Помоги проекту - поделись книгой:
Е. ко мне хорошо относится. Я почему-то ее не люблю. Мило здороваемся, но, увы, кокоша. Она похожа на искусственную челюсть в стакане.
Что касается нашей Д., то ее делали только в тумане.
Про М. я уже писал. Тут у нас мешок поз и амбиций.
К.? Дело тонкое, Петруха. Уважение к большим людям с большими деньгами там генетическое.
Это я могу всем говорить, что мне плевать, но у меня ведь тоже генетика. Там, где-то очень глубоко обитают у меня предки – кавказские беки и ханы, и еще у меня где-то завалялись Вяземские Петры Андреевичи.
Так что у К. нет такой череды поколений. Там прадед наверняка спину перед баем гнул.
А прадед моего прадеда даже пулям не кланялся. Я, конечно, сам на все это смотрю очень косо, но иногда порода дает о себе знать.
Тут и Вика написала: «Как вас найти?»
Я ей ответил: «Как выходите с вокзала, сразу ищете указатели: «К Покровскому» и «От Покровского». Если не найдете их, позвоните по телефону: 123-45-67, и вам помогут.
Иногда хочется раздавать советы.
И чтоб они были не совсем советы, а так, рекомендации.
Например: «Не ешьте здешний кефир!» – «Почему?» – «Вы говорите с нами из ближайшего туалета?» – «Нет». – «Значит, мы успели».
Письмо Жойдика: «По шизе. У меня прикол такой был. Остался я, как обычно, один. Вторые сутки регламента РК (ракетный комплекс). Всех с утра выдрал (смотр формы одежды и его последствия), развел на приборки-устранения-прочее дерьмо, как тут вторая ЦВМ – тресь! – рухнула. И не запускается. А ракетчики это по своим приборам видят. Прилетают и давай смрад напускать: что у тебя тут, и когда вы только работать научитесь, и ничего-то вы не можете, и никогда от вас… и так далее в том же духе. Послал на хер. Сижу и думаю. И ни хрена не понимаю. Проверил контрольные напряжения (благо все тестеры недавно за шило отремонтировал, а то ни одного не было).
Все в норме. Все кассеты досланы. Больше мы не имеем права ковыряться, а то ГТО (гарантийщики) с нас башку снимет, и с должности сняться поспособствует, и платить заставит. Я – к ним, бегом. Бросил все ИДАшки (индивидуальные дыхательные наши аппараты должны были на полугодовой или годовой, что ли, регламент сдавать) с моряками.
– Мужики!!! – ору. – Спасайте!!! Ракетчики сейчас первые куски от ягодиц откусывать начнут, вон они, у пирса стоят в слюне по колено!
А ГТОшники почти все – бывшие штурмана, гражданские. Спокойные, как танки.
– Щас… Не суетись, штурман…
И не чешутся. Я чувствую, что накаляюсь и ЩАС уже я… да кяяяк!!!
Они видят, что дело действительно серьезное – ясно по моему лицу – и говорят:
– Все, штурман, через десять минут будем. Я прихожу– и – ах ты, ебть!!! Первая ЦВМ взяла пример со второй и приказала долго жить. Ракетчики с членами наперевес тычут свои мордочки в гиропост и страшно раздражают. Своими безумными советами и комментариями по поводу неполного служебного соответствия.
Ситуацию спасли ГТОшники. Все ж-таки бывшие наши, знают, чем такие траблы кончаются… Все мордочки тут же попрятались, и эрекция у них сразу исчезла. Где-то в районе 5-го отсека…
Мои ГТОшники так же, как и я, проверили контрольные питания… пожевали губами… сделали умные физиономии для приличия… Я в предчувствии чего-то недоброго с мукой в лице предложил им мой единственный живой на всем корабле осциллограф. Они посмотрели на меня так… жалостливо…
Пауза затягивалась. Я понял, что если третья ЦВМ не выдержит, ракетчики организуют огневую подготовку.
– А пойдем покурим, а, штурман? Есть сигареты?
Отказывать неудобно. Обслуживающая организация все-таки, хотя хочется послать весь мир… Да и где мое морское подводницкое гостеприимство?!
Пошли. Поднялись на пирс, покурили. Стоим молча.
– А ты нас не накормишь?
Ой, блин! Время-то уже!.. Тринадцатый час!
Конечно накормлю… Накрыли на стол в кают-компании на нашу братву и на меня. Как раз командир ел и куда-то торопился. ГТОшники с ним поздоровались, чинно сели и стали есть, уговаривая меня не думать сейчас ни о чем и поддержать их компанию. Командир в присутствии «чужих» очень вежливо поинтересовался, как идут дела с устранением неисправностей в навигационном комплексе, на что я рта не успел открыть, как за меня ему тут же ответили, что все будет ОК, тащ командир… («…сказал доктор, вставляя мертвому клизму…» – мысленно продолжил я).
– Ну-ну, штурман! – сказал командир, чувствуя сердцем мое настроение, поблагодарил вестового и исчез.
После обеда желудок придавил на глаза, выталкивая волнение по всем законам Бойлей-Мариоттов и Паскалей через уши в космические дали. Вышли покурить. Тепло… Солнышко греет не по-зимнему… Ляпота!.. Даже мартыны (чайки) почти не орут… тоже сонно дрейфуют на воде, перебирая лапками…
Спускаемся вниз.
– Ну, – говорят мои ГТОшники – стартуй!
– Как стартуй?! – это я им. – Мы же ничего не делали?!
– Ты стартуй давай… – строго они мне. – Там увидишь.
Стартую. Безо всякой надежды ввожу код запуска, нажимаю кнопку пуска тактового генератора процессора… и о, Господи, Вседержители!!! Лампочки начинают весело подмигивать. Есть старт!!! Бросаюсь к следующей – такая же картина! Оглядываюсь на ГТОшников, а они отвели глазки и сидят, крыс по щелям рассматривают, цветом кабельных трасс любуются…
– А пойдем-ка еще раз покурим, штурман, а? Есть еще сигареты?..
Да, Господи, да сколько угодно! Да я!.. Да хоть бегом в магазин!.. Вышли. Курим.
– Ты знаешь, штурман, был у меня твой коллега знакомый. Так у него жена только к холодильнику за ручку, а он – пых! – и Хоттабыча пустил. Она магнитофон включить, а тот – хрюк! – и проводами щелкнул. Он ей тогда и наказал, чтобы ни к одному прибору не подходила, кроме сковородки… Во как бывает!..
– А что было-то? – спрашиваю.
– Да-а-а… Темные силы электричества…
Я на него вытаращился, как на привидение в виде кентавра. Что он такое говорит?!
А ГТОшник чуть постоял, потом протянул мне на прощание руку и говорит:
– Ты, штурман, не суетись. Техника не любит нервных людей. Ты поспокойнее там в гиропосту… Не говори громко. Старайся все военное оставить на пирсе или хотя бы у гиропоста на нижней палубе третьего… Тогда все будет ОК.
И он ушел. И тут я ему поверил. И вера моя в истинность его слов по сей день со мной».
ТУ – технические условия на корабль, где написано: «столько-то суток автономность», но человек там на последнем месте. На первом месте – техника. Там не «железо для человека», а «человек для железа». Есть нормы и на отдых. Только они маленькие – 24 дня после похода в 90 суток. Причем законы наши таковы, что командование может заменить санаторий на «отпуск при части» – то есть не дать никакого отпуска.
Считается, что за это отвечают все: командиры всех степеней, начиная с командира корабля и кончая главкомом. Когда столько ответственных, то считай, что никто не отвечает.
Медики пытаются что-то сделать, но их место на «шкентеле», то есть в конце строя.
Командование, начиная с командира дивизии, с нами не церемонится. Недаром есть на флоте поговорка: «Сон – это преступление». Не выполнишь приказ, пойдешь под трибунал.
Я видел людей, пришедших после автономки. Встречал их на пирсе. Другие глаза, взгляд другой, масса лишних движений, не всегда сразу отвечают на вопросы, подавлены или, наоборот, перевозбуждены. Я обсуждал эту проблему с медиками. Они все знают. Правда, это знание развивалось довольно вяло. И в медицинской среде хватает волевых командиров.
В наши времена все эти наблюдения считались секретными. На эти темы не говорили. А если матрос в море закрывает клапан слива гидравлики, управляющей рулями, и от этого они перестают управляться, а закрыл он его потому, что своим журчанием он мешал ему спать, то считалось, что он по национальности узбек и место его на камбузе.
По моим расчетам, экипаж «Курска», недавно прибывший с автономки и тут же загнанный назад в море, за трое суток нахождения в нем перед трагедией почти не спал. Это связано с выходом, беспрерывными тревогами, подготовкой к стрельбе.
Короткие выходы на учения самые гнусные. Рваные режимы: «всплываем-погружаемся» – составляют их суть. Для людей, недавно прошедших автономку, это все смерти подобно. Человек засыпает на ходу, а уж куда он после этого падает – это никому не известно.
На коротких выходах штурман, например, может не спать пять суток.
Я сам однажды десять суток спал по одному часу в сутки. Потом вообще не хочется спать, а все происходящее происходит вроде не с тобой.
Конечно, могли «нажать», все что угодно. Есть такое русское слово «задолбали».
А есть и другое, грубее, но точнее.
Можно прятать голову в песок и дальше. Ведь это же не единичный случай подобного отношения к людям и, как следствие, их отношение к технике. Это система. Это сплошь и рядом. Это всегда. Это навсегда.
А катастрофы случаются не каждый день. Есть такое русское слово «авось» – оно у нас всюду, и есть русское слово «везет». Иностранцы никак не могут понять: «куда везет», «кого везет», «почему везет». Оно для них лишено всякого смысла. А для нас – оно именно им и наполнено.
Давно наблюдаю за человечеством. Не знаю, какие на него виды у Бога, но только я считаю, что свалки за собой хорошо бы убирать.
С собаками и кошками я разговариваю. Только они разные. Собаки не любят, когда к ним лезут. А кошки любопытные: «Чего лезешь?»
Однажды пес стоял перед дверью в парадное и показывал, что ему нужно вовнутрь. Я открыл – он в дверь. Я ему: «А «спасибо»?» – пес засмущался.
Жена говорит, что я ни одну кошку на заборе не пропускаю. Действительно, подошел к забору, на нем – кошка.
Я ей: «Ну, как дела» – она мне жалобным, протяжным голосом: «Ну-уу, чего тебе от меня надо-оо… Ну-уу, шел себе и иди-ии…»
Муравьи похожи на нас: трудятся без отвлечения на секс – оргазм только для избранных – ходят друг за другом, все в дом, строят не для себя, нянчат не свое и отложить ничего не удается. А хоронят их на мусорной свалке. И главное, мне нравится: армия у них ничего не стоит, потому что питается говном, исходящим от остального населения. И потом они воюют: муравейник как разрастется, так и война с соседним муравейником за пограничные территории. И кочевники у них есть: тамерланы, чингисханы и аттилы – бродячие муравьи, которые нападают на мирных фермеров – муравьев-листорезов, чтоб пожрать их детей; а те защищаются, возникает побоище – кто кого – и иногда бандитам не везет, и листорезы возвращаются в жилища, торжественно держа над собой головы поверженных врагов.
То есть отрывать головы в боевом восторге придумали не аборигены Амазонии, не зулусы и даже не папуасы. Это придумали муравьи.
И пожар они пытаются потушить, поливая его муравьиной жидкостью и бросаясь телами в огонь.
А еще муравьи-амазонки берут в плен куколок других муравьев, которые потом вырастают в их муравейнике в покорных рабов, которые кормят и поят своих хозяев. Как только рабы состарились – в налет на соседей, за новыми рабами.
Так что когда вижу муравьев, так и тянет сказать им: «Здравствуйте, товарищи!»
Письмо:
«Дорогой Му! Сердце мое, свет очей и прочее! Киньте свой взгляд окрест! Вперьте его в грядущее! Выдохните с толикой смысла и скажите нам наконец: как вы себя чувствуете?
Мне так кажется, что чувствуете вы себя хорошо. Не далее как в четверг друг наш Лера Ширяев, которому обыски паскудные идут только на пользу (он розовеет), метался с глазами филина полуденного по вашей газете и орал: «Где этот Покровский!» – ему нужно было несколько книг отвезти пивоварам.
И он нашел-таки Покровского (а чего его искать, он где-то тут вечно трется), и тот подписал пивоварам, а Ширяев помчался (видел бы ты его лицо под углом тридцать градусов) в администрацию президента одаривать, то есть вручать.
Я в этом зрю новое отношение к вашему печатному органу.
Если раньше оно было «Собака лает – караван идет», то теперь налицо вторая часть поговорки, которую, кроме меня, не знает никто: «И пусть! Не будет лаять, верблюды собьются с пути».
Отчего это все, светозарный?
Это все оттого, что вы связались с таким местным бутоном изящной словесности, как я.
И ангелам, хранящим меня (что само по себе очевидно), ничего не остается, как хранить и вас, потому как расстройство – вдруг с вами чего – может повлиять на мое отношение к музе (вдруг я ее кину), чего ангелам небесным, по всей видимости, совсем бы не хотелось.
Лось ветвистый нашей печати, откликнись и скажи, как ты!»
Сын одной знакомой дамы ходит в детский сад. Во время «мертвого часа» днем он никогда не спит, но и никому не мешает, просто лежит.
Тут воспитательница его отловила. Оказывается, к нему в постель приходит дама из той же группы садиковской, он задирает ей платье, снимает трусики и целует попку. Парню пять лет. Когда его спросили, что это он делает, то оказалось, что это не его дама сердца, а подруга дамы сердца. «Она ей разрешила ко мне прийти!» – сказал он воспитательнице.
Дети, одним словом.
Фал, как символ плодородия, существовал почти во всех религиях. Видоизмененный, конечно. Например, луковица русской православной церкви не что иное, как… Но только попробуй об этом сказать, и такое в ответ посыплется.
Между прочим, курсанты училища им. Дзержинского, что размещено рядом с памятником Петру Первому, при выпуске ежегодно ночью начищают яйца коню Петра. И сияют они на следующее утро во всей красе. Так что полировка яиц – это глубокое первобытное чувство, связанное с плодородием. Курсанты об этом не думают, потому что чувство глубокое.
Потому там и думать нечего – надо полировать.
С чиновниками у нас все меньше общих генов.
Поделиться книгой: