Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»

Томас Пинчон

Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»

Мелкий дождь

Снаружи солнце неспешно прожаривало территорию роты. Влажный воздух был неподвижен. В солнечном свете ярко желтел песок вокруг казармы, где размещалась секция связи. В казарме никого не было, кроме сонного дневального, который лениво курил, прислонившись к стене, и еще одного солдата в рабочей форме, который лежал на койке и читал книжку в бумажной обложке. Дневальный зевнул и сплюнул через дверь в горячий песок, а лежавший на койке солдат, которого звали Ливайн, перевернул страницу и поправил подушку под головой. В оконное стекло с гудением бился большой москит, где-то играло радио, настроенное на волну рок-станции Лизвилля, а снаружи беспрестанно сновали джипы и с урчанием проносились грузовики. Дело было в форте Таракань, штат Луизиана, в середине июля 1957 года. Натан Ливайн по прозвищу «Толстозадый», специалист 3-го класса, уже 13 месяцев (а точнее 14-й) служил в одной и той же роте одного и того же батальона и занимал одну и ту же койку. За такой срок в таком гиблом месте, как форт Таракань, любой нормальный человек вполне мог дойти до самоубийства или, по меньшей мере, до помешательства, что, собственно, и происходило довольно часто, судя по статистическим данным, которые более или менее тщательно скрывались армейским начальством. Ливайн, однако, не относился к числу заурядно-нормальных людей. Если солдаты здесь по большей части стремились закосить под Восьмой раздел[1], то Натан был одним из немногих, кому, в сущности, нравилась служба в форте Таракань. Он довольно легко и быстро адаптировался к местным условиям: сгладились и смягчились шероховатости его резковатого бронксского выговора, который стал по-южному протяжным; Натан убедился, что самогон, обычно неразбавленный или смешанный с тем, что удавалось нацедить из ротного автомата с газировкой, можно пить с таким же удовольствием, как и виски со льдом; в барах он теперь балдел от музыки фолк-групп так же, как раньше тащился от Лестера Янга и Джерри Маллигэна в «Бёрдленде»[2]. Ливайн был ростом шесть футов с гаком и широк в кости, но если прежде у него было худощаво-мускулистое телосложение, фигура пахаря, как выражались его сокурсницы в колледже, то за три года службы, всячески увиливая от нарядов на работу, он обрюзг и растолстел. Отрастил изрядное пивное брюшко, которым определенно гордился, и толстый зад, которым гордился значительно меньше и которому был обязан своим прозвищем.

Дневальный щелчком отправил окурок за дверь в песок.

— Глянь, кто идет, — сказал он.

— Если генерал, скажи, что я сплю, — отозвался Ливайн, зевнув, и закурил сигарету.

— Нет, это Копыто, — сообщил дневальный и снова прислонился к стене, закрыв глаза.

По ступеням протопали маломерные башмаки, и голос с виргинским акцентом произнес:

— Капуччи, погань безродная.

Дневальный открыл глаза.

— Отвали, — сказал он.

Ротный писарь Дуган, по кличке Копыто, вошел в казарму и, недовольно скривив губы, приблизился к Ливайну.

— Кому ты дашь эту порнушную книжку, когда закончишь, Ливайн? — спросил он.

Ливайн стряхнул пепел в пилотку, которую использовал в качестве пепельницы.

— Скорее всего, выброшу на помойку, — улыбнулся он. Губы у писаря скривились еще больше.

— Тебя лейтенант зовет, — сказал Дуган, — так что давай поднимай свой жирный зад и чеши в канцелярию.

Ливайн перевернул страницу и снова начал читать.

— Эй, — сказал писарь.

Дуган служил по призыву. Он вылетел со второго курса Виргинского университета и, как многие писари, имел садистские наклонности. Кроме того, у Дугана были и другие причуды. Он, например, нисколько не сомневался, что НАСПЦН[3] — это коммунистическая организация, целью которой является стопроцентная интеграция белой и черной рас путем смешанных браков, или что виргинский джентльмен — это наконец явленный миру Übermensch[4], которому только гнусные интриги нью-йоркских евреев мешают осуществить свое высокое предназначение. Главным образом из-за последнего пункта Ливайн не ладил с Дуганом.

— Меня вызывает лейтенант, — сказал Ливайн. — Надо думать, ты уже выписал мне увольнительную. Черт, — он глянул на часы, — а еще только половина двенадцатого. Молодчина, Дуган. На пять с половиной часов раньше времени.

И Ливайн восхищенно покачал головой. Дуган ухмыльнулся.

— Вряд ли это насчет увольнения. Боюсь, оно тебе пока не светит.

Ливайн отложил книгу и погасил окурок в пилотке. Затем посмотрел в потолок.

— Господи, — пробормотал он, — что я еще натворил? Неужто меня опять собираются посадить на губу? За что?

— Всего пара недель прошла, как ты был там, верно? — ввернул писарь. Ливайн знал эти уловки. Он думал, что Дуган давно уже отказался от мысли подставить его. Но, похоже, такие типы только ждут подходящего момента.

— Я к тому, что хватит валяться на койке, — сказал Дуган.

«Валяться» он произнес как «ва-аляца». От этого Ливайн ощутил раздражение и, подобрав книгу, снова принялся читать.

— Ладно, — сказал он, отдавая честь. — Иди назад, бледнолицый.

Дуган посмотрел на него и наконец ушел. Очевидно, по дороге к двери он споткнулся о винтовку дневального, поскольку послышался грохот и голос Капуччи произнес: «Господи, ну что за хмырь неуклюжий». Ливайн закрыл книгу, сложил ее пополам и, перевернувшись на живот, засунул в задний карман. С минуту он лежал на животе, наблюдая за тараканом, петлявшим по невидимому лабиринту на полу. Зевнув, Ливайн с трудом поднялся с койки, вытряхнул окурки из пилотки на пол, потом надел пилотку, сдвинув ее наискось вниз. У выхода обнял дневального.

— Что стряслось? — поинтересовался Капуччи.

Ливайн прищурился, глядя на яркое марево снаружи.

— Ох уж эти парни в Пентагоне, — сказал он. — Никак не хотят оставить меня в покое.

Он поплелся по песку к зданию канцелярии, даже через пилотку чувствуя, как печет солнце. Вокруг канцелярии была узкая полоска травы — единственная зелень на всей территории роты. Чуть дальше слева в столовую уже выстраивается очередь. Ливайн свернул на гравиевую дорожку, ведущую к канцелярии. Он подозревал, что Дуган торчит где-то поблизости или, по крайней мере, наблюдает за ним из окна, но когда он вошел, писарь сидел за своим столом у стены и что-то сосредоточенно печатал на машинке. Ливайн облокотился о стойку перед столом первого сержанта.

— Привет, сержант, — поздоровался Ливайн.

Сержант поднял глаза.

— Где тебя черти носят? — спросил он. — Опять читал порнуху?

— Точно, сержант, — ответил Ливайн. — Учебник для сержантов.

Сержант бросил на него сердитый взгляд.

— Лейтенант хочет тебя видеть.

— Знаю, — сказал Ливайн. — Где он?

— В классе, — ответил сержант. — Остальные уже там.

— Что за буза, сержант? Что-то из ряда вон?

— Иди и все сам узнаешь, — проворчал сержант. — Черт возьми, Ливайн, пора бы знать, что мне никто ничего не рассказывает.

Ливайн вышел из канцелярии и направился в класс, расположенный с другой стороны здания. Через хлипкую дверь он услышал голос лейтенанта. Ливайн толкнул дверь. Лейтенант инструктировал десяток рядовых и спецов из роты Браво[5], сидевших и стоявших вокруг стола, на котором лежала карта, вся в круглых пятнах от кофейных чашек.

— ДиГранди и Зигель, — командовал лейтенант, — Риццо и Бакстер… — Он поднял взгляд и увидел Ливайна. — Ливайн, поедешь с Пикником. — Он небрежно свернул карту и положил ее в задний карман, — Все ясно? — Все кивнули, — Ладно, готовность к часу. Вывести машины из гаража и вперед. Я жду вас у Лейк-Чарльз.

Лейтенант надел фуражку и вышел, хлопнув дверью.

— Время пить колу, — сказал Риццо. — У кого есть курево?

Ливайн уселся на стол и спросил:

— Что стряслось?

— О Господи, — сказал Бакстер, светловолосый деревенский паренек из Пенсильвании. — Добро пожаловать в нашу компанию, Ливайн. Да все из-за этих чертовых каджунов[6]. Понаставили кругом табличек. «Выгул собак и солдат запрещен» и прочих в том же духе. А чуть возникнет какая заварушка, кого они слезно молят о помощи?

— Сто тридцать первый батальон связи, — сказал Риццо, — кого же еще?

— А куда это мы едем в час? — поинтересовался Ливайн.

Пикник поднялся с места и направился к автомату с колой.

— Куда-то к Лейк-Чарльз, — ответил он. — Там был шторм или что-то в этом роде. Линии связи оборваны. — Он сунул пятак в автомат, но, как обычно, ничего не произошло. — Рота Браво спешит на помощь. Давай, детка, — вкрадчиво-ласковым голосом сказал он автомату и злобно пнул его ногой. Безрезультатно.

— Смотри не опрокинь, — сказал Бакстер.

Пикник стукнул автомат кулаком в строго определенные места. Что-то щелкнуло, и из краников полились две струйки — одна газировки, другая сиропа. Прежде чем они иссякли, изнутри, перевернувшись, выскочил пустой стаканчик, и сироп облил его снаружи.

— Хитрый дьявол, — сказал Пикник.

— Шизанутый, — сказал Риццо. — Одурел от жары.

Так они говорили еще какое-то время, рассуждая о том о сем, проклиная каджунов и армию, попивая кока-колу и куря сигареты. Наконец Ливайн встал и, засунув руки в карманы, чтобы эффектнее выпятить живот, сказал:

— Ну, я, пожалуй, пойду собираться.

— Погоди, — сказал Пикник, — я с тобой.

Они вышли наружу. Пройдя по гравиевой дорожке, ступили на песчаную площадку и побрели к казарме, обливаясь потом в неподвижном воздухе под лучами палящего желтого солнца.

— Ни минуты покоя, Бенни, — пожаловался Ливайн.

— Господи Иисусе, — сказал Пикник.

Они вошли в казарму, волоча ноги, как каторжане, и когда Капуччи спросил, что случилось, ему в ответ взметнулись два оттопыренных средних пальца[7] — синхронно и слаженно, словно ножки танцовщиц в варьете.

Ливайн достал свой вещмешок и побросал туда рабочую форму, белье и носки. Потом засунул бритвенный прибор и, словно о чем-то вспомнив, заткнул сбоку старую бейсбольную кепку синего цвета. Некоторое время он стоял над мешком, морща лоб. Затем сказал:

— Эй, Пикник.

— Чего? — отозвался Пикник с другого конца казармы.

— Я не могу ехать. У меня увольнение с шестнадцати тридцати.

— Тогда зачем ты собираешь вещи? — спросил Пикник.

— Думаю пойти поговорить с Пирсом.

— Он, наверное, обедает.

— Нам все равно надо пожрать. Пошли.

Они снова вышли под палящее солнце и побрели по раскаленному песку к столовой. Войдя с обратной стороны, они увидели лейтенанта Пирса, в одиночестве сидевшего за столом возле раздачи. Ливайн подошел к нему.

— Я тут вспомнил… — начал Ливайн.

Лейтенант поднял глаза.

— Проблемы с машинами? — спросил он.

Ливайн почесал живот и сдвинул пилотку на затылок.

— Не совсем, — сказал он, — просто у меня увольнение с шестнадцати тридцати, и я подумал, что…

Пирс выронил вилку. Она с громким звоном упала на поднос.

— Что ж, — сказал лейтенант, — увольнение подождет, Ливайн.

Ливайн улыбнулся широкой идиотской ухмылкой, которая, как он знал, раздражала лейтенанта, и сказал:

— Черт, с каких это пор я стал незаменимым человеком в роте?

Пирс раздраженно вздохнул.

— Слушай, тебе прекрасно известна ситуация в роте. В приказе сказано использовать специалистов, классных специалистов. К сожалению, таких у нас нет. Только разгильдяи вроде тебя. Так что придется и тебе заняться делом.

Пирс был выпускником МТИ[8] и прошел обучение в Службе подготовки офицеров резерва. Он только что получил первого лейтенанта и изо всех сил старался не давить на других своей властью. Слова он произносил отчетливо, с суховатым выговором жителя Бикон-Хилла[9].

— Лейтенант, — сказал Ливайн, — вы тоже когда-то были молоды. Я уже договорился с девчонкой в Новом Орлеане, она будет меня ждать. Дайте юности шанс. В роте полно специалистов получше меня.

Лейтенант мрачно улыбнулся. Каждый раз в подобных ситуациях между ним и Ливайном проявлялась скрытая взаимная приязнь. На первый взгляд они друг друга в грош не ставили, однако каждый смутно ощущал, что они ближе друг другу, чем сами могли себе признаться, что их связывают своего рода братские узы. Когда Пирс только прибыл в Таракань и узнал историю Ливайна, он пытался поговорить с ним по душам. «Ты губишь свою жизнь, Ливайн, — говорил он. — Ты же закончил колледж, и у тебя самый высокий КУР[10] в этом долбаном батальоне. А ты что делаешь? Торчишь в самой захудалой дыре в вооруженных силах и отращиваешь зад. Почему бы тебе не поступить в офицерскую школу? Ты мог бы даже попасть в Пойнт[11], если бы захотел. Чего ради ты вообще пошел в армию?» На что Ливайн отвечал с легкой ухмылкой, в которой не было ни тени смущения или насмешки: «Ну, я вроде как решил побыть в шкуре рядового и потом сделать карьеру». Поначалу лейтенанта возмущали такие заявления и он начинал в запале нести околесицу. Потом он просто разворачивался и уходил, не говоря ни слова. В конце концов он вообще перестал разговаривать с Ливайном.

— Ты в армии, Ливайн, — продолжил лейтенант. — Увольнение — не право, а поощрение.

Ливайн засунул руки в задние карманы.

— А, — сказал он. — Ну, ладно.

Ливайн повернулся и, не вынимая рук из карманов, побрел к раздаче. Взял поднос, ложку с вилкой и получил свою порцию. Опять было рагу. По четвергам, похоже, всегда было рагу. Он подошел к столу, за которым сидел Пикник, и спросил:

— Усек?

— Я так и думал, — ответил Пикник.

Они поели, вышли из столовой и около мили молча тащились по песку и бетону, еле волоча ноги; солнце плавило им мозги через пилотки, волосы и черепные кости. Без четверти час они добрались до гаража; остальные связисты собрались возле шести машин с радиостанциями. Ливайн и Пикник забрались в кабину одного из фургонов, Пикник сел за руль, и они поехали вслед за остальными в расположение роты. Остановившись у казармы, забрали свои вещмешки и забросили их в машину.

Колонна машин двигалась в юго-западном направлении, через болотистую местность, мимо полей. Подъезжая к городку Де Риддер, солдаты увидели тучи, собиравшиеся на юге.

— Будет дождь? — спросил Пикник. — Боже праведный.

Ливайн надел темные очки и принялся читать свою книжонку, которая называлась «Болотная девка».