Когда струится бархат

— Теперь пойдет чаще и сильнее. — Агата повернулась к Джудит. Повитуху ничуть не убедили просьбы графини проявить снисходительность к Адаму.

— Я думаю, — прошептал Адам ей в ухо, — что всякий мужчина, возражающий против уксусных тампонов, должен некоторое время провести в родильной комнате.

— Этого мало, — трясущимися губами пробовала пошутить Хельвен, — надо его еще заставить самого походить беременным!

— Я бы согласился побывать на твоем месте, если бы мог.

— И я бы не возражала… О-о!

— Хельвен!

Повитуха решила, что далее терпеть такое кощунство не может и бросилась вперед, вклинившись между супругами и заняв место Адама.

— Милорд, уходи отсюда! — гневно заявила Агата, все ласковые нотки исчезли напрочь. — Тебе здесь нечего делать, только путаешься под ногами! Иди, иди, мы будем сообщать о ее состоянии так часто, как ты захочешь.

Джудит, уловившая признаки гнева на лице Адама, взяла его за руку и настойчиво подвела к двери.

— Адам, будь так любезен! — просительно сказала графиня. — Ты уже и так зашел далеко за все рамки приличия.

— Адам, со мной все будет нормально, — прошептала Хельвен едва слышно.

— Ты уверена? — Адам повернулся, почти вырываясь из рук тянувшей его к выходу Джудит.

Хельвен кивнула и плотно стиснула зубы, пытаясь отогнать новую волну боли, которая набирала силу, словно прилив. Но это было невозможно, и она стала снова растворяться в судорогах безжалостной боли. Повитуха ласково пришептывала, удерживая метания молодой женщины и массируя ей спину.

— Ну, ну, моя девочка, давай-ка снова походим, дойдем до этого кувшина, вот так, умница.

Джудит силой вытащила Адама из комнаты.

— Ты весь позеленел, — заметила она в своей привычной колкой манере, — а мне сейчас меньше всего хотелось бы ухаживать за больным или теряющим сознание взрослым мужчиной.

— Джудит, все будет нормально? Ты ведь не говоришь это, только чтобы успокоить меня?

— Нет, я не просто так все это говорю. Хельвен — вполне здоровая кобылка, схватки нормальные и сильные, как и должно быть. А теперь, убирайся с глаз моих. Найди себе какое-нибудь занятие. Обещаю, что тебе первому сообщим любые новости!

* * *

— Милорд, у вас сын, — бабка Агата вложила в руки Адаму пищащий сверток в одеяле. Лицо повитухи было слегка суровым, она до сих пор не могла простить его за вторжение на запретную территорию.

Адам глянул на сердитое красное личико младенца. Крошечный кулачок выбрался из-под одеяльца и возмущенно размахивал прямо перед носом оторопевшего мужчины.

— Здоровый крикун будет, сомнений нет, — добавила повитуха удовлетворенно, когда подкравшийся сзади Ренард заглянул через плечо Адама на своего нового племянника.

— Выглядит так, будто его ошпарили кипятком, — разочарованно заметил юноша и крепко хлопнул Адама по плечу. — Мне кажется, ты не захочешь отмечать это событие валлийской медовухой, а?

Адам не обращал на парня никакого внимания.

— А Хельвен, с ней все в порядке?

Повитуха увидела испуг на его лице и смягчилась, рот растянулся в обычной улыбке.

— Твоя хозяйка очень устала и местами повреждена, карапуз оказался большим и сильным, но серьезных бед он ей не причинил. — Повитуха еще больше расплылась в улыбке.

Хельвен медленно подняла веки и остановила взгляд отяжелевших глаз на лице мужа и беспокойном свертке, который тот неловко держал в руках.

— Немножко жаль, что это не девочка, — прошептала она, и слезы облегчения заполнили глаза молодой матери. — Тогда все было бы не так важно, правда?

Адам быстро глянул в сторону Джудит, но она хлопотала в дальнем углу комнаты и никак не могла слышать сказанное.

— Поскольку ты жива и здорова, все остальное не имеет никакого значения, — ответил Адам вполне искренне. — Вряд ли когда-либо я так боялся, даже накануне сражений. — Он наклонился и поцеловал жену, затем смущенно скривил лицо и осторожно положил ребенка в ее руки. — Он издает такие звуки, словно целый хор ирландских волынок. Тебе не кажется, что он проголодался?

Хельвен спустила плечико ночной рубашки и нерешительно предложила младенцу грудь. Ребенок завопил, тыкаясь лицом в грудь, потом случайно попал ртом на сосок и с жадным всхлипыванием зачмокал. Как по волшебству, крик прекратился, сменившись легким довольным сопением.

— Вот и слава богу, — насмешливо сказала Джудит, подавая Хельвен чашку с каким-то зельем, пахнущим травами. — Я заварила несколько пучков воловика для образования молока. Похоже, ты держишь в руках обжору. Я такого жадного сосуна не слышала с тех пор, когда родился Ренард. А тот и по сей день никак не может успокоиться. Пойду-ка я принесу чего-нибудь поесть. Тебе надо подкрепить силы, иначе явно понадобится кормилица.

Это был повод оставить супругов наедине. Хельвен чувствовала, что пока она не сможет ничего съесть, что бы ни предложили. Она коснулась волосиков ребенка, мягких и темных. Глазки малыша закрылись, на веках топорщились крошечные коричневато-золотистые реснички. Ручка, которой ребенок недавно размахивал, теперь лежала покойно, пальчики веером распластались на ее груди. Хельвен почувствовала беззащитность маленького существа, и сердце, сдавленное сомнениями, заныло еще и от этого нового беспокойства.

В миг рождения ребенка, когда тот выскользнул из ее тела, она думала только о совершенном над ней насилии. Но теперь рядом с невеселыми воспоминаниями в душе вдруг раскрылись и радостные, счастливые картины прошлого. Вот она лежит с Адамом, перепачканная чернилами от его пальцев. Так начиналась их светлая полоса в жизни. Вот блюдо с засахаренными сливами. А вот конюшня в Анжере, солома покалывает ее голые ноги — почти такие же укольчики она чувствовала на соломенном матрасе, где проходили роды.

Хельвен перевела взгляд с ребенка на мужа. Он сказал, что все остальное уже не имеет никакого значения, но как же быстро отдал ей малыша! Возможно, это естественная мужская реакция на что-то хрупкое и крошечное. По выражению лица Адама Хельвен не могла ничего понять, а спрашивать не хотела.

После некоторого молчания Хельвен спросила:

— Как бы ты хотел его назвать?

— Есть лишь одно подходящее имя, — пробормотал он. — Майлс.

— Да, — слегка хриплым голосом выдавила из себя Хельвен, — это должен быть только Майлс.

В комнату вернулась повитуха с большим деревянным ушатом горячей воды и охапкой просушенных и подогретых пеленок. За ней следовала Джудит.

— Адам, внизу все собрались, ждут, чтобы ты показал им ребенка, — сообщила графиня.

— Хорошо, — вздохнул Адам, взъерошивая себе волосы. Он знал, что таков его долг, но не испытывал большого желания следовать традиции — старинному ритуалу, уходящему корнями в языческие времена, когда болезненного или уродливого младенца племя или клан мог не принять с первого дня жизни. Несчастное маленькое существо уносили на высокий холм и оставляли там умирать. Когда же рождался здоровенький мальчик, то после удачного представления родственникам и домочадцам начиналось шумное и разгульное торжество. Церковь неодобрительно относилась к такому обычаю, хотя он и утратил изначально заложенную в нем варварскую жестокость. Но люди привыкли именно к такому приобщению новорожденного к миру взрослых и считали давнюю традицию обязательной и важной.

— После того как он насытится, — Адам кивнул на продолжающего активно сосать младенца. — Если забрать его прямо сейчас, он вам устроит такое представление! — Адам легонько стиснул руку Хельвен и улыбнулся. Но этот жест не дошел до сознания молодой матери, она с беспокойством смотрела на мужа.

Глава 26

Равенстоу

Элинор де Мортимер, семи лет от роду, вытянула перед собой ручку и с молчаливой гордостью стала любоваться золотым колечком с эмалью, подаренным ей в честь помолвки. Оно пришлось впору как раз для безымянного пальчика изящной ладони. В один прекрасный день Ренард наденет на этот палец настоящее обручальное кольцо, но это будет, лишь когда она станет достаточной взрослой, чтобы выйти за него замуж. А пока они только помолвлены, то есть обещаны друг другу, как в романтических сказках, которые иногда няня читала маленькой Элинор. Будущий жених подарил ей и другое кольцо. Она сможет носить его, лишь когда станет настоящей женщиной, пока оно еще слишком велико. Сначала Элинор собиралась носить большое кольцо на шее, нанизав на шелковую нить. Однако, как только они вернулись домой, отец приказал ей спрятать подарок в шкатулку.

Все взрослые по-прежнему ели и пили в зале, обсуждая совсем другую свадьбу. Какая-то Матильда вышла замуж за человека по имени Джоффри, и, кажется, кто-то очень недоволен, что эти люди решили пожениться. Элинор принялась шалить, однако никто не обращал на нее внимания, и это ей вскоре наскучило. Тогда девочка придумала, что ей нужно отлучиться в уборную и под этим предлогом улизнула, чтобы исследовать комнаты наверху. Потом, даже зная, что должна быстро вернуться, не удержалась от любопытства и, забыв об осторожности, принялась бегать, изучая каменные комнаты замка, который в один прекрасный день станет ее домом.

В одной из комнат она заметила ткацкий станок и скамеечку для вышивания. У окна на солнечной стороне лежала спящая собака. Почуяв появление незнакомки, собака подняла голову и залаяла. Сильно испугавшись, Элинор поспешила скрыться и скоро оказалась у маленькой комнатки в стене замка, которую, как она уже знала, приготовили для нее и ее няньки. В комнатке стоял затхлый запах, всюду были понатыканы пучки сушеной лаванды, чтобы отбить неприятный запах старинного камня.

Еще один короткий подъем по винтовой лесенке привел девочку в комнату графа и графини. Когда-нибудь, в далеком будущем, о котором ее детский ум не мог даже предполагать всерьез, она будет жить здесь вместе с Ренардом и станет носить титул графини.

На стене внимание Элинор привлекло дорогое сарацинское зеркало. Потрясенная прекрасным предметом, девочка благоговейно замерла перед ним, забыв обо всем от восхищения. Конечно, она уже была наслышана о таких волшебных вещах и даже как-то видела на ярмарке жалкое подобие настоящего зеркала. Но это зеркало было так гладко отполировано, такое яркое, что Элинор даже мелкие детали видела без малейшего искажения.

Из зеркала на нее смотрела девочка с длинными до пояса иссиня-черными волнистыми и блестящими волосами. На голове с особой тщательностью была прикреплена корона из живых цветов, однако заколки так и норовили выскочить. Элинор разглядывала широко посаженные золотисто-зеленые глазки, нежную кожу, немного испорченную отсутствием переднего зуба улыбку и все шаловливое выражение лица, на котором особенно примечательным был маленький вздернутый носик.

Девочка принялась танцевать перед зеркалом, замирая от счастья при виде своего льняного платья изумрудного цвета с поясом из золотистой парчи и пряжкой из настоящего золота. Ее отец печально улыбался, когда перед церемонией помолвки поправлял складки этого наряда. Охрипшим голосом он шепнул тогда Элинор:

— Деточка моя, как ты похожа на свою мать!

Элинор никогда не видела свою мать, вторую жену отца, француженку, гораздо моложе, чем он. Мать Элинор умерла от неудачных родов, едва только оправившись после появления на свет дочери. Молодая женщина оказалась недостаточно крепкой, чтобы выдержать новые испытания. Отец всегда ходил печальный, но особенно сильно загрустил в последнее время, после известия о смерти Варэна.

Элинор скорчила рожицу своему двойнику в зеркале. Ей никогда не нравился гораздо более старший сводный брат. Он привозил ей подарки, всегда ожидая бурной радости, а потом совершенно забывал о сестре. Отец тоже переставал обращать на нее внимание, когда Варэн был дома, и обычно отсылал ее погулять, поиграть или побыть с нянькой.

От неожиданного звука девочка вздрогнула и испуганно повернулась. Только теперь она заметила женщину, сидевшую в кресле с высокой спинкой и баюкающую на руках ребенка. Элинор узнала сводную сестру Ренарда. Узнать ее было очень легко даже в тени, ведь волосы молодой женщины горели как пламя.

— Не бойся, я тебя не съем, — с улыбкой обратилась к девочке Хельвен. Отняв ребенка от груди, она прикрыла лиф платья.

Элинор на цыпочках подошла к креслу и, не устояв от соблазна, прикоснулась любопытным пальчиком к золотисто-коричневому пушистому ежику волос на головке ребенка.

— А как его зовут? — поинтересовалась девочка.

— Майлс, в честь прадедушки.

— Ага.

Хельвен внимательно изучала девочку. В ней было очарование юной озорницы, и Хельвен не увидела ничего, что бы напоминало о погибшем Варэне. Ни намека на семейное упрямство не обнаруживалось в маленьком хорошеньком личике.

— Хочешь его подержать?

Лицо Элинор засветилось радостью.

— А взаправду можно?

Вместо ответа Хельвен подняла сына и положила на протянутые ручонки девочки, показав, как правильно держать ребенка. Впрочем, держать его было совсем необязательно — малыш уже умел сидеть самостоятельно и беспокойно поворачивал головку по сторонам, стараясь не пропустить ничего из происходящего.

— Когда мы поженимся с Ренардом, у меня будет много детей, — с серьезным видом сообщила Элинор. — А сколько у него зубов?

— Уже два.

Элинор вздохнула.

— Хотела бы иметь братьев и сестер. Варэн был гораздо старше меня, и никогда не играл со мной.

Хельвен похолодела от одного упоминания этого имени.

— Ну так что же, — словно со стороны услышала она свой сочувствующий голос, — зато теперь, после помолвки, у тебя целая семья родственников. Уильям — твой ровесник, и Генри не намного старше.

Элинор кивнула и радостно улыбнулась Хельвен, затем перевела взгляд на Майлса, который разглядывал ее круглыми любопытными глазами.

— Мне очень нравятся малыши. А у вас скоро еще будут дети?

Хельвен закашлялась.

— Это зависит от воли божьей, — с трудом выдавила она. Краем глаза увидев какую-то тень, подняла взгляд от увлеченной разговором маленькой Элинор и увидела, что в дверях стоит отец девочки. Холодок страха пробежал по спине Хельвен.

— Ах, вот ты где! — набросился сэр Хью на дочь. — Как же ты додумалась сбежать с праздника в честь твоей же помолвки? Ты хотя бы понимаешь, как это невежливо и невоспитанно?

Элинор закусила нижнюю губку.

— Я не собиралась убегать, папа, — ее голосок задрожал. — Я просто побежала в уборную, а потом…

— А потом заглянула сюда посмотреть, как я кормлю Майлса, — быстро пришла на помощь Хельвен, ласково посмотрев на малышку. — Это я виновата, что задержала Элинор здесь.

Сэр Хью что-то пробурчал и перевел взгляд со своей дочери, все еще кусающей губки и вот-вот готовой расплакаться от обиды, на медноволосую женщину, спокойно взявшую ребенка. Младенец едва не вывернул шею, стараясь получше разглядеть незнакомого дядю.

— И все-таки ей нельзя было убегать, — недовольно заметил де Мортимер, откашлялся и с хмурым видом сурово продолжил: — Ты нечестно поступила с моим сыном, но я признаю, он также запятнал свою честь и, к сожалению, не раз. Ради благополучия сегодняшней помолвки я решился забыть о прошлом и уже поговорил с твоим мужем. Он сказал…

— Сказал, что постарается, — продолжил Адам, вошедший в комнату вслед за сэром Хью и, подойдя к жене, поцеловал ее в щеку. Хельвен встала, крепче прижимая к себе вырывающего Майлса, и встретилась глазами с красноречивым взглядом Адама. Хельвен похолодела, но сумела изобразить для гостя жалкое подобие улыбки.

— Слуги расставляют в цветочном дворике столы для ужина. Ты не хочешь спуститься вниз? Можно посадить Майлса на овчину среди женщин.

Сэр Хью внимательно смотрел на супругов и закутанного в пеленки ребенка. Он чувствовал неприятную горечь во рту от мысли, что этот малыш мог быть его родным внуком. Элинор подбежала к отцу, непокорные черные локоны никак не уживались с цветочной короной, закрепленной на голове. Де Мортимер обнял девочку за плечи, крепко прижал ее к себе и повел к выходу. У дверей он остановился и повернул голову.

— У вас хороший сын, — тяжело обронил он. — Примите мои поздравления. Пусть он принесет вам больше радости, чем доставил мне мой сын. — С этими словами де Мортимер удалился, уводя с собой Элинор.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание, которое нарушил Майлс, требуя внимания к себе. Ребенок загукал и решительно потянулся к Адаму. Немного поколебавшись, тот взял ребенка у Хельвен и подошел к окну, задумчиво глядя на освещенный солнцем сонный двор замка. Огромный черный пес, рвущийся на поводке вперед, тащил за собой по двору Ранульфа де Жернона.

— Вот жалость, этот де Жернон всю компанию нам испортит, — с досадой заметил Адам.

Хельвен что-то пробормотала в ответ и сделала вид, что занята складыванием детских вещей на кровати, исподтишка поглядывая на стоящего у окна мужа. Адам бережно прижимал к себе Майлса. Малыш чувствовал себя спокойно и с любопытством следил за пылинками в лучах солнечного света, пытаясь хватать их пухлой ладошкой, солнечные блики золотили пушок на его голове.

Хельвен с трудом проглотила подступивший к горлу комок. Она до сих пор не знала, как Адам относится к сыну. Вынашивая ребенка, она боялась, что дитя станет нежеланным для обоих.

— Тебе папа что-нибудь говорил про замужество императрицы?

Адам подошел к жене.

— Нет, Гийон в последнее время избегает меня. Чувствуется, он хотел бы что-то высказать мне, но знает, что сделав это, может вызвать раскол в наших отношениях. Мне кажется, мы уже вплотную подошли к этому — я имею в виду разговор, а не раскол. — Он направился к двери. Хельвен пошла следом, задержавшись возле зеркала, чтобы разгладить складки платья и поправить диадему и вуаль. Адам остановился, поджидая жену. Майлс протянул пухлую ручку и хлопнул по стеклу, смеясь своему отражению.

— Он выглядит совсем, как ты, — негромко сказала Хельвен. — Адам, это твой сын, я в этом уверена.

От удара крошечной ручки зеркало задрожало, отражение затряслось. Несколько мгновений Адам стоял, молча глядя на ребенка, мужчину и женщину в зеркале. Один был веселым и невинным, остальные словно балансировали на лезвии ножа.

— Неужели ты полагаешь, для меня есть какая-то разница, что бы я ни увидел в этом зеркале?

Хельвен сглотнула слюну. Слова звучали по-доброму, но ей все равно было страшно.

— Но могло быть и так, — промолвила она пересохшими губами и увидела, как лицо Адама напряглось, а глаза прищурились именно так, как она не раз наблюдала на тренировочной площадке перед упражнением с копьем. — Адам…