бок, затих, но через некоторое время вновь стал звать Янгыл.
Утром, когда пили чай, Закир-ага спросил:
— Я слышал, Ишали-ага продал дочку?
— Откуда вы узнали, Закир-ага? — вздрогнув, спросил Арзы. — Вас же не было в Базар-Тёпе.
— Знаю, сынок, знаю… Болеешь ты из-за неё, тоже знаю. Бредишь ночью, имя её не сходит с твоих губ.
— Эх, Закир-ага, не видать мне теперь Янгыл. А жить без неё я не могу. Как ложусь спать, думаю — пусть аллах возьмёт мою душу, всё равно мне…
— Но, но, парень! — повысил голос Закир-ага. — Ты брось, такие слова говорить. — И, помолчав, добавил с завистью: — У русских совсем по-другому. Калыма за невесту не берут, наоборот, приданое с родителей невесты требуют. Да и не так строго насчёт обычаев. Русские девушки и за татар, и за туркмен могут замуж выйти. За это государство их не судит. А уж о любимом человеке и говорить нечего. Если русская полюбила, то тут хоть земля провались, а всё равно своего добьётся, чтобы её за любимого выдали замуж…
Сверху, с палубы, донёсся свисток боцмана, и грузчики поднялись наверх.
Над Керками алел рассвет. Глинобитные стены домов, башни крепости и тюрьмы, запылённые деревья — всё утопало в утреннем зареве. На берегу толпились десятка два-три горожан с вёдрами, чашами, бидонами. Боцман скомандовал, чтобы грузчики выкатили бочку с керосином.
Закир-ага, а за ним и Арзы, схватив багры, бросились к большой железной бочке. Несколько матросов налаживали трап. Грузчики поддели бочку баграми, и она тяжело подалась к трапу.
— Эй, хожоин! — радостно блеснув глазами, крикнул Закир-ага. — Зачем на землю керосин таскать? Пусть народ сюда идёт. Здесь, на пароходе продай.
— Молчать, стерва! — прогремел боцман. — Ишь, научились по-русски лопотать. Не твоего ума дело. Что тебе приказывают, то и исполняй!
Закир-ага недоумённо и обиженно пожал плечами и навалился на багор. Арзы нахмурился и подумал: «Да, выходит, баи и имущие везде одинаковые — и у нас, туркмен, и у русских».
Бочку скатили на берег. Толпа туркмен обступила её, ожидая приказчика. Наконец он спустился с палубы, позёвывая и потирая руки…
— А ну, подайся назад! — оповестил он своё появление бодрым окриком. Подпоясавшись грязным фартуком и засучив рукава, он снова крикнул: — Налетай, подешевело, расхватали, не берут! — Но первого, старика с большим цинковым ведром, оттолкнул от бочки. — Да куда же ты, мусульман, суёшь мне бухарские деньги? Ты что думаешь, твой эмир век будет сидеть на троне? Провалится он в тар-тарары и его деньгами хоть печку разжигай. Давай серебром, золотом, а ещё лучше натурой.
Керкинцы платили за керосин серебром, но больше — кустарными поделками, коврами и ковриками, всевозможными украшениями. Приказчик за каждую вещицу азартно торговался. Матросня и казаки, как могли, помогали ему, окрутить того или иного покупателя. Если на его голову начинали сыпаться проклятья горожан, он сбавлял тон.
— Ну, ладно, ладно, мусульман, вот тебе в придачу за твою ерундовину, — нагибался и доставал из ящика пригоршню гвоздей. — Возьми, дом себе тесовый построишь. Брёвен нет в следующий раз привезу.
К обеду торги закончились, но «Обручев» не спешил отправляться в путь. Ждали начальника керкинской тюрьмы — Касым-бека. Он приехал на дородном белом скакуне, наряженный в богатый халат и жёлтые, с серебряной отделкой, сапоги. На его голове красовался тельпек. Вслед за Касым-беком к берегу подъехала большеколесая арба с коврами. Приказчик теперь был тих и не торговался, он влез на арбу, пересчитал ковры и велел амбалам и казакам отнести всё это добро в каюту капитана. Капитан «Обручева» взял Касымбека под руку и стал расспрашивать о житье-бытье, здоровье, а затем повёл его к себе в каюту.
Как только бек сошёл с палубы и сел на коня, боцман дал команду отчаливать. Матросы и грузчики бросились к баграм и, упираясь ими в берег, оттолкнула; судно от причала. «Обручев» запыхтел, лениво завращал огромными колёсами и вырулил на фарватер.
Грузчики стояли у борта и смотрели на удаляющийся город.
— Этот Касым-бек — не только начальник тюрьмы, — с усмешкой сказал Закир-ага, — он, оказывается, к тому же и купец.
Поделиться книгой: