Один в поле воин

– Не знаю. Слепень сказал, что тот захрипел и рухнул на пол, когда он делал ноги.

– Вспомнил! Точно. Тотализатор. Мальчишка-боксер. Ладно, об этом потом. Что ты сделал со Слепнем?

– Пока живой. Сказал, чтобы приставил за этим Майклом пару своих парней. Пусть проследят. Может, книга каким-то боком всплывет.

– Значит, книга у мальчишки. Вот только зачем он ее взял? – принялся рассуждать водитель. – Ее ценности он не знает. Мальчишка просто поднял книжку и прихватил с собой. Что дальше? Он ее кинет, скорее всего, где-то в мастерской. Ты понял, что надо сделать?

– Ясно. Сегодня же ночью, мы с Куртом снова обыщем мастерскую художника.

– Утром позвонишь, что и как, – незнакомец на какое-то время задумался, потом добавил: – Куда тебя подбросить?

– Не надо. Я пешком.

Поздним вечером, после ужина, мы сидели за столом в номере Вильсонов и пили крепкий чай с малиновым вареньем и медом. Стоило Генри простудиться, как его жена начала метаться в поисках хорошего лекарства от простуды, и тогда я подсказал ей настоящий русский рецепт от простуды, который якобы нашел в одном из американских журналов. Мне самому уже надоело это наивное вранье, но как по-другому проявить свои обширные знания я пока не знал. Леди Вильсон мне не поверила, при этом заявив, что американские журналы нередко пишут всякую чепуху, и позвонила в посольство, жене одного из сотрудников, с которой недавно познакомилась. Та неожиданно подтвердила, что это действительно хорошее средство, а еще посоветовала Марии купить горчичный порошок и попарить своему благоверному ноги. Жена сенатора ее поблагодарила, но немного подумав, решила ограничиться чаем с вареньем.

Теперь, сидя за столом, мы обсуждали события сегодняшнего вечера. Мария все еще не могла отойти от кошмара, переживая его раз за разом, пока я не показал на бутылку коньяка, стоявшего на столе:

– Тетя Мария, вы излишне нервничаете. Может, выпьете для успокоения нервов?

– Я? Думаешь, поможет? – она на секунду задумалась. – Почему бы и нет?

Генри налил жене треть бокала, она, морщась, отпила, потом сделала еще глоток. Когда спустя пять минут бокал опустел, муж ей снова налил, а когда я уже уходил, миссис Вильсон была уже пьяна, но при этом почти спокойна.

Вернувшись в свой номер, скинул верхнюю одежду, после чего достал книгу и уселся в кресло, после чего стал медленно изучать ее, начиная с обложки и кончая последней страницей с датой издания и типографией, которая ее напечатала. Даже на первый взгляд книга была не новая и слегка потрепанная. Судя по всему, ее явно не один раз читали, об этом говорили подчеркнутые карандашом слова и фразы. Кроме этого, на полях страниц было семь коротких комментариев, типа: зря. Это лишнее. Особенно странным являлось то, что никаких указаний или сносок, к чему можно было отнести замечания на страницах, не было. Первый, пусть и детальный осмотр ничего не дал, тогда я решил изучить каждую страницу на свет, но начал с тех листов, где были подчеркнуты слова и фразы. Ничего не нашел, никаких особых пометок или намеков на выделенные слова или фразы. Отложив книгу, стал думать.

«Что мы имеем? Сказал бы, что это шпионские игры, так тут кое-что не вяжется. Ладно, начнем сначала. Уголовники пришли к художнику за книгой. Он ее сразу не отдал, поэтому они его пытали. Сразу напрашивается такой вопрос: на фига двум матерым уголовникам книга на немецком языке? Сомневаюсь, что они когда-нибудь слышали о Гете. Значит, их кто-то послал за ней. Дальше существует вероятность, что меня начнут отслеживать, если, конечно, этот кто-то сумел правильно оценить ситуацию и сделать соответствующие выводы. Если я правильно рассуждаю, то первый ход должен сделать противник. Теперь определимся по действующим лицам. Резаный. Если чекисты не будут вникать в это дело, а они, похоже, передали это дело милиции, то урка, если не дурак, следователю про книгу ничего не скажет. Ему, как вору, шпионская статья совсем не в масть, да и свалит все на Слепня. Насчет угрозы американцам? Так тут совсем все просто. Скажет, что хотел посмотреть на американские деньги, так как никогда их не видел, а тупые американцы меня не так поняли. Если он будет упорно стоять на своем, то ему дадут три-четыре года, и только потому, что он рецидивист. Этот вариант для меня самый предпочтительный, но если милиция размотает бандита и узнает, что все это случилось из-за какой-то книги, за дело возьмутся чекисты. Это плохой вариант. Особых доказательств у них на меня нет, но я буду находиться под подозрением, к тому же есть вероятность оказаться у них в подвале. Впрочем, завтра уже кое-что прояснится на допросе. Посмотрим, как поведет себя следователь. Теперь по книге. Может, ее уничтожить? Как у нас говорится: „нет человека – нет проблемы“. А если возьмут за горло? Нет, не буду с этим торопиться, только уберу куда подальше. Американское посольство? Можно, только я там никого не знаю, да и возникнут лишние вопросы. Может, тогда… у журналистов? Неплохая идея, но съездить в посольство прямо с утра необходимо. Если за мной следят, пусть знают, что я с пакетом вошел в посольство, а вышел без него. Решено. И на сегодня хватит».

Взяв книгу, я закрыл номер и отправился к журналистам. Из журналистов оказался только один Тейлор, сидевший за письменным столом. Он что-то черкал на листках, лежавших перед ним. Судя по всему, он сейчас лихорадочно правил свою статью. Журналист поднял голову и тут же опустил:

– Привет, чемпион! Завтра утром мне надо отправлять статью, поэтому, парень, сейчас не до тебя.

– А где Бен? – спросил я его, одновременно двигаясь и оглядывая их номер, в поисках подходящего тайника.

– Не знаю, – коротко ответил он, уже с головой уйдя в чтение текста.

В этот самый миг я увидел заваленный журналами и папками с вырезками журнальный столик, стоявший у стенки. Подойдя к нему, я оказался почти за спиной у Тейлора, который настолько был занят своей работой, что, похоже, забыл уже о моем существовании.

– Ты не против, если я полистаю журналы, лежащие на столике?

Он ничего не сказал и, похоже, даже не услышал меня, продолжая чиркать на бумаге ручкой. Две минуты – и книга уютно устроилась под небольшой стопкой газет и папкой с вырезками. Для приличия полистал журнал «Огонек», потом пробежал глазами по передовой статье старой, более чем месячной давности, газеты «Вечерняя Москва» от 31 декабря 1949 года.

«Разорвали цепи помещичье-капиталистического рабства Польша, Чехословакия, Болгария, Румыния, Албания, Венгрия. Сбросил с себя цепи империалистического и феодального гнета великий китайский народ. В эти знаменательные дни мы, советские люди, с особой любовью произносим имя Сталина. Ему, гениальному зодчему коммунизма, обязан наш народ, наша славная отчизна своими победами. И когда кремлевские куранты пробьют 12 часов, все советские люди от чистого сердца в едином порыве еще и еще раз скажут: Слава Сталину! Пусть долгие и долгие годы живет и здравствует наш вождь и учитель!

Новый, 1950, год не обещает ничего хорошего одряхлевшей капиталистической системе. На нее неумолимо надвигается экономический кризис. Лагерь разбойничьего империализма охвачен тревогой. Англо-американские монополисты и их подпевалы… Оголтелые империалисты усиливают свою подрывную деятельность… Эти коварные, ненасытные звери в образе людей куют оружие смерти… План Маршалла и злобная, разнузданная клевета на СССР – все это составные части агрессивного курса англо-американских поджигателей войны, направленного против СССР и стран народной демократии».

«А это разве не клевета?» – усмехнулся я, прочитав эти строки.

Отложив газету, поднялся.

– Ладно, я пошел.

Ответом стал резко-раздраженный взмах руки: иди уже, парень, не мешай.

Утром съездил в посольство, тем более что был повод. Вчера вечером нам звонили в отель, сообщив, что пришла свежая пресса и для нас отложили несколько экземпляров газет и журналов. Еще на пути в посольство, проверившись на маршруте, заметил «хвост» в лице паренька лет четырнадцати, уголовного вида. Забрал несколько газет и журналов для мающегося от скуки Генри, на обратном маршруте я снова засек того же парня. Сделал вид, что ничего не заметил, вернулся в отель. Зайдя к Вильсонам, отдал почту и застал конец их спора.

– Генри, твоя задача окончательно выздороветь перед поездкой в Ленинград, а с милицией я разберусь сама, – решительно заявила женщина.

– Милая, я чувствую себя намного лучше…

– Тебе нечего там делать, – сказала, как отрезала, Мария. – Пей чай с лимоном, пока горячий, а мы с Майклом собираемся и идем.

– Идем, – подтвердил я ее слова.

Такси высадило нас рядом с отделением милиции. При входе нам сразу бросился в глаза висевший в коридоре отделения большой плакат, где на фоне младшего сержанта милиции большими буквами был нарисован призыв-лозунг: «Работник милиции! Зорко охраняй народное достояние, это твой священный долг!»

Пока мы находились в милиции, мне постоянно приходилось натыкаться взглядом на плакаты, призывавшие к усилению бдительности, которые висели на каждом шагу и почти в каждом кабинете. На них партия и Сталин терпеливо разъясняли советским людям, что внутренние и внешние враги не примирились с существованием первого в мире государства рабочих и крестьян.

Под этими плакатами ходил самый разнообразный народ с серьезными, а кое-кто и с заплаканными лицами. Подойдя к окошку, над которым сверху было написано «дежурная часть», Уильямс передал лейтенанту наши повестки. Тот быстро пробежал их глазами, потом посмотрел на нас и громко задал глупый вопрос:

– Так это вы, что ли, американцы?

Шум в коридоре стих наполовину, после чего на нас уставилось два десятка любопытных глаз. Дежурный понял, что оплошал, покраснел и подозвал сержанта:

– Михайленко! Живо отведи граждан американцев в 211-й кабинет. Я сейчас туда позвоню.

Не успели мы подойти к означенному кабинету, как дверь открылась, и на пороге встал полный, грузный мужчина в темно-синей форме с дубовыми веточками в петлицах.

– Здравствуйте, граждане американцы. Кто из вас владеет русским языком?

– Здравствуйте. Я владею русским языком. Уильямс Локкарт, третий секретарь американского посольства. У меня есть право присутствовать при допросе американских граждан.

– Конечно-конечно, господин секретарь. Я старший следователь Метельский Иван Георгиевич. Пожалуйста, проходите в кабинет.

Стоило нам войти, как он сразу предложил нам давать показания в разных кабинетах. Когда секретарь посольства, поддерживаемый Марией, пытался объяснить, что подростка нельзя допрашивать без его родственницы, ему участливым, но тем не менее твердым тоном было сказано:

– Не волнуйтесь вы так, господин секретарь. У нас замечательные переводчики. К тому же когда придет время подписывать показания молодого человека, мы обязательно позовем вас, господин Локкарт, и госпожу Вильсон, для того чтобы вы оба лично заверили, что все официальные показания записаны правильно.

Уильямс попытался оспорить его слова, но мне это уже надоело, и я влез в их разговор:

– Хватит спорить. Я готов дать показания при чужом переводчике, но свою подпись поставлю в присутствии сотрудника посольства.

В качестве благодарности за решение вопроса я получил два недовольных взгляда людей, которые считали, что это прямое нарушение их прав, после чего нас развели по кабинетам.

В небольшом кабинете, куда меня провели, оказалось довольно многолюдно: следователь, переводчик и машинистка, сидевшая со своим орудием производства в углу. Осмотрелся по сторонам с нескрываемым любопытством, изображая подростка, впервые попавшего в полицейский участок другого государства. Прямо над головой следователя висел портрет Сталина, а на двух боковых стенах – плакаты «Строго храни государственную и военную тайну!» и «Не болтай у телефона. Болтун – находка для шпиона». Оценивающе пробежал глазами по мужчинам. Оба были подтянутыми и крепкими, как и их взгляды, что у одного, что у другого, были цепкими и острыми, несмотря фальшь доброжелательных улыбок. Переводчик, одетый в явно пошитый у портного темно-коричневый костюм, поздоровался и предложил мне сесть. Перед тем как начать допрос, следователь бросил быстрый взгляд на переводчика, словно спрашивал: можно начинать?

«Значит, все-таки ГБ», – отметил я и радостно заулыбался.

– Как тебя зовут, паренек? – спросил меня по-русски следователь и выжидающе, с прищуром, как в свое время Ленин смотрел на буржуазию, уставился на меня.

Чекист почему-то не стал спешить с переводом.

Я перевел непонимающий взгляд со следователя на переводчика, потом сказал:

– Не понимаю, что вы сказали.

Только после моих слов переводчик принялся за работу:

– Следователь спросил, как тебя зовут и как ты оказался в мастерской художника Полевого?

– Вы не представились. Как к вам можно обращаться, господа?

Переводчик бросил на меня удивленный взгляд. Парнишка оказался не так прост, как им показалось вначале. Следователь, в свою очередь, бросил на сотрудника ГБ непонимающий взгляд.

– Мы приносим свои извинения, мистер Валентайн. Это Глаголев Яков Сидорович, – и он показал на сидевшего за столом следователя, а затем представился сам: – Я Переверзев Николай Климович. Институт иностранных языков.

– Очень приятно. Меня зовут Майкл Валентайн, мы приехали с леди Вильсон и Уильямсом…

После моих первых слов сразу раздался перестук пишущей машинки. Я замер, развернулся, посмотрел на машинистку, снова повернулся и продолжил свой рассказ. При этом я старательно изображал волнение, не забывая жестикулировать и размахивать руками.

– Да не волнуйтесь вы так, Майкл. Мы же ни в чем вас не обвиняем, – подбодрил меня сотрудник ГБ, изображавший переводчика, стоило мне закончить свой рассказ. – Наоборот, считаем, что вы просто герой, раз сумели обезвредить опасного преступника.

– Знаете, я даже толком не помню всего, так тогда сильно переволновался, – смущенно признался я.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – увидев мой вопросительный взгляд, пояснил: – Это такая русская поговорка.

– О’кей, – согласился с ним я.

Следователь, пока мы разговаривали, хлопал глазами, не понимая, о чем мы говорим.

– Давай, Яша, дальше, – чекист-переводчик покровительственно предложил следователю продолжать допрос.

– Мистер Валентайн, если мы вас правильно поняли, сотрудник посольства Уильямс Локкарт собрал у всех бумажники и драгоценности миссис Вильсон, чтобы отдать их гражданину Савелию Закоркину, который угрожал вам револьвером?

Услышав перевод вопроса, я ответил:

– Да. Все так и было.

– Потом, судя по вашим словам, Закоркин понял, что руки у него заняты, и перебросил своему подельнику книгу, которую держал в левой руке, – услышав перевод, я кивнул головой в знак согласия. – И в тот момент, когда преступник отвлекся, вы бросились на бандита, толкнув американского гражданина Локкарта на Савелия Закоркина, после чего ударили последнего в кадык. Далее вы сказали, что кинулись вдогонку за вторым преступником. Зачем?

– Чтобы догнать его, а затем передать в руки правосудия, – заявил с гордым видом героя-победителя.

– Вы смелый человек, не каждый решится преследовать вооруженного преступника, – похвалил меня Глаголев. – Теперь расскажите нам, что произошло после того, как вы оглушили гражданина Слепцова.

– Ничего не произошло. Не успел я вскочить на ноги, как закричала тетя Мария, и я кинулся обратно.

– Значит, вы ничего не брали у гражданина Слепцова, а просто побежали обратно. Я вас правильно понял?

– Да.

– Где была в этот момент книга? – спросил меня следователь.

– Книга? – я сделал вид, что задумался. – Книга! Точно! Она была там. Лежала рядом с преступником.

– Так и запишем, – при этих словах следователь бросил быстрый взгляд на Переверзева.

«Видно, эта книга навела их на кое-какие мысли».

Мы еще минут пятнадцать уточняли детали, после чего переводчик сходил за Локкартом. Тот пришел не один, а вместе с леди Вильсон, которая, стоило ей переступить порог кабинета, сразу спросила:

– Майкл, ты как?

Я заверил обоих, что мои права не были нарушены, после чего секретарь, а за ним миссис Вильсон прочитали мои показания, после чего я их подписал. Попрощавшись, мы ушли.

– Майкл, как тебе пребывание в русском полицейском участке? – спросила меня Мария, когда мы ехали обратно в отель.

Я усмехнулся:

– Получил новые впечатления.

– Я тоже, но с большой радостью обошлась бы без них. Старая, обшарпанная мебель, дурацкие вопросы и грубые плакаты на стенах, нарисованные в три краски. Сплошное убожество!

На обратной дороге мы остановились у магазина-гастронома «Елисеевский» по просьбе Марии, которой неожиданно захотелось порадовать Генри чем-нибудь вкусненьким. Я думал, что мы ограничимся пирожными или конфетами к чаю. Как же! Женщина есть женщина, поэтому мы купили в «Елисеевском» пусть понемногу, но зато всяких разных продуктов: севрюгу, ветчину, крепкие соленые огурчики, сырокопченый рулет, нежную языковую колбасу и ароматный швейцарский сыр. В довершение этого нами были куплены бутылка грузинского вина и конфеты «Мишка на Севере».

Вернувшись в отель, мы сразу пошли в номер Вильсонов. Стоило нам выложить покупки на стол, как сенатор, увидев, что мы принесли, стал удовлетворенно потирать руки. Рассказывая о визите в милицию, мы одновременно накрыли импровизированный стол, после чего принялись с аппетитом угощаться тем, что мог дать лучший коммерческий магазин Москвы. Сначала выпили за здоровье Генри, потом за хозяйку стола, но стоило мне хрустнуть соленым огурчиком, как я… вдруг неожиданно чихнул, потом еще раз и еще. Мария, ничего не говоря, выскочив из-за стола, скрылась в спальне, чтобы вернуться уже с термометром. Я не успел открыть рот, как она на меня строго прикрикнула:

– Даже не смей возражать! – и протянула мне градусник.

Сделав кислое лицо, взял градусник, затем сказал, что схожу в свой номер за носовым платком.

Вернувшись через несколько минут, я достал из-под мышки термометр и отдал Марии.

– Генри, это он от тебя заразился, – с горестным видом заявила Мария. – У него температура! Тридцать семь и три!

Мне очень не хотелось ехать в Ленинград, а простуда оказалась хоть и чисто случайным, но при этом прекрасным поводом никуда не ехать, и чтобы окончательно утвердить женщину в этом, я шумно высморкался.

Меня тут же заставили выпить еще один стакан чая с лимоном и медом, потом кривясь, я проглотил какой-то горький порошок, а в завершение всех процедур был отправлен в постель, в свой номер.

Когда ко мне перед завтраком зашли Вильсоны, я показал им градусник с температурой 37 градусов и сказал, что немного саднит горло, а так все хорошо. Мария сильно расстроилась, но я не дал ей заявить о том, что мы никуда не едем, сказав:

– Тетя Мария, за меня не волнуйтесь, езжайте себе спокойно. У меня жизнь только начинается, так что успею еще Ленинград посмотреть.

– Да при чем здесь этот город? За тобой уход нужен. Вдруг вечером температура поднимется?

– Я что, маленький? – и придал себе обиженный вид.