Помоги проекту - поделись книгой:
Груды бесформенных развалин и иссечённые осколками стволы старых клёнов и лип напоминали о страшной бомбёжке, которой подвергли Дорнау американские самолёты в последние дни войны. Этот налёт не вызывался соображениями стратегического порядка: здесь не было никакой концентрации войск. Но находившаяся в городе фабрика синтетического волокна когда-то конкурировала на мировом рынке с продукцией американского концерна Дюпон. Во г почему, уже после того как красное знамя победы взвилось над рейхстагом и в Берлине воцарилась тишина, большое соединение «летающих крепостей» старательно бомбило Дорнау, стремясь разрушить фабрику. Дюпон платил хорошо, — немецкие нейлоновые чулки не скоро появятся в продаже. Да и помимо того, американцы знали, что Дорнау займут советские войска.
На следующее же утро, после того как ушла бригада, капитан Соколов занялся тщательным изучением Дорнау. Ведь, собственно говоря, поле его новой деятельности не за письменным столом в комендатуре, а именно здесь, среди жителей этого небольшое аккуратного городка.
Капитан начал с того, что окинул взглядом старинный замок, прошёлся по главной улице и посидел на берегу речушки, в том самом месте, где, если верить преданию, любил сиживать Гёте. Но не красота горной речушки и не старинные легенды, связанные с заброшенным замком, интересовали Соколова. Ему хотелось присмотреться к людям.
В те дни появление советского офицера на улицах немецкого города ещё вызывало у прохожих острый интерес. Соколов всё время ощущал на себе любопытные взгляды горожан.
«Пожалуй, лучше было бы для такой прогулки переодеться в штатское», — подумал Соколов.
И всё же, несмотря на какую-то невидимую преграду, как бы отделявшую капитана от местных жителей, он начинал привыкать к городу, вживался в него, старался уяснить себе особенности здешней жизни.
Какие только люди не встречались на улицах города! Стремительное наступление советских войск спутало расчёты множества беженцев, застрявших в Дорнау, привело сюда окресных ополченцев, незадолго до поражения призванных в фолькенштурм, наконец заставило осесть здесь всякий иной народ, по различным причинам оказавшийся в дни раззрома на дорогах Германии и застигнутый военной катастрофой вдали от дома. Сейчас все эти люди либо собирались двинуться на старые места, либо пытались обосноваться в городе.
Ещё с юных лет капитан любил угадывать профессию или даже биографию незнакомых людей, основываясь лишь на их внешнем облике. Далеко не всегда Соколову удавилось проверить подобные догадки, но нередко он испытывал истинную радость, убеждаясь в правильности своих предположений.
И теперь, проходя по улицам Дорнау, капитан пытался распознать попадавшихся ему навстречу немцев.
Вот, боязливо озираясь по сторонам, идёт пожилой человек в кепке военного образца. За плечами у него солдатский рюкзак. Тут, пожалуй, гадать нечего: очевидно, это фольксштурмист. Вероятно, он при первой же возможности просто-напросто удрал из отряда и сейчас возвращается домой, ещё не веря тому, что благополучно унёс ноги.
За ним, сторонясь и подобострастно заглядывая в глаза русскому капитану, проходит немец в потёртой шляпе. Трудно сразу определить его профессию. По всей вероятности, это парикмахер, но, может быть, и кельнер: так заученно округлы его движения.
Неожиданно к капитану без всякой робости подходит пожилая женщина и, многозначительно скосив глаза, спрашивает, не будет ли у господина офицера каких-нибудь пожеланий.
Тут дело ясное. Это обыкновенная спекулянтка, которая раньше держала лавчонку или, что ещё вероятнее, какое-нибудь увеселительное заведение.
И снова мелькают дома, деревья, заборы. И снова внимательные, осторожные взгляды прохожих. Из улицы в улицу одно и то же.
Но вот, завернув за угол, капитан в недоумении остановился. На крыльце небольшого домика, увитого густым плющом, сидел пожилой человек. Он плакал. Капитан окинул взглядом двухэтажный особнячок, заметил на двери блестящую медную табличку с фамилией владельца и обратился к старику. Немец вздрогнул, поднял голову, и в глазах его мелькнул страх. Он попробовал было вскочить, но старые ноги не выдержали, и старик бессильно опустился на ступеньки. Он даже не пытался вытереть слёзы на изборождённом морщинами лице.
В ответ на вопрос капитана старик поведал ему, что в этом доме живёт его дочь — фрау Анна Лиза Линде; она была замужем за его племянником Гансом Линде. Сам он раньше жил на другом конце города, тоже в собственном доме, но недавняя бомбёжка уничтожила там целый квартал, Фридрих Линде — так звали немца — сразу лишился всего имущества. Благодарение богу, что хоть сам остался жив.
Несколько дней он провёл у соседей, надеясь при раскопках развалин спасти что-нибудь из добра. А когда выяснилось, что спасать нечего, старик отправился к своей единственной дочери. Фрау Линде первым делом спросила, имеются ли у отца деньги, чтобы платить за питание и за комнату. Денег у старика не было, и фрау Линде отказала отцу в приюте, строго-настрого запретив впредь показываться ей на глаза. И вот теперь старый Фридрих Линде не знает, куда ему деваться…
Немец рассказал свою историю без тени возмущения; он только жаловался на судьбу, а о поведении дочери говорил как о чём-то обыденном, естественном, само собой разумеющемся.
Сначала капитану показалось, что его подводит несовершенное знание языка, что он, видимо, не всё понял в рассказе этого человека. Однако никакой ошибки не произошло. Фридрих Линде нисколько не осуждал свою дочь, не возмущался её поступком. Он плакал лишь потому, что не знал, куда ему теперь деваться, и даже осмелился спросить об этом русского офицера.
Капитан протянул руку к кнопке, которую заметил над блестящей медной табличкой, и позвонил. С минуту всё в доме было тихо, затем послышался щелчок автоматического замка, и дверь отворилась.
— Входите, — предложил Фридриху Линде капитан и сам шагнул через порог.
Неуверенно, опасаясь, как бы вся эта история не закончилась для него печально, старик последовал за русским офицером.
На пороге гостиной их встретила женщина лет сорока, одетая в старое, поношенное платье. Лицо её, полное и выхоленное, никак не соответствовало нищенской одежде.
«Наивная маскировка», — подумал Соколов, разглядывая Анну Лизу Линде.
Чувствуя на себе спокойный, изучающий взгляд русского офицера, га внезапно расцвела приветливой улыбкой. Для неё будет настоящей радостью, если господин капитан поселится здесь, в её доме. У неё приличные комнаты, да и улица тихая. Ничто не будет беспокоить господина капитана.
Соколов отметил про себя, что фрау Линде сразу же определила его звание. Позднее он привык к тому, что местные жители удивительно быстро постигли значение звёздочек на погонах советских офицеров и никогда не ошибались.
— Вот в этой комнате господину капитану будет очень удобно и приятно, — тараторила фрау Линде.
При этом от Соколова не укрылся негодующий взгляд, брошенный ею на старика.
— Вот что, фрау Линде, — прервал капитан хозяйку. — Это очень хорошо, что у вас нашлась свободная комната. Я поселю в ней вашего старого отца. Пусть он здесь живёт, и чтобы я больше никогда не видел его плачущим на улице.
— А кто будет платить за него? Комендатура?
Голос фрау Линде фазу приобрёл резкость, лицо её, за минуту до этого приветливое, стало злым и неприятным.
— Своего отца будете содержать вы сами, фрау Линде, — ответил капитан.
— Но я же могу кому-нибудь сдать эту комнату, возможно даже советскому офицеру, и буду тогда получать за неё деньги.
— Я говорю как представитель комендатуры, — ответил Соколов.
Он твёрдо произнёс эти слова, и вновь выражение лица фрау Линде разительно изменилось, — она снова овладела собою.
— О да, да, господин капитан! — опять зачастила фрау Линде. — Конечно, вашего распоряжения вполне достаточно для того, чтобы мой любимый старый отец жил здесь, сколько ему будет угодно. Если он пользуется вашим вниманием, никаких возражений быть не может.
Я приму его с большим удовольствием, кроме отца, у меня нет ни одного близкого человека на всём белом свете…
Услышав слова дочери, Фридрих Линде приободрился и положил на стул свой узелок. До этой минуты он неуверенно прижимал его к себе обеими руками.
— До свидания, — обратился Соколов к старику. — Если у вас снова возникнут какие-нибудь недоразумения, можете зайти в комендатуру и обратиться ко мне.
С этими словами капитан Соколов покинул дом фрау Линде.
В кабинете у полковника Соколов застал прикомандированного к комендатуре врача. Доктор с тревогой в голосе докладывал, что оставшиеся под развалинами домов трупы разлагаются, что их необходимо немедленно извлечь из-под обломков и похоронить, иначе в городе может вспыхнуть эпидемия.
Выслушав врача, полковник Чайка отдал приказ собрать всё население Дорнау для расчистки руин и пригласил бургомистра, чтобы проинформировать его о мерах, принимаемых комендатурой.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
На другой день к сборному пункту у кирхи явилось лишь несколько десятков жителей. Это из пятидесяти-то тысяч! Чайка критически оглядел из машины собравшихся и поехал назад.
Войдя в комендатуру, полковник обратил внимание на почтальона, который разгружал свою сумку. Это был обыкновенный немецкий почтальон в синей форменной фуражке. Самый факт его появления здесь был необычен: до сей поры никакая корреспонденция от местных жителей не поступала. Полковник удивлённо взглянул на большой ворох конвертов, сложенных в приёмной, прямо на полу. Он прошёл к себе в кабинет, вызвал Соколова и приказал выяснить, что это за пакеты.
Через несколько минут Соколов снова появился в кабинете Чайки. В руках он держал десятка два вскрытых конвертов.
— Все жители внезапно захворали, — негодующе проговорил капитан. — Во всех конвертах врачебные справки о болезни, Если им верить, в нашем городе объявилось множество больных: иные справки выданы на целые семьи. Я предлагаю человек тридцать немедленно арестовать и отдать под суд.
Полковник некоторое время молча смотрел на Соколова, и гот уловил в этом взгляде оттенок укоризны.
— Уж очень вы горячитесь, капитан, — сказал наконец Чайка. — Маша работа требует прежде всего хладнокровия.
— Наше хладнокровие может привести к тому, что в городе вспыхнет эпидемия.
— Думаю, что нет. Спокойнее, капитан. И давайте сначала посоветуемся с бургомистром. Это самый правильный путь, мне кажется…
Михаэлис вошёл в кабинет полковника растерянный и смущённый. Он прекрасно понимал, о чём хочет говорить комендант, но не знал, что ответить, и в душе метал громы и молнии на недисциплинированных жителей Дорнау.
— Посмотрите, товарищ Михаэлис, какая у нас отличная коллекция медицинских справок, — улыбнулся полковник.
— У меня в магистрате их тоже вполне достаточно, — сердито буркнул Михаэлис. — Даже непонятно, откуда они узнали, что я бургомистр, ведь об этом ещё нигде не объявлено.
— Слухом земля полнится, — ответил комендант. — Но раз они уже знают, то вам и надо действовать как бургомистру. Что же мы предпримем для разборки развалин?
— Пусть комендатура проверит несколько справок…
— Комендатура?
— Да, комендатура, — повторил Лекс, — у магистрата ещё очень мало людей, а народная полиция ещё не организована. Однако в этой проверке мы тоже примем участие для того, чтобы им было стыдно. Очень стыдно. И ещё хочу вам сказать, товарищ комендант, что не все жители Дорнау такие плохие, как это может показаться по справкам.
— Это я знаю, — ответил Чайка. — Ну, что ж, давайте попробуем проверить. А насчёт опоры магистрата, это вы правильно сказали, поскорее организуйте вокруг себя людей, товарищ Михаэлис, один вы много не сделаете, а в таких вопросах мы вам в дальнейшем помогать не будем. Займитесь, товарищ Соколов.
Проверка началась.
Они переходили из дома в дом, и везде их встречали охами и ахами. Явно здоровые люди жаловались на головную боль и общее недомогание.
— Если тут и вспыхнула какая эпидемия, — возмущался Кривонос, — так это эпидемия симуляции!
Обход продолжался, и, конечно, слух об этом опережал его: чем дальше они шли, тем чаще им попадались лежачие больные — кто с грелкой на животе, кто со льдом на голове. Однако лаконичное предупреждение мгновенно излечивало и поднимало на ноги всех мнимобольных.
В конце улицы сержант Кривонос зашёл напоследок в один из домов и вернулся быстрее обычного.
— Товарищ капитан… — неуверенно произнёс он. — И тут, конечно, тоже симулируют, но говорят, будто проживает здесь знаменитая актриса… Может, я чего не понял?..
Капитан подошёл к небольшой калитке, посмотрел на табличку с надписью «Эдит Гартман» и решительно вошёл в дом. Кривонос последовал за своим командиром.
В обычной немецкой квартире они увидели трёх женщин.
Одна из них лежала на тахте.
— Добрый день! — поздоровался Соколов, внимательно оглядывая женщин.
Они ответили все сразу, будто давно готовились к посещению капитана.
— А мужчин в доме нет? — спросил Соколов.
— Муж мой погиб на Восточном фронте в тысяча девятьсот восемнадцатом году, — ответила пожилая женщина.
— Мой муж тоже погиб на Восточном фронте в тысяча девятьсот сорок третьем году, — ответила больная.
Капитан перевёл взгляд на третью обитательницу дома.
— Я ещё девушка, — не без жеманства объявила она.
Соколов снова посмотрел на больную, на чёткий профиль бледного, печального лица с застывшей у мягко очерченного рта горькой складкой.
— Итак, вы не в состоянии выполнить приказ? — спросил капитан,
— Мы уже послали в комендатуру справку от врача, — быстро заговорила старуха. — Моя дочь Эдит Гартман — между прочим, она известная актриса — очень больна, а её подруга фрейлейн Гильда Фукс ухаживает за ней. Что касается меня, то мне уже больше шестидесяти лет. Мы не можем работать и послали вам справку.
— Да, в справках мы не испытываем недостатка, — сказал капитан. — Извините, один вопрос к больной. Не можете ли вы мне сказать, какое заключение вынесли врачи относительно вашей болезни?
— Я не… — начала было актриса, но старуха перебила её:
— Моя дочь очень больна. Это тяжёлый грипп, хотя я и не вполне уверена в правильности диагноза.
— Я тоже не вполне уверен. Фрау Гартман, вы сами вылечитесь или вам потребуется помощь? А то я могу прислать врача из комендатуры. Чем скорее вы встанете на ноги, тем лучше. Я выражаюсь достаточно ясно?
— Да. Хорошо… — ответила растерявшаяся Эдит Г артман.
— Завтра, — сказал капитан, — в семь часов утра вы явитесь на сборный пункт.
— Моя дочь — знаменитая актриса… — попробовала возразить старуха.
— Работать будет всё население города.
Старуха хотела сказать что-то ещё, но её прервала Гильда Фукс.
— А мне тоже надо идти на раскопки? — спросила она и порывисто села в кресло, резко вскинув ногу на ногу, чтобы капитан мог оценить красоту её длинных, стройных ног.
Соколов внимательно посмотрел на неё:
— Для вас это будет особенно полезно. И советую одеться попроще: работать придётся в пыли.
Он ещё раз оглядел комнату и вышел.
Сержант Кривонос последовал за капитаном.
— Ах, не надо, не надо было начинать эту комедию!.. — простонала Эдит, как только за Кривоносом закрылись двери.
— Да, пожалуй, ты права. — отозвалась Гильда. — Этот капитан не такой уж простак. И нам завтра придётся пойти разбирать развалины.
Вечером в городе появился второй приказ коменданта, сообщавший, что несколько симулянтов и два врача, выдавшие фальшивые справки, отданы под суд.
А на следующее утро на площади возле кирхи собралось всё работоспособное население Дорнау. Эпидемия не вспыхнула.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Эдит Гартман переехала в Дорнау в 1934 году, вскоре после прихода Гитлера к власти.
Что заставило её, актрису прославленного столичного театра Рейнгардта, поселиться в этом маленьком городке?
Жизнь Эдит сложилась несчастливо, хотя она и знала хорошие дни. Отец её — крестьянин села Гротдорф, близ Дорнау, — погиб в первую мировую войну. Мать отдала девочку на воспитание тётке, гримёрше театра Рейнгардта в Берлине. С малых лет Эдит Ранке окунулась в театральную атмосферу, она не пропускала ни одного спектакля. Сначала, забавы ради, Эдит копировала известных актрис, а потом не на шутку увлеклась театром.
Поделиться книгой: