Помоги проекту - поделись книгой:
Лазарева и Икаева отстранили от командования отрядами. Отряд Икаева вообще расформировали. Сам П. Х. Попов, глава нового Донского правительства, приказал отряд «расформировать и исключить из состава частей» с 25 февраля (старого стиля) 1919 г. (приказ № 72 от 30 марта (13 апреля) 1919 г.).
Поневоле слег в госпиталь «стопобедный генерал» Гусельщиков. Его любимый Гундоровский полк был отдан под командование полковнику В. В. Фолометову и в боях под Усть-Белокалитвенской понес большие потери, так что его пришлось свести в батальон. Контуженный Гусельщиков обозвал Фолометова трусом, в ответ на это Фолометов выстрелил Гусельщикову в грудь из револьвера и сам был арестован 19 марта (1 апреля). Такая вот первоапрельская шутка. На гауптвахте Фолометова уже ждал «милый сердцу» свергнутого атамана Краснова, «но беспутный» полковник Роман Лазарев.
Снабжение войск ВСЮР взяли на себя союзники. Уже к 12 (25) апреля они поставили оружия и снаряжения на 100 000 бойцов — 205 пушек, 75 гаубиц, 60 мортир «Штока», 2000 пулеметов, 100 000 русских винтовок, 12 танков, 100 самолетов (с парками), 1000 телефонов, 2000 мулов. Готовились поставки еще на 150 000 бойцов.[86] Но все это подлежало распределению между всеми Вооруженными силами Юга России, а не предназначалось одному Дону.
Тем не менее и Дону досталось немало.
Военные операции Донской армии должны были отныне развиваться в контексте планов командования ВСЮР. Реальное военное сотрудничество, по идее Деникина, должно было складываться следующим образом. Донская армия сохранялась. В оперативном отношении она подчинялась Главкому (Деникину), но ни одна часть не могла быть уведена с Дона, если Дону угрожала опасность («операционные линии Дона соответствуют идее его обороны»). Возможен был увод донской конницы, но при компенсации ее «добровольческой» пехотой, а также увод свободных резервов, где это необходимо. Предполагалось невмешательство в бытовые казачьи особенности.[87]
Такие предложения выдвигались Деникиным, когда у власти был Краснов. Но после того как многие члены Круга потребовали установления единого командования (Окружное собрание членов Большого Войскового Круга от Верхне-Донского округа потребовало срочно фактически осуществить единое командование над всеми вооруженными силами Юга России еще до открытия круга, 28 января (10 февраля) 1919 г.),[88] а во главе Войска стал сподвижник Деникина А. П. Богаевский, влияние «добровольцев» на дела Донской армии возросло. Даже по поводу награждения Гусельщикова орденом Святого Георгия Богаевский советовался с Деникиным.[89] Что касается военных планов Деникина, то ещё в январе 1919 г. на военном совещании в Минеральных водах он решил, опираясь на Донецкий бассейн, «главными силами развивать действия в общем направлении на Харьков»,[90] поскольку харьковское направление было кратчайшим «к главному объекту действий — Москве».[91]
Однако при огромном превосходстве сил противника военные действия в феврале — марте 1919 г. сводились к «затыканию дыр» на фронте.
Советское командование, лишившись плацдарма на правом берегу Донца на фронте 9-й армии, производило перегруппировку, перебрасывало войска западнее, где фронт (у Луганска) уже пролегал за Донцом. 11 марта Командюж Гиттис отдал приказ «в центре совершать перегруппировку с целью, воспользовавшись оборонительной линией реки Донец, частям 9-й армии сменить 8-ю, сосредоточить ее для атаки из района Веселогорск — Луганск вдоль правого берега Донца в направлении на Новочеркасск — Ростов». 9 армия должна была частями 23-й дивизии сменить 8-ю армию к 5(18) марта.[92]
Таким образом, красные концентрировали войска на правом берегу Донца в районе Луганска, чтоб оттуда «по сухому» ударить на Новочеркасск, и считали, что «в районе западнее линии Лихая — Новочеркасск и должен быть разыгран решительный бой».[93]
«Добровольцы» и донцы стягивали войска для встречного удара. Фактически должно было развернуться протяженное по площади и длительное по времени встречное сражение. Важным фактором в этом сражении стало восстание казаков на Верхнем Дону в тылу у Красной Армии.
Настроение казаков на территории, занятой советскими войсками, также меняется к весне 1919 г. Мечты о немедленном улучшении благосостояния со свержением местных органов красновской диктатуры не осуществились. Более того, с приходом советских войск казаки должны были разделить все тяготы Гражданской войны вместе с голодающим народом России.
Начиная наступление на Юге большевики надеялись облегчить положение страны. 3 апреля 1919 г. В. И. Ленин говорил: «…все завоевания, которые наша Красная Армия сделала на Украине и на Дону… дадут самое существенное облегчение для внутреннего положения, дадут хлеб и уголь, продовольствие и топливо».[94] На территории, занятой советскими частями, вводилась продразверстка, которая изымала «излишки» хлеба по существу без компенсации их промышленными товарами.
Неоднородность состава населения области внесла свои особенности в советское строительство на Дону. Малочисленное красное казачество в эго время пошло на обострение борьбы. Красновские указы за переход к красным лишали казачьего звания и пая земли. Весной и летом 1918 г., во время установления красновской власти, осатанелые старики нещадно пороли сочувствующих Советам на сходах, всячески издевались. Но все равно находились смельчаки и бежали в Красную Армию, и немало из них, выпоротых и обесчещенных, грозилось вернуться и «поликовать» над обидчиками, с четырех сторон зажечь родимый хутор.
Уходя к большевикам, казак автоматически становился сельским пролетарием, был гораздо надежнее мобилизованных крестьян и превосходил их по военной подготовке. Даже белые считали: «Эти изменники представляют собою лучшие боевые части красных».[95] Председатель Казачьего отдела ВЦИК докладывал, что «красные казаки ненавидят своих станичников, находящихся в рядах Краснова, отлично знают, кто из них служит насильно, а кто добровольно, и пощады тем, кто погнался за звездочками и лычками, продав за это родного брата, не будет никакой».
У многих были личные счеты, и теперь, вступая в родные места победителями, предвкушали они «расплату с довеском». А впереди уже летела молва, что такой-то идет с таким-то отрядом и грозился тому и тому первым головы срубить, а такому-то лучше бы и на свет не родиться — под землей найдет и живого съест.
В хуторе Большом Усть-Хоперской станицы казаки-мироновцы из 1-го Донского революционного полка таскали за бороды, а затем изрубили «за злостную агитацию» 20 стариков, которые пытались их «усовещевать» и «наставить на путь истинный». В Нижнечирскую, окружную станицу 2-го Донского округа, красные казаки вступили первыми, разбили лавки и раздавали имущество, а затем своим судом стали карать местную «контру», и если б не политкомы, залили бы Нижнечирскую кровью.
Но не в этом была беда. Красные казаки пришли и ушли со своими полками дальше, к Донцу — «топить гидру в Черном море». Перетрухнувшие их «знакомцы» вылезли из погребов и уже на радостях сулили скрывавшим их соседям и родственникам золотые горы. Но далеко до покоя было. Ох, как далеко!
Разложение и ослабление белого казачества подталкивали донское крестьянство на его борьбу с привилегированными землевладельцами-казаками. Борьба обострялась тем, что советская власть помещичьей земли крестьянам здесь, на Дону, не дала — все имения были преобразованы в совхозы. Весной 1919 г. член Донбюро РКП (б) С. И. Сырцов докладывал: «Ненависть против казаков, на которых крестьяне привыкли смотреть как на классовых врагов, только теперь находит свое выражение… Победы Красной Армии вдохнули уверенность в крестьян, и они начинают расправу с казачеством».[96]
Несмотря на то что стихийное движение крестьянства нарушало классовый подход к решению вопроса, носило «анти-казачий» характер и иногда выражалось в неприкрытых грабежах станиц, группа работников во главе с Сырцовым считала, что крестьяне в массе (за исключением небольшого процента отъявленных кулаков) представляют тот элемент, на который партии в борьбе с казачеством придется опираться.
Эти настроения нашли свое отражение и во взглядах ряда донских ответственных работников, а отзвуки этих настроений проявлялись даже в верхах командования Красной Армии. В январе 1919 г. в «Известиях ВЦИК» появилась статья «Борьба с Красновым», в первых числах февраля та же статья, но озаглавленная «Борьба с Доном», печатается в нескольких номерах «Известий Народного Комиссариата по Военным и Морским Делам». Автор, подписавшийся «И. В-с», сообщил, что «мимо внимания трудового народа проходит незамеченным такое явление, как титаническая борьба наша против Дона… Дон выступил против нас, против русского революционного трудового народа, и выступил в своей прежней исторической роли разбойника, душителя всяких свободных начинаний в России» (2 февраля). После реверанса в сторону революционной части казачества («Говоря о казачестве, сражающемся против нас на Дону, мы не имеем совершенно в виду трудовой казачий народ, казачий пролетариат, тот, который пламенеет жизнью революции» (4 февраля), И. В-с между прочим объявил читателям: «Казачья масса еще настолько некультурна, что при исследовании психологических сторон этой массы приходится заметить большое сходство между психологией казачества и психологией некоторых представителей зоологического мира» (8 февраля). Примеры? Пожалуйста: «В ухе у казака обыкновенно серьга, а то иногда их даже две. Иногда приходится видеть казака, у которого даже в носу проделана дырка для вставления особого сорта кольцеобразного приспособления» (6 февраля). Вывод гласил: «Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции. Стомиллионный русский пролетариат не имеет никакого нравственного права применить к Дону великодушие… Дон необходимо обезлошадить, обезоружить и обезногаить и обратить в чисто земледельческую страну» (8 февраля).
Автору хотелось бы поделиться мыслями об этих статьях. «Лихой парень был этот И. В-с. Фантазер. Кольцо в носу — до этого надо додуматься» — вот первое, что приходит в голову при прочтении этой статьи. Кстати, кто он? «Мальчишка какой-нибудь. Щелкопер. В струю хотел попасть», — подумал я тогда. Ан не мальчишка! Как-то, перелистывая книгу о жизни и деятельности одного из видных наших военачальников, обнаружил я перечень печатных трудов его. И среди статей по стратегии, тактике, военной истории увидел и эти: «Борьба с Доном» (Известия Народного Комиссариата по Военным и Морским Делам. 1919. 2,4,6, 8 февраля), «Борьба с Красновым (Известия ВЦИК. 1919. 28, 31 января, 1 февраля). А называлась книга — «Главнокомандующий всеми Вооруженными Силами Республики И. И. Вациетис» (Сборник документов. Рига, 1978).
У партийных и советских работников, связанных с Доном, единого мнения об организации власти на освобожденной территории не было. Группа советских работников, казаков по происхождению, признанным лидером которой был B.C. Ковалев, переоценивала революционность казачества, настаивала на политике соглашения с ним. Во главе области предлагалось поставить известных казакам лиц, хотя бы они были «беспартийные»; в окружные ревкомы — выдвигать лиц, избранных казаками ранее в исполкомы, предоставить право на общем съезде казачества установить земельные порядки. Группа работников во главе с С. И. Сырцовым, сосредоточенная в Донбюро РКП (б), недооценивала революционные элементы казачества и находила нужным во главе Донревкома, окружных ревкомов ставить партийных товарищей, которые могли бы в кратчайший срок и без шатаний провести ряд мероприятий, подрывающих силу казачества, и тем самым покончить с казачеством. Сырцов в письме, полученном ЦК 7 февраля 1919 г., писал: «Принимая во внимание то, что значительная часть Донобласти по самой природе своей враждебна социалистической власти, отдельные сочувствующие единицы тонут в море темной невежественной буржуазной казачьей массы («трудовое революционное казачество» больше существует как агитационная формула, чем на самом деле), — предоставить самой массе, почти однородной в экономическом отношении, строить местные органы власти было бы ошибкой. Казачество, придавленное и терроризированное, пассивно воспримет «советы и комитеты», но эти советы будут вывеской для старых станичных управлений… Необходимы в этих местах комитеты, назначенные из людей, прошедших школу Советской власти, с привлечением туда тех отдельных единиц, лояльных и сочувствующих, которые изредка будут попадаться на местах».
Вопрос упирался также и в форму центральной временной власти в области. Исходя из неясности обстановки и неподготовленности условий для создания аппарата управления, вплоть до особого распоряжения вся военная и гражданская власть на Дону передавалась в ведение Реввоенсовета Южного фронта. «Донскому бюро, Френкелю. Общее руководство работой поручается товарищам военсовета Южного фронта. Никакого Донского исполкома, никакого Донского правительства. Даны точные указания Ходоровскому и Мехоношину», — телеграфировал 29 января Я. М. Свердлов.
Как писал в докладе комиссар Хоперского округа В. Ларин, «Ревсовет, имея смелость перед ЦК настоять на необходимости сдачи Донобласти под его высокую руку, по существу ограничился в своем законодательстве отделом «Граждупра», не имеющим ни самостоятельности, ни денег, ни работников».
«Граждупр», или Отдел Гражданского Управления при РВС Южфронта, был образован приказом № 317 Реввоенсовета от 3 марта 1919 г. Главными задачами отдела были: а) создание ревкомов и инструктирование их в деле беспощадной борьбы с контрреволюцией; б) содействие ревкомам в деле формирования специальных воинских частей; в) проведение срочных мер земельного характера, в частности, касающихся весенней запашки и охраны крупных экономии, коневодства и лесов; г) организация финансовых органов на местах и руководство их деятельностью.
Скоропалительность, с которой военные взяли управление областью в свои руки, имела свои отрицательные черты. То, что во главе «Граждупра» стоял член Донбюро и его идейный вдохновитель, давало гарантию, что военная власть будет проводить политику, рекомендуемую Донским бюро. Отсутствие у РВС фронта определенных навыков в работе такого рода, нехватка средств и работников заставили его часть работы переложить на Донбюро, которое для более четкой связи переехало в ставку РВС Южфронта — город Козлов. Обстановка запутывалась недостаточно четким разграничением обязанностей между Донбюро и «Граждупром».
С мест настоятельно требовали создания единого советского центра на Дону. 5 марта 1919 г. Сырцов писал Свердлову: «Самым настойчивым образом встает вопрос о создании областного ревкома или исполкома… Ликвидация казачьего землевладения, организация переселения хотя бы в огромных масштабах немыслима без аппарата. РВС Южфронта для выполнения задачи руководства местными органами думал воспользоваться бюро. Помимо того, что наша попытка приспособить себя для этой роли отразилась на партийной работе, мы парализовали себя переходом в Козлов. Козлов оторван и отдален страшно от Донской области… Создание ревкомов на местах протекает без участия РВС, его назначения опаздывают… До сих пор аппарат Донского бюро был приспособлен лишь к партийной, главным образом нелегальной работе…»
Но с созданием центральной донской власти не торопились, так как планировалось расчленить Донобласть. Основным инструктивным документом об организации работы на Дону была директива Оргбюро ЦК от 24 января 1919 г. Директива, за исключением 1-го пункта, не рекомендовала ничего, выходящего за рамки общей политики партии и правительства, известной впоследствии под названием «военного коммунизма». Необычным был первый пункт — о массовых репрессиях.
Еще до выхода директивы ряд видных работников Южного фронта высказал свое мнение по этому вопросу. С. Сырцов: «Иной политики, кроме политики быстрого и решительного обезвреживания контрреволюционеров, кроме террора, положение не могло диктовать…».[97] Член ЦК и член РВС Южного фронта Г. Сокольников: «…Массовый террор в занимаемых областях совершенно нежелателен и недопустим, помогая красновскому запугиванию, затрудняя наше продвижение. Террор применять только к выдающимся деятелям белогвардейского лагеря, подозрительные и ненадежные элементы подлежат аресту и отправке в Борисоглебск и Балашов» (инструкция политорганам 9-й армии 22 января 1919 г.).
Оргбюро ЦК поддержало линию Сырцова. Еще до того как директива дошла до армейских политорганов, Я. М. Свердлов ответил на многочисленные запросы с мест о линии поведения на Дону: «Ко всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах. Необходимо, учитывая опыт года гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость недопустимы.
Полагаю, что приведенная мною выдержка ясно и точно отвечает на все ваши вопросы».[98]
В первых числах февраля директива достигла фронта и сразу же была разослана высшему политическому руководству армий.
Это сейчас мы привыкли к потоку бумаг. А тогда бумажка много значила. Как шарахнут декрет сверху, умри, но выполни. От одного слова, одной запятой кое-кого в дрожь бросало. Вернут ли Дону статус республики или область между губерниями поделят? Автономия или федерация? Своих комиссаров посадят или из Москвы пришлют? Как в бумажке напишут? «Активное»? А может, «прямое или косвенное»? У многих от таких тонкостей жизнь зависела. И хватались казаки неграмотные за бумажки казенные. Декретов, положение дел объясняющих, как откровения ждали. Каждую букву на зуб пробовали. Вот она — «сила печатного слова»…
Вообще-то в детстве меня к бумажкам не тянуло, я мечтал быть пастухом. Когда мы с бабушкой ходили на базар, часами смотрел на коров и лошадей. Я еще застал время, когда с хуторов на станичный базар приезжали на быках.
Настоящий праздник начинался, когда мы с бабушкой уезжали на хутор к ее сестре. Дядьки мои, особенно двое младших, которые были всего на два и четыре года старше меня, изо всех сил старались, чтобы мне у них понравилось. И верхом скакали, и коней на спор на дыбы поднимали, и из самопалов стреляли. И наконец вытащили из хаты настоящее ружье и вверх пальнули, за что на следующий день старший брат лупил их чем попадя.
Отличались они большой любознательностью. Учились плохо, но был у них сундучок деревянный, где хранились потрепанные учебники истории, по которым еще предстояло учиться, несколько книг про казаков («Степан Разин», «Тихий Дон», «Кочубей») и вообще про войны и подвиги.
Вечера там нравились мне меньше. В центральной комнате полумрак. Все рассаживаются вокруг стола, на котором стоит керосиновая лампа, да и лампы из-за спин не видно. В других комнатах совсем темно. И на улице темень непроглядная, ни одного огонька. Ночь — так уж ночь.
Баловаться нельзя. Идет разговор. О чем? Бабушка с сестрой не виделись с 1933 г. по 1959 г. Об этом времени в основном и говорилось. О коллективизации, о «саботаже», о последней войне… Сожалели, что давно не были у брата Федора. Тот сохранил портрет отца, увеличил, на стену повесил. «Переказывал», чтоб старший из племянников приехал. Хочет он его рядом с портретом поставить: похож ли на деда?
О чем еще говорили? Не помню. Нудился я, бегать хотелось. Помню общий тон. Беды и несчастья воспринимались как должное. Как испытание на стойкость. Высшей доблестью почему-то считалось, когда казаки, «тягаемые» по судам и следствиям, упорно твердили: «Не был. Не знаю. Не видел. Никого не помню». Если и кляли кого, то местных «дураков», рвавшихся к власти по крови хуторян. Иногда проскальзывало удивление: «Его-то за что? Он ведь в красных был».
Потом уже, работая в архивах, натолкнулся я на один документ, который много мне объяснил. Была то сводка о настроении местных жителей. А местные жители говорили: «Мы проиграли войну. Что поделаешь? Надо терпеть». Дескать, сами виноваты. Надо было лучше воевать…
Ну а тогда горела на столе лампа. Женщины говорили, «дядюшки» мои сидели молча и сосредоточенно перед собой смотрели, и как только я начинал елозить по лавке, бабушка клала мне на голову ладонь и говорила: «Тихо… тихо…», а потом добавляла слова из старинной казачьей песни: «Тихо ехал казак над рекою. Молодой донец-донец. Пистолеты его заряжены, весь мундир его в пыле…»
Вернемся к нашей истории. Как только Директива прибыла на Юг, местные партийцы надавили по своей линии:
«В целях скорейшей ликвидации казачьей контрреволюции и предупреждения возможных восстаний, Донское бюро предлагает провести через соответствующие Советские учреждения следующее:
1. Во всех станицах и хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы или хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях (уличенные, согласно директиве ЦК, должны быть расстреляны), и отправить как заложников в районный революционный трибунал…
3. В состав ревкома ни в коем случае не могут входить лица казачьего звания некоммунисты.
4. Составить по станицам под ответственность ревкомов списки всех бежавших казаков (то же относится и к кулакам) и всякого без исключения арестовывать и отправлять в районный трибунал, где должна быть применена высшая мера наказания».[99]
5 февраля 1919 г. Реввоенсовет Южного фронта отдал приказ № 171. «Интересы Российской Социалистической Республики требуют проведения самых быстрых и решительных мер по борьбе с контрреволюцией на Дону. Учреждая в этих целях военно-революционные комитеты и наделяя их чрезвычайными полномочиями, РВС Южного фронта впредь до образования повсеместно на Дону таких органов приказывает в видах немедленного осуществления мероприятий по борьбе с контрреволюцией создать временные полковые военно-полевые трибуналы на нижеследующих основаниях:
1. При каждом полку учреждается временный трибунал, который движется вместе с наступающим полком.
2. Трибунал действует как на пути продвижения части, так и в месте ее расположения, в данный момент являясь органом суда и расправы со всякими контрреволюционными элементами, не принадлежащими в данный момент к составу полка.
3. Трибунал состоит из политкома полка, являющегося председателем трибунала, и из двух членов и одного кандидата из состава полковой партийной ячейки…
4. Опрос свидетелей может иметь место в том случае, если трибунал находит это необходимым.
5. Приговоры трибунала обжалованию не подлежат.
6. Материалы по всем делам полковые трибуналы должны препровождать в соответствующие окружные ревкомы через политотделы дивизий.
Приказ вводится в действие по телеграфу.
Инструкция Реввоенсовета фронта, составленная в не менее решительной форме, была переслана армейским органам 8 февраля. По получении ее некоторые работники в опасении провокации выслали копии Ленину, как председателю Совета Обороны, и наркомвоену Троцкому.[100]
Реакция на все эти документы последовала незамедлительно.
«Москва, Ленину, Свердлову.
Филоново, 10 февраля 1919 г.
Директива ЦК нуждается дополнением, учитывающим необычайное обострение отношений (между) стариками и молодыми. Необходимо удалить старые года, для чего провести трудовую мобилизацию…
Пункт первый директивы не может быть принят ввиду массовой сдачи казаков полками, сотнями, отдельными группами.
Своевременная реакция с мест позволила поставить вопрос на ближайшем пленуме ЦК. Но пока что вопрос о терроре был самым «дискутабельным». На многочисленные запросы писались обстоятельные ответы. Понемногу стало складываться впечатление, что вопрос о терроре — главный в настоящее время, а террор — основа политики советской власти на Дону. Казаков-перебежчиков отныне в Красную Армию не принимали. 24 февраля Троцкий и Вацетис телеграфировали Реввоенсовету Южного фронта по этому вопросу: «Требовать безусловной сдачи оружия и выдачи своих командиров. О приеме в нашу армию не может быть и речи».
Каковы же были результаты подобной политики в округах Донской области, занятых советскими войсками? В. Ларин, комиссар Хоперского округа, отметил в своем докладе: «Основы кулачества, сливок в округе не осталось. Все более или менее известное съезжало, а осталась мелкая рыбешка… которую по существу надо было бы самое большее выслать из пределов округа в рабочие батальоны. Однако разъяснения Южфронта предписывали расстрелы… Купчики, просидев месяц, другой, пристраивались в качестве специалистов в совнархозы, в совхозы и т. д., остались на поверхности плавать. Нашу карающую руку в большинстве испытали только бывшие хуторские атаманы да непроглядная темнота, падкая до чужой собственности, тащившая хозяйство красноармейцев. В революционной политике расслоения трибунал сыграл плачевную роль».
Не террор был главным в завязывающемся узле новых противоречий. Были причины и поглавнее.
С установлением советской власти в освобожденных районах начались социалистические преобразования. Войсковая собственность на землю отменялась. Помещичьи имения превращались в советские хозяйства, был создан ряд коммун и артелей. Было запрещено хранение и использование всех денежных знаков, кроме советских. Приказ № 239 от 16 февраля 1919 г. по Южному фронту предписывал «всех виновных в дальнейшем распространении незаконных денежных знаков рассматривать как врагов Советской власти и предавать суду революционных военных трибуналов». Все предметы первой необходимости брались на учет, на основные продукты была введена карточная система. Борьба обострялась решительными мерами по изъятию «хлебных излишков», причем брали и у «кулаков», и у «трудящихся».
Положение усугублялось отсутствием достаточного количества работников и слабым контролем со стороны Донбюро и Гражданского управления. Даже в мае 1919 г. посланный с проверкой от ВЧК И. И. Скрамэ докладывал, что в Хоперском и Усть-Медведицком округах советская власть на местах в зачаточном состоянии. Нет работников, отсутствуют какие бы то ни было инструкции из центра.
Во главе ревкомов, окружных и станичных, ставились «элементы, наиболее пострадавшие от Краснова…», которые, «вспоминая прежние обиды, допускали ряд безобразий, оказывались сплошь и рядом людьми нечистоплотными, бандитски настроенными».[102] Посланный в Хоперский район для организации совнархозов коммунист Нестеров докладывал в Казачий отдел, что в местных органах власти сидят бывшие правые эсеры и бундовцы, «причем часто этими элементами инструкция о терроре понималась как полное уничтожение казачества», а руководящим принципом служило: «чем больше вырежем казачья, тем скорее утвердится Советская власть на Дону».
Агитация казачества считалась делом важным, но на должную высоту поставлена не была. Зато белые агитаторы промашки не дали. Раскрыв рты, слушали ошалевшие казаки, что «большевики казаков непременно хотят расказачить, землю у них всю отобрать и отдать петроградским рабочим, а казаков выселить в Сибирь; коммунисты же хотят выстроить большой дом длиною от Черного до Белого моря, посередине будет коридор, а сверху железная дорога, все церкви переделают на театры, на иконы будут делать налоги: на Спасителя — 200 рублей, а на богородицу — 150 рублей».[103]
Во всех докладах с мест повторялось, что настроение казачества подавленное, но оппозиционное, оно твердо лелеет мысль о неизбежной борьбе с коммунистами.
Новые колебания казаков, их недовольство политикой военного коммунизма создали условия, а перегибы и откровенные зверства органов власти и белое подполье послужили детонатором для вспышки в месте, наиболее благоприятном для мятежа.
Местом этим был Верхне-Донской округ, где большинство бывших красновцев (подлежавших репрессиям согласно директиве) с оружием в руках разошлись по домам и остались в тылу Красной Армии.
9 февраля в станицу Вёшенскую въехал штаб Инзенской дивизии. Остатки 28-го Верхне-Донского полка были выстроены на площади. Советское командование благодарило их за помощь, объявило, что мобилизации в Красную Армию не будет, но добровольцам будут рады, после чего казаки были распущены по домам. Добровольцев было мало.
Тем временем новая линия по отношению к казачеству стала проводиться в жизнь. 9 февраля в Воронеже на совещании Донбюро был утвержден ревком Вёшенского района в совершенно новом составе, а также бюро РКП (б) района. Председателем ревкома был назначен Иван Васильевич Решетков, комиссар-инструктор 12-й стрелковой дивизии, в прошлом рабочий обувной фабрики, членами — Ф. В. Векин, В. А. Калюжный, А. Г. Падунов, П. В. Луценко, А. Дорошев, Бирюков. В бюро РКП (б) вошли Грачев, Решетков и Дорошев.
Фомина на посту военного комиссара округа сменил Василий Архипович Калюжный, в прошлом командир батальона войск ВЧК в Могилеве. Фомин удовольствовался должностью помощника военного руководителя.
На следующий день после вступления штаба Инзенской дивизии в Вёшенскую был отдан приказ № 16/79 о сдаче населением оружия в 24 часа под страхом расстрела. 13 февраля частям Инзенской дивизии был объявлен приказ РВС Южного фронта об организации полковых трибуналов. Но полки дивизии в это время были уже далеко на юге, ни один полковой трибунал на территории Верхне-Донского округа не действовал. Однако всех добровольцев из 28-го полка направили в комендантскую команду при дивизионном трибунале, да и трибунал позадержался в Вёшенской, хотя штаб дивизии с 17 февраля выехал из станицы вслед за наступающими частями. Фронт прошел. В станицах остались «гражданские власти» и трибунал, который должен был выловить и наказать активных контрреволюционеров. Станица уже не была едина. Одних должны были привлечь к ответу за прошлые «злодеяния», другие должны были в них стрелять. Меж тем надо было строить новую власть, наводить порядок. Проходящие части оставляли на своем пути и ревкомы, и комбеды, и выборные Советы. Все это теперь надо было привести к общему знаменателю. За дело взялись рьяно. В окружном исполкоме и на местах организовали отделы управления, культпросвета, продовольственные, жилищно-хозяйственные. Появилась временная ЧК. Открылись клубы-читальни. При помощи политотдела Инзенской дивизии начали издавать окружную газету, и некто под псевдонимом «Песчаник» уже тиснул там «Марсельезу красных казаков» —
Начали брать на учет хлеб и другие продукты. Были открыты советские лавки в Мигулинской, Казанской и Мешковской, намечали открыть в Вёшенской. С торговлей дело, однако, не ладилось. Донские и иные деньги были запрещены. На станицы проходящие части налагали контрибуции. С одной Мигулинской потребовали 3 млн рублей. Советских же денег, за исключением тех, которыми проходящие красноармейцы расплачивались за пищу, ночлег и фураж, не было. Политотдел 8-й армии доносил: «В Донской области в районе станиц Вёшенская, Казанская… благодаря объявлению красновских денег недействительными и отсутствию советских, на рынке громадный наплыв продовольственных продуктов, хлеба, скота. За отсутствием средств у местных ревкомов и отсутствием закупочных комиссий из центра, население сбывает продукты кулакам».
Окружной ревком «постановил конфисковать землю и земледельческие орудия у богатых слоев населения. Обработку земли передать земельным отделам». Жилищно-хозяйственный отдел стал брать на учет жилища бежавших. «Буржуям» оставляли одну комнату на семью, а кое-кому и одну смену белья на человека. Наложили на них трудовую повинность. «Буржуйки» мыли полы в тифозном лазарете и в общественной бане, а «буржуи» кололи дрова для лазаретов, бани и электростанции, чистили лазаретные дворы и клозеты.
1 марта из Москвы в РВС фронта вернулся Ходоровский, выезжавший за инструкциями. Замещавший его Сырцов 2 марта приступил к своим непосредственным обязанностям председателя Донбюро. 3-го было создано (как мы помним) Гражданское управление, а 5-го в ближайшей к железной дороге станице округа — Казанской — узнали, что назначен ряд расстрелов местных жителей, обвиняемых в контрреволюции. По хуторам, говорили, послана бумага со списками и предупреждением, чтоб никого не выгораживали и не защищали.
Казанцы издревле привыкли к «суду неправедному», еще до революции писали они жалобы, что их станичный «суд без могарычей судить не может ввиду своих судейских предков». Но то, что началось в станице в первых числах марта 1919 г., их перепугало. За казака хутора Бессонова Якова Андреевича Коршунова просило все «хуторское общество». Все 35 седобородых «просителей» получили по две недели принудработ, вырубали изо льда баржи и выволакивали на берег. В хуторе Гармиловском взяли под стражу 24 человека за то, что они собрались в потребиловку для учета.
Пребывавший в Вёшенской трибунал Инзенской дивизии, который к тому времени успел приговорить лишь одного «контрика» — известного своим двурушничеством полковника Калиника Дунаева, — немало встревожился. Явных контрреволюционеров в округе трибунал не видел, считал, что все они сбежали. Но общее настроение населения доверия не внушало. Вдобавок и крупных сил под рукой не было. Последовали тревожные запросы и предупреждения. Смысл их сводился к одному — сейчас трогать казаков нельзя. Но линия Донбюро и «Граждупра» на проведение террора была непоколебима.
6 марта приказом № 333 РВС Южного фронта упразднил «казачье-полицейское» деление области. Отныне она делилась на районы. Верхне-Донской округ после значительной урезки был переименован в Вёшенский район в составе Казанской, Мигулинской, Вёшенской, Еланской, Усть-Хоперской и Краснокутской станиц. Параграф 3-й приказа обязал районные ревкомы принять меры к созданию волостных и станичных ревкомов, при недостаче работников возможно было временное назначение в станицы и волости комиссаров. Параграф 4-й переименовывал Краснокутскую станицу в Подтелковскую волость, а хутор Ушаков Боковской станицы в хутор Кривошлыков. Вёшенскому ревтрибуналу приказано было провести расследование обстоятельств гибели подтелковской экспедиции и всех причастных к злодеянию предать беспощадному революционному суду.
Грозным окриком прозвучал вышедший на следующий день приказ РВС фронта № 343, подписанный Гиттисом и Сырцовым. Воинским учреждениям: военным советам армий, дивизий, политотделам — запрещалось вмешиваться в деятельность и распоряжения революционных комитетов на местах.
Вдобавок ко всему вездесущий Иван Георгиевич Мельников раскрыл в Вёшенской заговор, за что был впоследствии предан повстанцами вечному проклятию и в их донесениях проходил как единственный и самый главный враг казачества из всех жителей станицы.
Проведение террора началось. В Вёшенскую приехал новый «чрезвычком». Трибунал Инзенской дивизии оттеснили, часть членов его предали «товарищескому суду» — изругали за послабления — и начали чистку станицы. С. И. Сырцов докладывал: «В районе проводились массовые расстрелы. Точных цифр не имеется (свыше 300). Настроение у казачьего населения с самого начала было подавленное, но оппозиционное. Намечавшийся заговор был раскрыт, участники расстреляны. Проведению террора мешало противодействие 8-й армии».[104]
Количество расстрелянных (300) впоследствии подтвердили повстанцы в письме к белогвардейцам. Правда, они написали «около 300». Однако есть основания думать, что и Сырцов, и мятежники цифры слегка завысили. П. Григорьев, беженец из Мигулинской станицы, привел в белоэмигрантской печати такие данные: в Казанской — 87 человек, Мигулинской — 64, Вёшенской — 46, Еланской — 12. Бывший окружной атаман З. А. Алферов подтвердил, что в Вёшенской, «конечно, не обошлось и тогда без расстрелов, но расстреляны были на этот раз только единицы». Генерал считал, что из жителей самой станицы расстреляли всего 10 человек. Посылая белогвардейцам списки расстрелянных, мятежники вывели под графой «Вёшенская» 12 фамилий. Среди них был полковник Дунаев, сын прежнего каргинского атамана гимназист Картин, отличившийся во время расстрела подтелковской экспедиции. Остальными, видимо, были участники заговора, выданного И. Г. Мельниковым. Тринадцатым пострадавшим в список попал святой отец Федор Протопопов, которого по «наложению конституции» (как писали повстанцы слово «контрибуция») выслали в Тамбовскую губернию на принудительные работы.
В своих воззваниях повстанцы писали, что в Казанской было расстреляно 260 человек, в Слащевской арестовано — 400, в Вёшенской предполагалось арестовать 800 человек, и тов. Решетков затребовал у председателя Казанского ревкома Костенко 35 человек с пулеметом для этой цели. Как видим, количество расстрелянных опять-таки не превышает 300.
В станице Слащевской на самом деле было арестовано около 100 человек,[105] а сидевший в Слащевской «тигулевке» член Войскового круга Топольсков вообще говорил о 30 арестантах. Что касается станицы Вёшенской, то заявление мятежников о предполагаемом аресте 800 казаков похоже на правду.
Если в станице Казанской населения было в два раза меньше, чем в Вёшенской, если из Мигулинской ушли многие активные контрреволюционеры и Мигулинский полк сохранился у белых как войсковая единица, то из многолюдной Вёшенской казаки почти не отступали, рассеялись по хуторам, а между тем в одном лишь октябре 1918 г. более 200 казаков Вёшенского полка были награждены Красновым «Георгиями» и медалями. Теперь все они, несомненно, проходили в ревкомовских бумагах как «активные контрреволюционеры» и подлежали репрессиям. Пока же Вёшенскую своими силами ревком трогать боялся.
Возможно, и даже наверное, количество репрессированных достигло бы значительной цифры, но на самом деле к моменту восстания их было около 300, а если учесть, что округ населяло 170 000 жителей, из каждой тысячи расстреляли двоих.
Роль сыграла сама установка власти на террор, жертвой которого мог стать практически каждый, кто до этого служил у белых.
Тишина нависла над Доном. Нехорошая тишина. Лишь ночью в песчаных бурунах за Вёшенской да в Казанской за мельницей, где жгли кирпичи, сухо трещали выстрелы. Разболтавшиеся за 17-й и 18-й годы местные горлопаны испуганно примолкли, когда нескольких из них взяли «за агитацию».
Потащили было и учителя Чикинова, женатого на дочери местно богатея Сербича, но вскоре выпустили, и он впоследствии, в 1920-е годы, гордо записал в анкете, что сидел «по доносу за контрреволюцию (по личным мотивам)», но освобожден по распоряжению трибунала Инзенской дивизии, мол, уж если в такое время и такой орган признал меня чистым перед новой властью, то лучшей рекомендации и быть не может. Перепуганная станичная интеллигенция терялась в догадках, «рассказы о терроре заставляли думать прямо противоположное о задачах партии, вплоть до мысли, что толстосумая буржуазия подкупает людей с тем, чтобы через террор и беспорядки так или иначе сорвать революцию и посадить царя».[106]
Вдобавок ко всему, 8 марта командарм-8 Тухачевский предписал Вёшенскому ревкому поставить для армии повозки с лошадьми или волами, «с тем чтобы вся тяжесть этого предписания легла исключительно на кулацкую и богатую часть населения», а 10 марта приказ РВС фронта № 369 потребовал конфисковать «седла у казаков, бывших ранее «в белых»». Обстановка накалилась до предела. Попытки разрядить ситуацию были разрозненными и успеха не имели.
9 марта член РВС фронта и 9-й армии Г. Я. Сокольников уехал в Москву. Как член ЦК он должен был участвовать в работе съезда партии и предшествующего ему пленума. Сокольников вез материалы, доказывающие необходимость отменить или хотя бы приостановить проведение в жизнь директивы Оргбюро по казачьему вопросу. 11 марта приказ № 2 по ревкомам Донской области запретил взимать со станиц контрибуцию, а собранные деньги предписал отнести в счет чрезвычайного налога. Председатель Вёшенского ревкома И. В. Решетков был отозван и заменен Дисницким. Но было уже поздно.
Глава 3
«…Скоро, скоро горячие лучи весеннего солнца растопят лед старого Дона…»
(Из приказа Донского атамана A. П. Богаевского)
Подробного отчета о подготовке и начальном этапе восстания пока не обнаружено. Командующий повстанческой армией П. Н. Кудинов позже в мемуарах писал, что восстание вспыхнуло стихийно. Однако уже в ходе восстания появились сведения о подпольной организации, готовившей выступление.
В апреле 1919 г. советская разведка доносила: «Жители говорят, что восстание было подготовлено заранее, для чего оставлялись целые части под видом сдавшихся в плен или не желавших воевать».
Хрисанф Митичкин, милиционер Усть-Хоперской станицы, побывавший у повстанцев, рассказал, что когда он был в «стане», расспрашивал вёшенских казаков, как началось восстание, имеется ли связь с кадетами. Одни отмалчивались, «другие сказали, что восстали против коммуны, расстрелов, грабежей и насильников-коммунистов, но за Советскую власть. Когда им сказали, что в некоторых хуторах жители коммунистами все вырезаны, то они все восстали. Руководителями-зачинщиками были Алферов — подъесаул, Кудинов, который у них сейчас командующий Вёшенским округом. Некоторые же говорили, что восстание было задумано раньше, центр его был в Мигулинской, где велась подготовка. Тогда, когда они восстали, к ним прилетал аэроплан и сбрасывал (они говорят) орудийные замки».[107]
Возможно, ключом к загадке является сообщение Краснова, что 27 января (9 февраля) «командующим армией был составлен следующий план действий, одобренный атаманом. В районе станиц Каменской и Усть-Белокалитвенской генерал Денисов сосредоточивал ударную группу в 16 000 при 24 орудиях, в которую должны были войти лучшие части молодой армии и старые, испытанные в боях войска (в том числе и Гундоровский Георгиевский полк). По сосредоточении, примерно, к 5–6 февраля, группа эта должна была ударить на слободу Макеевку, совместно с частями генерала Фицхелаурова сбить 12-ю дивизию и, действуя во фланг и тыл 13-й и Уральской дивизий, идти в Хоперский округ оздоровлять и поднимать казаков. Такое движение сулило бы быстрый успех и возможное очищение Хоперского округа даже без помощи добровольцев, на которую атаман уже особенно не рассчитывал».[108]
Если прочертить на карте прямую линию от Каменской на Макеевку и далее на хоперские станицы, она пройдет через территорию Верхне-Донского округа. Чтобы устремиться в такой рейд (как минимум 350 верст), надо было иметь гарантии, что по дороге рейдирующая группа получит поддержку и подпитку. Между донецкими станицами, от которых предстояло выступать, и хоперскими, куда предстояло прийти, лежали многочисленные, враждебно настроенные «хохлацкие» слободы и «разложившиеся», но все же казачьи Верхне-Донские станицы.
И здесь, на Верхнем Дону, и на Хопре часть сохранивших верность казаков, как мы уже знаем, была оставлена специально.
В разгар шатаний на фронте генерал Зембржицкий начал организовывать в штабах и этапных хуторах контрразведывательные пункты для борьбы с красными агитаторами и с подстрекателями из своих. 3 января 1919 г. полковники Одноглазков и Волков организовали контрразведывательные пункты в пограничных донских хуторах, занятых войсками Северо-Западного отряда, и при штабе генерала Рытикова, начальника этого района.
Волна бегущих с фронта казаков, а затем волна наступающих советских войск прокатились и ушли к югу. Часть пунктов была разгромлена, часть бежала со штабами. Некоторые контрразведчики были выявлены, избиты и выданы самими казаками. Но кое-кто затаился, выжидал, чтоб в назначенный момент выступить и нанести удар в спину. Мятеж вспыхнул именно в месте сосредоточения этих пунктов, вблизи пограничного хутора Шумилина.
Возможно, заговорщики имели запасной план действий на случай, если они восстанут, а рейдирующая группа не подойдет.
Центр заговора располагался в Мигулинской, наиболее надежной станице. Если другие станицы на Верхнем Дону встречали красных без сопротивления, то каждый хутор в Мигулинской красные брали с боя.[109]
Впоследствии донская газета «Жизнь» писала: «Трудно установить, кто являлся организатором восстания в Верхне-Донском округе, ибо в каждой станице, в хуторе было по одному, по два человека, которые заранее подготовляли восстание. Всех таковых насчитывается до 200 человек. Из них же более популярны у повстанцев — подхорунжий Беляев, М. С. Шумилин, два брата Булаткины, сотник Егоров, хорунжий Прохоров, подхорунжий Коренюгин и хорунжий Колычев».[110] Показательно, что здесь названы казаки не Мигулинской, а Казанской станицы. Егоров в восстание командовал 3-й повстанческой дивизией, Прохоров был у него начальником штаба, Колычев командовал отдельной бригадой.
Вероятно, была согласована и дата выступления, чтобы поддержать рейдирующую группу. Интересно, что именно в день восстания, 26 февраля (11 марта) 1919 года, газета «Военный листок», выходившая за 300 с лишним верст от места событий и отделенная от него линией фронта, писала: «На фронте ходят слухи о начавшихся восстаниях станиц в тылу красноармейцев. Очень упорно говорили о восстании в Мигулинской станице Верхне-Донского округа».
Непосредственно перед восстанием, 24 февраля (9 марта), «Донская волна» выходит с портретом З. А. Алферова на одной из последних страниц. «Организатор восстания на донском севере (последнее фото)» — гласила надпись. А после начала восстания, но задолго до того, как белые узнали о нем из трофейных документов, «Донская волна» № 12 (40) вышла уже с портретом на титульном листе: «Генерал З. А. Алферов, организатор казачьего восстания в Верхне-Донском округе». Правда, речь идет о восстании в апреле 1918 г., но совпадение вряд ли случайное.
К этому времени как раз относится новый «взлет» карьеры Захара Акимовича. Из опального, находящегося под следствием генерала он превращается в начальника войск Ростовского округа, возглавляет делегацию Войскового круга к генералу Деникину, а затем… возглавляет «Донское правительство», где служит своего рода громоотводом, постоянно скандалит с «казачьими социалистами» — Агеевым и Дудаковым.
Мы помним, как сменивший Краснова на посту Донского атамана А. П. Богаевский в первом же своем «обращении к народу» — приказ № 282 от 6 (19) февраля — обнадежил объятых паникой соратников: «Далеко зашел он (враг. —
Уж не начальник ли войск Ростовского округа готовил для Богаевского приказ о том, что «скоро, скоро» вспыхнет мятеж в верховьях Дона?
По случайности приказ этот стал известен в штабе Южного фронта 12 марта, на следующий день после начала мятежа, но и тогда он не вызвал каких-либо раздумий и подозрений. Начоперуправления фронта Перемытов, начальник разведки Панкратьев и политком штаба Житомирский, прочитав его, сделали, как мы помним, самый общий вывод: «Упорство казаков еще не сломлено, и они… еще будут вести борьбу с целью возвращения Донобласти».
И наконец, в докладе Центральному Комитету член Донбюро С. И. Сырцов, опираясь на данные разведки, указал, что восстание подготовили полковник Алферов и два есаула.
Мы помним, что 16 января, когда 28-й полк митинговал в станице Вёшенской, генерал Рытиков, полковник Овчинников и есаул Степанов побывали в Еланской у находящегося «не у дел», но имеющего огромные связи в округе генерала Алферова, тогда же у него появляются первые представители контрреволюционно настроенных казаков из Вешек, недовольных действиями 28-го полка.
Поделиться книгой: