Помоги проекту - поделись книгой:
Весь автобус взрывается смехом.
Смеется и тот, кого назвали падлой и тот, кто назвал, – все. Потом автобус поехал.
А «гардаш» по-азербайджански «брат». Женщина решала, что «падла» – это имя водителя.
Еще про автобус. Женщина стояла в какой-то очереди за туфлями.
В советские времена все все время стояли в каких-то очередях.
Женщина совершенно задергана, получила наконец какие-то туфли и побежала на автобус.
Подбегает она к остановке, не видит номер автобуса, который уже собирается тронуться с места и ждет только ее, обегает его и вместо того чтоб спросить, какой номер автобуса, спрашивает: «Какой размер?» – на что она тут же получает ответ шофера: «Безразмерный, сестра, садись!»
В метро давка, все стоят очень плотно. У дверей стоит молодая девушка. Она держится за поручень рукой, а прямо в подмышку носом ей упирается невысокий пожилой азербайджанец.
Метро в Баку вообще-то не очень загружено, но сейчас час пик.
Видно, у девушки подмышка не совсем свежая, потому что бедному старику совсем плохо, он морщится, ерзает и пытается повернуть в сторону хотя бы нос, но ему это не удается.
Наконец он не выдерживает и говорит на весь вагон: «А-да, девишка! Нога отпусти-да!»
На улице, на самом солнцепеке стоит синего цвета прилавок. На нем вывалена слива. Слива давно уже начала переходить в перегной – над ней носится несметное количество трупных мух. За прилавком стоит сонный продавец азербайджанец. На нем бывший белый халат, на голове у него кепка – по вискам течет пот, в глазах – покорность судьбе.
На улице вымерло – полдень, самое пекло.
И тут вдруг к прилавку подходит женщина. Она из породы старых русских алкоголичек – сухопарая и злая. И она начинает что-то выговаривать бедняге продавцу. Она выговаривает и выговаривает, а что она говорит ему, – не слышно – я наблюдаю эту сцену со стороны.
Наконец бедолага не выдерживает и говорит ей горестно: «Когда на тебе смотрю, сердце болит!»
Баку. Советские времена. Управление железной дороги. Начальник по телефону разговаривает с Москвой: «Я послал вам кал и другие цветы!»
Кал – это цветы каллы.
То же управление, лето, время послеобеденное, все переваривают. Вдруг в кабинете раздается громкий, требовательный звонок телефона. Одна женщина-азербайджанка – тучная, изнемогающая о жары – томно берет трубку, неторопливо подносит ее к уху, слушает долго и потом говорит со страданием в голосе: «Вы туда не попали!»
Бакинское училище, конец увольнения, воскресенье, на часах – почти 24 часа, тихо.
И вдруг на бешеной скорости к воротам подъезжает такси, резко тормозит, и из него вылетают двое курсантов, которые бегут на КПП, а за ними бежит водитель такси – азербайджанец.
На КПП пропускают курсантов и задерживают водителя. Он возмущается – курсанты не заплатили.
«Они говорили не ссы! – кричит он – И я не ссал!»
Моя жена работала в Баку в управлении железной дороги. Она каждый день печатала отчеты на электрической машинке «Ятрань».
И тут к ней заходит начальник. Он азербайджанец, но общаются они на смеси азербайджанского и русского языка.
«Тагиев хардады?» – спрашивает он («Тагиев где?»).
И тут моя жена, не переставая печатать, решает, что если к русскому слову «похороны» она добавит азербайджанское окончание «дыр», то получится, что Тагиев на похоронах.
Она говорит: «Похорундадыр»
А «пох» по-азербайджански «говно».
То есть получается, что Тагиев в говне.
Конечно, все понимают, что она оговорилась, но теперь начальник всякий раз, входя к ней, тихо замечает: «Тагиев похорундадыр?»
Как только меня не назвали. Меня звали Лёшей, Алексеем, Володей и даже Витей. Обращаются ко мне: «Слушай, Витя!» – оборачиваюсь, думаю, может, кто-то сзади есть, вижу, что никого и тогда спокойно поворачиваюсь и говорю: «Ну?»
Витя, так Витя. Мне же все равно.
А на флоте всё никак не могли запомнить мою фамилию.
Начальники называли меня: Петровский, Пиатровский и Пруцкий.
Как-то на совещании офицеров командир минут пять распекал Пруцкого, а я сидел, ловил на себе его яростные взгляды и думал о том, как, все-таки, видимо, виноват этот самый Пруцкий.
А потом командир говорит мне: «Когда к вам обращаются, товарищ лейтенант, то положено вставать!»
Я встал. Потом, в самом конце разноса, я ему сказал: «Моя фамилия Покровский! – на что мне было заявлено: «Ну и что?»
Колю пригласили немцы на праздник, устроенный ими в Германии по случаю чтения им, Колей, своих стихов.
Он должен был читать «Поля» – трудные стихи, строчка в одно слово.
Они его перевели на немецкий и издали в виде каталога вместе с еще двумя поэтами. Например, у Коли есть строчка «Да-да!» – по-немецки «Я-я!» – это удобно.
И еще они сложили симфонию в его честь на пятнадцать минут. И еще был фейерверк тоже в его честь.
Простое это дело: захотели настоящего поэта на вечеринку из России – вот вам настоящий поэт, и вечеринка уже не совсем вечеринка, а большое культурное событие.
– А фейерверк был в каком виде? – спросила меня моя жена Ната.
– А фейерверк был, видимо, в виде вращающейся буквы «К», из которой вылетают огненные змеи.
– А симфония?
– А симфонию композитор назвал «Коля». Он не знал, что это имя, он думал, что это аллегорический символ. А на тему «Коля» вообще очень удобно сочинять ораторию: «Ко-ко-ля-ля! Ко-ко-ля-ля!!!»
Убили Пуманэ Александра Геннадьевича, бывшего подводника, штурмана, капитана 2 ранга запаса, тридцати восьми лет. В милиции его забили до смерти. По мнению наших органов внутренних дел, он за тысячу баксов взялся перевозить заминированную машину, в которой были две противопехотные мины и еще двести граммов тротила под сиденьем, соединенные проводами. Его остановили ночью на улице Москвы, и он, как заявили милиционеры, тут же сказал, что машина заминирована, и тогда они доставили его в отделение, где у него не выдержало сердце и ему вызвали «скорую помощь».
В больнице он и умер от острой сердечной недостаточности.
А врачи между тем установили, что у него перелом основания черепа, обширное кровоизлияние в мозг и все тело покрыто синяками.
У него синяки даже на внутренней поверхности бедер. Даже там.
Это означает, что ему раздвигали ноги и били палкой по яйцам.
Мерзость! Господи, какая мерзость! И ей нет предела.
Страна на откупе.
Нас будут сначала забивать палками, а потом предъявлять обществу как результаты резвой антитеррористической деятельности.
Бывший штурман, капитан 2 ранга, подводник, потомственный офицер. Его отец– Пуманэ Геннадий Николаевич, начальник РТС с крейсера какое-то время жил с семьей в Баку, откуда я родом. Там же в Каспийском высшем военно-морском училище имени Сергея Мироновича Кирова он и учился на штурмана. Потом – флот, лодки.
Вы знаете, что такое штурман с лодки? Я вам сейчас объясню. Штурман – это бессонные ночи на коротких выходах в море, когда по десять суток можно не спать.
Тебе просто некогда спать, ты на лодке, а она на ходу, она идет, то погружается, то всплывает, и ты всегда на месте, ты работаешь, ведешь корабль, эти десятки тысяч тонн железа и людей. На штурмана после контрольного выхода на десять суток страшно смотреть – глаза ввалились, как у загнанной лошади.
Штурман лодки – государев человек. Его готовят с пеленок к тому, что он будет командиром, флотоводцем. О потомственном – и говорить нечего. Это на уровне генов. Это в строении ДНК. А тут – «Не продадите ли родину за одну тысячу баксов?»
Мне написали, что семье Пуманэ официально из Москвы позвонили и заявили: обвинения в терроризме с Александра сняты. Первая его жена – Наталья – ездила на опознание. Но там опознавать нечего. «Сердечный приступ» у тела Пуманэ такой, что это уже не тело, а одно кровавое месиво. Шрам от аппендицита вроде на месте, но не узнать, коронки есть, но, кажется, не на тех зубах. Да и есть ли там зубы? О Господи! Чума на оба ваши дома.
Чума это, ребята. Беда у нас, беда. Подставили мужика.
Его убивали так, как убивают только свидетеля собственного преступления.
Дочки покойного Пуманэ не ходят теперь в школу. Их там травят, унижают – они дети «врага народа».
Я приезжал в Москву и сразу ехал на станцию «Парк Победы», потом шел пешком до магазина, там накупал всего, подходил к дому Елизаветы Алексеевны Даль, звонил снизу в домофон и говорил: «Елизавета Алексеевна, это Саша Покровский! Я тут стою у вашей двери и звоню вам в нее носом, потому что руки сетками с едой заняты! Вы должны меня впустить, потому что я все это сам не съем!»
Она говорила: «Ой, Сашенька!» – и открывала дверь.
Я поднимался к ней на немыслимый этаж, и она встречала меня в предбаннике. Там она говорила: «Я должна вас поцеловать!», а я говорил: «Елизавета Алексеевна, ну если должна, то конечно! – и мы целовались.
Теперь вот нет ее.
Прежде чем что-то написать, я рисую пляшущих человечков или вообще рисую. Люблю. Расслабляет ум. Вернее, освобождает его от тела. Нужно же летать. А тут – тело.
Странно ведет себя ум. Ему обязательно надо приподняться над землей. Чтоб видеть. Над текстом надо летать.
Люблю рисовать, чиркать. Текст в этом случае выглядит, как графика.
Но есть опасность. Плохой текст может выглядеть, как хороший, как раз из-за графики. Нужно напечатать. Напечатанное не обманет.
Вчера Ната говорила о Габриэляне. Есть такой на свете Саша Габриэлян, самый хитрый из армян. Так его назвали. Я с ним в училище учился. Ната его не любит. Говорит: «Карманный вариант – достал из кармана (тут она делает ладошкой вверх) и заплакал».
Я знаю, как я разбогатею. Я получу наследство.
Представь: умирает чувствительный, но очень богатый филантроп. Родственников у него нет. И вот у смертного одра уже столпились адвокаты. Все ждут волю умирающего.
Вот она! Плохо слушающиеся губы шепчут: «Отдайте… все… Пок… Пок… – шум, шепот «кому, кому?» – По…кр…ов…ск…ому»
То есть мне. Те же губы, напрягаясь из последних сил, четко доводят до окружающих мои паспортные данные, ИНН, адрес и номер пенсионного свидетельства. Все. Я богат.
В ту же ночь мне снится сон: я окружен ангелами, те что-то говорят о том, как было трудно уломать умирающего, и что я, получив все, должен кое-что отдать на благо планеты. Я соглашаюсь, и мы подписываем договор золотым гусиным пером.
Проснулся. Планета от полученных средств расцветает, кругом дороги, электричество, счастье и прирост населения. Казнокрады мрут от неизлечимой болезни, изобилие, лев ложится с ягненком и никакого кровосмесительства.
Каково?!
Придумал новую присказку: «За деньги можно все». Необычайно успокаивает. Когда ничего не получается, я произношу это про себя – и немедленно наступает гармония.
И главное, совершенно все равно, откуда возьмутся деньги и возьмутся ли они вообще. Происходит приобщение к каким-то незыблемым вещам (все равно как к дубу прислонился) и немедленно затем – примирение с миром.
Поделиться книгой: