Нет такого слова (сборник)

15 сентября 2007 года в подмосковном дачном поселке на девяносто втором году жизни скончался ветеран разведки и популярный телеведущий, генерал-майор запаса Аркадий Павлович Крамаренко (Арнольд Крамм). Самый многоликий агент – звали его товарищи по цеху.

Среди заданий, лично выполненных покойным, – установление, а затем ликвидация режима апартеида в ЮАР (агент Малан-Мандела), антиколониальная революция в Индии (агент Джавахарлал), передача Западу дезинформации по водородной бомбе (агент Теллер), окончательное решение американского вопроса (агент Монро), мирный демонтаж СССР (агент Ельцин) и многие другие. Его самой блестящей операцией стало недопущение союзных войск в Берлин в марте–апреле 1945-го (агент Мартин). Для авторов фильма «Пятнадцать апрельских минут» он послужил прототипом майора НКВД, работавшего в Германии под видом Бормана.

«Всегда готов выполнить любое задание любого правительства!» – шутил знаменитый разведчик.

После выхода на пенсию генерал Крамаренко выступал в телепрограмме «Дешифровка». Он доказал, что известный партийный босс Осип Сталин (Овсеп Джугашьян) был убит С.М. Кировым ранней весной 1938 года, а Берии не было вовсе. Миф о Берии родился из стандартной резолюции Кирова на прошениях о приватизации: «Бери. Я».

В последние годы Аркадий Павлович приводил в порядок свои воспоминания, страница за страницей заполняя толстую тетрадь в клеенчатом переплете. Тетрадь находится у правнука генерала, ныне живущего за границей, но где именно – неизвестно.

Яшкофски некролог

2 ноября 2007 года поздним вечером в своем доме в Брайзахе, земля Баден-Вюртемберг, ФРГ, на сто третьем году жизни скончался известный философ и кинорежиссер Ганс-Людвиг фон Яшкофски.

Родившись в состоятельной семье виноделов, он по фамильной традиции окончил Фрайбургское торговое училище, но решил посвятить себя метафизике, для чего уехал в Ташкент, где под руководством Рахматкулова в 1929 году защитил диссертацию «Доказательство в негативной арифметике». Вернувшись на родину, получил место доцента Фрайбургского университета, где не поладил с ректором Хайдеггером из-за отношения к коммунистам и коллаборантам (фон Яшкофски был либерал-националистом, тогда как Хайдеггер склонялся к сотрудничеству с оккупационным режимом Жака Дюкло). Снова уехав в Россию, он обосновался в Киеве, став профессором лицея княгини Ольги. Именно там в 1939 году он решил т. н. задачу Хюссли, за что получил Аристотелевскую премию от Афинской академии. Первая Русско-французская война застала его в Житомире, где он собирался жениться на актрисе местного театра. Немолодым человеком он добровольно вступил в Русскую армию, надеясь, что Россия освободит Германию от ига французских коммунистов. Этой надежде не суждено было сбыться сразу – Россия в 1952 году потерпела поражение, потеряв территорию от Бергена на севере до Бейрута на юге. Фон Яшкофски был взят в плен и приговорен к пятнадцати годам каторги. Он пробыл в лагере почти весь срок. Но в итоге второй Русско-французской войны 1961—1965 годов коммунисты были выбиты из Европы, и войска Национал-демократического альянса добили врага в его логове – в Париже.

В 1970 году, в возрасте шестидесяти трех лет, фон Яшкофски оканчивает ВГИК и снимает свой первый и единственный фильм «Париж, 65» («Оскар», «Золотой лев», «Золотая пальмовая ветвь» и еще двести восемьдесят четыре главных приза различных кинофестивалей). Этот фильм до сих пор входит в первую двадцатку любимых кинозрелищ мира, а его автор жил на доходы от продажи кассет и дисков.

Будучи антикоммунистом и националистом, фон Яшкофски тем не менее активно протестовал против геноцида французов 1972 года. По этой причине европейские кинокомпании отказывались заключать с ним контракты, университеты не принимали на работу, а издательства не печатали его научные труды.

Купив небольшой дом на берегу Рейна, последние тридцать лет жизни он провел в одиночестве, делая заметки по критике оснований математики и снимая короткие фильмы на видеокамеру (которые, впрочем, тут же стирал).

Набукков из литературной энциклопедии

Набукков (псевд., наст. фам. Навуходоносорский) Вас. Вас. 1899—1973. Рус. – итал. писатель. Писал по-русски и с 1940 г. по-итальянски. Род. в семье священника. С 1916 г. за границей. Романы: «Жар», «Ад» (на ит. яз.), «Латона» (на ит. яз., авторский пер. на рус.). Повести «Дебют Ложкина», «Согласие на казнь» и мн. др. Возвр. в СССР в 1969 г. Гос. премия СССР (1968, 1972). Герой Соц. Труда (1969).

Отцом писателя был иерей Василий (Навуходоносорский), настоятель Скорбященского храма в Москве. Погиб, грудью закрыв Сталина при покушении на Пасху 1938 года, где тот присутствовал инкогнито. Награжден посмертно орденом «Знак почета».

Во время октябрьского переворота Н. был в Риме, где изучал социологию. Начал публиковаться в эмигрантской прессе под псевдонимом Гамаюн. Вернуться в Советскую Россию отказался. Однако почти все его произведения содержали неприкрытую апологию большевизма, исполненную с мастерством выдающегося стилиста бунинской школы. Роман «Жар» посвящен индустриализации; «Дебют Ложкина» рассказывает о судьбе гениального шахматиста из рабочих, талант которого расцвел после Октября. «Согласие на казнь» описывает право-троцкистскую оппозицию и Большие Процессы в Москве со сталинской точки зрения. В романе «Ад» жестко критикуется капитализм как строй, который, по мысли Н., неизбежно ведет к фашистскому террору.

Книги Н. не имели успеха на Западе, а сам он считался «агентом ЧК». В СССР также не публиковали Н., опасаясь, что на фоне его блестящего стиля померкнут все достижения соцреализма. После книги «Светлая камера» о гуманности советских тюрем европейские писатели подвергли Н. бойкоту.

Он переехал в Ливию (тогда – заморское владение Италии), где написал скандальный роман «Латона» – о любви американского школьника к престарелой гречанке. Хотя сам Н. утверждал, что в символической форме рассуждал о встрече двух культур (юной американской и дряхлеющей европейской), – роман был воспринят как манифест геронтофилии. «Латонами» стали называть молодящихся развратных старушек; книга была запрещена практически во всех странах, кроме СССР, где вышла в серии «Литературные монументы» с предисловием акад. Ямщикова (Гос. премия, 1968).

Возвращение Н. на родину было омрачено статьями в самиздатовской прессе, где утверждалось, что он существовал и печатался на Западе с помощью КГБ.

Престарелый писатель тяжело переживал диссидентскую травлю. Он оставил прозу и стал читать в МГУ лекции по социологии литературы. Научный труд «Советская литература в зеркале читательского интереса» (1971; докторская степень; Гос. премия, 1972).

Умер на своей даче в Переделкине под Москвой.

Наполеон, Наполеон! психиатрический архив

Это было лет сто назад. Один знаменитый актер получил роль безумца. И попросил одного известного психиатра, чтоб тот показал ему настоящего сумасшедшего.

Психиатр пригласил его в свою клинику и повел по палатам.

В первой палате на них набросился косматый растерзанный человек. Он мяукал и кукарекал, брызгал слюной, пытался укусить, кричал: «Я – Наполеон, я – тигр и лев!»

– Вот это да! – сказал актер, когда они выскочили из палаты. – Вот кошмар…

– Ничего страшного, – сказал психиатр. – Это симулянт. Мелкий растратчик. Хочет, чтоб его признали невменяемым.

В другой палате они увидели исхудавшего юношу, который сидел, мрачно глядя в угол, и на вопросы почти не отвечал.

– Кажется, я начинаю понимать, – сказал актер. – Безумие – это не ужимки и прыжки. Это невыносимая душевная боль.

– Да, ему сейчас тяжело, – сказал психиатр. – У него реактивная депрессия. Есть повод – невеста ушла буквально из-под венца. Но через три недели он будет как огурчик.

В третьей палате сидел и читал газету аккуратно причесанный мужчина. Визитеров встретил приветливо, на все расспросы отвечал подробно и охотно. Рассказал о себе, своей семье, службе. Узнал актера и пожелал ему сценических успехов. Спросил врача, скоро ли выписываться. Улыбнулся на прощание.

– А вот это настоящий душевнобольной, – сказал психиатр, когда они вышли в коридор и отошли от двери. – Сумасшедший, проще говоря.

– Но он же абсолютно нормален! Донельзя нормален! Обыкновенный бухгалтер!

– Вот-вот! – воскликнул психиатр. – Он всем говорит, что он бухгалтер. На самом деле он простой кассир. Мания величия в тяжелой и неизлечимой форме.

Однозвучный жизни шум русский реальный словарь

Что такое «снимка» в повести Пастернака «Детство Люверс»?

«…а в комнате у ней завелись такие горизонты, как сумка, пенал, корзиночка для завтраков и замечательно омерзительная снимка». Это такая липкая резинка. Кажется, ее еще называли «клячка».

Нужен большой и подробный «Словарь русских реалий», подобный недавно переизданному словарю Любкера, который про античность. Перо № 86! Чернильница-непроливайка! Котлеты домашние (по 7 коп.)! Пирожок с повидлом и его старший брат, пирожок с котеночком (то есть мясной)! Язык слоеный! Колбаса любительская! Боты! Калоши! Рейтузы! Лифчики-чулкодержатели для мальчиков!

Самое ужасное в лифчиках-чулкодержателях было то, что они застегивались на спине. На четыре белые наволочные пуговицы. А то и на шесть. Боже, как приходилось выкручивать себе руки, чтобы застегнуться! Делом чести считалось не звать на подмогу товарища, который тут же рядом так же мучился (дело было в раздевалке плавательного бассейна).

Газировка с сиропом! Шкаф «Хельга»! Привинченный к стене телефон с привязанным на нитке карандашом! Билеты на последний сеанс в последний ряд! Профессия «шляпочница»! Подъем петель на чулках! Бормашина с ножным приводом в кабинете частного стоматолога в коммуналке! Золотом на синем стекле надпись «Мест нет»! Пива нет! И тары тоже нет! Машина идет в парк! Отдельная малогабаритная квартира! Гарнитур! Бортовка с конским волосом! Электрополотер! Банка с вареньем с наклеенной бумажкой «Вишня 1967 г.»…

Жизнь, зачем ты мне дана? Неужто для того, чтобы вспоминать, какой ты была еще совсем недавно?

Русское дао игра с нулевой суммой

Была одна большая старинная коммунальная квартира. Со щербатым паркетом, сохранившим память о былой выкладке ромбами – так, что волокно дерева составляло бегущий узор из будто бы объемных кубиков. С высокими потолками, где лепнина резалась хлипкими перегородками, ибо из одной большой комнаты семья выкраивала три – гостиная, спаленка и даже нечто вроде прихожей. С огромной кухней, выходящей на черную лестницу. С высоким гулким сортиром, где сливной бачок был под потолком, и на длинной цепочке оттуда свисала фаянсовая груша с синим французским клеймом. Цепочка раскачивалась, груша прикасалась к крашеной, толсто оштукатуренной стене и за десятилетия таких прикосновений выбила ямку до кирпича – до крепкого старорежимного кирпича, в котором тоже было углубление.

Так вот.

Один из жильцов этой квартиры страдал неким опасным заболеванием. Соседи это знали. Поэтому они, пользуясь сортиром, всякий раз брались не за фаянсовую грушу, а за цепочку чуть повыше – чтобы избежать возможного заражения.

Но невдомек им было, что их больной сосед, пользуясь сортиром, всякий раз брался не за фаянсовую грушу, а за цепочку чуть повыше. Чтобы избавить соседей от опасности заражения.

Они были предусмотрительными людьми.

Он был деликатным человеком.

И не зря в этой притче первое слово – «была».

Русское дао. 2 запомнил? забудь!

Каждый раз, возвращаясь домой – со службы (как это было раньше) или с деловой встречи (как это бывает теперь), – я захожу в этот магазин. Недалеко от проспекта, как раз по пути домой.

Маленький такой, очень милый магазинчик. Он и при Советах был такой же, как теперь. Два прилавка. Симпатичные продавщицы. Я провожу там не менее получаса.

Но всякий раз, когда выхожу наружу, через несколько шагов я забываю, что там было. О чем я болтал с продавщицами, а я с ними явно болтал – иначе что бы я делал целых полчаса в этом маленьком магазине? Что там продается, наконец?

Поэтому я захожу туда каждый раз.

Вещь, которую можно запомнить, – не есть настоящая вещь.

Русское дао. 3 бабочка пролетела над крыльцом

Собираясь в Москву, сняв, пардон, дачные брюки и надевая городские, я обнаружил в кармане дачных брюк какую-то мелочь, несколько рублевых монет.

Я хотел было их переложить в карман брюк городских, но призадумался. Что-то меня остановило.

Я подумал – логично было бы взять эти монетки с собой. Но не обидятся ли дачные брюки, что я их некоторым образом осиротил? Лишил привычных металлических кружочков, которые так славно звякали… Значит, их надо оставить. Чтобы брюкам не было обидно. Однако в таком случае не станет ли обидно монеткам, которых я лишаю возможности попутешествовать по белу свету?

Как поступить? Где найти правильный ответ?

Представим себе, что некий паломник, сломав свой зонтик и убоявшись дождя, вернулся назад с половины дороги.

Прошел ли он весь свой путь?

Если считать что путь – это количество пройденных шагов, тогда – да, разумеется.

Если же пройденный путь предполагает прикосновение к порогу далекого святилища, тогда – нет, разумеется.

Но если небесное дао перенесло этот порог туда, откуда он начал свой путь, – тогда вопрос не имеет ответа среди людей.

Как не обладают человеколюбием ни небо, ни земля.

Знающий это найдет ответ в сущности дао.

Ибо идти или стоять на месте – одно и то же.

Путешествия к дальним святыням – полезны, но необязательны.

Это касается людей и монеток в равной степени.

Это касается любой перемены мест.

О различии же между пользой и долгом можно говорить с тем, кто познал первые ступени истертой лестницы дао.

И понял, что она есть бабочкин сон .

Поэт и клоун на земле весь род людской

Один молодой человек жил в поселке Мичуринец, что примыкает к знаменитому писательскому поселку Переделкино. Было это в конце восьмидесятых.

Вот однажды едет он по Садовому кольцу, к выезду на Кутузовский. То есть в направлении своей дачи. И видит – стоит поэт Вознесенский, ловит машину.

Он притормаживает, останавливается. Поэт спрашивает, не довезет ли его водитель (левак, как он подумал) до Переделкина. «Нет проблем, садитесь!»

Едут. Молодой человек все робеет сказать, что они некоторым образом соседи. Но как бы невзначай заводит речь о литературе, поэзии и прочих изящных материях, а Вознесенский коротко отвечает «да… занятно, занятно… не исключено…» и тому подобное.

Приближаются. Наш герой начинает в уме сочинять некую изящную фразу отказа от денег. Что-то вроде «я вообще-то не левак, я еду к себе на дачу, и заметил вас, и, зная, что вы живете рядом, решил, так сказать…».

И вот эта фраза уже окончательно сочинилась, и вот они подъехали, и вот поэт указывает, где остановиться, и вот фраза уже почти соскакивает у водителя с языка – но поэт его опережает. Он говорит:

– Молодой человек, я вижу, вы интересуетесь литературой… так вот, запомните: вы везли Андрея Вознесенского!

И выходит, аккуратно прихлопнув за собой дверцу.

Надобно сказать, что от моих эстрадных старших друзей я слышал нечто подобное, но с финансово обратным знаком.

Клоун Михаил Румянцев, он же Карандаш, давал таксисту червонец, а то и четвертной (вместо рубля) и говорил:

– Запомни, парень, ты вез Карандаша.

Тоже, кстати, огромное самомнение.

Но более извинительное. По форме.

Хэлло, Боб! сын коммуниста

Роберт Ричардович, сын известного английского коммуниста, жил в Москве еще с довоенных пор. Жена у него была артисткой, и поэтому он был своим человеком в театральных кругах. Однажды знаменитый режиссер Удальцов собрался на гастроли в Англию и решил потренироваться в разговорном языке. И вот ему позвонили и сказали, что в такой-то день и час к нему придет настоящий англичанин, любезно согласившийся дать несколько уроков. Но в этот самый день и час в кабинет Удальцова вдруг просунулся Роберт Ричардович.

– Хэлло, Боб, – сказал Удальцов. Они были хорошо знакомы. – Заходи. Только на минутку. Я тут жду одного товарища.

– А кого? – удивился Роберт Ричардович, которому было сказано явиться точно в это время.

Удальцов на всякий случай сказал:

– Срочное дело. По международной части.

– Хорошо, – кротко ответил Роберт Ричардович. – Он придет, и я уйду.

Поговорили о том о сем. Потом замолчали.

Удальцов молчал и боялся, что вот сейчас войдет англичанин и начнет разговаривать на разные свободные темы. А Роберт Ричардович не решался сам перейти к делу и тоже молчал.

Наконец Удальцов не выдержал и позвонил на проходную:

– Меня тут не искал, э-э-э, некий англичанин?

Роберт Ричардович спросил:

– Может быть, англичанин – это я?

– Ты?! – взревел Удальцов.

Он оскорбился, что вместо настоящего англичанина ему подсунули Боба. А тот тоже насмерть обиделся, что Удальцов не считает его настоящим англичанином.

Помирились они года через два.

И еще одна история.

Однажды, в середине пятидесятых, Роберт Ричардович стоял у ларька и пил пиво – коренастый, большерукий, вылитый московский пролетарий в старом драповом пальто. А мимо проходил поэт Миша Галкин, модный и изящный, в шляпе и начищенных ботинках.

– Хэлло, Боб! – закричал он.

– Здорово, Мишаня, – сказал Роберт Ричардович.

– Хау ар ю? – спросил Миша.

– Порядок, – ответил Роберт Ричардович.

– Дринкинг рашен бир? – не отставал полиглот Миша Галкин. – Ду ю лайк ит?

Тут окружающие граждане притиснули Мишу к забору, чтоб не вербовал простого советского человека. Когда проверили документы, оказалось, что английского шпиона зовут Михаил Семенович Галкин, а простой советский человек – на самом деле Роберт Ричардович Максвелл. Пришлось обоих вести в милицию. Но все кончилось хорошо.

На самом деле все кончилось довольно интересно.

В Москве в этой семье царила жена-артистка, а Боб был при ней. Она была красавица, а Боб воспринимался в общем как юмористический персонаж. Потом они переехали в Лондон, и все перевернулось. Она стала робкая и забитая, а он сердился, что лампочка долго горит. У них не было газа, и она просила разрешения подогреть кофе на электроплитке.

Он, как правило, разрешал.

Иов-2 наг вышел я из чрева матери моей

Жил в некоем городе некий сравнительно молодой, лет тридцати, мужчина с женой и детсадовского возраста ребенком. И вот к ним из соседнего города приехали родители жены, погостить на недельку. Они вместе всей большой семьей гуляли, собирали гостей и вот один раз празднично поужинали в воскресный вечер, немножко выпили, спать легли. Муж и жена с нежностью и любовью позанимались любовью. Заснули в объятиях друг друга.

Наутро он перед работой отвел ребенка в детский сад, а вечером, возвращаясь с работы, за ним зашел. Но воспитательница сказала, что ребенка мама забрала в обеденный час. Этот человек не удивился – ну, решили с бабушкой-дедушкой куда-то сходить погулять – и, не чуя худого, пришел домой. А дома он увидел совершенно пустую квартиру. Никого не было. И ничего не было. Вывезено было все, включая мебель, посуду и занавески. То есть буквально все. Остался один телевизор, который он взял в кредит. Но поскольку даже табуретки были вывезены, то телевизор стоял на полу. Соседи сказали, что в полдень пришел грузовик, все вынесли из дома, погрузили и отправились восвояси вместе с женой и сыном нашего героя.

Что было делать этому человеку?

Бежать догонять, протестовать, делать глупости?

Впадать в депрессию, в запой?

Или удариться в загул?

Он не сделал ни того, ни другого, ни третьего.

Он пал на колени и сказал:

«Благодарю тебя, Господи Боже, что ты просветил меня в мои тридцать лет! Гораздо хуже было бы узнать правду о роде людском в пятьдесят или, страх подумать, в семьдесят».

Шестая заповедь мокрым летним вечером

Я с двумя приятелями приехал на дачу. Расположились, чаю попили и решили зайти к сестрам Матусовским, к Ире (сейчас в Америке живет) и Лене (умерла, бедная, в 1979 году). Узнать, здесь ли они и как насчет посидеть вечером. Мы даже окна не закрыли. Вернулись буквально через четверть часа.

Видим – у калитки какой-то мужик прогуливается. Ну, пусть его. Мы входим в калитку и вдруг сзади слышим свист. Из открытого окна выскакивает другой мужик, на ходу снимая с себя мою куртку, швыряет ее в траву и бежит к забору. Мы за ним, он через забор, мы перепрыгиваем следом, он в проулок и далее через другой забор, уже очень высокий, отделяющий наш поселок от соседнего. Тут мы его за ногу и поймали. Стащили вниз и стали бить. Напарничек его, который на стреме стоял, смылся. Во всяком разе, на выручку не прибежал.

Он кричит: «Не бейте, больно, за что бьете?» Вот это меня более всего возмутило. Ты, дрянь такая, сознательно залез в мой дом, поставил дружка стеречь и свистеть, ты, погань, лапал мою одежду и напялил на свою вонючую рубаху мою куртку, которой теперь в костер дорога, – ты ворюга! И еще спрашиваешь, за что?!

Тут вдруг пошел сильнейший ливень, просто стена воды, струи буравят землю, месят песок, чешут траву.

И мой приятель говорит: «Смотри, дождина какой, все смоет, все следы, давай его совсем уделаем на фиг». Я говорю: «Давай! Но… Но если тот мужик стукнет, тогда не отмажемся». Друг говорит: «Да, действительно». И второй мой приятель тоже согласился, что совсем – не надо. Ну, врезали мы ему еще по разу и оставили в кустах. Вечером вышли с фонарем – все, нету, ушел домой. Показательно, что никто этой ночью – и в остальные примерно тринадцать тысяч ночей – не приходил мстить. Бить стекла или морду или вообще вводить какие-то санкции.

Но мне до сих пор стыдно вспоминать, что я в ответ на предложение безнаказанно убить человека (пусть даже я чувствовал к нему только гадливость и ярость) – что на это я ответил лишь опасениями, что не так-то это может выйти безнаказанно. Что поймают.

Это было единственное, что меня в тот миг остановило. Такая вот ужасная история.

Молоко скиснет завтра рассказал В.Н. Турбин

Владимир Николаевич Турбин ехал однажды в поезде и разговорился в купе с неким гражданином. Гражданин оказался донецким шахтером. Турбин на вопрос о своей профессии застенчиво объяснил, что он филолог, кандидат наук, доцент, литературовед. То есть специалист по литературе.

Шахтер радостно вскричал:

– Давно хотел с таким человеком познакомиться! Я больше всего на свете люблю литературу, собираю библиотеку! А серьезно поговорить не с кем. Вот скажите, товарищ доцент, вот что вы мне скажете про книгу «Наследники эмира»? А также про роман «Следы теряются в тайге»? И особенно про повесть «Битва над пропастью»?

Турбин сказал, что он первый раз слышит про такие книги.

– Ну, понятно, – сказал шахтер. – Книг очень много издается, за всем уследить и все прочитать невозможно… просто чисто физически… да… Ну, хорошо. А вот недавно я прочитал роман «Беркут против Кондора». И еще «Тайна старого поместья», в трех томах. И «Не верь улыбке кобры». И, конечно, «Сын полковника Федосова», недавно вышла. Это продолжение «Полковника Федосова», читали? Или хотя бы слышали?

– Нет, к сожалению, – сказал Турбин.

– Не может быть! – сказал шахтер. – А хотя бы «Смерть на закате» читали? Тоже нет? А «Молоко скиснет завтра»?.. Ну, вы, конечно, извините, но как же вы работаете литературоведом? Если вы книжек не читаете? И даже не слышали про них!