Прощание с Днем сурка

Стюарт со стоном перевернулся на спину, осторожно поддерживая руку. Я набрал ведро воды, куда осторожно поместили его больную часть тела. И пока он, морщась от каждого движения, устраивался поудобнее, нашел в аптечке болеутоляющее и противовоспалительное средство.

— Прими-ка это верное средство от боли, — сказал я и протянул ему лекарство вместе с пакетиком воды.

— Что ж мне воду прямо вместе с пакетом и глотать?

Я сначала не понял, что Стюарт имеет в виду, бокал ему, что ли, нужен или хрустальный фужер? Но потом догадался, что мой товарищ просто не в состоянии самостоятельно открыть водяной пузырек, и по-тимуровски перегрыз целлофан.

— Надеюсь, к тому времени, как ты захочешь в туалет, твои силы слегка восстановятся, и посторонней помощи тебе не потребуется.

Стюарт никак не отреагировал на мои речи, только, забираясь с ведром под брезент, предложил:

— Поехали, что ли, к берегу. Прости, что не могу тебя подменить на руле. Потерпи до суши, там отдохнем до утра. А завтра, надеюсь, будет легче, тогда к цивилизации и двинем.

Действительно, самое время отсюда убираться. Звука взрыва я не помню, но он, без всякого сомнения, имел место быть. Ведь рвануло-то изрядно — только кусочки обшивки да железяки по округе разлетелись. Куда улетели те двое, даже не подумал.

Наверно, одной пулей пробило бензобак, топливо начало разливаться, а потом уже достаточно было простой искры, чтоб случился молниеносный пожар и сдетонировал бензин из топливных баков. Стюарт поливал по катеру — призраку от плеча. Пули рикошетили от обтекаемого корпуса, рождая, наверно, бенгальские огни. И из искры возгорелось пламя. Надеюсь, это не очень испортило настроение тем двум бандитам.

Усталость навалилась, как чрезмерное атмосферное давление: голову прижимало книзу, веки отказывали в моем тщетном желании оставаться открытыми. Я поливал голову пригоршнями воды из-за борта. Мысли путались, возникали какие-то картины, иногда из прошлого, иногда из бреда.

Вспомнилось, например, за долю секунды, как ехал подписывать этот контракт. Вернее один маленький эпизод, почему-то всплывший в памяти.

Шел с автовокзала на Обводном канале сквозь Лиговку к метро, времени было достаточно, поэтому глазел по сторонам.

Около большого бака, в которых варят битум, как раз напротив открытой топки с полыхающим пламенем, неподвижно сидели двое, уставившись немигающим взглядом в огонь. Конечно, человек никогда не устанет смотреть на текущую воду, плывущие облака, горящий огонь и на то, как работает другой человек. Но вторым человеком, собственно говоря, был большой ободранный помойный котяра. Оба сидели с одинаковым глубокомысленным выражением лица. Даже чем-то они были похожи друг на друга. Круглолицый, красномордый и прыщавый двадцатипятилетний работяга и неопределенного возраста (может быть, кошачий подросток — переросток, а, может быть, дедок — все они одинаково усатые — бородатые) котейко с головой, как футбольный мяч. И в их задумчивости, в одинаковом наклоне гордых черепов, чудился какой-то затаенный космический смысл (какой — хоть убейте, не скажу, не знаю просто, не созрел еще до тайны вселенского бытия). Тогда промелькнула мысль: напугать их, что ли? Подойти и громко гаденько кашлянуть. Но это решение было отвергнуто самым решительным образом: я же все-таки интеллихент! Прошел мимо, оставив людей заниматься самосозерцанием. Но картина, как живое полотно, вспыхнула в уставшем мозгу, пес его знает почему.

В панике открыл глаза: привиделось, что уже еду по берегу мимо кустов, лихо переезжая камни и пни. Но земля еще далеко. Понял, что так больше продолжаться не может, сбавил обороты до самых малых, устроил руль под мышкой и клюнул носом.

Проснулся со стоном, все тело затекло, руль успел пребольно вдавиться в руку. С минуту, ничего не понимая, смотрел перед собой, продолжая упорно стонать. Стюарт мог бы подумать, что я готовлюсь на соревнования по фигурному мычанию, если бы хоть как-то отреагировал. Но он молчал и даже не шевелился, как убитый. Эта мысль меня окончательно разбудила и испугала. Я заглушил мотор, иначе он бы, собака, руль положил на борт и стал бы выписывать никому ненужные круги. Прокравшись на нос, что лодка даже не шелохнулась (научился, канатоходец!), уставился на замершего товарища. Он по-прежнему неподвижно и бездыханно покоился в позе, мне немыслимой для сна. Во всяком случае, грудь его не шевелилась, как я не пытался, зажмуривая по очереди глаза, рассмотреть признаки жизнедеятельности. Я поднес к его носу кулак, чтоб он, понюхав его, хлопнулся в обморок, разжал ладонь, но опять же не уловил свежего бриза, вырывающегося из ноздрей. Хотя моя длань, лишенная должного ухода, выглядела не самым лучшим образом, а мозоли, пожалуй, не только на дыхание, но и на кипяток не выдали бы рецепторам никакой информации. Я нечаянно, готовясь заплакать, опустил ладошку Стюарту на нос, перекрыв ему доступ кислорода. И тут он открыл бессмысленные глаза (слава Богу!), и сказал слабо:

— Ах!

А потом, когда я убрал восторженную руку, добавил:

— Ты что, мать твою, удавить меня, сонного, решил?

— Как я рад, что ты живой! — ответил я ему, умиленно глядя в глаза.

Стюарт вытащил из ведра опухшую и полусинюю руку и покрутил пальцем у виска. Потом ойкнул и, присев, устроил больную конечность на коленях.

— Сейчас, сейчас я сделаю тебе косыночную повязку (где и слов таких нахватался!) — продолжал радоваться я.

Соорудил подобие перевязи из самого большого обнаруженного куска ткани. Не очень чистого, впрочем, но до эстетики ли нам! Стюарт, кряхтя, пристроил свою ручку и даже предложил порулить, но я уже вроде окончательно пробудился, поэтому отверг его благородный порыв.

Сначала ехали молча, но суша приближалась не очень быстро, поэтому, отвергнув печальную тему о недосягаемых любимых девушках, заговорили о прошлом.

— Помнишь, как работали в Индии? — предложил тему Стюарт.

— Да, после такого опыта слово «интернационализм» вызывает бурю негодования в душе, взращенной на идеалах равенства и братства.

Вставка: Индия и индушата.

В детстве я думал, что Индия — это Индира Ганди, шахматы, чай со слонами и йоги. Еще помнил колониальную политику Англии, восстания сипаев, капитана Немо, Кришну и Вишну. Словом, благородная страна, великодушные люди. Спустя два десятка лет мнение мое несколько изменилось.

Полтора месяца пришлось мне с постоянством маятника возникать в индийских портах Кандла, Бомбей, Мундра. Впечатления самые незабываемые. Если есть на Земле ад, то он, наверно, весьма похож на эти места.

Первое, что я увидел на берегу после того, как мы встали у причала, и я, поднявшись из машины, протер слезившиеся от тяжелого канализационного духа моря глаза, были тощие коровы, мрачно жующие полиэтиленовые пакеты. Молоко выдают, вероятно, пригодное для заправки местных грузовиков «Тата». С непривычки кружилась голова, поэтому скрылся в надстройке, где аромат Индии разбавлялся кондиционированным воздухом. Почему-то везде оказались черные, как бы даже синие босые личности с мишенями разного цвета во лбах. Их гоняли вспотевшие матросы, но те горлопанили и пытались упираться. Я присоединился к погонщикам, и вскоре победа оказалась за нами. Оценили первые потери. Пропала вся рабочая одежда из шкафчиков и мои рабочие ботинки. Куда они все это запихали, понятия не имею.

Начались индийские будни индийского фрахта. Со временем к вони от воды если и не привыкли, то притерпелись. Иногда под борт затаскивало какого-нибудь несчастного осла, погибшего где-то далеко в реке. Тогда парни из палубной команды длинными шестами отпихивали нежданного гостя, выворачивая свои желудки по мере времени, прошедшего от последнего принятия пищи.

А по ночам вдоль борта по бетонному планширю патрулировали здоровенные, как наши кошки, пыльные крысы. Одна вылезала из дыры у самого носа судна, целеустремленно семенила до кормы и там скрывалась не знамо где. Сразу же начинал свой бег следующий крысеныш. И так до самого рассвета. Как часовые, контролирующие ротации чужеземцев. Пытались мы, эксперимента ради, подбросить на пути добрую еду (колбасную шелуху там, или насквозь резиновый бекон), но мерзавки, не прекращая движения, хватали угощение и тащили его с собой, даже не предпринимая попыток перекусить по дороге. Это нас удивило, и здоровый дух научного поиска взмахнул над нами полой своего белоснежного лабораторного халата. Вынесли буханку зеленого от плесени хлеба, нарезанного, правда, но зато упакованного в целлофан. Предполагали, что сей продукт будет неподъемным для наших подопытных зверюшек. Дождались, когда очередной часовой минует трап и уложили поперек тропы лакомство, как новогодний подарок. Когда следующий невозмутимый грызун достиг нашего дара, он предпринял попытку, но какую-то вялую, захватить дедморозовский мешочек, быстренько оценил тщетность своего действия, по-своему, по-крысиному, плюнул, наверно, и продолжил маршрут. Не успели мы переглянуться, подивившись, как из темноты вынырнула парочка громадных, как собаки, мутантов, стащила пакет на землю и, в мгновение ока искромсав целлофан, стала жрать наш пенициллиновый хлеб, держа в каждой передней лапе по куску. Патрульные же продолжали бегать, даже ухом не ведя в сторону старших товарищей. Последние же, зажав под мышками те бутерброды, что оставались недоеденными, важно скрылись во мраке. Можно было подумать, что ушли они уже на двух лапах.

— Ну, шо, экспериментаторы, может, еще мышек чем-нибудь покормим? Возможно, скоро тогда здесь соберутся крысы со всей Индии, и я не удивлюсь, если некоторые из них будут размером со слона, — прервал нашу немоту повар Олег.

Не уступали грызунам в наглости, пронырливости и местные жители. Несмотря на строгие вахты нет-нет, да и обнаруживался какой-нибудь местный оборванец в недрах судовых помещений. Просил подаяние, когда бывал задержанным, но в перевернутом состоянии в руках Шрека извергал из тайников своих лохмотьев такие неожиданные вещи, что мы терялись и изумлялись. Например, несколько швабр без ручек, дверные коврики, водопроводный кран и блестящая поварешка.

Кем были местные жители по своей кастовой принадлежности, половым признакам и вероисповеданию мы не знали, но то, что признают они только силу, осознали быстро.

Выбираться на берег вынуждала телефонная компания, которая установила в Кунде сарай с четырьмя массивными телефонными аппаратами фирмы «Будавокс». Наверно, эта фирма производила средства для колки орехов, а получились нечаянно тонкие приборы связи. Пять минут разговора по такой трубочке вызывали в правой руке такую усталость, что дальше приходилось прибегать к помощи левой. А после окончания разговора бицепсы подрагивали, как после хорошей гантельной разминки. Но, тем не менее, заплатив сколько-то рупий (около пяти долларов) можно было полчаса разговаривать с домом. Правда, совсем неплохая связь временами прерывалась непотребными воплями на местном жаргоне, разговором двух или больше ишаков, но главное-то было в радости общения с Родиной, с близкими людьми. А после окончания разговора можно было вытрясти с мерзкого карлика, который ведал сараем, возврат части денег за некачественные услуги. Причем, не употребляя слово «пожалуйста». Ведь вежливость для них — проявление слабости, а слабых они терзают без всякого сожаления.

По дороге от судна до хибары электросвязи встречается масса босоногих, замотанных в одеяла, субъектов. Все они пытают удачу в поисках хоть какого-то заработка. Некоторые обращают на нас внимание ровным счетом столько, чтоб удовлетворить любопытство по поводу больших белых людей. Но есть и такие, которые, чуть отстав, старательно изображают безразличие, но, тем не менее, продвигаются по маршруту, выбранному не ими. Тогда приходится выполнить ряд нехитрых процедур, позволяющих предотвратить попытку нападения, а именно:

1. прекратить движение, обернуться с высоко поднятой головой в сторону аборигенов, лелеющих злые помыслы.

2. спокойно и неторопливо приблизиться к толпе недоброжелателей, внимательно наблюдая за реакцией последних. Как правило, большая часть начинает выражать некое смущение, бросая взгляды под ноги и на какого-нибудь одного джигита. Вот он-то, как раз, и есть предводитель всей шоблы, толкающий своих друзей — интеллигентов из кружка по изучению марксизма — ленинизма на путь радикального экстремизма.

3. стремительно дать в глаз лидеру неформалов, можно добавить ногой под живот, и закричать на чуть пристыженную толпу громко, повелительно и лучше всего на русском языке. Слова, как правило, просты, незамысловаты, но очень убедительны в своей выразительности.

4. если сине-коричневые потомки вымерших человекообразных обезьян начинают пятиться, значит можно спокойно двигаться дальше. Ну а если они решают вести себя неадекватно, даже агрессивно, значит это переодетый отряд местной полиции. Тогда дело приобретает совсем другой оборот, но об этом позднее. Хотя с нами такое произошло только один раз, чаще разгоняли толпу по разным темным углам.

Поодиночке в Индии мы не передвигались, всегда страховали друг — друга. Один воспитывает аборигенов, другой всегда наготове, чтобы вовремя убежать, сходить на судне в туалет, попить чай с вареньем, похожим на солидол, и позвать подмогу.

Приходили к нам, конечно, разного рода торговцы, продавали всяческое барахло. Очень колоритной фигурой был сопливый пацан, который мог по несколько часов кряду держать поднятым кверху большой палец руки, прикрикивая при этом: «Небраска!» Что этим он хотел сказать — не понятно. То ли, что собирается туда уехать, то ли, что весь товар ему этот американский штат в знак особого уважения поставляет. Он держал свой палец даже тогда, когда находился желающий приобрести пару носков, или майку, или сувенирную подделку, или любую другую сущую безделицу. Но этот малец никогда без боя не отдавал сдачи с покупки. Любая сумма, оказавшаяся в его цепких лапках, становилась собственностью, с которой он расставаться просто физически не мог. Он пытался всучить взамен денег всякую дрянь, визжал, как порося, скалился, как волчонок, плакал потом, размазывая по чумазому лицу слезы жадности. Но упорно, к каждому приходу судна, появлялся со своим огромным баулом и кричал швартующимся матросам свою «Небраску», задирая палец в небо.

Приходил и местный цирюльник, считающий наш пароход местом своей работы. Впрочем, за доллар — два, он мог вполне аккуратно оболванить любого под любой парикмахерский заказ. Мы этим пользовались, зачем лохматым-то ходить. Однажды место нашего брадобрея занял совсем незнакомый, вжикающий опасной бритвой по кожаному ремню, индус помоложе, будто собираясь нас всех тут почикать. Внезапно к судну со сверхзвуковой скоростью стало приближаться облако пыли. Наш парикмахер где-то завесил ухо, но все равно мчался, очнувшись, со скоростью ветра. Влетел на борт, минуя трап, презрительно смерил глазами конкурента и заверещал, ударяя себя в тщедушную грудь кулаком, выпячивая верхнюю губу с усами — ниточкой, провозглашая: «Это моя корова — и я ее дою!» Но противник вознамерился упорствовать и выставил вперед свою бритву. Великодушный Шрек, оказавшийся начеку, рискуя быть порезанным, отвесил самозванцу волшебный пендаль, и тот рыбкой вылетел на берег. Но наш мастер по прическам даже не успел, как следует, насладиться мигом справедливости, потому что вылетел следом, взмахнув в полете для приличия руками. Противники встали на ноги почти одновременно, продолжая испепелять друг друга взглядами. Пришлый потянулся в пыль за выпавшим лезвием, но сразу получил сквозной укол в ладонь ножницами, опечалился, покричал немного для пущей важности и был таков. Победитель презрительно осмотрел ножницы, с которых капала кровь, и театральным жестом забросил сей колющий предмет далеко в Нил. Но так как голубая жила Африки находилась за тысячи лье отсюда, на другом континенте, то грозное оружие брадобреев и цирюльников булькнуло поблизости, в местную вонючую речку.

Шрек, зауважавший самоотверженного парикмахера, махнул ему рукой, заходи, мол, ладно. Тот с достоинством поднялся и первому же клиенту взвинтил цену на целый доллар. Так цену и держал, компенсируя, наверно потерю любимых ножниц. Впрочем, никто из экипажа не возроптал.

Часто случались на борту официальные гости. Любой, одетый в песочного цвета костюм, да еще и с погончиками на плечах, старательно надувал щеки от важности, поднимаясь на борт. Кем там он был на самом деле: помощником писаря секретаря, или адъютантом ефрейтора охраны — узнать было невозможно. Все прямой наводкой ломились к мастеру. Уж, какие там приводились аргументы, но на трапе у каждого оттопыривались карманы, повторяющие контуры бутылки.

Зато выход из этой разнузданной дикости, под названием индийский фрахт, ознаменовал собой целых два замечательных события: первое, что фрахтователи за наш благородный труд на благо местных взяткодателей выделили на судно целых двести с лишним ящиков первосортно просроченного пива «Тигр». Испытание проводилось под руководством Шрека с дедом, которые, надегустировавшись до альпийских йодлей, дали добро на потребление сомнительного пития. Тут-то нам масть и повалила. В обиход внедрились слова, типа «общество тигроловов», пойти «тигра подрессировать», «дернуть тигра за хвост» (выдуть одну банку), «положить тигра на лопатки» (сожрать четыре емкости), и даже «убить тигра» (прикончить целый ящик). Лишь нашим филипкам «Тигр» пришелся не в жилу. Их закаленные восточноазиатским солнцем организмы, не могли быстро расщеплять молекулы алкоголя, поэтому с «тигрового хвоста» они становились, как если бы мы «убили» по полтора тигра. Поэтому Шрек изъял у филиппинских дрессировщиков всех животных, убоявшись, что народ попросту сопьется.

Второе событие было то, что мы с Олегом попали в индийскую тюрьму на задворках Бомбея. Вернее, это, скорее всего, было просто камера предварительного заключения, рассчитанная на одного хулигана. Ну а мы там оказались совершенно случайно. Сходили с парохода к ближайшему ларьку, который был на расстоянии метров в двести, чтобы приобрести телефонные сим — карты местного оператора «Оранж». За десять долларов мы могли по часу разговаривать, не выходя из каюты, с домом. А эсэмэски вообще предлагались по трехцентовой цене. На самом деле они отправлялись, лишая баланс оговоренной суммы, но по адресу не поступали. Исчезали в нирване. Но, тем не менее, перспектива поговорить, не вставая с кровати в полном одиночестве, воодушевляла.

Карты мы приобрели без проблем, но тут же попали под бдительный полицейский надзор. Два усатых важных, одетых в форменную одежду, представители власти возникли, как из пыли, как из грязи — из ниоткуда. Достали свои бамбуковые палки, которые у них вместо дубинок, и на местном очень недовольном языке стали нас критиковать. Мы с Олегом переглянулись: деньги вымогают, гады, за растаможку типа. Они, как и положено в таких странах, трактовали законы по своему усмотрению. По-английски эти рэкетиры в мундирах говорили не очень хорошо, а вернее, совсем не говорили. Мы, быстренько отвернувшись, выдрали симки и передали полицейским все сопутствующие реквизиты, внушительные такие коробочки. Но те никак не унимались, продолжая визгливо голосить, размахивая своими палками. И один из этих невежливых типов, доведя себя до состояния, когда сам себе уже казался чуть ли не раджем, или махараджем, приложился бамбуком по плечу нашего повара. Моментально получил по голове, отлетел на положенное расстояние и притворился спящим. Я сразу же притянул к себе за грудки второго типа, следует заметить, очень удивленного. Выдрал из окоченевших рук палку и, перехватившись за концы, саданул об колено. Хорошо хоть в последний момент притормозил немного, усомнившись в правильности своего поступка. Не то сломал бы свою ногу к едрене-фене. Потом зашвырнул крепчайший бамбук в ближайшие пыльные тростники, и мы с Олегом поспешили на судно.

Уже смеркалось, поэтому всколыхнувшуюся толпу на нашем пути мы приняли за заурядных хулиганов, решивших поправить свое никчемное материальное положение за наш счет. Алгоритм действий уже был выработан, и я, оценив серую толпу, быстро выделил главаря, в темпе рубанул ему прямым в подбородок. Тот обреченно растекся по пыли, а мы с Олегом уже вовсю голосили грозными криками, обещая всех сейчас порвать и разбросать до самого Китая. Но что-то пошло не так. Мы даже сначала не поняли, что в нас смотрел ствол пистолета. Вот незадача, кольт-то полицейский. Откуда он у этих оборванцев? Но размышлять было некогда, лапки задрали кверху и пошли куда-то в сторону того ларька, где несколько минут назад отоварились карточками. Толпа ликовала, будто поймали лидеров тайных повстанцев. Переступили через Олегова крестника и, понуждаемые стволом, вошли в сарай с телефоном, преодолев до него еще метров сто. Там же находилась комнатенка с решетчатой дверью, куда нас и впихнули. Ясное дело — цугундер.

Грустно стало ужасно. Ну а те добровольные народные индуистские дружинники хорохорились вовсю. Один, тот, что с пистолетом, даже звонить куда-то начал.

— Олег, если нас определят по этапу — мы погибли. Никто нас не защитит.

— Да лучше об стенку убиться, чем к этим уродам в лапы попасться.

— Тогда давай уж вместе, на счет три.

Олег внимательно посмотрел на меня, потом, разведя руки, прижал нас спинами к решетке. Я обернулся и отметил, что тот, что был с пистолетом, сейчас оживленно орет в телефонную трубку, убрав оружие, и начал отсчет:

— Шесть, пять, три.

И мы ломанулись со всей нашей массой на противоположную стену. Она, видимо, не была рассчитана на подобное обращение и проломилась, как гипсокартоновый лист. Только пыль взметнулась от выпавшего куска, когда мы вывалились вместе с ним наружу. Какие-то прутики уныло обрамляли получившуюся дыру, когда я бросил беглый взгляд назад.

— А шо, хорошо, что они стены из коровьего навоза лепят, — проговорил Олег, приняв стойку низкого старта. — Ходу!

И мы помчались, огибая место торговли, как два мустанга, внезапно обретшие свободу. Через пять минут мы уже вынырнули из-за контейнеров напротив нашего трапа и спокойно поднялись на борт. Честно говоря, я каждый миг ожидал если не выстрела, то крика. На причале была целая тьма народу, они окружали жуткого вида тягач, на котором обреченно возлежал громаднейший ротор, наверно, часть какой-то национальной электростанции. Индусы, по своему обыкновению, орали друг на друга и махали руками, как заклинатели змей. На нас пока никто не обращал внимания.

Мы поднялись на борт и только тогда облегченно вздохнули.

— Неплохо так за карточками прошвырнулись.

— Предлагаю завалить пару — тройку тигров, — предложил я.

— У меня контрпредложение: оставить зверьков в покое, но снять стресс вискарем. А шо, у нас на флоте так! — отреагировал повар.

— Идет, через восемь с половиной минут встречаемся в нейтральной каюте, например у Стюарта.

Тот нас встретил через положенное время без удивления, можно сказать, даже с энтузиазмом. Конечно, ведь вместе с нами пришли литровая бутыль шотландского виски «Хайланд Бриз», помидоры — огурцы, копченый угорь и различные мясные производные. Все это, подгоняемое алкоголем, шлифовалось все тем же дрессированным тигром. Разговоры, конечно, обыгрывали сегодняшнее событие. Мы не сомневались, что рано или поздно власти нагрянут на поиски злоумышленников. Но также решили, что будем сидеть в каютах до тех пор, пока потерпевшие индусы не угомонятся, либо не приедут из российского и украинского консульств поверенные. А то, что государственные мужи не будут обременять себя этим трудом, мы даже не сомневались. Поэтому решили оставаться на борту, несмотря ни на что, в чем нас поддерживал отсмеявшийся вволю Стюарт.

И вдруг раздался мощнейший удар, после которого с некоторым запозданием судно закачалось. Мы, балансируя рюмками, допили остатки из бутылки, и Олег, выглянув в иллюминатор, сказал:

— Эти придурки уронили ту большую штуковину, которую привезли на тягаче. Даже причал треснул.

— Как там насчет жертв? — поинтересовался я.

В это время вбежал вахтенный, предложив срочно готовить главный двигатель по причине отхода.

— Слава богу! — сказал Олег, и мы все втроем побежали в машинное отделение. Там уже сидел, поблескивая толстыми стеклами очков, старший механик Судак, бессмысленно уставившись на нас. И в каждом блике его линз отражался танцующий на задних лапах тигр.

— Ладно, вы сюда прибежали. А я-то зачем? — удивился повар.

— А ты вон с приятелем пообщайся, — предложили мы и удалились по рабочим делам.

На душе действительно полегчало. Хотелось кричать лозунги и петь глупые песни. Вернувшись в ЦПУ, обнаружили, как среди смятых пивных банок восседал дед, а над ним нависал наш кок. Их диалог был в самом разгаре.

— Шайзе, — говорил Судак.

— Нихт шайзе, — энергично водил перед дедовским носом напряженным указательным пальцем Олег. — Абгемахт.

Судак на пару секунд задумывался, потом снова выдавал эту свою кодовую фразу. Повар, присевший было, вскакивал и, размахивая пальцем, произносил критическое опровержение.

— Да, сдается мне, они нашли общую тему, — предложил Стюарт.

— Слава богу, мы уехали отсюда, — ответил ему я.

Берег становился все ближе и ближе. Уже можно было различить отдельные пальмы, обозначающие границу песка и начало почвы. За ними стояли стеной мрачные в своей густоте кусты, деревья, лианы — джунгли, одним словом. Присутствие человека не угадывалось. Хотя вполне подразумевалось — мобильная связь-то присутствовала, правда в крайне зачаточном состоянии.

Стюарт баюкал руку, которая приняла предельно опухшую форму, цвет имела удручающий багрово — сизый и пульсировала болью. Да и я не чувствовал себя огурцом — молодцом. Нога время от времени напоминала о себе, голова испытывала похмельный синдром при каждом движении. Можно было, конечно, жрать болеутоляющие таблетки горстями, но как-то решили подкрепить ими свой дух и тело во время ночевки на берегу, не злоупотребляя, абы не привыкнуть.

Слегка повеселившись воспоминаниями о родине шахмат, теперь вновь ощутил накат одиночества. Домой, боже, как хочется домой! Стюарт тоже молчал, уткнувшись взглядом в какой-то ориентир на берегу. Наверняка сейчас в мыслях находился в своем уютном доме в портовом городе Фалмуте, окруженный вниманием любимой жены, многочисленных детей, ленивой собаки и воспитанной тещи.

Высадку на берег совершили в полном молчании. Спрыгнули в абсолютно нейтральную к телу воду, поморщились, я снял мотор, и потащили лодку сквозь мутную полосу прибоя. Под ногами неприятно просачивался сквозь пальцы мельчайший песок, приходилось наступать на осклизшие стебли тростника, казалось, что какая-нибудь злокозненная прибрежная живность сейчас укусит беззащитную пятку, добавив организму еще одну проблему со здоровьем. Но обошлось, вытащили нашу легкую посудину на сушу, наметили место, где бы нас не потревожил прилив, по следам прикинув уровень подъема воды. Решили перевернуть лодку, забраться под нее и проспать до утра. Ну а завтра двинуться на поиски человека разумного, дабы определиться, как и каким властям надлежит докладываться о нашем бедственном положении.

Время указывало на вечер, тело просило отдыха. Перекусили все той же доброй пароходной едой и вдруг, откуда ни возьмись, от зоны зеленых насаждений, видимо, набежала целая шайка обезьян. Какие-то негостеприимные приматы, человек эдак под тридцать, стали требовать от нас, чтоб мы покинули их жизненно важное пространство подобру-поздорову. А не то они нас на части разорвут, надругаются над нашим нехитрым имуществом, потому что они — банда, а мы — всего лишь два полумертвых от усталости инвалида умственного труда. Естественно, обезьяньему языку ни я, ни Стюарт обучены не были, но по всем непристойностям, которые позволяли себе вольные дети джунглей, можно было примерно постичь смысл их кривляний.

— Слушай, эта братва так просто не отстанет. Может, пристрелить их вожака для острастки? — кивнул головой Стюарт в сторону самого крупного самца, который демонстративно наложил большую кучу и теперь старался бросить это дело вместе с песком в нашу сторону.

— Ну, а вдруг у них матриархат? Я лично про обезьян ничего толком не знаю. Видел в цирке, кино и зоопарке, а вот передачу «В мире животных» смотрел как-то не очень внимательно. Да и к тому же шуметь пока не хочется. Неизвестно, кто откликнется на наш выстрел, который вряд ли будет удачным.

Обезьяны тем временем улюлюкали, как индейцы и, поощряя друг друга хлопками передних лап (рук, вообще-то) по бедрам, подбирались поближе. Некоторые бросали в нас всякую ерунду, и было ясно, что если мы не предпримем ничего, то эта озорная толпа вскорости начнет безобразничать среди наших избитых тел.

— Придумал, — сказал я и подошел к пока еще не перевернутой лодке. Набрал в горсть стреляные гильзы, которые в достаточном количестве валялись на днище после наших стрелковых упражнений.

Стюарт с интересом наблюдал за моими действиями. Приматы тоже притихли, озадаченные моими передвижениями.

— Эх, расступись, братва! — крикнул я и начал одну за одной бросать остатки патронов, как только мог далеко, в толпу задергавшихся хвостатых агрессоров. Те, вдруг, повели себя уже не так самоуверенно. Шерсть вздыбилась, угрожающие голоса вдруг превратились в визги ужаса, и обезьяны стремительно умчались под прикрытие лесонасаждений.

— Забавно, — произнес Стюарт. — А еще что-нибудь умеешь, чтоб, например дождь пошел?

— Дурень, ведь все животные, знающие о двуногих соседях, должны помнить, что у них есть ружья. А запах ружья сопровождается запахом пороха. Ружье — это для фауны некоторые неприятности, может быть даже и смерть. А запах пороха — это должно быть тревога, стимул к решительным действиям, например к быстрейшему отступлению. Да, ладно, сейчас разбросаю гильзы по кругу, будут они нас до самого утра, надеюсь, от всяких диверсантов защищать.

Солнце уже почти село, когда мы закончили все приготовления для нашего ночлега: перевернули лодку, куда предварительно сложили все наши нехитрые пожитки, подготовив два более-менее сносных ложа, разбросали по округе остатки гильз. Забрались внутрь и пожелали друг другу спокойной ночи.

Как всегда так случается, что ждешь — не дождешься, когда бы прилечь, а, оказавшись в горизонтальном положении — и спать невмоготу. В голову лезли дурацкие мысли, и чем больше старался от них избавиться — тем навязчивее они становились. Стюарт уже давно дышал ровно и спокойно, проглотив на сон грядущий ударную дозу обезболивающего. Внезапно, он позвал меня.

— Слушаю. Что хочешь сказать? — откликнулся я.

— А, может быть, это были люди?

— Кто — люди? — не понял я.

— Обезьяны, — сказал он и, слабо застонав, перевернулся на другой бок.

— Спи, спи, старина, нам еще до твоего Корнуолла и моей Карелии долго добираться, — прошептал я и незаметно погрузился в сон.

Наверно, большую часть ночи все-таки проспал без сновидений. Потом, вдруг, оказался у себя на даче перед камином. На улице надрывался Максим. Лаял, как оглашенный. Может, есть хочет? Да вряд ли — никогда он у меня не ел, разок чайку вместе попили, когда он помогал мне по электрической части. И живет недалеко, чего это он лаять-то начал? О, блин, ведь Макс — это человек. Как же зовут мою собаку? Николай! Точно, Коля! Ничего себе имечко для четвероного друга! Голос у него — как из бочки, а вот ростом не удался. Когда едет на своем мопеде, то из-за руля лишь одна голова видна. Как у былинного героя Святогора. Лилипут он или карлик? Зато постоянно с папироской, вот голос у него и стал таким грубым. А ему-то гавкать зачем? С ума, что ли, сошел или с перепоя? Боже мой, что за псина орет во дворе? Ведь собаки-то у меня пока на даче не имеется.