Помоги проекту - поделись книгой:
«Жалкая Лаура: заходи и взгляни на дьяволово дитя. Взгляни, какая она живая внутри. Укоротите-ка цепи, парни, она беспокоится. Слушайте, как она кричит! Что она там сейчас делает? Киньте-ка ей еще одну курицу, она, должно быть, проголодалась! Смотрите, как она скачет. Слушайте, как она завывает. Брошенная ребенком и выросшая среди диких животных. Визжит, рычит, завывает, кричит. Но бедная Лаура лишена дара речи. Смотрите-ка на нее сейчас. Смотрите, как низко может пасть человек. Увидев раз, не забудешь до гроба…»
Глава 4. Ночи с Мэрилин Монро
Это 1948 год, стоит знойная лос-анджелесская ночь. Войдите в двери старинного бурлескного театра, скрывшись от хриплого, настойчивого, как лай пустолайки, голоса зазывалы, торчащего снаружи. Запахи фойе — поп-корн, дым сигар, дезинфекция, кола — мешаются с затхлым ароматом старой театральной ковровой дорожки. Пройдите сквозь заплесневелые портьеры в сам театр и почувствуйте застойный запах мускателя из бутылок, выпавших из рук дремлющих пьяниц в заднем ряду, бутылок, постоянно звякающих об пол и катящихся вперед, когда девушка на сцене переходит к своим самым соблазнительным телодвижениям.
Займите место поближе к узкому помосту, выступающему в зал. Отсюда вам откроется наилучший обзор. Откиньтесь, расслабьтесь, положите шляпу себе на колени и ждите, когда поднимется занавес.
Вы терпеливо слушаете назойливое жужжание разносчика спиртного, и вдруг ваше внимание привлекает бледный темноволосый молодой человек, проскользнувший сквозь боковой занавес с какими-то нотами в руках, — его движения медлительны, но отточенны и уверенны. Он разворачивает перед собой испещренный карандашными пометками бумажный манускрипт и успевает просмотреть две-три страницы нот сквозь дым зажатой в зубах сигареты, пока разносчик спиртного уходит из зала, шаркая по проходу. Молодой человек извлекает первые ликующие аккорды, вызывая на сцену девушек-хористок. Выражение его лица меняется, на нем появляется легкая горделивая улыбка, когда следующая девушка украдкой выглядывает наружу из-за занавеса, готовая выйти со своим номером. Лампы гаснут, и на сцену падает одинокий синий круг света.
Пышнотелая молодая блондинка начинает свой медленный стриптиз, когда органист плавно переходит к «Hymn a L’Amour».[23] Ее движения одновременно по-девичьи невинны и сногсшибательно чувственны. Вы замечаете, что на сцене их двое — танцовщица и музыкант; ваш пристальный взгляд перебегает с ее волнующейся и волнующей плоти на его свенгальские глаза, следящие за ней, на его руки, что следуют за нею по клавишам и управляют ею, контролируя ее из темноты.
Каждую пару недель в Бурлескном театре «Майя» тема менялась. Представление строилось на парижских мотивах, поэтому органист играл незаконно добытую, списанную с оригинала вручную аранжировку
Балаганный сезон заканчивается резко, когда студеный зимний ветер загоняет людей в дома, оставляя промозглую «аллею» бесприютной и брошенной. Те, кто может, находят другую работу, пока весной труппа вновь не объединится для следующего турне. Тони ЛаВей уже завоевал репутацию яркой личности (и надежного музыканта) у владельцев бурлескных театров, а потому найти работу в Лос-Анджелесе по части стриптиза для него не было проблемой. Он играл в театре «Майя» и театре Бербанка — двух из числа наиболее популярных театров, — а также в заведении Цукка, легендарном ночном клубе «Город диких голубей». Мэрилин Монро (поочередно бывшая также Мэрилин Марло, Норин Мортенсен и Моной Монро) недавно расторгла контракт с «Коламбией» и приняла предложение менеджера театра потанцевать, «пока не подвернется что-нибудь получше». Ей были нужны деньги на оплату комнаты в «Голливуд Стьюдио Клаб», многоэтажном жилом комплексе, полном других старлеток и «надеющихся», стоявшем недалеко от Центрального кастинга.
Антону было 18 лет от роду; он заявлял, что 25. «Мэрилин сказала, что ей ровно 22, но я ей не поверил. Казалось, каждой девушке, с которой я встречался или работал, было «ровно 22». Шестнадцатилетки говорили «22», потому что думали, что никто не поверит им, скажи они «21», а двадцативосьмилетние считали, что все еще выглядят достаточно юными, чтобы это им сошло с рук». Мэрилин уже успела попозировать для дюжин журналов «с девушками» и сыграть пару эпизодических ролей в кино, и когда был выпущен первый фильм, где она сыграла большую роль («Хористки», стриптизерша), Мэрилин и Антон пошли посмотреть его вместе. «Казалось, ей было интереснее слушать комментарии зрителей на выходе из кинотеатра, чем смотреть, как она выглядит на экране. Ей было трудно осознать, что та экранная красотка и она сама — одно лицо».
Как танцовщица в бурлескном театре, «она была тем, что другие девушки называли «таскающая за цепь» — это значило, что она предпочитала раздеваться медленно, — говорит Антон. — Вежливый термин для этого был «экзотика» — оргазмический номер, в противоположность более неистовым, стремительным раздеваниям. Большинству мужчин это нравилось — некоторые засыпали, но большинство любило сладкую пытку. Для девушек, желавших считаться «артистками», это значило быть «таскающими за цепь»».
«Я всегда извлекаю из женщин порочность и непристойность. Даже когда они думают, будто они добродетельны, «приемлемы» и чисты, я извлекаю порочность, живущую в них. Это все потому, что я сам, как принято считать всеми, настолько зол и зловещ, что они чувствуют, что могут вести себя рядом со мною куда развратней, чем рядом с любым другим мужчиной».
У нее возник небольшой конфликт с помощником режиссера. Она планировала открыть свой номер с песни «Это магия», ставшей популярной в исполнении Дорис Дей. «Деревенский парень», неотвязно красивая песня Иден Абез, должна была идти следом. Но помреж беспокоился, что она вгонит посетителей в сон. Он заменил «Деревенского парня» на «Медленную лодку до Китая».
Именно этой необычной белизной кожи Мэрилин и привлекла Антона в первую очередь, «Она действительно пробудила от спячки мое давнее навязчивое влечение к этой характерной полупрозрачности кожи. Я никогда особо не интересовался блондинками, пока не встретился с Мэрилин. Но, если восстанавливать цепи причинности, я могу вспомнить одну вечеринку, на которую мои кореша позвали меня, когда мне было примерно 16. Когда мы вошли в гостиную, кучка подростков устроила на полу кучу-малу, и все они дружно придавили эту самую девицу, так что ее платье задралось над задницей. Я увидел эти тоненькие панталоны, растянутые ее белыми, пухлыми ляжками… Она была блондинкой, с тем же самым, мэрилиновским типом кожи. Она была просто еще одной школьницей — я никогда не имел к ней никакого любовного интереса. Я едва посмотрел на нее, ничего такого не подумав, отвернулся и пошел по своим делам. Это просто показывает, что ты никогда не можешь предсказать, как и когда случится твоя ИЭК. Эта штука, которую невозможно планировать заранее, — она просто происходит, и все».
ИЭК (инерция эротической кристаллизации): точка во времени и личном опыте, когда застывает сексуальный архетип (или фетиш) личности.
«Потом, когда я в первый раз увидел Мэрилин на сцене, она повернулась спиной, и у нее была эта бледная, как зефир, плоть, с маленькими синяками внизу, на задней стороне бедер — и меня пронзило то самое эротическое чувство, которого я на самом деле не ощущал с той вечеринки двухлетней давности. Это было скорее пробуждение объекта похоти, я обязан признать это, нежели пробуждение реального объекта любви. Любовь приходит только после похоти, если приходит вообще. Сейчас, когда я думаю о Мэрилин, я вижу ее не так, как она выглядит на всех этих постерах или в фильмах, — я вижу те чудесные пухлые белые бедра».
Инциденты длятся вечно. «У меня есть только воспоминания — единственная вещь, в которой мы можем быть уверены. Каждый, кто пытается украсть у меня мои воспоминания, атакует меня всерьез. Все есть воспоминания плюс эстетика. На самом деле это единственные вещи, имеющие значение».
Мэрилин была весьма впечатлена Антоном как музыкантом. «Это было во время ее «музыкантской фазы», когда она выхаживала свой полузадушенный роман с Фредом Картером, музыкальным директором «Коламбии»». В ту самую первую ночь Антон подошел к Мэрилин между выступлениями с кое-какими советами насчет песен, которые можно было бы добавить к ее программе. Когда начался третий номер, Антон вставил пару припевов из «Любовника из снов» и «Глубокой ночи». Мэрилин отвечала, благодарная его умению извлечь максимум из любого музыкального произведения. Хотя она раздевалась лишь до узкой ленты, прикрывающей пах и крепящейся к другой ленте, на талии, и декоративных цветочков, скрывающих соски, ее движения подчиняли толпу своей власти. Когда она закончила танец, оба они уже знали, что станут любовниками.
Хотя время, проведенное ими вместе, было коротко, они были неразлучны и страстны, как часто бывает с молодыми любовниками. ЛаВей переехал с Мэрилин в мотель на бульваре Вашингтона. «Это был типичный вшивый мотель, какой можно ожидать найти в том районе города, но там было дешево и была кровать». Экономика сыграла свою роль в его решении. Мэрилин зарабатывала 12 баксов в день как стриптизерша… На 2 бакса больше, чем сам Антон.
Иногда, покинув театр, они катили вдоль по скоростной автостраде от Оушен-парка на «понтиаке» Мэрилин. Скоростная автострада была неудачно названной длинной узкой, полной выбоин дорогой с двусторонним движением, бежавшей вдоль океана. Буровые вышки и высотные краны всплывали и вновь погружались во тьму по обе стороны от занесенной песком полосы.
«Однажды ночью машина Мэрилин сдохла после мили с чем-то пути, и нам пришлось топать всю дорогу обратно. Мы дотащились до конечной станции электричек в Венисе и прождали целую вечность. Эти «Красные вагоны» ходили с периодичностью около раза в час — они проезжали всю дорогу от пирса Вениса сквозь Голливуд по Венис-бульвару. Эти поезда ездили довольно быстро — кое-кто утверждал, что они разгоняются до 60 миль в час по ночам, когда нет никакого транспорта. Когда поезда набирали эту скорость, вагоны принимались раскачиваться — катились и колыхались. Под тобой скрежетали колеса, и чувство было такое, будто ты на самом деле на «русских горках». В те дни у трамваев были плетеные сиденья, издававшие характерный запах потных задниц, липнувших к ним весь день напролет».
Они прошли через весь поезд до последнего вагона. Кроме них двоих, практически единственным пассажиром в этот поздний час ночи был вагоновожатый, и он даже не удосужился пойти вслед за ними. В последнем вагоне оказалась только парочка пьяниц, вот и все. Пока ритмичное покачивание поезда убаюкивало других пассажиров, Мэрилин становилась все более страстной. Она льнула к Антону, крепко прижимаясь к нему. Потом она встала, задрала свое облегающее платье и села к нему на колени. «Мы занялись любовью прямо там — это было тем более возбуждающе, что всю дорогу был шанс, что пьяницы проснутся и увидят нас. Ей нравилось ощущение опасности. Мы часто занимались любовью в местах, где была вероятность, что нас обнаружат, например на кладбище, на заднем сиденье ее машины, в заброшенном здании… Ей нравился риск».
«Наш мотель был рядом с Редондо, так что, сойдя с поезда, мы пошли напрямик через семь или восемь диких пустырей. В то время по всему Лос-Анджелесу было полно таких больших, непомерно разросшихся пустырей — вот как вышло, что труп Черного Георгина был брошен на одном из них и провалялся до утра, пока его не обнаружили. К тому времени, когда мы в конце концов добрались до мотеля, уже занимался рассвет. Наутро нам пришлось выбраться и отбуксировать машину. Водитель машины техпомощи собирался содрать с нас 25 баксов или около того, но Мэрилин сделала так, что он отбуксировал «понтиак» бесплатно. Женщины это умеют».
Хотя для Мэрилин не было проблемой околдовать мужчину, с собственным автомобилем ей везло куда меньше. «Она была ужасным водителем, — признает Антон. — Она сшибла священника, слыхала про это? Поддала ему задним ходом, когда он ждал у светофора. Конечно же, он не мог выругаться или там проклясть нас, но было видно, что он зверски завелся. Некоторые люди обнаружили в этом инциденте кучу скрытого смысла. Может, скрытый смысл и был. Как раз перед тем, как я ее встретил, религия ей окончательно опротивела. Ей всю жизнь говорили, что она «нехорошая», грешная и дурная. Последняя капля, переполнившая чашу, упала всего за две недели до того, как она сшибла этого священника. Она пришла в читальный зал «Христианской науки»
Мэрилин была зачарована антоновскими рассказами о жизни в балагане и его все более глубоким проникновением в тайны черной магии. Когда они катили вдоль по окутанным ночным туманом улицам Эп-Эй, она всегда хотела услышать еще что-нибудь об оккультизме, о смерти, исследовать сферы странного и причудливого, с которыми Антон становился знаком все больше и больше.
ЛаВей и Мэрилин объединял также и культурный голод. Пол Валентайн (известный также как Вал Валентино), был великолепным танцором и хореографом клуба «Майя». В то время он был женат на легендарной стриптизерше Лили Сен-Кир, которой Антон аккомпанировал у Цукка. «Пол Валентайн думал, что я был странным парнем. Мы с Мэрилин обычно поднимались на балкон, когда они крутили претенциозные фильмы типа «Амока» и «Оммо, Оммо, акулий бог». Однажды я слышал, как Валентайн сказал партнеру: «По-моему, они действительно смотрят там фильмы». А мы и смотрели. Мы были голодны. Мы хотели учиться — слушали музыку Бизе или изучали декорации». В довольно скором времени после этого случилось так — и это было странно, — что Валентайн появился в фильме братьев Маркс «Счастливая любовь», в которой Мэрилин предстояло говорить колкости Гручо в своей самой знаменитой сцене.
Одним из любимых парковочных мест было то, которое находилось рядом с Эннис-Хаусом в Глендовере — высоко над Лос-Анджелесом. Здание, выстроенное Фрэнком Ллойдом Райтом с использованием трапециевидных форм (как многие проекты Райта), часто называли «Храмом майя» из-за его тревожащего сходства с древними постройками Центральной Америки. Многие говорили, что здание зачаровано — у него была весьма пестрая история. И оно было напрямую связано с кинотеатром «Майя».
«Большей частью мы уживались с ней довольно хорошо. Я могу вспомнить только одну ссорусней. Она случилась по поводу того длинного белого шарфа времен Второй мировой войны, который был у меня с 1943 года. Мы не могли его найти, и я был уверен, что она куда-то его запрятала и не хочет мне отдавать. Я стал необоснованно придираться, а она разозлилась. Я перетряс каждую коробку в багажнике ее машины. В конце концов мы нашли его — он был засунут в глубину постели, в самый низ. Я до сих пор подозреваю, что она хотела забрать его. А я был молод и не понимал многих вещей — я не понимал тогда, как женщины иногда хотят сохранить такого рода сувениры.
Сейчас люди любят говорить о том, что с Мэрилин имели дело все — от президентов до разносчиков, как она раздавала сексуальное вознаграждение за все, что она получала. Подобно Джо Шенку,[24] я был там в то время и знаю, что она пару раз ходила к нему домой обедать. Он давал ей деньги и выручал ее — вот и все, что происходило. Люди цитируют ее, говоря: «Это последний член, который мне отныне придется брать в рот». Она такого никогда не говорила, она вообще никогда так не выражалась. Я думаю о сцене в «Продюсерах», где Кеннет Маркс потрясен тем, как Дик Шон изображает Гитлера: «Фюрер никогда не говорил «детка»!». Вот и она этого не делала. Тогда это не было так модно, как сейчас. «Глубокое горло» ввело в моду эти вещи. Она говорила мне, что просто позволяла ему пользоваться руками и смотреть».
Антон ЛаВей имеет уникальную возможность рассказывать о той части жизни Мэрилин, которая обычно считается «потерянным периодом». Она не знала, куда податься, расстроенная своим недавним расставанием с «Коламбией», жила так, что часть ее вещей была рассована в комнате мотеля по коробкам, а часть — в кузове автомобиля, и при этом она сохраняла комнату в студийном клубе Голливуда. «В то время она выглядела запутавшейся девушкой и находилась в состоянии депрессии. Возможно, что это был самый худший период ее жизни вплоть до самой смерти».
Интермедия с Мэрилин длилась всего несколько недель. Антон скоро увлекся дочерью влиятельного лос-анджелесского бизнесмена. Это давало ему возможность приобрести какие-то материальные блага, двинуться вперед и преуспеть. Но даже несмотря на то, что он приобретал нечто, на что надеялся, интеллектуальные и сексуальные аспекты его нового приключения оказались весьма ограниченны. Вскоре ему предстояло затосковать по тому, как они подходили друг другу, что он принимал за данность в отношениях с Мэрилин. Но было уже поздно. Она двинулась дальше, начиная свой хорошо задокументированный стремительный подъем к осуществлению своей мечты и последовавшими вслед за этим кошмаром. И хотя они переписывались в течение десяти лет, которые последовали за разрывом, они больше никогда не встречались.
«Люди не понимают, как долго длится «всегда», когда говорят, что хотят жить вечно. Все установки смешиваются — эмоции останутся сильными, но конкретные обстоятельства не будут удерживаться в вашей памяти. Они станут смешиваться и сплавляться в вашей памяти. Лучше уж прожить более короткую жизнь, но дать возможность каждому отдельному случаю остаться в вашей памяти таким же сильным впечатлением, как и сами эмоции».
Хотя физически они были вместе очень короткое время, они создали в жизни друг друга образы, которые возникали в их судьбах с пугающей регулярностью.
Снова и снова их миры соприкасались миллионами способов, приблизительно так, как в опере повторяются одни и те же музыкальные темы. Антон стал определенным физическим типом мужчины для Мэрилин. И хотя мужчины в ее жизни не были похожи друг на друга, у них были некоторые общие характеристики, — они были скорее сухопарыми, чем крепко сбитыми или полными, темноволосыми, спокойными, скорее дикими, чем ангелическими личностями. То же самое возвращение к этому типу женщины можно увидеть и в жизни Антона. Диана ЛаВей внешне очень похожа на Мэрилин и во многом напоминает ее. Первую жену Антона, Кэрол, часто описывали как «Джейн Менсфилд в миниатюре», — Джейн была еще одним блондинистым секс-символом XX века (с ней Антон был очень близок впоследствии). А ныне, если вы хотите хорошо продавать газеты или журналы, просто убедитесь, что в них имеется достаточное количество заголовков либо со словами «Мэрилин Монро», либо «Сатана».
Перебирая свои воспоминания о Мэрилин (включая подписанную копию известного снимка в обнаженном виде для календаря, который не только катапультировал ее к славе, но и лишил контракта со студией), Антон вздыхает: «Иногда и сам не знаешь, что думать. Мои отношения с ней не были чем-то особенным. У людей бывают связи, а затем они движутся по жизни дальше. Это не так важно. Вокруг было много девушек, которые могли прославиться, у которых были те же данные, которые ходили в модельные школы, фотографировались, даже, может быть, играли небольшие рольки в кино. Никто тогда не знал, что нас ожидает в будущем. Нам просто было хорошо вместе. Как я говорил, меня заводят очень светлые женщины с тонкой кожей. Когда вся стружка содрана, вот эта уязвимость — все, что для меня важно.
Но конечно, вы получаете то, что видите, — это важно помнить, рассматривая жизнь Мэрилин. Если она выглядит уязвимой, то она всегда будет следить за тем, чтобы чего-то не смочь и сделать что-то, чтобы оставаться уязвимой. То, что вы видите, и есть то, что вы получаете. О книге
А что же Черный Папа знает о смерти Мэрилин? Он колеблется, когда я прошу его прокомментировать эту тему. «Я знаю людей, которые исчезали, потому что у них были неоспоримые доказательства». Его нежелание говорить об этом понятно, однако он признает: «Люди приходят ко мне с вещами, которые не хотят показывать больше никому. Вы можете сказать Дьяволу все». Этот факт в сочетании с его знанием о «потерянном» времени в жизни Мэрилин ставит Антона в уникальную позицию, чтобы получить информацию о ее самоубийстве из иных источников, которые кто-то мог проглядеть или недооценить.
В 1973 году ЛаВей написал в
Глава 5. Твари, что крадутся в ночи
После расставания с Мэрилин в Лос-Анджелесе Антон чувствовал себя еще более опустошенным и одиноким, чем раньше. Он продолжал играть в стрип-клубах вдоль пирса в Оушен-парке и подрабатывал, играя в ночных клубах, на вечеринках и холостяцких пирушках. Но Лос-Анджелес потерял для него большую часть своей привлекательности. Помимо короткого знакомства с одним из громил из круга Лаки Лучано, в городе больше ничто его не держало. Он решил вернуться в Сан-Франциско. Даже несмотря на то, что он пока не знал, чем будет зарабатывать себе на жизнь, он знал, что его ожидали там не лучшие, но и не худшие перспективы, чем в Лос-Анджелесе.
У Антона не было проблем, чтобы найти работу. Он легко заработал репутацию надежного тапера для стрип-шоу. «Маленький Цезарь» Гранелли, местный промоутер и поставщик актеров, договорился, чтобы Антон стал играть на органе на разных пирушках для холостяков, которые он организовывал в Бальной зале Авалон и в Бич-Шале. Одновременно Антон эксплуатировал и свои таланты фотографа — он получил работу в фирме Paramount Photo Sales (не связанную с киностудией), где снимал женщин в разных стадиях наготы. Работа ему нравилась — будь то аккомпанемент женщинам, которые снимают одежду, или же фотографирование женщин, обнажающих себя менее откровенным способом.
Когда началась Корейская война, перед Антоном возникла угроза призыва. В те дни молодой человек не убегал в Канаду, чтобы избежать призыва, а мог просто поступить в колледж. Хотя Антон никогда даже не обеспокоился тем, чтобы закончить школу, это его не остановило. Это не было помехой для человека, который вместо школы мудро изучил балаганные трюки. В сентябре 1949 года он записался в Сити-колледж Сан-Франциско на специальность «криминалистика» и решил приобрести репутацию почтенного студента. После занятий Антон зарабатывал деньги тем способом, который знал лучше всего, — музицировал.
Через друзей он связался с воинственными еврейскими группами, некоторые из которых поставляли оружие во вновь образованное государство Израиль, — с организациями типа «Бетар», «Хашимер Хатцаир», «Поале Сион», «Штерн» и «Иргун». Ввиду той свирепой тактики, которой они придерживались, некоторых из них сравнивали с нацистами. Парадоксально, что в то же время ЛаВей играл на фортепьяно на встречах ветеранов бригады им. Авраама Линкольна, — тех самых американцев, идеализм которых привел их в 30-е годы в Испанию, где они воевали за то, что считали правильным, хотя их неизменно клеймили «леваками». Именно там Антон встретил таких людей, как Далтон Трамбо и Алва Бесси, — двух наиболее отъявленных членов «Голливудской десятки». Бесси работал на различных вечеринках осветителем, ибо не мог найти другой работы. Сведения, полученные Антоном, о том, что ФБР засняло его на пленку, когда он входил в зал собраний, похоже, его вовсе не взволновали.
Антон видел, что «красная угроза» далеко еще не исчезла из списка причин для возникновения истерии, подогреваемой церковью. Церковь уже некогда добилась того, что тысячи людей были сожжены на костре, обвиненные в том, что они ведьмы или колдуны, просто потому, что они угрожали не тем людям. Поэтому симпатия ЛаВея к группам, которые клеймили как «комми» в тех условиях, которые тогда существовали в стране, была нескрываемой. Восприимчивая манера Антона оказалась живительной для отверженных патриотов. Он слушал, как разочарованные мужчины пели песни про Мадрид, Хараму, брюнетку… Антон мог вдохнуть в их музыку новую жизнь, это было интереснее, чем крутить одну и ту же заезженную пластинку. Они доверяли Антону, их вдохновляло его желание учиться и тот пыл, с которым он исполнял мелодии. Те изгои, для которых играл Антон, ценили его энтузиазм и награждали его рассказами о партизанах, которые воевали в интернациональных бригадах, надеясь, что какая-то часть их сможет с его помощью пережить самих рассказчиков.
ЛаВей вспоминает: «Все это было очень похоже на эскапады из старых фильмов типа «Женщина с пирса № 913». В Сан-Франциско было два главных места, где проводились такие рандеву, — Еврейский земляческий центр и Коллективный рабочий центр; парни сходили на берег и отправлялись прямо туда, искать какие-нибудь контакты в библиотеке. Меня обычно нанимали играть на показах мод или в варьете, а потом я просто шел прямиком в доки, где загружали ящики с оружием, отправлявшимся в Израиль. Большая часть этого оружия относилась к тому, что было «освобождено» во время войны американскими солдатами и признано в качестве DEWAT.[26] Но еще до того, как оно получало шанс действительно оказаться деактивированным, его смазывали космолином[27] и посылали в Израиль. Его загружали в контейнеры, на которых было написано «меноры»[28] или что-нибудь еще. В основном это были немецкие МР-40 или Р-38, или даже японские Nambus, — в общем, все, на чем можно было погреть руки. Впоследствии я получал благодарственные письма от организаторов модных шоу, в которых говорилось о том, как я помог им провести презентацию. Мало же они знали о том, что я делал после этих шоу.
Тех сионистских поставщиков оружия лучше всего назвать идеологическими наемниками. У них было такое чувство: «ну, хорошо, может, то, что я делаю, не так уж сильно изменит положение вещей, но по крайней мере я делаю то, что считаю нужным». Хотя многих гораздо больше занимало улучшение и доведение нового оружия и его технологий, с которыми они экспериментировали, чем мысли о том, кого их новые разработки могут поразить или взорвать. Я встречал сионистов, которые только что вышли из европейских тюрем — не из нацистских концентрационных лагерей, а из других тюрем, — и у них были следы от пуль, шрамы на ногах от выстрелов из автоматов. К тому времени они несколько двойственно относились к нацистам. Многие из них были награждены во время Первой мировой войны со стороны Германии, затем воевали в Испании
Кульминацию всего этого периода своей жизни я увидел много лет спустя, вскоре после того как вышла «Сатанинская Библия». Я встретился с Асафом Даяном, актером, сыном легендарного министра обороны Израиля Моше Даяна, и он просто сиял, говоря о моей книге, соглашался в ней со всем подряд. Он сказал, что это была в точности та философия, которой они придерживались, были вынуждены придерживаться, в современном Израиле. Он пригласил меня приехать в Израиль и остановиться у них в доме в любое удобное для меня время».
По мере того как заработки Антона на карнавалах падали, он нашел работу в театрах бурлеска, играя для самых знаменитых стриптизерш типа Лили Сэн-Кир, Зориты, Темпест-Сторм (Бури-Урагана) и Эвелин Вест. (В Окленде в театре «Эль Рей», где он работал, бывший армейский фотограф по имени Расс Мейер как раз начинал карьеру легендарного режиссера фильмов с обнаженкой.) Антон подметил ту же самую закономерность, с которой он уже встречался, работая на карнавалах и в других стрип-шоу. Как бы гипнотизирующе ни выступала на сцене раздетая женщина, мужчины всегда отвлекались от нее на симпатичную девушку в зале, которая, возможно, «случайно» обнажала чуть больше голую ножку поверх чулка, чем это было бы принято. Если она делала это достаточно невинно, все глаза оказывались прикованными к ней, а не к девице, колыхавшейся перед мужчинами в зале. Проявления именно такого типа похотливого интереса он видел и возле дырочек, проверченных в карнавальных аттракционах.
Эта формула начала постепенно формироваться в голове у Антона, и в конце концов он вывел из нее «Закон запретного». Этот закон объясняет сам феномен человека тем, что его больше привлекает запретное, чем разрешенное. В театре бурлеска симпатичная спутница, которая обнажается больше, чем сама осознает, вызывает гораздо более живой интерес, чем стриптизерша на сцене, снимающая с себя всю одежду. Стоящая возле вентиляционного отверстия женщина тоже подвергается нападению порыва воздуха и вынуждена продемонстрировать больше, чем намеревалась показать, — нечистое белье или его полное отсутствие! Наблюдатель видит то, что совершенно не предназначалось для того, чтобы быть увиденным. Зрелище немедленно делается гадким, а значит, и непреодолимо влекущим. Компетентная ведьма изучает эти принципы и обнаруживает способы использовать их себе на пользу. (Антон описал эти техники в «Совершенной ведьме», которая через несколько лет была переиздана под названием «Сатанистская ведьма»).
Плейленд (Мир игр) в Сан-Франциско на пляже был одним из самых больших парков отдыха в Америке. Некоторые из балаганщиков, друзей Антона, работали там в межсезонье, и его склонность ко всяким лазам привлекла его к этому месту. (Там на скалах раскинулись легендарные «Купальни Сутро», одно из самых таинственных мест, которые можно отыскать.) Именно там однажды вечером Антон встретил свою первую жену Кэрол Лансинг, дочь одного из руководителей банка Wells Fargo. Он был очарован этой девочкой-блондинкой ростом пять футов и два дюйма. Друзья описывали Кэрол как «Джейн Мэнсфилд в миниатюре» еще за много лет до того, как Антон увлекся Джейн. Когда Антон сообщил Джейн об этом, она ответила без колебаний: «Зачем ограничиваться миниатюрой, когда ты можешь иметь настоящую вещь?»
Поскольку Кэрол не была совершеннолетней, паре было необходимо заручиться разрешением родителей на свадьбу. Будучи склонными поддерживать свою дочь во всем, что она делала, родители тем не менее с некоторым подозрением отнеслись к отношениям дочери с этим опасным взрослым мужчиной. Антон вообще обнаружил, что его внешность не вызывала доверия большинства родителей. Несмотря на то что его жесткая и подозрительная внешность по каким-то странным причинам нравилась девушкам, ему приходилось встречаться с ними где-нибудь за углом.
В то время, когда Антон встретил Кэрол, он выглядел гораздо более опасным из-за глубокого шрама на правой щеке. Он получил этот шрам во время ссоры с другом, еще когда ему было 16 лет, как раз перед тем, как оставил дом и присоединился к цирку. Драка началась из-за едкого замечания по поводу моральных устоев девушки, с которой Антон в то время встречался. Антон разъярился. Когда драка перешла в серьезную стадию, второй парень выхватил нож и раскроил Антону щеку. «У него действительно не было выхода. Я его чуть не придушил и не думал в тот момент ни о чем, кроме того, что он оскорбил девушку. Он был прав, и это самое печальное».
Через некоторое время после ссоры парень, который порезал Антона, попал в полицию по другому обвинению. Находясь в камере предварительного заключения, он закинул ремень за трубу, обернул свободный конец вокруг своей шеи и повесился.
Родители Кэрол в конце концов были очарованы сдержанным поведением Антона, его музыкальными талантами и преданностью их дочери. Видя непререкаемую решимость дочери, они просто приняли зятя таким, каким он был, — ничего другого им не оставалось. В свою очередь Антон старался стать ответственным семьянином. Он сочетал учебу на факультете криминалистики с талантом фотографа, работая на полицейское управление Сан-Франциско в качестве полицейского фотографа. Там он ежедневно сталкивался с худшими проявлениями человеческой натуры. Его могли вызвать в любое время, ему приходилось гнать через весь город, чтобы сфотографировать место убийства, самоубийства, автомобильной катастрофы, взрыва — всего того, что требовало расследования с учетом серьезности происшедшего.
В городе происходило достаточное количество кровавых происшествий, которые заставляли мозг Антона закипеть: дети, распластанные на тротуаре водителями, скрывшимися с места происшествия, молодые женщины, жестоко убитые ревнивыми любовниками, раздутые тела, выловленные из залива Сан-Франциско, мужчины, застреленные своими братьями или лучшими друзьями, изнасилованные и убитые девочки… Как он мог поверить в то, что все это делалось по какому-то плану, — все это бесчувственное варварство, что Бог на небе приглядывал за всеми этими людьми? Разве могла существовать причина, по которой такое количество боли и страдания отпускалось невинным душам? Бога не могло быть. Людей надо было заставить отвечать перед другими людьми, а не зависеть в осуществлении правосудия от какого-то верховного божества, которое осуществило бы справедливость, — такого Бога не существовало.
«Бога нет. Нет на небесах верховного всемогущего божества, которое заботится о жизни человеческих существ. Там наверху нет никого, кому было бы не наплевать. Человек — вот единственный Бог. Человека надо научить отвечать за свои действия перед собой и другими людьми».
Антон решил, что должен существовать новый представитель справедливости — не какой-то карающий, патриархальный белобородый Бог, но новый человеческий адвокат. Некто, кто не был бы отделен от нас и окутан в «божественность», но кто-то, кто понимал все те мучения, которые означали бытие человеком, кто разделял бы наши собственные страсти и слабости, но был бы при этом каким-то образом мудрее и сильнее. Антон начал осознавать, что большая часть нашего прогресса в науке и философии была достигнута теми, кто восставал против Бога и церкви, или против диктата стандартизованного общества. Нам нужен был представитель для этого революционного, креативного, не подавляемого духа внутри нас самих — не Святого Отца, но, возможно, брата-бунтовщика.
И Антон уже знал ту единственную фигуру, которая подходила на эту роль. Божество, чья бунтарская, страстная натура описывалась с самых темных начал времен, с немым восхищением или со страхом, или и с тем и с другим. Сатана, под тем или иным именем, преследовал человечество, искушая его сладкими соблазнами и просвещая его ослепляющими откровениями, предназначенными только для богов. Поклонявшиеся Сатане обращались к нему не как к «Нашему Отцу», но как к соотечественнику, который напрямую занимался делами людей на земле. Он был тем, к кому можно было обратиться за силой для воздаяния и кто раздавал заслуженное вознаграждение, которое божественный «Господь» никогда бы не понял. Вместо того чтобы создавать грехи, обеспечивая податливость вины, Сатана вдохновлял потворство своей натуре. Он был единственным божеством, которое действительно могло нас понимать.
Учитывая то, что Антон держал свою камеру на взводе постоянно, это вдохновляло его на то, чтобы делать интересные снимки людей, когда он видел что-то особенно поразительное. Его фотографии того времени несут на себе сильный отпечаток влияния Артура Феллига, известного под прозвищем «Виги» (Weegee), который работал полицейским (криминальным) фотографом в Нью-Йорке в 40-х годах. Этюды Антона настолько реалистичны, что граничат с макабром, напоминая работы Дианы Арбус.
В течение тех лет, что он работал на управление полиции, его фотографии привлекали к себе большое внимание. Некоторые из своих работой выставлял, некоторые продал журналам и выиграл целый ряд конкурсов. Нельзя сказать, чтобы люди всегда очень радовались, глядя на фото, которые делал Антон на месте убийств, там, где все смешалось в результате автомобильной аварии, или, скажем, глядя на его не менее будоражащие перспективы семейного отдыха на пляже, но тем не менее они не могли не смотреть. А Антон в свою очередь считал, что камера слишком ограничивает воображение, слишком механистична.
К тому времени Антон уже некоторое время писал картины, экспериментируя, помимо прочего, с техникой, почерпнутой в работах Ивана Олбрайта, который сделал мрачные иллюстрации для цветового решения фильма «Портрет Дориана Грея». Одной из подобных картин, выставленных Антоном, стал безобразный портрет мужчины в полуразложившемся состоянии — его собственный «портрет на чердаке», выполненный в 21 год. Картину выставили в витрине галереи для привлечения покупателей, но она оказалась слишком неприятной; столь многие люди протестовали против нее, что полотно пришлось убрать.
Еще в 1951 году взгляды Антона были сформулированы достаточно полно, чтобы он уже начал искать группу «официальных» поклонников дьявола. Он посетил собрание членов Ордена Телема в Беркли, последователей Алистера Кроули, который с гордостью называл себя «Самым безнравственным человеком в мире» и, предположительно, находился во взаимодействии с темными стихиями. Антон был разочарован встречей с кучкой мистически ориентированных гадателей на картах, которые делали акцент на изучении восточной философии, языков звезд и рассуждений о том, как достичь духовной нирваны и единения. Несколькими годами раньше Антон заказал книги Кроули у Джека Парсонса в Пасадене — «Равноденствие богов», «Магию без слез», «Дитя луны», «Дневник наркотического друга», «Меч и песню», «Tannhäuser», «Книгу лжи», «Йогу для деревенщин» и «Книгу закона». Когда в 1952 году вышла биография Кроули, написанная Джоном Симондсом, — «Великий зверь», Антон пришел к выводу, что основатель Ордена Телемитов был накачанным наркотиками позером, достигшим наибольших успехов в области поэзии и альпинизма. Несмотря на истерические истории о диких сатанистских оргиях, которыми он, по рассказам, верховодил, и на богохульные взгляды, которыми, по слухам, были полны его писания, последователи Кроули были довольно безобидными — гораздо более неземными и воздушными, чем ожидал Антон. Ему пришла на ум мысль, что люди просто придумывали сказки о предполагаемых похожих культах, в которых поклоняются Дьяволу, вне зависимости от того, какими бы кроткими ни были на самом деле эти группы.
В 1952 году родилась первая дочь Антона, Карла Марица. Ее темные вьющиеся волосы и быстрый ум отражали соответствующие черты отца, сформировав между ними магическую зависимость с самого рождения. На следующий год ответственность Антона на работе в полицейском управлении расширилась, когда его назначили — без всякой просьбы с его стороны — реагировать на все повторные звонки по телефону 800, приходившие из разных бюро. Это был кодовый номер «для психов»: по нему звонили те, кто рассказывал о привидениях, сияющих образах, летающих по улицам, странных звуках, НЛО, таинственных лучах и обо всех остальных вещах такого рода, происходящих по ночам. Работа становилась более интересной. Никто в управлении не хотел заниматься этими делами — не по причине страха перед странными вещами, которые предполагает название «звонки от психов», но просто — из врожденного страха перед всем непознанным.
Антон же был в восторге. В своей работе охотника за привидениями он использовал термен — один из ранних электронных инструментов, детектор вторжений. Настроенный на фиксированную частоту, он позволял отслеживать флуктуации с помощью уровня и интенсивности своего звучания, если некое «присутствие» как-то себя обнаруживало. (В Голливуде использовали термен в качестве стандартного музыкального инструмента для «привиденческой» фоновой музыки в фильмах про таинственные дома.) Он расставлял ловушки для «привидений»: камеру, заряженную инфракрасной пленкой с чувствительным триггером для записи любой образовавшейся на периферии активности; магнитофон, чтобы записывать любые призрачные звуки, которые могли издавать такие существа, проходя мимо него. Не одну ночь он провел в спальном мешке, лежа в ожидании появления зазевавшегося призрака. Антон действительно оказался одним из первых в Америке «охотников за привидениями».
«Современные охотники за привидениями — это те, кто знают что-то о человеческой природе. Вот это и есть истинно паранормальное явление в наши дни — спрятанные секреты человеческой психики. Новые Карнаки, Джоны Сайленсы[29] и Жюли де Грандены[30] не расхаживают, потрясая тибетскими молниями, и больше не стоят в центре защитных пентаклей-пятиугольников, изгоняя всевозможных демонов и монстров.
Тот исследователь, который в наше время будет иметь дело с злонамеренными силами на их почве так, как это описывалось в старых дешевых журналах, посмотрел бы невинной нечисти в глаза и сказал бы: «Ты ведь несчастен, да? Ты включаешь свой стереопроигрыватель на полную мощность, слушаешь непрекращающийся ритм и позволяешь музыке полностью тебя захватить. Ты мчишься по шоссе, плотно закрываешь окна и наслаждаешься этими ощущениями. Ты новая разновидность раба, живой мертвец, человек из стручка и ты даже не знаешь этого. Я знаю, что тебе нужно, хотя ты сам этого не знаешь. Вы могли быть галерными рабами, мастерами гребли, приплывшими через время к шуму ударных инструментов, оглушающему водителя машины.
В своей руке я держу длинный пастуший кнут, который заставит тебя покориться или — освободит тебя, в зависимости от твоих склонностей. Ты не сможешь меня одурачить. Ты можешь одурачить тех писак, но не меня, нет. Я знаю, что тебе нужно». Современные охотники за привидениями являются экспертами по паранормальным явлениям — фрейдистские представления ныне оставлены в пыльных книгах. Они обнаруживают значения за значениями. Их Иегова больше не может этого делать — дай никогда толком не мог. Для этого нужен Дьявол, он был нужен для этого всегда. Если они хотят Ада, я дам им Ад».
Конечно, большинство экспериментов Антона оказались ненужными, разве что для удовлетворения его собственного научного любопытства. Исполняя свои рабочие задания, Антон узнавал еще больше о тайнах животного под названием «человек». Сценарий обычно выглядел так: Антон прибывал в дом, где обнаруживал обеспокоенную пару, до полусмерти перепуганную неземными стонами, доносящимися из запертого дома. И Антон обнаруживал источник «неземных стонов»: ржавую банку, свистящую на ветру, или бедную полумертвую от голода кошку, которая провалилась в разбитое слуховое окно и не могла выбраться.
Однако когда Антон предъявлял переутомленным жителям дома простую причину, вызвавшую их проблему, их разочарование оказывалось слишком очевидным. «И что же — это все?» И Антон научился немного приперчивать информацию: «Ну, конечно, там
В течение нескольких быстро пролетевших лет у Антона образовалась стабильная клиентура, с которой он работал, получая максимальное удовольствие от своих занятий. Люди платили хорошие деньги за «очистку» их домов от духов или за то, что Антон гипнотизировал их в целях бросить курить, похудеть или набраться смелости попросить о прибавке к жалованью. В конце концов дошло до того, что клиенты стали просить у Антона совета на предмет того, как творить простые заклинания, накладывать любовные заговоры или мстить с помощью магии. Они ни на минуту не сомневались в том, что человек, который знал так много о мире духов, должен был помочь им вернуть возлюбленных. И он помогал. К 1955 году он был готов уволиться из полицейского управления и сконцентрировать всю свою энергию на дальнейшем исследовании Черных Искусств.
Для поддержки своих доходов экзорциста и гипнотизера Антон вернулся к игре на органе, на этот раз в заведении, где раньше незаконно продавали алкоголь, в доме с дурной репутацией под названием «Мориз Пойнт», расположенном в пятнадцати милях к югу от Сан-Франциско. Антон переехал с семьей в квартиру на Сутро-Хайтс с видом на парк развлечений Плейленд на побережье, где трехлетняя Карла еженощно была вынуждена слушать «серенады» местных идиотов и смех, доносившийся с проезда внизу.
Ей не приходилось скучать и из-за недостатка домашних животных. Один из помощников Антона, писатель Джуниус Адамс, знавший о его любви к большим кошкам и долгой истории отношений с ними, контрабандой через Бирму и Израиль добыл и подарил Антону десятинедельного черного леопарда. Кошка, которую назвали Золтан, пробежалась по дому и очень полюбила лежать в засаде на вершине лестничного марша и поджидать того, кто входил в дом с нижнего этажа. Когда ничего не подозревавший гость доходил до какого-то места на ступеньках, Золтан с разбегу кидался на него и старался скатиться с лестницы вместе со своей кувыркающейся жертвой вниз. Некоторые более робкие друзья семьи привыкли звать Антона и просить его подержать зверушку, пока они поднимаются по лестнице.
Антон также вспоминает, что Золтан любил забираться в кроватку Карлы и спать вместе с ней, когда она была еще совсем маленькой. Они с Кэрол, бывало, часто просыпались ночью оттого, что качалка девочки издавала приглушенный скрежет, когда Золтан вспрыгивал в нее, после чего раздавался тихий «плюх!», означавший, что кошка приземлилась внутри, стараясь как можно меньше шуметь. Утром Антон находил дочь мирно спящей, прижатой лицом к решетке кроватки, с высунутой и болтающейся в воздухе ножкой, а Золтан удовлетворенно сопел внутри кроватки, занимая три четверти ее площади.
Когда холодный океан пригонял туман на скалы рядом с квартирой Антона, в парк, который когда-то был владением Адольфа Сутро,[31] Антон заворачивался в свое черное пальто и шел прогуляться с Золтаном во тьме. Гуляющие полуночники или люди, ожидающие автобус, бывало, пускались бежать, завидев эту зловещую парочку и обнаружив, что «собака» на сияющей стальной цепи вовсе и не была собакой. По этой реакции Антон понял, что ему нужно. Ему был нужен больший по размерам дом, где бы его эксцентричность была свободна.
В то время Антон уже стал популярной фигурой в местной прессе по причине его странных занятий и необычных домашних животных. Многие его приятели из цирка и со времен балагана продолжали дружить с ним, находя общий язык с теми необычными людьми, которых привлекала квартира Антона на Сутро-Хайтс. Антон осознавал, что ему нужно было место с большим количеством комнат, подальше от подглядывающих соседей, место, которое он мог бы устроить по своему вкусу, — еще более подходящее к его репутации охотника за привидениями, гипнотизера и мага. Ему нужно было время, чтобы применить те магические формулы, которые кипели в его мозгу. Его жизнь складывалась сама по себе, выстраиваясь в схемы, которые преследовали его со времен детства. Нельзя было отрицать зловещего направления развития его судьбы, которая неумолимо влекла его дальше.
Глава 6. Вальпургиева ночь, 1966
Люди, которые идут с Сатаной, их годы — как один день;
Они знают каждое поколение как сон, который уплывает прочь.
И они призывают людей веселиться и пировать, пока возможно.
Уже не нуждаясь в том, чтобы выглядеть «прилично» в качестве полицейского фотографа, Антон снова отрастил мефистофельскую бородку и усы. Его иссиня-черные волосы почти достигли той формы гривы, которую они имели, когда он работал с большими кошками в цирке, — по стандартам 1956 года они все еще считались неприемлемо длинными. Будучи полицейским, ему надо было выглядеть ухоженным и аккуратным, но эта необходимость отпала, когда он стал гипнотизером.
Антон описал дом, который задумал, и агент по продаже недвижимости перечислил ему несколько мест, в которых находились подходящие дома. Однажды, поехав посмотреть дом неподалеку от исключительно
привлекательной территории в районе Си Клифф, в нескольких кварталах от моста Золотые Ворота, Антон незамедлительно заинтересовался побитым непогодой темно-серым викторианским домом через дорогу. Его не остановили ни табличка «Продано» перед домом, ни агент, который пытался напомнить Антону, что он искал какое-то совершенно иное место. Антон знал, что искал именно это.
ЛаВей по праву гордился тем, что он называет «белыми слонами», — очень редкими и ценными вещами, которые у него есть. Они всегда необычны. Он приобретает эти артефакты ради присущей им ценности, которую осознает именно он, а не ради денежных спекуляций, потому что в соответствии с его приобретательской природой, он очень ими дорожит. Например, машины, которые он приобретал в то или иное время: в 1934 году — Duesenberg (за $175), в 1937-м — Cord (за $265), в 1941-м — Hollywood Graham (за $150)…
Посредник Антона попросил у хозяина разрешения посмотреть дом внутри и, предупредив Антона, что дом уже находится на комиссии в его компании по недвижимости, представил Антона жителям дома как историка, интересующегося дизайном интерьера. Хозяйка оказалась дома; она готовилась к продаже своей собственности. Удивленная энтузиазмом Антона, она с гордостью показала ему свои владения.
По мере того как она вела Антона по всем тринадцати комнатам, он узнавал, что в разное время дом использовался как заведение, где нелегально продавали спиртное во времена сухого закона, обиталище прорицательницы и бордель. Хозяйка тактично упомянула о тех необычных вещах, которые появились в доме за многие годы, — тайные перегородки, люки в полу и скрытые комнаты. Мэри-Элен Плезант, известная более как «Мамочка Плезант», самая известная мадам в Сан-Франциско времен Варварского побережья, купила этот дом для молодого мулата. Большинство стенных шкафов в доме были оборудованы секретными перегородками, которые использовали, для того чтобы грабить клиентов, пока их «развлекали». Тайные проходы тянулись по всему дому, и было совершенно несложно обойти весь дом так, чтобы никто тебя не увидел. В различных стратегических точках были запрятаны приборы, которые издавали треск и другие странные эффекты во время сеансов.
Антон был очарован, и после того как сказал хозяйке, что хотел бы заниматься в доме магией, она полностью убедилась в том, что именно он должен стать его владельцем. Она была рада обнаружить человека, который мог действительно оценить блестящую историю дома и которому было суждено добавить к этой истории новую главу. В сущности же Антон чуть прибавил денег к той сумме, которую предлагало ей агентство по продаже недвижимости, и этого оказалось ей вполне достаточно, чтобы выйти из сделки и продать дом Антону, а не другому претенденту.
Первое, что сделал Антон, переехав, — это перекрасил дом в черный цвет. После тщетных поисков, он пришел к заключению, что черную краску для домов не производят вовсе. Тогда Антон нашел какую-то черную краску, оставшуюся от окраски подводной лодки, взял напрокат строительные леса и приступил к работе. Внутри надо было сделать совсем немного — переклеить обои, заменить кафель и добавить несколько слоев краски, и к Хэллоуину ЛаВей уже были готовы провести роскошную презентацию своего дома. Их полуночная вечеринка имела сногсшибательный успех. Для Антона было очевидно, что таких событий должно произойти намного больше. Дом, казалось, просил, чтобы в нем проводили магические собрания, и было бы просто обидно ограничивать колдовские штудии, проводимые в нем, одним участником.
Новые соседи Антона следили за всем, что стало твориться вокруг странного дома, который стал выглядеть еще более странным после того, как в нем поселились новые жильцы. И уже полетели слухи по окрестностям о таинственном человеке с милой женой и дочерью, которые гуляли перед домом с черной пантерой на поводке. В то время Антон владел черным «ситроеном» 1949 года, который он парковал перед домом, — это была низкая, зловещего вида машина, которая добавляла эффектности смутным очертаниям дома. В конце концов некоторые люди более старшего поколения настолько преисполнились любопытства, что начали заговаривать с Антоном, что предоставило ему возможность узнать еще больше о своем новом доме. Они были рады рассказать ему легенды, которые окружали это место, зная, что странный молодой человек сможет их оценить.
«Стою я там на лесах, концентрируюсь на наличниках вокруг окон и слышу кудахтанье позади: «А я тут, бывало, выпивку покупал…» Оборачиваюсь и вижу, что сзади стоит этот старый дурак, который битых полчаса грузил меня историями о ночных вечеринках, которые проходили здесь во времена сухого закона».
Дом был построен в 1887 году шотландским морским капитаном из дерева, привезенного из окрестностей мыса Горн в качестве балласта для судна. Считалось, что капитан прожил в доме шесть счастливых лет со своей женой, но потом его супруга исчезла при таинственных обстоятельствах. Капитан однажды уехал, и о нем больше ничего не слышали.
После великого землетрясения в Сан-Франциско в 1906 году в переднем холле был сооружен грандиозный камин, выполненный из больших камней для мостовой, которые были вывернуты из набережной в прибрежной зоне. Металлического цвета рельефные камни прибыли из Англии, где они являлись частью римских развалин. Они тоже были провезены на кораблях вокруг мыса Горн в качества балласта, а затем использовались как камни для мостовой и волноломов Сан-Франциско. Невероятно твердые, грубо обтесанные, темные, они выглядели именно так, как должны были выглядеть камни, должно быть составлявшие древние жертвенные алтари друидов. После землетрясения камни навалили горой, как простую щебенку, и хозяйка дома наняла каменщика, который привез к ней несколько тачек этих камней для строительства камина.
Получилась необыкновенно крупная конструкция, которую любой, кроме Антона, счел бы гротескно непрактичной. В конце концов это помещение стало основным ритуальным залом Церкви Сатаны. Огромный покров, находившийся там, был достаточно велик, чтобы обнаженная женщина могла со всеми удобствами откинуться на него во время их сатанистских церемоний; эта фотография потом обошла журналы всего мира. Антон осознавал, что в том факте, что первый, ставший известным, сатанистский алтарь был сделан из камней, история которых напрямую прослеживалась до времен Римской империи, был особенный магический смысл. Создавалось ощущение, что этот дом был спроектирован специально для Антона, как будто вышел из его мечты.
Как сказал ЛаВей, он никогда не гонялся за известностью, и неважно, что говорили бы о нем клеветники, — известность сама всегда приходила к нему. Через несколько месяцев после инаугурации «черного дома», Херб Каэн, самый широко читаемый колумнист Сан-Франциско, написал о необычных занятиях Антона и его необычном доме, в котором жила кошка из джунглей, а по тайным переходам внутри свободно бродил тарантул. Статья имела огромный успех.
Незадолго перед этим Антон начал играть на мощном театральном органе марки Wurlitzer в коктейль-холле, который носил название «Потерянный уикэнд». Будучи единственным инструментом такого рода, на котором играли бы ежедневно, Wurlitzer привлекал поклонников, приезжавших послушать его со всей страны. В Цивик Аудиториуме Сан-Франциско Антона наняли играть на самом большом органе к западу от Чикаго — на концертной модели Austin, построенной в 1915 году для Всемирной Панамско-Тихоокеанской ярмарки. Пять его клавиатур, восемь тысяч труб и неуклюжее расположение элементов пугали большинство исполнителей. Антон окунулся в работу без лишних раздумий, сконцентрировавшись на своем умении доставлять удовольствие толпе, которое он накопил зато время, что играл на музыкальных инструментах. Пораженное энтузиазмом нового органиста, руководство Аудиториума предложило Антону постоянную работу. Вскоре он стал городским органистом Сан-Франциско, игравшим на культурных мероприятиях, собраниях и играх.
Вокруг Антона собиралась толпа влиятельных и эксцентричных людей, которые чувствовали себя легко в его доме и которым было приятно получить возможность разделить его иконоборческие интересы и хобби. Еще до эры видео для людей схожего склада ума было обычной практикой образовывать неформальные общественные группы, организовывать вечера, проводить обеды и т. п. Вот такую-то удивительную группу людей, которые запросто собирались на вечеринки в «черный дом», Антон стал называть «Магическим кругом».
Сначала определенного сценария не было и разговоры текли свободно за коктейлями, а кто-то из членов компании или сам Антон играли на Хаммонде или на пианино в углу. ЛаВей проводили четыре крупные вечеринки в год: на Новый год, накануне летнего солнцестояния, в Вальпургиеву ночь и на Хэллоуин. Великолепные костюмированные балы проводились круглый год, часто они были посвящены какой-то заморской тематике. Познакомить старых знакомцев ЛаВея балаганных и цирковых времен с друзьями из полицейского управления и с новыми знакомыми — богатыми эксцентриками и литературными бунтарями, которые собирались вокруг ЛаВея из-за его репутации главного Черного мага в Сан-Франциско, — оказалось очень многообещающей тактикой. Необязательная болтовня на оккультные темы перетекала в рассуждения об эффективности магии и заклинаний, что привело Антона к идее организации вечеринок, на которых проводились настоящие ритуалы для жаждущих познания гостей. Но прошло еще довольно много времени, прежде чем ЛаВей действительно открыл двери своего дома для публики и начал проводить организованные семинары, собирая на входе скромную плату за лекции на те темы, в которых он так хорошо разбирался.
Среди первых членов круга, из которых потом выросла Церковь Сатаны, была Баронесса. Так звали Карин де Плессен, которая выросла в королевском дворце в Дании. Она жила в уединенном доме в графстве Марин с несколькими высокопоставленными членами датской королевской фамилии и ни разу не пропустила ни одного из мероприятий у Антона. Еще одним участником кружка был один из наследников семьи Викерс, сделавшей деньги на производстве вооружения, который знал Бэзила Захароффа и рассказывал Антону сказки о странной черной часовне, которая была у Захароффа в его шато.
Сборища у ЛаВея никогда не были обыкновенными. Те, кто посещал вечера у Антона, всегда являли собой широкий спектр профессий и увлечений. Там были художники, адвокаты, врачи, писатели и офицеры полиции. Городской финансовый инспектор Рассел Уолден мог находиться в одной комнате с Дональдом Уорби, одним из самых влиятельных владельцев недвижимости в Сан-Франциско, антрополог Майкл Харнер с писательницей Шаной Александер. Корабельный казначей мог сидеть рядом с водолазом, производитель фалло-имитаторов — рядом с пластическим хирургом. Знаменитый художник по татуировкам, внук президента США, владелец одной из крупнейших коллекций произведений Фаберже — всех их можно было увидеть на вечеринках у ЛаВея. Область фэнтези и научной фантастики сама по себе привлекала в числе многих и таких людей, как Энтони Бучер, Август Дерлет, Роберт Барбур Джонсон, Реджинальд Бретнор, Эмиль Петаха, Стюарт Палмер, Кларк Эштон Смит; Форрест Дж. Экерман и Фриц Лейбер-младший, — все они оказались в кружке любителей магии ЛаВея.
Через известную в Сан-Франциско личность, некоего Брукса Ханта, Антон был представлен человеку, которому предстояло оказать на него огромное влияние: доктору Сесилу Никсону. Мистер Хант ценил Антона как музыканта и знал о том, что он занимается гипнозом и магией. Он предложил Антону познакомиться с доктором Никсоном, так как их интересы представлялись довольно близкими.
Доктор Никсон выглядел так, как будто он только что сошел со страниц викторианского романа, — со своими похожими на крылья воротничками, ботинками, высоко застегивающимися на пуговки и с золотым пенсне на носу. Черты его лица были сильными, хотя с годами и высохшими, нос — длинным и тонким; он носил густые усы и волосы, разделенные четким пробором по середине головы. Он выглядел в точности тем, кем являлся: эксцентриком, хранящим тайну в отношении большей части своей жизни, самоучкой в сценических фокусах и чтении мыслей, чревовещателем и гипнотизером. Хотя доктор Никсон окончил медицинский институт, он в течение нескольких лет работал в цирке, вместо того чтобы заниматься медицинской карьерой. После того как он несчастливо влюбился в наездницу, он оставил цирк и в конце концов завел зубную практику. Хотя он почти оставил ее к тому времени, как Антон встретил его, у него все еще оставался небольшой офис дома, где он принимал тех клиентов, которые не хотели идти ни к каким другим врачам.
«Я всегда тянулся к характерным, интересным персонажам — из-за их исключительности. Они уникальны. Наверное, именно ввиду моего постоянного уважения к персонажам, я и создал что-то типа Церкви Сатаны. Я мог многого достичь в своей жизни. Я чувствовал себя вполне компетентным и способным музыкантом, укротителем зверей, гипнотизером, фотографом или художником. Скорее всего, если бы я упорно трудился и имел больше терпения, я мог бы достичь успеха на любом из этих поприщ. Но я никогда не был бы уникален, я никогда не был бы единственным, кто это делает. Меня бы постоянно критиковали коллеги, пришлось бы вступать в какое-то братство, так сказать. Поэтому я и сделал то, чего никто до меня еще не делал, но не по какому-то образцу. Скорее, я достиг некоего синтеза того, что было раньше. Нечто, что — на горе или на счастье, неважно, — но избавило меня от необходимости с кем-то объединяться».
Большой дом доктора Никсона на улице Бродвей был бастионом изысканности. Он лично выточил, а может, приобрел сложные декоративные украшения и выложил их на потолке и стенах. Он наполнил дом мебелью в стиле рококо, прекрасными статуями, необычными произведениями искусства, музыкальными инструментами и антиквариатом, который собирал по всему миру. В доме царил дух балаганного веселья, — в нем были спрятаны некоторые из изобретений доктора Никсона, которые запускались по каким-нибудь специальным сигналам. Помимо музыки, которая постоянно звучала в каждой комнате этого дома, в ней была еще и механическая птица, спрятанная в стене гостиной, которая каждые двадцать минут вылетала и чирикала. Его дверной звонок играл «Траурный марш» Шопена, а другая дверь, с выгравированной на ней изукрашенной головой сатира, открывалась по устной команде.
Вскоре Антон стал посещать вечера доктора Никсона по субботам, где собирались такие люди, как Гарри Гудини, пианист и композитор Игнаций Падеревский и актриса Гертруда Лоуренс. Пока стареющие люди из общества пели арии из опер, Антон аккомпанировал им на богато украшенном органе марки Wurlitzer. Он играл соответствующую музыку для драматической декламации, магических представлений или просто для того, чтобы создать соответствующий настрой для тех, кого он называл «ладошками в цветочном горшке».[32]
Самой «ладошечной» была некая Онезома Дюбошель, которая, по воспоминаниям Антона, «всегда делала маленькие тарталетки для суаре, намазывая их мясом и маслами сомнительного вида. Они были довольно плохими, но никто не хотел об этом говорить. Я постоянно находил маленькие высохшие сандвичи, засунутые в лавку, стоявшую перед органом, или засунутые за клавиатуру. Никто не смог бы точно сказать, сколько они там пролежали.
Доктор Никсон считал Онезому Дюбошель великосветской леди, на которую должны были равняться другие. Она жила наверху вместе с приятной и способной женщиной по имени Бетти Седжвик. У каждой была личная комната, но было ясно, что ванная комната у них общая. Но для того чтобы не опускаться до такого плебейского уровня, мисс Дюбошель проходила квартал до бензоколонки Шелл, когда ей это было необходимо. Именно это восхищало доктора Никсона в мисс Дюбошель больше всего, даже больше, чем ее угловатая красота. Она всегда напоминала мне смесь горы Рашмор и Маргарет Дюмон, но, как утверждал доктор, совершив один из своих наиболее блестящих
Когда в его жизни появился Антон, доктор Никсон почувствовал, что обнаружил кого-то, с кем он действительно мог поговорить, кто занялся самообразованием в тех же областях, что и он сам, и кому он мог бы передать свои самые большие секреты. Он очень восхищался Антоном — его дару великолепного музыканта (доктор Никсон создал у себя в доме прекрасный духовой орган, но не умел играть на нем), магическим способностям, умению гипнотизера и личности циника. Он также высоко ценил то восхищение, которое Антон вызывал у женщин. «Когда ты входишь в комнату, — говорил доктор Никсон Антону, — девочки вздрагивают». Сам доктор Никсон испытывал огромное романтическое уважение к красивым женщинам и чувствовал, что при том, что не существовало необходимости постоянно вступать в «базовые сексуальные гимнастические упражнения», не существовало ничего приносящего большее удовольствие, чем ласки, «доставляемые прекрасной женщине под одеялом». Ему нравилась Кэрол, и он провел много вечеров в доме у ЛаВеев. Доктор Никсон принял Антона как сына в магии, более молодое отражение себя самого; он делился с ним теми секретами, которыми не стал бы делиться более ни с кем.
Самое интересное изобретение, которое когда-либо создал доктор Никсон, до сих пор живо и продолжает впечатлять и ученых и фокусников по сию пору. «Исида», названная так в честь египетской богини, являлась автоматом, выполненным в форме скульптуры, возлежащей на кушетке и играющей на цитре потрясающий репертуар, в который входило три тысячи мелодий. Доктор Никсон провел 15 лет, работая над «Исидой», «применив 150 научных принципов при ее создании». Она напичкана целой серией сложных механизмов, камер, зубчатых колес, соленоидов и электромагнитов, — и только доктор Никсон знал те точные вибрации, которые требовались, для того чтобы ее активировать. Поработав с доктором Никсоном над «Исидой» в течение некоторого времени, Антон получил от него личные инструкции, напечатанные на машинке, и рукописные, в которых было описано, как запускать «Исиду». Антон запер эти бумаги в сейфе и никому никогда не показывал, как и пожелал доктор Никсон.
«Я всегда потом жалею, что выдаю секреты, — меня так и подмывает выдать какие-то более важные секреты, что я бы и сделал, если бы не видел эффект, который производит обнародование маленьких секретов».
Поделиться книгой: