Помоги проекту - поделись книгой:
Так-то оно так. Человекообразные обезьяны обладают начатками прямохождения. Они сообразительнее низших обезьян и чаще пользуются руками. Почему же не все они стали людьми? Вопрос этот крайне сложен. Пожалуй, найти на него ответ будет проще всего, если мы перенесемся в экваториальный лес Будонго, каким он был 20–30 миллионов лет назад, и попробуем воссоздать ситуацию с точки зрения живших в то время человекообразных обезьян. Между ними уже появились различия — мы это знаем, в этом нас убеждают окаменелости. Но различия эти еще не столь велики, как в наши дни. Все четыре сохранившихся вида человекообразных обезьян — гиббоны, орангутаны, шимпанзе и гориллы — стали крупнее, чем были когда-то, причем, если не считать гиббонов, гораздо крупнее. И у всех у них руки стали длиннее, особенно у гиббонов и орангутанов.
Гиббоны и орангутаны обитают в Азии. Наблюдения и экспериментальные, в том числе генетические, исследования выявляют у них поразительные отличия от шимпанзе и горилл. Собственно говоря, они гораздо меньше похожи на шимпанзе, чем человек. Это указывает на очень давнее разделение, которое произошло задолго до того, как разветвились линии человека, гориллы и шимпанзе, и даже может считаться еще одним доводом в пользу общего африканского происхождения этих трех видов, состоящих в более тесном родстве.
Для гиббона и орангутана в наши дни характерно то, что они ведут почти исключительно древесный образ жизни. Миллионы лет лазанья, раскачивания на ветках и питания исключительно плодами лесных деревьев выработали у них крайне выраженную древесную специализацию. Оказываясь на земле, они передвигаются медленно и неуверенно. На деревьях же они великолепны, причем каждый по-своему. Гиббон — прирожденный воздушный гимнаст: он повисает то на одной, то на другой ветке, раскачиваясь, как сорвавшийся со стопора маятник, и, внезапно описывая в воздухе головокружительную дугу, хватается за следующую ветку только для того, чтобы тут же перелететь на третью. Любой гиббон способен за две секунды пролететь по всей длине вагона метро, перехватившись не больше трех-четырех раз. Для гиббона руки и кисти — это все. Пальцы у него удлинены и служат мощными крючьями, чтобы хвататься за ветки. В результате такой специализации пальцев гиббон по сравнению с остальными человекообразными обезьянами обладает наименее ловкими руками и самым маленьким мозгом.
Орангутан совершенно не похож на гиббона. Он гораздо крупнее: взрослый самец-оранг весит 100–150 килограммов, в то время как гиббон — каких-нибудь 5–7 килограммов. Совершенно очевидно, что животное таких размеров не приспособлено к тому, чтобы стремительно летать по ветвям. Однако благодаря на редкость цепким пальцам не только передних, но и задних конечностей, которые он способен протягивать в любых направлениях (собственно, его с полным правом можно назвать четвероруким), орангутану, как он ни крупен, доступна практически любая часть дерева. Уверенно хватаясь за ветки и перебирая лапами, он передвигается неторопливо, но успешно, хотя и принимает при этом самые невероятные позы. Например, орангутан способен, ухватившись ногами за две вертикальные ветки, "сидеть" в воздухе так, что его голова находится на уровне пальцев, а рука тем временем тянется к какому-нибудь плоду. В подобной позе он удивительно напоминает огромного волосатого оранжево-коричневого паука.
Если сравнить этих специализированных животных с универсальной моделью низшая обезьяна — человекообразная обезьяна (то есть с вероятным общим предком всех обезьян), то становится ясно, что гиббон и орангутан эволюционировали совершенно не в том направлении, которое могло бы привести к очеловечиванию их потомков. Оба они настолько приспособлены для жизни на деревьях, что любые дальнейшие изменения могут привести только к еще большей специализации.
Гориллы и шимпанзе, с другой стороны, не пошли чисто древесным путем. Специализация горилл, если это можно назвать специализацией, проявлялась в увеличении размеров и в переходе от питания плодами и листьями к более широкому ассортименту, включающему молодую кору, старые листья, корни, побеги бамбука и разные травянистые растения.
Эти два направления специализации гориллы идут параллельно друг другу. Спускаясь на землю за кормом, горилла может ничего не опасаться, потому что она — крупное и сильное животное и хищник предпочитает обходить ее стороной. А оттого что она крупна, ей требуется много грубой растительной пищи, которой изобилуют места ее обитания. Современную гориллу можно назвать "бывшим брахиатором". Она сохраняет весь аппарат, необходимый для лазанья и хватания — у нее остались ловкие пальцы, сметливый мозг и длинные руки обезьяны-брахиатора, — но она слишком громоздка, чтобы передвигаться по ветвям с помощью рук. Молодые гориллы смело резвятся на деревьях, но их родители на это не способны. Они, в сущности, почти наземные животные. Гориллы обрели на земле очень удобную экологическую нишу, и необходимость в дальнейшей эволюции для них исчезла. Они, так сказать, слоны мира приматов и, подобно слонам, могут никого не опасаться, кроме человека.
Из всех крупных человекообразных обезьян наименее специализированы шимпанзе. В смысле величины шимпанзе представляют собой удачный компромисс — они не так крупны, чтобы это мешало передвижению по деревьям, и достаточно крупны, чтобы противостоять наземным хищникам, тем более, что живут они группами. Поэтому шимпанзе чувствуют себя дома как на деревьях, так и на земле. Хотя они все еще питаются плодами, главным образом спелыми фигами, но способны есть самую разнообразную пищу, которую находят на земле, включая и животную — птичьи яйца, птенцов, насекомых, ящериц и небольших змей, а иногда даже лакомятся молодыми павианами, диким, поросенком или бушбоком.
Обладает ли шимпанзе большей врожденной сообразительностью, чем горилла, сказать трудно, так как гориллы пока изучены очень мало, но, судя по имеющимся сведениям, пальма первенства тут принадлежит шимпанзе. И безусловно, он кажется гораздо смышленее благодаря своему характеру. Шимпанзе общительны, любопытны, дружелюбны. Они любят нравиться. Эта черта, вероятно, связана с системой группового поведения, которая у них выработалась. Групповой образ жизни чреват опасными внутренними столкновениями, и шимпанзе должны были выработать способы их предотвращения. Они достигают этого умиротворяющими позами, жестами и прикосновениями. "Я очень хороший, — словно бы заявляют они. — Вот посмотрите, и сами увидите".
Кроме того, шимпанзе — отличные и очень наблюдательные имитаторы. Динамичный и свободный характер их сообщества содействует развитию этой черты. В качестве орудий шимпанзе применяют не только прутья, но и камни. Когда им угрожают, они бросают в сторону врага ветки и камни, размахивают толстыми сучьями. Они используют разжеванную траву или листья в качестве губки, чтобы собирать воду, бьют ладонями по выступающим досковидным корням тропических деревьев, словно в барабаны.
Гориллы по сравнению с ними кажутся медлительными, замкнутыми животными и всему предпочитают простоту и пассивность. Они редко вступают в драки. Их огромная физическая сила как бы сбалансирована характером, главные черты которого составляют сосредоточенность в себе, терпимость и своего рода хмурая отчужденность — все эти свойства препятствуют им калечить друг друга.
Насколько известно, гориллы орудиями не пользуются — в возбужденном состоянии они кидают листья и ветки. Детеныши играют различными предметами, что свойственно молодым особям многих млекопитающих, но взрослые не играют так никогда. Они слишком флегматичны и угрюмы.
Формирование поведения шимпанзе и горилл, вероятно, шло параллельно с их физической эволюцией, не опережая ее, а потому мы можем предположить; что сообщества горилл и шимпанзе, какими мы их знаем, существуют уже миллионы лет. Почему медлительная горилла пошла иным путем и стала флегматичным вегетарианцем, понять нетрудно. Сложнее на первый взгляд разобраться в том, почему не стал человеком шимпанзе, чьи особенности как будто совпадают с теми, которые у другой спустившейся с дерева человекообразной обезьяны преобразились в человеческие свойства.
Но стоит вдуматься — и тот факт, что шимпанзе не поднялся выше по эволюционной лестнице, утратит таинственность. Современный шимпанзе воплощает в себе результат действия уже знакомого нам процесса видообразования, то есть постепенного разделения единой популяции на подпопуляции, развивающиеся в чуть разных направлениях и в конце концов получающие возможность занять разные экологические ниши. Предположим, что процесс этот начался с неспециализированной человекообразной обезьяны, несколько напоминающей шимпанзе. Она, возможно, чуть меньше шимпанзе, руки у нее чуть короче, и она заметно более всеядна, а потому более склонна кочевать в поисках корма. Иначе говоря, перед ней открыт мир, и она может двинуться в любом из нескольких направлений.
Если в местах ее обитания много лесов, изобилующих фиговыми деревьями, соблазн не спускаться на землю, а специализироваться на поедании плодов и передвижении с помощью рук будет очень велик. Я написал "соблазн", но это вовсе не значит, что эти обезьяны станут сознательно что-то выбирать. Они просто будут жить поколение за поколением, делая то, что легче.
Но в другой области или в другую эпоху среда обитания может оказаться несколько иной — меньше плодов на фиговых деревьях, зато на земле много семян, ягод, клубней, насекомых и другой пищи. Такая среда могла дать толчок развитию животного с несколько иным обликом и повадками. Обитающие на деревьях брахиаторы передвигаются главным образом с помощью рук. Тем, кто живет на земле, требуются более сильные ноги, чтобы ходить. Если, живя на деревьях, они давно уже научились сидеть, стоять выпрямившись и висеть, то, скорее всего, и на земле они часто вставали, выпрямившись во весь рост, например, чтобы осмотреться среди высокой травы (как это делают и сейчас некоторые низшие и человекообразные обезьяны), а может быть, и просто для того, чтобы перейти на другое место.
Поскольку эти человекообразные обезьяны уже обладали руками, хорошо приспособленными для держания, у них имелась дополнительная причина ходить на задних конечностях, так как это обеспечивало наилучший способ переноски пищи. А если они, как современные шимпанзе, уже начинали пользоваться камнями, прутьями и ветками, то, возможно, носили эти простейшие орудия с собой, что также заставляло их все больше времени оставаться на задних конечностях. Могло ли все это в конечном счете привести к появлению прямоходящего, сметливого шимпанзе с большим мозгом и начатками материальной культуры?
Теоретически да, могло бы, если бы мы и прямоходящих потомков прямого предшественника шимпанзе также называли бы шимпанзе. Но мы так не делаем; этого прямоходящего потомка мы называем австралопитеком, а оставшегося на деревьях пожирателя фиг — шимпанзе.
Протошимпанзе и протоавстралопитек, возможно, даже некоторое время делили одну среду обитания, но, претерпевая медленный процесс эволюционных изменений, постепенно оказались разделенными прежде всего поведенческими особенностями, а потом уж и географическими барьерами. Мы никогда не узнаем, что именно послужило толчком к тому, что эволюция их пошла в разных направлениях. Объяснение может быть самым простым: среди любителей фиг наиболее сильные и ловкие пожирали плоды настолько жадно, что, сами того не подозревая, способствовали появлению линии человекообразных обезьян, которым легче было жить на земле, чем выдерживать конкуренцию с этими здоровяками на деревьях.
Как уже не раз говорилось, все эти процессы шли невообразимо медленно, и те, кто претерпевал изменения, ничего о них не знали и никак им сознательно не содействовали. Не было человекообразной обезьяны, которая в один прекрасный день "решила" бы, что ради своего будущего ей лучше спуститься на землю и порвать отношения с собратьями, которые остаются на деревьях. На самом же деле на протяжении неимоверно долгого времени развивалась линия человекообразных обезьян, которые постоянно искали пищу на земле и мало-помалу приобрели физические и поведенческие особенности, наиболее подходящие именно для такого образа жизни. Шимпанзе же остался — как остается и теперь — длинноруким пожирателем фиг. Он так по-настоящему и не расстался с деревьями. Ему и на них было хорошо.
Подведем итоги: решающим, по-видимому, был выбор момента. Нельзя спуститься с деревьев слишком рано, еще четвероногой обезьяной, — иначе так и останешься четвероногой, что, например; произошло с павианами. Надо выждать, пока ты не научишься хватать и лазать, пока у тебя не разовьются начатки прямой осанки и умение пользоваться руками. Но и ждать слишком долго тоже не стоит, или ты станешь брахиатором (вспомни, что произошло с гиббонами и орангутанами: из-за своих непомерно длинных рук они теперь навеки прикованы к деревьям). Надо выбрать правильный момент до того, как ты прочно обоснуешься в конкретной экологической нише, и оказаться первой обезьяной, которая сумеет заняться на земле чем-то новым. Вот так ты найдешь для себя законное место. Вот так ты станешь человеком. Другие, у кого была такая возможность, слишком замешкались, а потом пошли в несколько ином направлении — и стали шимпанзе и гориллами.
Знаменитые места в Восточной Африке, где обнаруживаются остатки гоминидов
Гоминидные предки человека развивались в узкой полосе обрамленных лесами рек и озер, протянувшейся на 8000 километров с севера на юг от Ближнего Востока до Южной Африки (см. карту). Это знаменитая система Восточно-Африканского рифта, геологически активная область, которая уже более 20 миллионов лет представляет собой гигантский разлом, расширяющийся и углубляющийся по мере перемещения больших участков земной коры.
Эти смещения вместе с переменами климата периодически приводили то к повышению, то к понижению уровня рек и озер в районе Восточно-Африканского рифта. Избыточные воды не стекали в море, как повсюду, но собирались во внутренней материковой впадине, напоминающей Большой Бассейн на западе Северной Америки.
Такая задержка воды приводила к троякому результату. Во-первых, в этом районе очень долго сохранялись условия, благоприятные для эволюции человека. Во-вторых, такая ситуация способствовала сохранению окаменелостей — отсутствие стока в море вызывало медленное заболачивание озер, кости чаще оставались на месте, и постепенно их покрывал ил или вулканический пепел. В-третьих, позднейшая эрозия обнажила затем в ряде мест древние осадочные породы, и охотникам за окаменелостями есть где применить свое умение.
Бесплодные окрестности озера Рудольф
Сделанные с воздуха фотографии берегов озера Рудольф лучше всяких слов объясняют, почему ни одно селение не помечено на карте этих мест. В наши дни эта земля настолько бесплодна, что не может поддерживать жизнь и, по мнению опытных охотников за окаменел остями, далеко не всегда годилась и для древних гоминидов.
Важно не только уметь распознавать богатые местонахождения окаменелостей, но и знать заранее, где искать их не имеет смысла. Палеонтологу требуется не только закалка бывалого путешественника, но и проницательный взгляд геолога. Если он видит, что такие обнаженные пласты, как запечатленные слева, сформировались до появления гоминидов, искать не имеет смысла; если пласты, наоборот, столь молоды, как на нижнем снимке, то земля, на которой некогда обитали австралопитеки, погребена так глубоко, что вести раскопки не стоит.
Для более быстрого обследования подобных областей в поисках выхода пород многообещающего возраста Ричард Лики обычно пользовался вертолетом. По иронии судьбы во время первой разведки этого района с воздуха он заметил на редкость богатое место, но вторично найти его не сумел.
Редкая роза пустыни расцвела после дождя на богатом окаменелостями слое осадочных пород неподалеку от озера Рудольф
Обследуя (нередко со спины верблюда) восточный берег озера Рудольф, Ричард Лики убедился, что многие обширные участки там сулят волнующие находки. Поверхностные слои имели самый подходящий возраст — от четырех с половиной миллионов лет до неполного миллиона, то есть соответствовали периоду, в течение которого в этой части Африки из человекообезьяны развивался человек. И можно было надеяться, что кости обитавших возле озер гоминидов и животных, со стадами которых они жили бок о бок, укрыты лишь тонким слоем ила и глины.
Неподалеку от озера, в месте, носящем название Кооби-Фора, предположения превратились в реальность: Ричард Лики нашел там череп гоминида древностью два миллиона лет, который открыто лежал на каменистом выступе (словно ожидая, когда его подберут). И это было только начало. На север к эфиопской границе веером разворачивается обширная местность площадью около двух с половиной тысяч квадратных километров, где с тех пор было найдено большое число окаменелостей и орудий гоминидов.
Лотегем — место, где найдены самые древние остатки
Лотегем — это небольшое ущелье у южной оконечности озера Рудольф, прорезанное речкой в древних озерных отложениях. В результате движений земной коры отложения эти выпятились, образуя заметную возвышенность — Лотегемский холм. Слои озерных отложений, из которых слагается холм, расположены теперь наклонно и выступают над окружающей равниной, благодаря чему обнажились пласты с окаменелостями более древними, чем в других местах, где найдены остатки австралопитеков. В Лотегеме содержащие окаменелости осадочные породы с возрастом в 5–6 миллионов лет подняты над поверхностью. Поздняя эрозия обнажила края приподнятых слоев, и в одном из них в 1967 году экспедиция Брайена Паттерсона нашла древнейшую из известных до настоящего времени окаменелостей австралопитека — лотегемскую челюсть, возраст которой равен 5,5 миллиона лет.
Она сохранилась настолько плохо, что ее трудно определить с достаточной точностью, но по строению она, по-видимому, принадлежит австралопитеку изящного типа, что вполне согласуется с предполагаемым происхождением его от рамапитека.
Омо — край зеленый, как и в стародавние времена
Единственное место, где обитали австралопитеки, которое и теперь остается почти таким же, как было при них, — это берега реки Омо, впадающей в озеро Рудольф с севера. Омо собирает дождевую воду с высокого горного хребта, расположенного дальше к северу, в Эфиопии, и за последние тысячелетия — в этом районе чрезвычайно сухие — озеро не исчезло совсем, в частности, благодаря ей.
В наши дни Омо неторопливо петляет по плоской равнине, которая в древности была дном озера Рудольф. Она, как показывает ее цвет, несет много ила и глины, которые лягут на дно озера, образуя новый слой осадочных пород. Уровень воды в Омо остается достаточно высоким круглый год, а потому по ее берегам тянутся полосы густого леса, переходящего в саванну. Австралопитек, воскресший в наши дни, наверное, нашел бы на берегах Омо привычную обстановку, но охотникам за окаменелостями приходится вести поиски в изъеденной эрозией бесплодной пустыне, в которую там переходит саванна.
Поделиться книгой: