Помоги проекту - поделись книгой:
— Наташа, давайте сверим часы.
— Зачем?
— Чтобы договориться о новой встрече.
Она глянула на него насмешливо:
— А вы перестанете употреблять свои вульгарные выражения?
— Какие? — опешил Леденцов.
— Если я провинюсь, вы тоже скажете, что меня надо этим… чайником?
— Наташа, я джентльмен. Скажу не чайником, а кофейником по личику.
Она мило задумалась, решая, перестало ли выражение быть вульгарным. Голубые глаза, совсем просветлевшие, смотрели на инспектора с беспокойным недоумением. Это недоумение и спасло её от мгновенного инспекторского поцелуя.
— Наташа, — как-то между прочим сказал он, — в следующий раз мы поговорим о биологических очистителях, о малых голландцах, о химерном этносе, об экзистенциализме и двести двадцатой кантате Баха. А сегодня…
— Я не помню своего расписания, — почти прошептала она.
— Телефончик…
— У нас нет телефона.
— Тогда возьми мой.
Инспектор протянул бумажку с цифрами и всё-таки легонько поцеловал её — так, на прощанье, в щёчку.
2
Петельников глянул на часы.
По всем законам — государственным, биологическим, нравственным — ему следовало идти домой, ибо во дне рабочем восемь часов, организм его устал и работать на износ аморально… Но на последнем собрании он выплеснул речь о пользе профилактики, был пойман на слове и брошен в помощь инспекции по делам о несовершеннолетних. От дел уголовного розыска его никто не освободил.
Инспектор вздохнул и подошёл к окну…
Там, за распахнутыми стёклами, был июнь. За стеной бушующего зеленью кустарника рдели по скверам цветы, ходили девушки в свободных летних одеждах, пахло землёй, и белая ночь была готова щемяще высветлить город. Пришёл июнь и в милицию. Откуда-то выполз хулиган, который на зиму пропадал, как вымерзал. Поступили плаксивые заявления девушек, тех, в свободных летних одеждах, в которых они сидели белыми ночами на отдалённых парковых скамейках. В бойких местах встали хитроватые старушки с охапками полевых цветов, рвать которые запрещено. Он сам вчера спугнул такую бабусю с корзиной «купальницы европейской», взращённой природой из какой-то жёлтой нежнейшей субстанции.
Стук в дверь вернул инспектора к столу.
— Меня послали к вам, — сказала женщина с порога.
Петельников кивнул на стул и тоже сел. Женщина расстегнула светлый, с перламутровым отливом плащ и сняла светлую, цвета белой ночи, шляпку. Следовало бы предложить ей раздеться, но уже восемь часов, впереди были хлопотные дела, да и домой хотелось.
— Я пришла по поводу сына, Вити Кундышева…
— На учёте в детской комнате состоит?
— Нет-нет, но меня гложет беспокойство.
Инспектор сел поплотнее, отгоняя разъедающую мечту о домашнем вечере. Женщину не обокрали и не ударили, женщину гложет беспокойство. А такой разговор — надолго.
— Слушаю, — сказал Петельников с напускной энергией, чтобы окончательно развеять усталость.
— До девятого класса Витя учился почти на одни пятёрки…
Она подалась к инспектору с той надеждой на понимание, которая вечно живёт в матерях.
— Посещал спортивную секцию…
Её светлое и ещё молодое лицо, казалось, попрозрачнело от близких слёз.
— Занимался музыкой, уже свободно играл сонату Грига…
Она стала мять шляпку цвета белой ночи.
— Победил на химической олимпиаде…
Из круглой шляпки, которую инспектор посчитал бы за французскую, она сделала что-то вроде пельменины.
— Все думали, что станет медалистом…
— Что он сделал? — перебил инспектор, спасая французскую шляпку.
— Ничего не сделал.
— Ну и слава богу.
— Вернее, сделал. Витя влюбился с нечеловеческой страстью…
— Поздравляю.
— С чем? — она выпустила-таки шляпку.
— Не часто влюбляются с нечеловеческой страстью.
— Но он влюбился в деньги!
— В деньги?
— Как заразная болезнь. У меня выпрашивает, у отца занимает, у младшего брата выманивает… Неделю красил оградки на кладбище. Охотится за бабушкиной пенсией…
Инспектор, сперва намеревавшийся объяснить, что она пришла не по адресу, слушал теперь внимательно. Парень влюбился не в девушку, не в учителя, не в книги, не в космонавта и даже не в спортивную команду…
— Верите ли, — почти со страхом сказала она, — Витя собирает по дворам бутылки и сдаёт. И это мальчик, играющий Грига.
Растревоженное лицо женщины удержало едкие слова Петельникова о том, что игравшему Грига подобало бы собирать не бутылки, а хотя бы майонезные баночки. Он записал домашний адрес, школу, имена родителей и место их работы. И когда ему показалось, что глаза женщины стали поспокойнее, спросил о главном:
— Зачем ему деньги?
— Не знаю.
— Как не знаете?
— Не говорит. Но всё, что нужно, у него есть.
— Может быть, вино?
— Случается, но редко и чуть-чуть.
Инспектора больше бы насторожили деньги приносимые. Витя Кундышев уносил. Скорее всего, криминала тут не будет. Допустим, копит на путешествие, или даёт в долг приятелю, или помогает человеку в беде, или, в конце концов, строит ракету… Но профилактика преступлений и заключается в том, чтобы не дошло до криминала.
— Чем он занимается после школы?
— Уроки наспех сделает и убежит.
— Куда?
— Не знаю, всё молчком.
У Петельникова пропал к ней интерес. Ничего не знающая мать. Зачем сыну деньги, куда он ходит, чем занимается… Но нет родителей, которые не знают своих детей, а есть родители, которые не хотят их знать.
— Я потолкую с вашим Витей, — кончил он разговор.
— А мог сын пойти в деда?
— В каком смысле?
— Дед был жадный, всю жизнь копил. Теперь ведь, знаете, наследственности придают значение.
Он знал. И чем больше ей придавали значение, тем это сильнее раздражало инспектора. Ему уже попадались нагловатые подростки, валившие всё на наследственность, как на стихийное бедствие.
— Наследственность придумали родители, которые не хотят заниматься воспитанием, — уж слишком запальчиво бросил он.
3
Леденцов постоял у высокой двери из тяжёлого дерева, стараясь отдышаться. Он удивился — отчего? Приехал же на лифте. От трёх рабочих суток?
Он позвонил. Дверь открыла женщина средних лет с красивым лицом, слегка испорченным излишней суровостью. Каштановые волосы — почти как у инспектора, с добавкой коризны — ниспадали до зелёного воротника шуршащего халата.
— Что вам угодно? — ещё больше построжала она.
— Виски на два пальца, миссис.
— Больше ничего?
— Ванну, сигарету и пару сандвичей.
— Я вас не знаю, гражданин.
— «Он — то есть я — поднял на неё грустные, налитые кровью глаза». Теперь узнаёте?
— За трое суток можно кого угодно забыть.
— Служба, миссис.
— А телефон на что?
— «Миссис, вы сегодня выглядите на миллион долларов».
— Следующий раз… как это… возьму чайник и тебе по физиономии.
— О, такие слова в устах миссис, то есть дамы…
Он шагнул в переднюю и осторожно поцеловал женщину в щёчку, отчего её суровость пропала мгновенно. Она тоже чмокнула его в щёку и отвесила лёгкий, скользящий подзатыльник. Он обнял её за плечи и повёл в глубь квартиры, расслабляясь от каждого шага.
— Мам, больше не буду.
— Ты хоть ел?
— А как же. Пирожки с мясом.
— Ещё что?
— Пирожки с рисом.
— Ну а суп, жидкость?
— Запивал пупсой.
— Какой пупсой?
— Пепси-колой.
— О, боже…
Она ринулась на кухню, погнав туда воздух распавшимися полами халата. Влекомый этим потоком, оказался на кухне и Леденцов. Он сел на своё место — не переодевшись, не вымыв рук, не сняв ботинок — и начал погружаться в свои любимые минуты…
Тело, скинувшее заботы, расползлось на стуле кулём. Душа, оставив за высокой дверью из тяжёлого дерева все накопленные заботы, отлетела от кулеподобного тела и порхала себе где-то под потолком в душистом паре кастрюль. Лампы горели ненавязчиво. Светлое дерево столов, шкафиков и стен желтело покойно, как избяные брёвна. Вполсилы пело радио о тихой любви. Из крана вода бежала лесным ручейком. И что-то говорила мама, и что-то отвечал он сонным, воркующим голосом.
— Чем ты был занят?
— Позавчера проверял материал об отравлении организма гражданина Кривопатри.
— Боже, говорить грамотно разучился… А вчера?
— Вчера мне пришлось заменить помощника дежурного райотдела.
Поделиться книгой: