Один в поле воин

Отвечать не стал, только пожал плечами, дескать, непонятный для меня вопрос, после чего стал ждать дальнейшего развития событий. Не дождавшись моего ответа, последовал новый вопрос девушки:

– Что лично ты, Майкл, делаешь для того, чтобы в вашей стране наступило равноправие?

– Лично я? М-м-м… Ничего не делаю. Просто жду, когда все негры, наконец, свалят в свою Африку. Там их родина, там тепло, у них там родственники. Им не надо будет работать на белых людей, а просто будут лежать под пальмами и есть бананы с ананасами.

После моих слов наступило гробовое молчание. На лицах учеников появилось задумчивое выражение. Такой подход к проблеме был для них совершенно новый, и теперь они все пытались понять, почему негры не уезжают к себе на родину?

– У них нет денег! Они настолько мало получают, что не могут купить себе билет на пароход! – попытался выручить ситуацию один из учеников.

– Сам разговаривал с негром – стюардом с парохода, который ходит в дальнее плавание, – заявил я с чувством победителя. – Как я понял, он не стремится уехать к себе домой. Еще скажу, что билет на пароход стоит не так уж дорого. Конечно, точной его стоимости я не знаю, но думаю, что за три-четыре месяца любой негр спокойно заработает себе на путешествие домой. Разве свобода и родина этого не стоит? Даже если на месте что-то не так, то можно там революцию поднять. Свергнуть местных диктаторов и поставить на их место правительство свободы, равенства и братства. Или я не прав?

Я говорил спокойно, без надрыва и судорожных оправданий. Хотя прямого ответа не дал, но при этом заставил всех школьников сильно задуматься. Комсомольцы вряд ли уловили мой сарказм, но судя по тому, как резко вскочила со своего места Кокошкина и сразу сменила тему, она прекрасно все поняла:

– Теперь, мне кажется, пришло время рассказать Майклу о нас самих, о школьных успехах, о нашей работе на благо советского народа.

После ее слов стали вставать юноши и девушки с короткими заученными рассказами о себе и своей семье. В общем, ничего для меня нового я не услышал, за исключением двух экзотических, для моего уха, профессий. У одной девочки папа был мастером в артели по ремонту пишущих машинок, а у парнишки отец оказался железнодорожником с чудным названием «инженер-капитан тяги».

Если до этого как у меня, так и у школьников был взаимный интерес друг к другу, то теперь мы оказались разведены по разные стороны «железного занавеса». Я слушал их рассказы о школьных успехах, о социалистическом соревновании, которое придумали сами школьники, о том, как они собирают металлом и помогают инвалидам Гражданской и Отечественной войн, и скучал. Единственное, что меня из их рассказов заинтересовало, так это то, как они ходили на выставку подарков Сталину, которая была организована на его семидесятилетие, которое состоялось в прошлом году. Школьники с гордостью рассказали, что для того, чтобы выставить все присланные ему подарки на всеобщее обозрение, в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина пришлось свернуть всю экспозицию. Среди обычных подарков в виде картин и ваз были выставлены тракторы, мотоциклы, велосипеды, одежда, ковры, курительные трубки. Все они имели советскую символику, а кроме этого, большинство из них несли изображения Сталина. В залах, как рассказал им гид, проводя по выставке подарков, стояли сотни статуй и бюстов вождя.

– Зачем ему столько всего? – спросил я и понял, что зря это сделал, увидев мгновенно вспыхнувшее возмущение в глазах подростков. – Впрочем, это неважно. Теперь я хочу с вами попрощаться, юноши и девушки! Вы хорошие ребята! Желаю вам успехов в учебе и личной жизни!

На этом наш поход в школу закончился. Без малейшей тени сомнения я мог сказать, этот класс меня точно в друзья не запишет. По дороге Мария сказала, что гордится мною. Особенно ей понравилось, как я уел этих русских с их вопросом о неграх.

– Не ожидала, Майкл. Честное слово! У тебя гибкий ум, мой мальчик. Обязательно расскажу Генри о твоей победе. Ему понравится твой ответ.

Слухи о боксерских боях между американцем и русскими, на которых будет присутствовать сын Сталина, разошлись настолько широко, что о них уже знали не только американцы, живущие в Москве, но и сотрудники английского и французского посольств, вместе с журналистами независимых газет и журналов. У меня и сомнений не было, что эту шумиху подняли два моих хитроумных приятеля-журналиста, для того чтобы подогреть интерес и заработать денег на тотализаторе, который они сами и организовали. Неожиданно я узнал, что являюсь победителем четырех любительских турниров в Америке, а против меня выйдут на ринг чемпионы Москвы и Советского Союза. Дошло до того, что по возвращении от английского посла ко мне зашел Генри Вильсон и неожиданно поинтересовался:

– Майкл, как ты оцениваешь свои шансы на ринге?

После его вопроса я откровенно завис, вытаращив на него глаза. Генри никогда не интересовался спортом, за исключением большого тенниса и то потому, что это было необходимо для поддержания фигуры и статуса политика. На втором месте, насколько мне было известно, в списке его интересов стоял бизнес, а бокс и уж тем более тотализатор лежали вне сферы его интересов. Мне было это доподлинно известно.

– Вы что, решили на меня поставить? – я даже не старался скрыть свое удивление.

– Даже мысли такой не было, – усмехнулся сенатор. – Просто меня попросил узнать об этом мистер Келли.

– Английский посол?

– Представь себе. Так что ты скажешь?

– За один бой ручаюсь, а там как Бог даст.

– Так ему и передам.

Ажиотаж вокруг боев вырос еще больше, когда советские власти довели до иностранных посольств, что в спортивный клуб никто из иностранцев, тем более журналистов, не будет допущен, так как это неформальный, товарищеский матч, не американское шоу. Разрешение на присутствие были даны только для родственников Майкла, его секунданта и представителя американского посольства. Секундантом у меня стал журналист американской газеты, Уильям Шеппет, который занимался боксом в далекой юности, лет пятнадцать тому назад.

До назначенного времени еще оставалось сорок минут, когда мы подъехали на такси к входу в спортивный комплекс. Над входом в зал висел огромный плакат, на котором на фоне четырех громадных букв СССР добрый молодец демонстрировал свой накачанный бицепс, а ниже было написано: «Спорт – это здоровье, воля и мужество!»

Войдя в зал, быстро огляделся, автоматически отслеживая лица и движения тренирующихся спортсменов. Четверо боксеров сейчас проводили тренировочные бои на двух рингах, кто-то еще разминался, другие отрабатывали удары на снарядах. Два тренера в спортивных костюмах стояли возле одного из рингов и что-то обсуждали. Стоило нам только появиться в зале, как все замерли, спортсмены и тренеры, уставившись на нас. Нас явно тут ждали, но при этом никакой реакции не последовало, все выжидающе уставились на нас, а мы смотрели на них. Когда неловкая тишина начала переходить в напряженность, я решил разрядить обстановку и, выйдя вперед, поздоровался:

– Здравствуй, товарищ! – эти два слова я произнес на русском, специально их исказив, но дальше продолжил говорить уже на английском языке. – Меня зовут Майкл Валентайн! Мне шестнадцать лет! Думаю, что я не самый плохой парень на свете! Я буду сегодня драться на ринге!

Услышав перевод, люди словно ожили, сразу послышались со всех сторон приветственные крики:

– Привет, Америка! Здорово, парень! Здравствуй, приятель!

Тренеры уже пришли в себя и, разогнав спортсменов по местам, подошли к нам. Мы поздоровались, затем один из них, с густыми, пшеничного цвета, усами, объяснил, где я могу переодеться, а остальным показал на скамейку у стены:

– Садитесь здесь, американские граждане, и ждите.

Выйдя из раздевалки, я принялся за разминку, одновременно оценивая тренирующихся в зале боксеров, заодно пытаясь определить, кто достанется мне в соперники. Впрочем, ответ мне дали сами тренеры, которые подозвали к себе двух боксеров и о чем-то живо начали с ними говорить. Неожиданно, чисто интуитивно, можно сказать, кожей, почувствовал чей-то наглый и пристальный взгляд, но искать его хозяина не стал, определив как агента ГБ. Скорее всего, что он был здесь не один, но это было и так понятно из-за международного формата встречи. Спустя пятнадцать минут появился Василий Сталин со своей свитой. На этот раз он был в генеральской форме.

Я подошел к нему, мы поздоровались, после чего представил тех, кто пришел со мной. После формального представления он сразу поинтересовался у меня:

– Ну, ты готов, парень?

– Всегда готов, господин Сталин.

– Ты у нас прямо как пионер. Фотографию мне привез?

– Вам сейчас отдать?

– Потом, а сейчас мне не терпится посмотреть, как умеет боксировать Америка.

– Господин Сталин, хочу сразу предупредить, что у меня несколько иная манера боя, чем у обычного боксера.

– Не понял. Объясни! – командующий ВВС Московского округа нахмурился.

– Я боксер, но последнее время увлекся… азиатским рукопашным боем. Как это сказать… Короче, помимо рук я наношу удары локтями, коленями, ногами.

– Это не бокс, а какая-то уличная драка! – в свою очередь возмутился полковник, стоявший за спиной Сталина, стоило ему услышать перевод моего ответа. – Этот американец врежет нашему бойцу по яйцам, а затем скажет, что это все по правилам!

– Разрешите, товарищ Сталин? – раздался голос седоусого тренера, а когда тот кивнул головой, продолжил: – Слышал и даже читал, что есть такие разновидности бокса в Азии. Интересно, конечно, увидеть, что парнишка умеет, но как по мне, так сначала лучше Федоровича позвать. Ведь это он у нас рукопашник.

Василий Сталин на минуту задумался, потом повернул голову в сторону майора:

– Костя, посмотри, на месте ли Федорыч. Одна нога здесь – другая там.

Майор сразу сорвался с места и мелкой трусцой помчался куда-то в глубину зала. Вскоре он вернулся с тремя мужчинами. Пожилой мужчина был тренером по рукопашному бою, а эти двое его воспитанники, вот только, в моем понимании, они не походили на мастеров рукопашного боя. Не было у них ни плавности движений, ни мягкости и текучести шага. Эти крепкие и жилистые парни больше походили на оперативников, которых готовили на силовое задержание преступников.

– Здорово, Федорыч, – приветствовал его Василий Сталин.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, – поздоровался по-военному тренер и вопросительно посмотрел на командующего ВВС Московского округа.

– Тут вот какое дело. Этот парень – американец. Сказал, что он боксер, только бокс у него странный выходит. Говорит, что в драке наносит удары локтями и коленями. Что скажешь?

– Ничего не скажу, товарищ генерал-лейтенант. Мне его в деле надо видеть, – тренер быстро, но при этом внимательно и цепко оглядел меня, потом кивнул головой на одного из парней. – Пусть с Аникеевым сойдется, а мы посмотрим. Парень крепкий, боксом до этого занимался, задатки бойца у него есть, пусть попробует.

– Не опозоримся? – прищурился Василий Сталин.

– Да какой тут позор, товарищ генерал-лейтенант. Померяются силами молодые парни, и все тут.

После того, как этот разговор закончился, Василий Сталин, повернувшись ко мне, сказал:

– Вот тебе, американец, противник. Давай, действуй.

Услышав перевод, я кивнул головой и направился к рингу, вокруг которого собрались уже все, кто находился в зале. Мне было слышно, как спортсмены негромко оценивают мои физические данные и моего соперника.

– В синем углу ринга – представитель Америки Майкл Валентайн! В красном углу ринга – Иван Аникеев…

По первой минуте боя стало понятно, что Аникеев самый обычный боксер, который, похоже, дополнительно проходит курс рукопашного боя для сотрудников советских спецслужб. Бой закончился быстро, причем не по моей вине. Боец оказался азартным и сразу пошел в атаку. Пропустив мощный удар ногой в бедро, которого явно не ожидал, растерялся и раскрылся. Мне хватило его секундной растерянности, чтобы нанести ему сильный удар в челюсть. Противник рухнул как подкошенный. Судья начал отсчет под недовольные крики болельщиков, что это нечестно и не по правилам. Не обращая внимания на крики, я отошел в свой угол, где Уильям Шеппет начал вытирать мне вспотевшее лицо полотенцем.

– Отлично, парень. Один удар… – но договорить секунданту не дал подошедший к канатам Василий Сталин.

– Лихо дерешься, ничего не скажешь. Вот только хотелось бы посмотреть на тебя, как ты на кулаках бьешься. Без твоих этих вывертов.

Дождавшись окончания перевода, я кивнул головой и сказал:

– Приложу все свои силы, господин Сталин, чтобы поединок прошел честно.

– Макарыч, – обратился Сталин к седоусому тренеру в спортивном костюме, – ты все слышал. Кого поставишь против американца?

– Первушина. Думаю, Антон не подведет. Звать?

– Зови.

Парень походил на молодого бычка, как сложением, так и взглядом, в котором легко читались боевая злость, азарт и чувство гордости. Ведь он из Советского Союза, а против него вышел американец, империалист, классовый враг.

– В синем углу ринга представитель Америки Майкл Валентайн. В красном углу ринга кандидат в мастера спорта Антон Первушин. Провел…

Боксер был явно настроен на хорошую драку.

«Похоже, он собирается делать ставку на атаку», – только я так успел подумать, как противник бросился в атаку.

Несмотря на взвинченный темп, я чувствовал себя неплохо. Хорошо разогревшись, я двигался легко, уходя от мощных ударов Первушина, который, похоже, окончательно утвердился в мысли закончить бой нокаутом. Когда первые ураганные атаки провалились, противник стал теснить меня к канатам. Я снова ушел в сторону, выдерживая дистанцию с помощью коротких контратак, при этом изучая манеру боя противника и выжидая нужный момент. Закончился первый раунд. Судя по репликам парней, большинство из них решило, что американец дерется неплохо, но Антон во втором раунде его обязательно положит. Кое-кто даже поспорил на пиво. Начало второго раунда ничем не отличалось от первого: мой противник продолжил атаковать. Вот только по лицу Первушина было видно, что парень слишком много сил выложил в первом раунде и его надолго не хватит. Не сумел он меня просчитать. Вот он резко прыгнул вперед, я вильнул вправо, затем ударил левой, не попал, сам ушел в глухую защиту. Новая серия ударов, я отпрыгнул назад и понял по глазам противника, что сейчас последует новая атака. Так и есть! Первушин резко подался вперед, одновременно выбрасывая правую руку, тем самым раскрывшись на несколько секунд. Я ударил, но попал в перчатку, которой тот успел закрыться. Сделал я это специально, просто какое-то мгновение промедлил, но со стороны должно было показаться, что я тоже устал. Третий раунд начался традиционно: с ураганной атаки. Мой противник поставил все на кон и просчитался. Вымотавшись, он просто не сумел среагировать на мою тройку. Последний удар пришелся сбоку в голову, которую он не успел прикрыть. Парня мотнуло в бок, и тут новый удар! Его бросило на канаты, благодаря которым он удержался на ногах, но как боец он уже ничего собой не представлял. Помотав головой, прогоняя муть перед глазами, он двинулся вперед, с трудом удерживаясь на ногах, как в этот момент секундант по указке тренера выбросил полотенце. Наступила тишина. Я подошел к противнику, который еще не понял, что бой закончен, несмотря на крики болельщиков и секунданта, сложил руки крестом и сказал:

– Все, парень. Мы закончили. Ты молодец.

Громкий синхронный перевод моих слов заглушил шум, разом поднявшийся в зале. Все сразу пришли в движение. Кто-то прибежал на ринг помогать Первушину, другие ожесточенно спорили, обсуждая моменты поединка. Меня не ругали, но и не так чтобы хвалили, больше было высказываний спортивного характера:

– У Америки крепкие ноги, по рингу бегал как заведенный. Хорошо поставлен завершающий удар правой. Я так скажу, американец хорошо видит ринг и умеет правильно оценить противника.

Последние слова произнес усатый тренер, стоящий рядом с хмурым Василием Сталиным. Не так он видел товарищеский поединок с американцем. Ему хотелось яркой и красивой победы, а тут…

– Американец выжидал, а когда увидел, что Антон выдохся, и сам пошел в контратаку.

– Да видел я, видел, – отмахнулся от него Василий Сталин.

Я скользнул под канаты, потом дождался, пока секундант поможет мне снять перчатки, затем наскоро вытерся полотенцем и подошел к Василию Сталину.

– Ваш боец хорошо дрался. Он молодец. Только он не сумел оценить меня. Еще. Скажите моему противнику, что я не просто так дважды становился чемпионом. – Тренер оценил мой ход и усмехнулся в усы. Парню будет не так обидно, потому что он уступил сильному противнику. – Господин Сталин, я сейчас принесу фотографии. Хорошо?

– Тащи, – буркнул командующий недовольным тоном.

Пришлось немного задержаться, так как Мария заставила меня надеть рубашку и штаны, чтобы я не бегал в одних трусах. Вернувшись, отдал Василию Иосифовичу две фотографии, а третью протянул со словами:

– Не подпишете ее, господин Сталин?

Тот, соглашаясь, качнул головой, усмехнулся, как бы говоря, вот же настырный американец попался, отдал свои фото майору Косте, затем перевернул мою фотографию и написал моей шариковой ручкой: «Хорошему боксеру Майклу на память». Рядом поставил дату и подпись.

– Большое спасибо! Я рад нашему знакомству! Вы большой человек, господин Сталин! – я придал восторженности не только своему голосу, но и лицу.

Услышав перевод, Василий Сталин, улыбнулся:

– Ты молодец, парень. Я бы не отказался иметь в своей команде такого бойца, как ты. Теперь извини, я не ради тебя сюда приехал.

– Понял. До свидания, господин Сталин.

Пока я неторопливо одевался, больше всех радовался моей победе секундант, боксер в далеком прошлом. Третий секретарь посольства торжественно пожал мне руку и сказал, что я молодец, так как поддержал честь американского флага. Перед тем как уйти, я повернулся к тренерам и спортсменам, которые пусть искоса, но наблюдали за нами, и громко, старательно искажая слова, крикнул:

– До свиданий, товарищ!!

Мне замахали руками, послышались крики:

– Пока, американец! Будет время, заходи!

Уже когда мы ехали обратно, с удовольствием подумал о лежащем во внутреннем кармане фото с подписью Василия Сталина: «Вот это сувенир. Всем сувенирам сувенир. Это вам не матрешка с балалайкой».

Вечером того же дня нам была назначена встреча в мастерской художника Полевого. Нам дали адрес и указали время: девятнадцать часов вечера. При этом мы были предупреждены о присутствии члена государственной художественной комиссии и сотрудника Министерства внешней торговли, из отдела по сделкам с предметами искусства. Я рассчитывал, что к художнику поедет миссис Вильсон с мужем, а я с приятелями-журналистами буду отмечать победу на ринге, но Вильсон неожиданно простудился и остался в номере в компании с чашкой горячего чая и рюмкой коньяка. Болеть никому из нас было нельзя, ведь через три дня мы должны были ехать в Ленинград, поэтому сопровождать миссис Вильсон пришлось мне. Посольство выделило нам переводчика. Вот только по времени мы не рассчитали и приехали за двадцать минут до начала встречи. Можно было прогуляться, но ходить по морозу никому из нас не хотелось, поэтому мы решили дожидаться советских представителей в мастерской художника.

Только поднялись на площадку, как дверь, обитая дерматином, ведущая в мастерскую художника, неожиданно открылась, и из-за створки выглянул мужчина. Судя по всему, он не рассчитывал кого-либо здесь увидеть, потому что автоматически дернулся назад, но сразу понял, что это бесполезно, замер, глядя на нас. Это был не Полевой, а какой-то странный тип. Лицо опухшее, глаза красные, как с перепоя. Его реакция, а также само появление незнакомца там, где быть не должно, заставило меня насторожиться. Художник был предупрежден как о нашем приезде, так и о приезде членов комиссии, поэтому должен был выставить за дверь посторонних лиц вроде этого типа, пусть даже он за солью пришел. Мы замерли в ожидании, что нам прояснят обстановку или пригласят в мастерскую, а вместо этого последовал вопрос:

– Вы кто?

Уильямс Локкарт, наш переводчик, объяснил, что он сотрудник американского посольства, а это миссис Вильсон, которая с этим юным джентльменом пришли посмотреть работы художника.

– Американцы? Картины? М-м-м… Нет-нет. Художник сейчас занят, зайдите завтра.

Услышав перевод ответа, леди Вильсон тут же взяла слово:

– Как занят? Нам назначено! Вы вообще кто?

Мужчина, услышав перевод, осклабился и выдал: