Наперекор ветрам

— Ты посмотри хорошенько, Иона, что на нем значится. На нем выведено белым по черному: «Мы горе народа потопим в крови». Не знаю, Иона, стал ли ты коммунистом, а я — стоп. Я склонился к анархии. Вот кто за народ!

— А чего хотят твои анархисты?

— Настоящей свободы! — выпалил Халупа. — Свободы не на словах, а на деле. Царь — это я! Народ свободен, когда свободен каждый человек. Из всех царств наши признают только одно — царство свободы.

— А коммунисты разве не за свободу для народа?

— Коммунисты свое сделали, — самоуверенно продолжал Халупа. — Спасибо им, царя спустили на дно, Керенского взяли на абордаж, замирились с германцем, прогнали буржуев, дали землю мужику. А зараз надо другое. И это другое коммунистам не по плечу. Кишка у них тонка. Зараз все сделают другие люди. И знаешь, Иона, кто верховодит ими? Батько Махно! С ним я воевал все лето против немцев. Голова! Весной, как прогнали гетмана, потянуло меня на родину. Батько благословил, а я ему обещал привести подмогу. Вот и веду! — одноглазый мотнул головой в сторону шумного бивуака. — Добрые хлопцы, смирные и послушные…

— А того не знаешь, Свирид, что твой Махно изменил народу? Я хоть и недавно вступил в политику, стал большевиком, значит, а понимаю — Махно открыл Деникину шлюзы. Воюет против нас. Собрал какую-то трехсот тридцати трех святителей разгульную рать…

— Про батька молотят языком разное. — Халупа снял с головы кудлатую папаху. — У меня правило: не верь ушам, верь глазам. Махно — вояка! Где не возьмет силой, берет хитростью. Настоящий мужицкий воевода. А у вас кто? Говорят, Красная Армия обратно стала под команду царских офицеров. Старый режим!

Гайдук поднял с земли почерневшую абрикосовую косточку. Прищурив глаз, швырнул ее в сторону тына, вдоль которого выстроилась плотная шеренга цветов. Ярко-малиновый лепесток мальвы, сбитый метким попаданием, кружась, упал в гущу пушистых ядовито-желтых люпинов.

— Брехня, Свирид! Знаешь кто наш воевода? Мой тезка Иона Якир. Атлет… Хоть двадцать два годка, а башка. И геройский вояка! На весь наш Бессарабский фронт первый награжден высшей боевой наградой — орденом Красного Знамени. Пойми, Свирид, от самого Ленина отличие! С ним, моим тезкой, я воевал в Тирасполе против румынцев, отступал к Воронежу, бил на Дону белоказаков. И вот сейчас воюю. Твоему воеводе Махно, скажу прямо, далеко до нашего Якира.

— Награду, говоришь, получил? Вот то-то оно и есть, — не сдавался Халупа, снова нахлобучив на свои кудри папаху. — Обратно, значит, объявились царские отличия разные, всякие ордена, кокарды, бляхи на рубахи. Кончилась золотая свобода… Вот и у тебя, вижу, на бескозырке звезда. Это же антихристово проклятое тавро!

— Эх, жаль мне тебя, Свирид. Кочегар с крейсера, брал Зимний, а сколь в твоей башке мраку. Как в брюхе акулы. Было бы больше времени, поговорили бы лучше, поколупался бы я крепче в твоей душе. Как большевик, я должен бы тебя по закону совести застопорить, а твое войско разоружить. Но у меня сейчас задача иная. Иду бить изменников. Все-таки скажи, как ты проскочил? Ведь кругом наши…

— Проскочил… Не зря прошел науку батька Махно, — не без похвальбы ответил Халупа. — Ваших обходил, от изменников — встречал я таких тут недалече — отбрехался. Звали к себе. А у меня, как и у тебя, задача иная. Иду к батьке.

— Пе драку! — по-молдавски выругался Гайдук и тут же перевел: — Черта с два! Башку даю на отрез, честно говорю, сейчас же шлю гонца к Якиру, а он уж вас перестренет, где надо. Не поможет тебе, Свирид, наука твоего батька. Наша наука покрепче.

Гайдук заметил маячившего вдали всадника с дыней под мышкой. Подозвал его. Поманил пальцем вертевшегося у изгороди хозяина хутора.

— Почему не выполнил приказ? Почему не вернул хозяину дыню? — строго спросил он красноармейца.

— Не берет… — виновато ответил тот.

— Чудаки вы, люди, — небрежно ухмыльнулся хозяин. — Жалко мне этого дерьма, что ли? Все одно сгниет. Раньше приезжали за дынями с Раздельной и Тирасполя, а зараз вся коммерция прикрыта. Куда подевали свободу торговли? Заарканили, Я вашим хлопцам целую арбу выкатил дынь. Нехай питаются. И мы за Советскую власть, только за настоящую…

— За Советскую? — покосился на хозяина боец. — А винтовку куда задевал? Сознайся! Иду я по вашему приказу, товарищ командир, тихонько к хутору, а этот вот за тыном стоит с гвинтарем. Как заметил меня, куда-то шасть, а потом выходит с пустыми руками. Хотел обыск сделать, не стал. Опять, думаю, будет командир шерстить перед всем строем…

— На то и свобода личности, — вмешался Халупа. — Хочет — держит оружие, не хочет — не держит!

— Ты свой махновский устав брось, — вскипел Гайдук, отмахиваясь от назойливой осы бескозыркой. — Обыскать хутор этого кынелупа[2]!

Боец, положив дыню на скамейку, рьяно взялся за дело. В леднике нашел три винтовки, цинку патронов да еще бочку из-под сельдей, туго набитую пожелтевшим салом.

— Повезло тебе! — с завистью сказал одноглазый Гайдуку. — Сожрешь сало со своими хлопцами.

— Пе драку! — повел богатырскими плечами Гайдук. — Сало поделим. Это уставом жизни предписано. И у тебя небось люди голодные. Жрать каждому человеку хочется. Твои орлы за это сало еще отплатят Советской власти!

Гайдук сам делил кулацкое сало:

— Шмот налево, шмот направо!

— Да, тебе, Иона, с этим сальцем подфартило, — хитровато улыбнулся одноглазый. — А так, вижу, не шикуете. Что-то люди твоего боевого экипажа тощеваты. Не то что у батька. Чего-чего, а жратвы в его армии вдоволь. С провиантом перебоев нет.

— А ты, Свирид, мой закон знаешь? — строго посмотрел на земляка Гайдук. — Считаю так: лучше десять раз недоем, чем раз дам себе плюнуть в глаза. Часто голодал… Иные жрали в три горла, хоть и жили с оплеванными мордами. Туговато приходится зараз, сознаюсь. Но и с пустым брюхом, я хожу, Свирид, по земле как виц-адмирал…

В самый разгар дележки сала долговязый боец принес пачку отпечатанных на машинке листовок. Он обнаружил их за божницей в хате кулака. Гайдук взял одну, стал читать:

«Восставайте, крестьяне и немцы-колонисты! Присоединяйтесь к повстанцам, дабы положить конец чрезвычайкам и московским комиссарам. Беритесь за винтовки, вступайте в отряды братьев по крови и труду. Идите с лозунгом: «Долой коммунию!» Командир Раздельненского отряда М. Келлер».

Глаза Гайдука засверкали гневом. Бросив дележку, он двинулся в сад, где отдыхали люди Халупы.

— Послушайте меня, хлопцы, — обратился к ним по-молдавски Иона и громко прочитал воззвание Келлера. Потом сказал: — Я не оратор, конечно, красиво говорить не умею. Но вы сами подумайте: кто ваши братья? Мы, — ударил он себе ладонью в грудь, обтянутую тельняшкой, — или кулаки-колонисты, сосавшие кровь наших дедов, отцов, мою кровь, вашу? Мне тут трепаться некогда. Я говорю прямо: кто за кулаков-колонистов, идите за Халупой, а кто против — тому путь с нами! — После короткой паузы приказал: — По коням, хлопцы! Ложимся на курс…

Команда подействовала магически. Полуэскадрон быстро построился в походную колонну, а позади вытянулась колонна бессарабцев, приведенных Халупой.

— Голосуем? — спросил один из них тонким певучим голосом.

— Голосуем! Голосуем! — дружно раздалось в ответ.

— Я остаюсь! — снова послышался тот же голос. — Кто со мной?

Над строем бессарабцев взметнулось множество рук.

— Я тоже против кулаков! — стал было доказывать одноглазый.

— Тогда ступай с нами! — предложил Гайдук.

— Нет, Иона, хлопцы пусть идут, а я… «я опущусь на дно морское, я подымусь под облака…» Пока, друг Иона, я воздержусь…

Взобравшись на коня, Халупа пустил в ход шпоры и подался на восток. Вслед за ним из колонны ускакали еще пять всадников. Гайдук весело оглядел свое войско, так неожиданно выросшее вдвое.

— Черное знамя отдать бы ему, товарищ командир, — предложил один из кавалеристов.

— Нехай остается, — усмехнулся Гайдук. — Раздерем его на портянки.

3. Мыльный пузырь

Якира срочно вызывали в Одессу. Губернским властям было о чем беспокоиться. Тут все еще помнили Вознесенское восстание, вспыхнувшее вскоре после разгрома мятежных полков атамана Григорьева. А теперь над городом и губернией нависла новая грозная опасность: от Екатеринослава на Умань двигалась конница генерала Шкуро, а от Алешек — отборная пехота белогвардейских генералов Слащева, Шиллинга, Ванновского, того самого Ванновского, папаша которого возглавлял военное министерство при двух царях — Александре III и Николае II.

В Одессе знали, что со шкуровцами сражается крепкая, проверенная в боях 58-я дивизия под командованием Ивана Федько. В дивизии было не три, как положено по штату, а четыре стрелковые бригады — Шишкина, Мас-лова, Мокроусова, Кочергина да конная бригада Урсулова. Кроме того, Днепровский крестьянский полк Тарана, Интернациональный спартаковский полк. Всего шестнадцать полков. Сила! Труженики Таврии, Херсонщины, Екатеринославщины, днепровские рыбаки и моряки Черноморья — надежная защита. Участок же от Николаева до Одессы, лицом к Черному морю, занимала недавно созданная 47-я дивизия во главе с Лагофетом. Начдив Лагофет — боевой товарищ, на него можно положиться. А сама дивизия еще сыровата, не сколочена по-настоящему, не обстреляна. К тому же почти все командные посты в ней заняты призванными по мобилизации бывшими царскими офицерами.

Надвигавшаяся с востока опасность не на шутку встревожила одесские губернские власти. Вызывала тревогу и западная, днестровско-подольская, сторона. Там, вдоль Днестра, все еще продолжалось кулацкое восстание, которое, если не принять срочных мер, могло с неистовством лесного пожара перекинуться и на Одессщину, принести не меньше бед, чем майский мятеж атамана Григорьева. Потому губком и решил посоветоваться с Якиром, как обезопасить город и как быстрее погасить пламя кулацкого восстания.

А в то время в Бирзуле, в штабе 45-й дивизии, жизнь шла своим чередом. Вернулись вызванные Якиром наштадив Гарькавый из Раздельной и военком дивизии Николай Голубенко, ездивший в Рыбницу, во вторую бригаду Котовского.

Голубенко и адъютант комдива Охотников стояли возле приколотой к стене десятиверстки и внимательно слушали сообщение наштадива. Коренастый, в туго затянутом широким ремнем офицерском френче, Илья Гарькавый знакомил товарищей с только что поступившими в штаб донесениями. Военком, время от времени бросая тревожный взгляд на карту, делал какие-то записи в потрепанном блокноте.

Комиссаром 45-й дивизии Голубенко стал совсем недавно, после расформирования 3-й Украинской Красной Армии, где он был членом Реввоенсовета и многое сделал для превращения разрозненных партизанских отрядов в регулярные советские полки. В дивизии дел оказалось не меньше, чем в армии, и Голубенко с присущей ему энергией отдавал теперь всего себя новой работе. Быстро сдружился с Якиром и Гарькавым. Ему, бывшему рабочему-гвоздильщику, в семнадцать лет угодившему за революционную деятельность на царскую каторгу, пришлись по душе неугомонная деловитость начдива и наштадива, их умение вдохновлять людей, их личное бесстрашие в бою.

Выслушав сообщение Гарькавого, Голубенко еще раз посмотрел на карту и молча отошел к окну. За окном на первом пути, нетерпеливо попыхивая, стоял мощный пассажирский паровоз, на котором начдив должен был ехать в Одессу. Паровоз охраняли два моряка и два бойца-китайца, служившие еще в тираспольском батальоне — первой боевой части, созданной Якиром в 1918 году.

Начдиву уже несколько раз звонили из Дубоссар, пока он вел разговор по прямому проводу с командиром 400-го стрелкового полка Иваном Колесниковым.

— Передавайте. У аппарата начдив сорок пятой, — продиктовал Якир телеграфисту.

— «Вас слушает комполка четыреста Колесников», — прочитал морзист ответ.

— Восстало ваше родное село Плоское точка, — продолжал диктовать Якир. — Восстание надо потушить немедля точка Эту задачу губком партии и командование дивизии возлагают на вас точка Что вы скажете, товарищ Колесников точка Отвечайте и смотрите мне прямо в глаза точка.

— «Ваши последние слова, товарищ начдив, оскорбляют меня».

— Скажу прямее точка Кое-кто из моих помощников говорит, что вы не поведете своих бойцов-плосковцев против Плоского точка.

— «Чихал я на ваших помощников и на их малахольные слова точка Мне важно, что думаете и говорите вы, товарищ начдив точка Отвечайте и смотрите мне прямо в глаза точка».

— Я знаю ваших людей точка Это орлы точка Били они Петлюру, били румын точка Но это еще не тот экзамен точка Гражданская война, товарищ Колесников, — это то, когда идет не народ на народ, не уезд на уезд, не село на село, а хата на хату, брат на брата, труженик на мироеда, а то и сын на отца точка Я смотрю вам прямо в глаза — и вам, товарищ Колесников, и вашим бойцам — и говорю: вы сегодня же докажете, что постигли всю премудрость гражданской войны точка Действуйте точка Приказ вам послан точка Каково настроение ваше, настроение людей точка.

— «Настроение гадкое, досадно за обдуренных земляков точка Но свой долг перед революцией выполним точка Шлите боеприпасы, снаряды на исходе точка Докладываю, товарищ начдив, девятая рота соседнего полка, занимавшая фронт в Спее, вместе со спейскими бунтовщиками присоединилась к повстанцам Малаешт точка Мы с комиссаром арестовали агитаторов точка Их прислал из Плоского изменник Кожемяченко точка».

— Правильно сделали, товарищ Колесников точка Принимаем меры избежать ненужного кровопролития точка Сейчас на автомобиле выезжают в Плоское военком дивизии Голубенко с комиссаром полка Владимировым точка Пускайте в ход оружие только в крайнем случае точка Со стороны Раздельной брошены кавалеристы товарища Няги точка Желаю успеха, дорогой Иван Наумович, жду донесений точка.

Начдив решительно надвинул на коротко остриженную голову выцветшую холщовую фуражку, подтянул ремень. Со строгим озабоченным лицом приблизился к простенку, где возле карты все еще стояли его ближайшие помощники.

— Слышали новость, товарищи! — обратился к ним Якир. — К повстанцам переметнулась девятая рота четыреста третьего полка. Только что сообщил Колесников.

— Никогда бы не поверил, что на это способны тилигуло-березанцы, — поглаживая длинные усы, отозвался Гарькавый.

— Но осталось еще восемь рот! — вступил в разговор Голубенко. — Ведь это полк, который в мае не пошел за изменником Григорьевым. Мало — не пошел, колотил его крепко.

— Вот я и поставил задачу тилигуло-березанцам: одним батальоном наблюдать за Днестром, двумя — ударить на Малаешты. Думаю, они и задачу выполнят, и образумят своих блудных братьев — девятую роту. Одно досадно — врагу нет-нет да и удается иногда сманивать наших людей на свою сторону. А почему? Вот ты, Николай, — повернулся Якир к комиссару, — едешь в Плоское. Вникни там, почему это трудовому селянину антисоветские идеи повстанцев становятся подчас ближе наших, ленинских идей.

— Так там же кулаки! — пожал плечами Гарькавый.

— Если бы так, дорогой Илья Иванович! — возразил Голубенко. — Вот ты донес, что навстречу бунтовщикам Кожемяченко поднялись несколько тысяч кулаков. Чепуха! Беда в том, что вместе с кулаками идет народ. Кто-то крепко затуманивает людям головы, сбивает с пути истинного. Вот потому и получается, что труженик земли иногда начинает смотреть на своих друзей как на врагов, а врагов принимает за друзей.

— И в этом наша трудность, — задумчиво продолжал Якир. — Мы вынуждены бросать бойцов против своих же братьев по классу, одураченных, но все же братьев. Представьте себе красноармейцев полка Колесникова да и его самого. Ему приказано идти на Плоское…

— Не знаю, — покачал головой Гарькавый, — как справится с задачей Колесников. Бывший левый эсер и к тому же друг Кожемяченко. Ведь земляки они, оба плосковчане…

— Юрий Саблин тоже бывший левый эсер, а как воюет! — возразил начдив. — Нельзя всех мерить на один аршин. Для этого надо понять каждого товарища и знать, кто к чему стремится. И еще скажу: это даже хорошо, что наряду с коммунистами советские полки ведут в бой беспартийные. Помните, раздавались «благоразумные» голоса: «Котовокому не следует доверять, у него, мол, душа стихийного анархиста». А партия ему поверила. Теперь этот «стихийный анархист» так командует, что дай бог каждому!

А не бросить ли против повстанцев кавалеристов штабного мадьярского эскадрона? — вставил Яков Охотников. — Они бы их враз покрошили. Мадьяры не могут спокойно слышать слово «повстанец». Злы на них еще со времен Григорьева, сорвавшего помощь Советской Венгрии.

— Вот это, Яша, ты зря! — не согласился с адъютантом Голубенко. — Бросить на одураченных селян мадьяр в их красных пилотках — значит еще больше разъярить повстанцев. Тут без большой крови не обойдешься. Затянется волынка, румыны начнут переправляться через Днестр, а Петлюра двинется из Подолии. Вот против повстанческого ядра Михеля Келлера можно, пожалуй, двинуть нашу венгерскую конницу. Есть слух, что мятежников Келлера возглавляют два деникинских генерала и двенадцать офицеров. И среди них особенно выделяется один, по прозвищу «Скорпион». Келлер только ширма. С румынскими агентами немецкие кулаки-колонисты не пожелали иметь дело, а с деникинцами снюхались.

— Да, дело табак! — как бы подвел итог Гарькавый. — Мы и так вроде в чувале сидим. Пока, правда, он открыт, а разгорится восстание — жди беды. Лишимся единственного пути к двенадцатой армии, к Киеву, к Москве…

В штаб, гремя шпорами, ввалился запыленный, с впавшими от усталости глазами кавалерист. Он привез донесение от полуэскадронного Гайдука вместе с воззванием повстанческого главаря Келлера.

Известие о встрече Гайдука с партизанами-земляками и особенно о том, что заднестровцы ушли из-под черного знамени Махно, всех обрадовало. Значит, эти дни отмечены не одними только потерями.

Погоню за Халупой решили не затевать: и без этого дел было вдоволь, но воззвание Келлера размножили. Часть из них захватил с собой Голубенко, направлявшийся в логово повстанцев — Плоское, часть — разослали в полки. Текст воззвания не нуждался ни в каком разъяснении, он сам говорил за себя — из каждой строки торчали вражеские «уши».

Когда Якир спустя два дня вернулся из Одессы, кулацкое восстание было подавлено, в тылу все затихло, и снятые с фронта полки снова заняли позицию по Днестру.

События разворачивались так. Третья бригада, прибегая больше к маневру и охватам, чем к огню, вышибла немцев-колонистов, предводимых Келлером, из колонии Страсбург и погнала их к Кучургану. Там прижала повстанцев к Кучурганскому лиману и вынудила к сдаче. Затем бригада двинулась на Слободзею, заставив мятежников выдать зачинщиков — кулаков и деникинских офицеров.

В Плоском дело обстояло сложнее. Озабоченный деликатной миссией, Колесников, ни на минуту не забывая о разговоре с начдивом, форсированным маршем двинул свой полк из Григориополя через Ташлык на Плоское. Рассыпав два батальона цепью, не открывая огня, повел бойцов в родное село. В это время тилигуло-березанцы наступали на Малаешты. В Плоском и Малаештах сосредоточились повстанцы из Спей, Токмазеи, Красногорки.

Цепи уже подходили к окраине Плоского, когда навстречу им хлынула толпа женщин с кумачовыми флагами.

— Петро! Васько! Гаврило! — кричали красноармейцам их жены, сестры, матери.

Потрясенные зовом близких людей, бойцы остановились. Не помогли команды Колесникова, уговоры комиссара. Полк будто прирос к земле. А тут из балки выскочили мятежники, возглавляемые Кожемяченко. Красноармейцы повернули назад и, вяло отстреливаясь, рванули до самого Ташлыка.

Под Ташлыком командир полка собрал людей и, шагая вдоль строя, скорбно вопрошал:

— Ну, что будем делать дальше, братцы?

В это время прискакал всадник с белым платком на длинном рогаче. Он привез записку Голубенко из Плоского. Комиссар приказал пока не наступать, а если до вечера не будет от него новых указаний, то действовать согласно приказу начдива.

В Плоском, на площади у церкви, собрались повстанцы. Многие с винтовками, а большинство — с вилами, косами, дрючками. Верховод Батурин — молодой, с хищным совиным лицом, с маузером на одном боку, с двумя гранатами на другом — долго не соглашался давать слово Голубенко. Батурина поддержал Кожемяченко — кряжистый тупоносый увалень, с глубокой ямочкой на подбородке, напоминавшем утиный клюв. Но из задних рядов повстанцев раздались голоса:

— Раз приехал, нехай говорит…

Голубенко, обнажив голову, встал на сиденье автомобиля. Рядом с ним находился комиссар 403-го полка молоденький розовощекий Леонид Владимиров. Выбросив вперед руку, Голубенко начал речь, обращаясь к главарям:

— Продажные шкуры, петлюровские прихвостни! Ваши братья своей кровью завоевали Советскую власть, дают отпор румынам на Днестре, а вы им нож в спину…

— Ну, ну, ты полегче на поворотах! — гаркнул Кожемяченко и достал из кобуры наган.

— Захрюкал гадина! Человека узнают по носу, свинью — по пятаку! Плевал я на царских палачей в царской каторге, плюю и на тебя, изменник, подлюка! Тебя, собака, не жаль, да вот с народом что? Забил ты ему паморки. Вместо того чтобы идти на румын-буржуев, заклятых врагов наших, ты поднял селянство против Красной Армии. Подумайте, люди, удавалось ли хоть одно восстание против Советской власти! Ни одно! На что был силен атаман Григорьев, а что сталось с ним? То же будет и с Кожемяченко. Одумайтесь, пока не поздно, сдавайте оружие, расходитесь по домам. Все вам простит Советская власть, но при одном условии — схватите зачинщиков, изменников…

— Дудки! — крикнул Кожемяченко и подал знак своим людям. Кавалеристы двинулись вперед, начали разгонять народ:

— На позиции, на позиции! Которые с оружием — в окопы, которые без оружия — по домам!

Тут взял слово спутник комиссара дивизии. Но его оборвал Батурин:

— Эй ты, Владимиров! Нашей веры человек, а кому продался? Чужакам — латышам, китайцам и прочим басурманам.

— Кого вы слушаете? — рассердился не на шутку Владимиров, хорошо знавший Батурина. — Это же не простой, а трехъярусный подлец. Все Плоское знает: своей подруге изменил — раз! Изменил своему другу Няге — два! Теперь изменил нашей боевой дружбе — три! Много не придется ждать — продаст он и вас, товарищи плосковцы!

И тут Владимиров, перегнувшись с машины, схватил Батурина за шиворот. Началась возня. Схватка привлекла внимание повстанцев. Когда снова наступила тишина, Голубенко извлек из кармана френча воззвание Келлера, начал его читать. Это даже понравилось Кожемяченко и его свите. Они не перебивали комиссара. Закончив чтение, Голубенко гневно крикнул:

— Вот Батурин обвинил Владимирова, что он продался чужакам. А кому продались вы? Колонисту Келлеру? Мало вас жали кулаки-колонисты? А знаете ли вы, что верховодят ими деникинские генералы-помещики?

— Хватит! — оборвал комиссара Батурин. — Побеседовали, а зараз будем с вами воевать.

— Будем воевать, — поддержали Батурина многие голоса.