1918 год: Расстрелянное лето

– Поступок настоящего рыцаря. А подробности…

– Вы мне лучше скажите, Екатерина Дмитриевна, почему к вам липнет этот Сашка Окаянный? – перебил я ее вопросом.

– Это Александр Вероев, мой бывший жених. Красивый и отчаянный лейб-гусар его величества. Когда мама тяжело заболела, отец подумал, что она умирает, и сразу вызвал меня. Я тогда в тыловом госпитале работала, поэтому смогла довольно быстро приехать. Добралась до Москвы и тут узнала, что болезнь отступила и маме стало намного легче. Я ухаживала за ней, но при этом у меня появилось время для себя. Встретила его. Полюбила и вышла бы замуж, да только мне пора было обратно возвращаться. При прощании он мне сказал, что подал прошение для перевода его в нашу часть, но я его так и не дождалась, а спустя три месяца получила от подруги письмо, что мой гусар женится на купеческой дочке.

– Грустная история. И что дальше? – поинтересовался Иван Николаевич.

– Ничего. Как видите, пережила наш разрыв. Уже здесь узнала, что его женитьба на купчихе являлась способом вернуть карточные долги. Встретились мы три месяца тому назад чисто случайно, объяснились и разошлись в разные стороны. В сердцах хотела уехать из города, да за бабушкой надо было ухаживать. Три недели назад я ее похоронила. Все деньги, что я зарабатывала, уходили на лекарства и продукты. Господи! Зачем я вам это рассказываю?!

На глазах у девушки навернулись слезы. Мы виновато переглянулись с Иваном Николаевичем: чем тут поможешь? Спустя несколько минут вытерев слезы кружевным платочком, Катя виновато улыбнулась и сказала:

– Извините меня, пожалуйста. Просто мне надо было высказаться. Копила в душе, копила… Вот и…

– Все будет хорошо, Екатерина Дмитриевна, – попытался я ее успокоить. – Будут вам деньги, и уедете вы куда хотите.

– Мне очень неловко. Мы совершенно незнакомы, а брать деньги у едва знакомых людей, это… неприлично.

– Так вы хотите уехать или нет? – спросил я ее.

– Хочу. Для меня этот город стал чудовищем, которое пожирает людей. У меня есть дальние родственники в Ярославле, но там произошло восстание… Наверно, поеду на юг, только сейчас, говорят, что железная дорога представляет собой нечто подобное девяти кругам ада Данте.

– Тогда, милая Екатерина Дмитриевна, держитесь Вадима Андреевича, он тоже собирался уехать из Москвы, – неожиданно посоветовал ей Воскобойников.

– Правда? Если не стану для вас обузой, то я действительно хотела бы поехать с вами.

– Вы даже не спросили, куда я собираюсь ехать, Екатерина Дмитриевна. Да и сказать куда толком даже не могу. У меня есть в Москве кое-какие дела, которые думаю завершить в ближайшие дни, и только после этого мы сможем поговорить насчет отъезда. Если вас устроит такой вариант, то считайте, что мы договорились, – я залез в карман и достал деньги. – Возьмите. Здесь три тысячи, больше с собою ничего нет. Также дам совет: съезжайте со своей квартиры прямо сейчас.

– Но Вероев не знает, где квартира бабушки! Он никогда у нее не был.

– Вадим Андреевич вам правду говорит, голубушка вы наша. Тряханет он ваших музыкантов и все. Они-то знают, где вы живете?

– Знают. Как-то об этом я не подумала, – девушка задумалась, глядя куда-то в пространство, а я с удовольствием изредка бросал на нее взгляды, удивляясь, как может сочетаться в ней женское обаяние и детская непосредственность.

– Решила! Я перееду к Машеньке Растопчиной. У нее мать недавно умерла, ей одиноко, вот она и приглашала меня у нее пожить.

Глава 12

Утром Иван Николаевич пошел за газетой, а вернувшись, чуть ли не с порога закричал:

– Вадим Андреевич! Это что же творится! Просто какое-то кровавое безумие! Смотрите, что комиссары в своей «Правде» пишут! Вот! Под заголовком «Пусть трепещет буржуазия!» они пишут, что Петроградская ЧК в связи с убийством Урицкого расстреляла свыше пятисот человек. Как это можно?! Они же ничуть не лучше убийц и громил, которых я сажал в тюрьму! Не понимаю, это же просто какое-то зверство! Просто не могу этого понять!

– Успокойтесь, Иван Николаевич. Это же журналисты. Расстреляли пятьдесят, а написали пятьсот… – при этом я в который раз подивился душевной непосредственности бывшего полицейского агента.

«Один на один с убийцами схватывался, а переживает как институтка. Странно. Хм. А может, я не так на все реагирую?»

– Так они же в своей большевистской «Правде» пишут! Вот! А это уже у нас в Москве! Читаю прямо из газеты: «Расстрел царских министров и жандармов. 5 сентября расстреляны 29 контрреволюционеров. В том числе находившиеся последнее время в заключении царские сановники: бывший министр внутренних дел А. Н. Хвостов, бывший товарищ министра внутренних дел С. П. Белецкий, бывший министр юстиции И. Г. Щегловитов, протоиерей Иван Восторгов, бывший помощник начальника московского охранного отделения ротмистр Ганько и другие. Этот расстрел, как разъяснил в беседе с нашим сотрудником товарищ Крыленко, представляет собой акт красного террора, объявленного после выстрела в председателя Совета народных комиссаров В. И. Ленина и убийства товарища Урицкого. Расстрел произведен по постановлению коллегии ВЧК».

Даже зная историю России поверхностно, ничего удивительного в этих сообщениях для себя я не услышал. Впереди у страны советов были концентрационные лагеря, политические заключенные и многократные чистки неугодных большевистскому режиму людей. В моем понимании это были лишь цветочки, а ягодки еще впереди! Красные, кровавые ягодки!

Собравшись, я отправился на встречу с Петей Типографией. Войдя в трактир, нашел его взглядом, подошел к столу. Тот жадно и с аппетитом уплетал красный борщ. Кивнул мне головой. Я сел рядом. Не отрываясь от еды, в промежутках между ложками, он коротко выдавал мне информацию отдельными фразами:

– Абрам мне заплатил. Буду уходить, документы оставлю. В расстрельных списках двое Долматовых. Он и она. Екатерина Долматова. По банку…

– Хорош жрать! Екатерина Долматова? Точно?

Стоило мне услышать про смерть Кати, как неожиданно пришел на память тонкий, нежный образ молодой женщины.

– Точнее не бывает. Слушай, дай поесть. Горячего уже трое суток не видел, – и чекист-аферист снова принялся быстро хлебать борщ, бросая на меня любопытные взгляды. С чего это у крутого мокрушника интерес к мертвой дворянке?

– Когда ее расстреляли?

– Вчера.

– Давай документы, и я пошел.

– Погоди! А по банку…

– Съезжать не собираешься?

– Нет.

– Приду сам, тогда и договорим.

Забрав документы, я вышел на улицу и медленно зашагал, пытаясь понять, что сейчас произошло. Для меня Екатерина Долматова была только красивой, сильной, независимой женщиной. И вот ее не стало. Нелепая и страшная смерть. У меня давно атрофировались чувства совестливости и человеческого участия, как к отдельным личностям, так и к человеческой массе, но сейчас жестокий и нелепый конец красивой молодой женщины чем-то меня задел. При этом хладнокровие, логика и рационализм – все то, что во мне взращивали десятками лет, не давали мне понять, что же я сейчас чувствую.

«Ее чувства понятны. Она хотела отомстить… – тут мысли съехали на привычную колею, – но не сумела выполнить поставленную перед ней задачу».

Стоило мне начать мыслить в привычных рамках, как срочно понадобилась новая информация. Развернувшись, я быстро пошел назад, к трактиру. Успел перехватить чекиста Петю в тот момент, когда он уже выходил на улицу.

– Почему ее расстреляли?

– Как знал – поинтересовался. Дворяночка каким-то образом узнала о смерти мужа, после чего где-то достала оружие и пришла мстить. Ее обезоружили, бросили в тюрьму, а через сутки расстреляли. Все. Я побежал.

Я схватил его за руку, не дав уйти.

– Кому пришла мстить?

– Мартину Лацису.

– Кто это?

– Начальник отдела по борьбе с контрреволюцией.

Вырвав руку, Петр быстро зашагал по улице. Детальная разработка поставленной мне задачи – это мой конек. Естественно, что для этого я получал полный пакет информации, уже обработанной аналитическим отделом. Затем шла скрупулезная работа, с отработкой множества вариантов и ситуаций, особенно когда знаешь, что на кону стоит твоя жизнь. Теперь у меня были исходные данные для выполнения задачи, а значит, можно было начинать сбор информации, при этом я знал, к кому за ней можно обратиться, вот только до этого нужно было кое-кого навестить. Не успев подъехать к знакомому мне особняку, сразу увидел перед воротами небольшую толпу народа. Бросив извозчику: «Погоди. Я скоро», – я спрыгнул на землю и подошел к толпившимся любопытствующим обывателям.

– Что случилось? – спросил я русоволосую молодую женщину в цветастом платке.

– Да молодая девка повесилась.

– Девка? Отчего она в петлю полезла?

– Отчего лезут, отчего лезут… – сварливо отозвалась молодка. – От неразделенной любви. Мужики, что ни глянь, все сплошь пьяницы да кобели.

– Заткнись, дура, коли не знаешь, – зло буркнул мужчина в косоворотке. – Ейного отца расстреляли, а сестра куда-то пропала. Тоже, видать, сгинула. Вот барышня от большой тоски в петлю и полезла.

– Ты-то откуда это знаешь?

– Знаю, так как я в этой семье до последнего времени кучером служил. И вчерась здесь был, когда горестная весть пришла.

Я почти не знал обеих сестер, но так уж судьба сложилась, переплетя линии наших жизней. Неожиданно возникшее внутри меня чувство несправедливости по отношению к обеим сестрам лишь подтвердило мое решение: выполнить задание, которое не смогла осуществить Екатерина Долматова. Больше мне здесь делать было нечего.

Вернувшись на квартиру к Воскобойникову, я первым делом внимательно изучил полученные от Типографии документы.

«Так. Что тут у нас? Сергей Николаевич Степанков. Фото. Печать. Удостоверение сотрудника ЧК. Стоп. Петроградская ЧК? А это что? Бланки командировочных удостоверений. Десять штук. С печатями и подписями. Только даты вставляй. Умно. Молодец, Петя. Тут у нас что? Чиновник Министерства путей сообщения Тавридов Николай Сергеевич. Удостоверение выдано еще при царе-батюшке. Все правильно».

Спустя час я постучался в дверь квартиры под номером двенадцать. Мне открыл дверь худощавый мужчина с невыразительным лицом, лет тридцати пяти.

– Вам кого? – голос его был нейтрален, как и его выражение на лице.

– Тут проживает Андрей Мефодьевич Старгородский?

– Так он год как съехал. А вы кто ему?

– Племянник по матери.

– Заходите, племянник, – усмехнулся хозяин квартиры. – Проходите в гостиную. Я сейчас.

Спустя пару минут передо мной поставили кувшин с холодным квасом и кружку.

– Сегодня жарко. Пейте. Узнал почти сразу. Мне вас хорошо описали. Зовите меня Сергеем, так как мы с вами почти ровесники. Как вы предпочитаете называться?

– Вадим.

– Как устроились?

– Квартира и документы у меня есть.

– По полученному нами сообщению, вы уже как три недели в Москве. Впрочем, в том же сообщении предполагалось, что уедете обратно в Ростов, но вы остались. То, что вы пришли сюда, предполагает, что вам что-то нужно.

– Все правильно. Судя по всему, вы получили сведения от…

– Извините, но не надо называть никаких имен. Вы, я так думаю, имели в виду барона.

– Его. Мне нужны сведения по Московской ЧК. Все, какие только можно найти. Фамилии. Привычки. Адреса. Чертежи здания. Расположение кабинетов. Короче, все.

– Акция возмездия?

– Хм. Слишком заковыристо звучит, но суть верна.

– Честно говоря, весьма удивлен… Хм. Давайте, Вадим, мы сделаем так. Сейчас я вам ничего не могу сказать, но если подойдете к четырем часам, то мы сможем продолжить наш разговор.

– Скажу сразу: не хочу, чтобы обо мне знало много людей.

– Понял и доведу до сведения.

Следующие три часа я провел рядом со зданием МЧК. Изучал как само здание, так и рядом находящиеся улицы. Были закрыты решетками только окна первого этажа, что меня не столько удивило, сколько порадовало, добавляя еще одну удобную для меня деталь к нарисованному мною варианту будущей операции. После того как большевики занялись расстрелами, врагов у них должно было солидно прибавиться, а тут такая беспечность. Подошел к входу МЧК, открыл дверь и зашел в здание. У входа был организован пост, состоящий из дежурного сотрудника и бойца, на плече у которого висела винтовка с примкнутым штыком.

– Здравствуйте, товарищи. Я приехал из Питера. Вот мое удостоверение и командировка.

Сотрудник внимательно изучил сначала удостоверение, затем командировочный бланк. Вернув документы, спросил:

– Вы по какому вопросу к нам, товарищ?

– Перевозка ценностей. Точнее сказать не могу, вернее, не имею права. Мне также нужна канцелярия, чтобы поставить отметку на командировочном бланке. И еще. Просто чисто по-человечески мне хотелось поговорить с товарищем Дзержинским.

До этого глаза чекиста были строгими, но услышав фамилию председателя ВЧК, потеплели:

– С Дзержинским… Это, друг, у тебя вряд ли получится. У него весь день расписан по минутам. Если только в коридоре можете встретить. А насчет ценностей поговорите с товарищем Трофимовым. Вот только не знаю, есть ли он на месте. Если нет, то обратитесь к его заместителю Машкину Степану Ивановичу. На втором этаже. Двадцать первая комната. Канцелярия по коридору прямо и направо. Комната номер четыре.

– Спасибо, товарищ, – поблагодарив, я неторопливо пошел по затертой ковровой дорожке в указанном направлении. Стены коридоров были увешаны лозунгами и плакатами. Из кабинетов выходили и входили люди. Косоворотки, рубашки апаш, брюки, сапоги, ботинки. Один раз конвойные провели мимо меня сгорбленного и сильно избитого человека, который медленно шел, подволакивая ноги.

– Товарищ, в сторону! – предостерег меня один из конвойных.

Пришлось посторониться, пропуская их. Спустя полчаса нахождения в здании мне был известен примерный план расположения ряда кабинетов сотрудников ЧК. Выйдя, я решил пообедать, а заодно проанализировать полученную информацию. К встрече на явочной квартире у меня уже определились общие черты рабочего варианта.

Помимо Сергея, открывшего мне дверь, на встрече присутствовало еще два заговорщика, которые поднялись со стульев, стоило мне зайти в гостиную. Первым делом я обратил внимание на темноволосого плотно сложенного мужчину, с густой, аккуратно подстриженной бородой, лет сорока, одетого как извозчик, причем от него несло натуральным лошадиным потом и навозом.

– Чувствуется запах? – по его губам скользнула насмешка. – Я сначала тоже нос воротил, а сейчас даже как бы привык. Работаю извозчиком, так как лошадей всю свою жизнь люблю. Алексей.

– Вадим, – я бросил оценивающий взгляд на этого человека.

Цепкий, острый, прищуренный взгляд, но при этом открытое лицо, на котором написано большими буквами выражение благожелательности.

«Непрост дядя. Ох, непрост».

Второй мужчина лет на пять или семь моложе своего товарища, одет как ремесленник, лицо обычное, вот только взгляд особый. В глазах – словно лед намерз.

«Боевик», – сделал я предварительную оценку этого человека.

– Николай, – представился он.

– Вадим.

– Я вас как-то на вокзале видел…

При этих словах я вопросительно посмотрел на Николая.

– Встречал там человека и случайно оказался рядом возле того места, где вас чекисты брали, а затем под плотным конвоем увели. Специально тогда присмотрелся к вам. Нет, думаю, не наш. Уже когда уходил с вокзала, то слышал, как люди говорили, что белогвардеец всех своих конвоиров перебил и ушел. Я еще тогда нашим рассказал эту историю. Может, расскажете, как все на самом деле было?