Гордость и предубеждение

— Увы, сэр, это именно так! — отвечала она. — Бедняжка слишком плоха для того, чтобы ее сейчас можно было перевезти в Лонгборн. Мистер Джонс считает, что об этом и думать сейчас не следует. Нам придется еще некоторое время пользоваться вашим гостеприимством.

— Перевезти в Лонгборн! — воскликнул Бингли. — Но об этом не может быть и речи. Уверен, что моя сестра и слышать этого не захочет.

— Можете не сомневаться, сударыня, — с холодной учтивостью заметила мисс Бингли, — что если мисс Беннет останется в нашем доме, то ей будет оказано необходимое внимание.

Миссис Беннет весьма пылко выразила свою признательность.

— Я совершенно уверена, — добавила она, — что не будь вокруг нее таких близких друзей, с нею бы уже бог знает что случилось. Бедняжка ведь в самом деле совсем плоха, — она так страдает, несмотря на свойственное ей величайшее терпение. Но ведь это просто черта ее ангельского характера, с каким вы едва ли где-нибудь встретитесь. Я часто говорю другим моим девочкам, что им до Джейн далеко. Мне очень нравится у вас эта комната, мистер Бингли! Какой очаровательный вид на главную дорожку вашего парка. Не знаю, есть ли во всем графстве уголок, подобный Незерфилду. Вы ведь не поспешите из него уехать, не правда ли, хоть вы его и сняли пока на короткий срок?

— Я всегда отличался стремительностью, — отвечал он. — Поэтому если я решусь покинуть Незерфилд, меня, возможно, не будет здесь через пять минут. В данное время, однако, мне кажется, что я здесь обосновался надолго.

— Именно это я и ожидала от вас услышать, — сказала Элизабет.

— Вы уже начинаете разбираться в моем характере, не правда ли? — ответил, обернувшись к ней, Бингли.

— О да, я превосходно вас понимаю.

— Хотелось бы мне считать это комплиментом. Но боюсь, что человек, которого так хорошо видно насквозь, кажется немного жалким.

— Это зависит от обстоятельств. Скрытые, сложные характеры вовсе не обязательно должны оцениваться выше или ниже, чем натуры, подобные вашей.

— Лиззи, — вмешалась мать, — пожалуйста, не забывай, где ты находишься и не позволяй себе болтать всякие глупости, которые ты так часто произносишь у себя дома.

— Я и не подозревал, — продолжал Бингли, — что вы занимаетесь изучением человеческой природы. Это, должно быть, весьма интересный предмет.

— Да, особенно интересны сложные характеры. У них, по крайней мере, это преимущество.

— Провинция, — сказал Дарси, — дает немного материала для такого изучения. Слишком ограничен и неизменен круг людей, с которыми здесь можно соприкоснуться.

— Люди, однако, сами меняются так сильно, что то и дело можно подметить что-нибудь новое в каждом человеке.

— О, в самом деле, — воскликнула миссис Беннет, оскорбленная тоном Дарси, которым он говорил о провинциальном обществе, — смею вас уверить, что в провинции всего этого ничуть не меньше, чем в городе.

Все были немало изумлены, и Дарси, бросив на нее взгляд, молча отвернулся. Однако гостье, вообразившей, что ею одержана решительная победа, захотелось продлить свой триумф.

— Я, со своей стороны, вовсе не считаю, что у Лондона есть какие-нибудь серьезные преимущества перед провинцией, конечно, если не иметь в виду магазинов и развлечений. Жить в провинции приятнее, не правда ли, мистер Бингли?

— Когда я нахожусь в провинции, — ответил он, — мне не хочется из нее уезжать. Но когда я живу в городе, со мной и там происходит то же самое. У того и у другого — свои хорошие стороны, и я мог бы быть одинаково счастлив и тут и там.

— Да, но это потому, что у вас здравый взгляд на вещи. А вот этот джентльмен, — она посмотрела на Дарси, — с презрением смотрит на провинциальную жизнь.

— Вы ошибаетесь, сударыня, — вмешалась Элизабет, краснея за свою мать. — Просто вы совершенно неправильно поняли мистера Дарси. Он только хотел сказать, что в провинции встречаешься с меньшим разнообразием людей, чем в городе, а с этим вы, разумеется, согласитесь.

— Ну, конечно, дорогая, никто тут и не говорит о большем разнообразии. Впрочем, что касается ограниченного круга знакомств, то мне трудно поверить, что он здесь меньше, чем где-нибудь в другом месте. Ведь нас приглашают обедать в двадцать четыре дома!

Едва ли мистеру Бингли удалось бы сохранить при этом серьезное выражение лица, если бы он не счел необходимым пощадить чувства Элизабет. Его сестра была не столь деликатна и посмотрела на Дарси с весьма выразительной улыбкой. Пытаясь придумать что-нибудь, что могло бы направить мысли матери по новому руслу, Элизабет спросила у миссис Беннет, не заходила ли к ним в ее отсутствие Шарлот Лукас.

— О да, вчера она была у нас со своим отцом. Что за милейший человек этот сэр Уильям — не правда ли, мистер Бингли? Настоящая светскость: благородство и любезность! У него всегда найдется что сказать каждому человеку. Вот, по-моему, образец хорошего тона! Особы, которые воображают о себе бог знает что и даже не желают раскрыть рта, напрасно предполагают, что они хорошо воспитаны.

— Шарлот с вами обедала?

— Нет, она спешила домой. Наверно, ей нужно было там помочь в приготовлении пирога. Что касается меня, мистер Бингли, то я держу у себя таких слуг, которые сами справляются со своей работой. О да, мои девочки воспитаны по-другому. Впрочем, каждый поступает как может. Девицы Лукас все же очень милы, смею вас уверить. Так обидно, что они некрасивы! Я вовсе не говорю, что Шарлот совсем безобразна — она ведь наш большой друг.

— Кажется, она очень приятная молодая женщина, — сказал Бингли.

— О, еще бы! Но вы же не станете отрицать, что она дурнушка. Это признает сама леди Лукас, завидуя красоте моей Джейн. Не хотелось бы хвалиться собственной дочерью, но, в самом деле, если уже говорить о Джейн — не часто найдешь такую красавицу. Об этом говорят на каждом шагу — себе самой я бы не поверила. Когда ей только минуло пятнадцать, мы жили у моего брата Гардинера в Лондоне. И, представьте, там был один джентльмен, который влюбился в нее без памяти — моя невестка ждала уже, что он вот-вот сделает ей предложение еще до того, как мы от них уедем. Правда, этого не случилось. Быть может, он считал, что Джейн еще слишком молода. Но зато он посвятил ей стихи — знаете, просто очаровательные!

— Тем этот роман и кончился, — поспешно вмешалась Элизабет. — Я думаю, что это не единственное увлечение, нашедшее подобный конец. Интересно, кто первый открыл, что иногда поэзия убивает любовь?

— Я привык считать поэзию питательной средой для любви, — сказал Дарси.

— Да — прочной, здоровой и страстной любви — возможно. То, что уже окрепло, может питаться чем угодно. Но если говорить о легкой склонности, то я уверена, что после одного хорошего сонета от нее может не остаться и следа.

Дарси только улыбнулся. В наступившем молчании Элизабет с тревогой ждала, что мать снова позволит себе какую-нибудь бестактность. Миссис Беннет, в самом деле, очень хотелось поговорить, но так как ей ничего не приходило в голову, она после некоторой паузы стала снова благодарить мистера Бингли за его заботу о Джейн и извиняться за беспокойство, которое ему причиняет еще и Лиззи. Бингли был искренно любезен в своих ответах, заставив быть вежливой и свою младшую сестру, которая произнесла все, что подобало при таких обстоятельствах. И хотя свою роль она исполнила без особенной грации, миссис Беннет все же осталась вполне довольна и вскоре попросила подать экипаж. В то же мгновение, как по сигналу, выступила ее младшая дочка. Китти и Лидия в течение всего визита перешептывались между собой. При этом они условились, что младшая должна напомнить мистеру Бингли про обещание устроить бал в Незерфилде, которое он дал по приезде в Хартфордшир.

Лидия, рослая пятнадцатилетняя девица, с прекрасным лицом, недурная собой, была любимицей матери. Именно благодаря этой привязанности она начала выезжать в свет в столь юном возрасте. Ее природные смелость и жизнерадостность развились в самоуверенность благодаря вниманию офицеров, которым ее рекомендовали хорошие обеды дядюшки и врожденное легкомыслие. Поэтому ей ничего не стоило заговорить с мистером Бингли о бале и недвусмысленно напомнить ему его обещание, добавив, что с его стороны было бы позорнейшим проступком, если бы он не сдержал слова. Его ответ на этот неожиданный выпад был весьма приятен для слуха миссис Беннет.

— Поверьте, я с радостью выполню свое обещание. И как только мисс Беннет поправится, я попрошу, чтобы именно вы соблаговолили выбрать день для этого праздника. Но пока она больна, вам, я полагаю, и самой не захотелось бы танцевать.

Лидия сказала, что вполне удовлетворена его словами.

— О, да, будет гораздо лучше подождать, пока Джейн выздоровеет. К тому же, очень может быть, что за это время в Меритон вернется капитан Картер. А после вашего бала, — добавила она, — я заставлю их устроить свой. Прямо так и скажу полковнику Форстеру, что ему стыдно уклоняться.

После этого миссис Беннет и ее младшие дочки уехали, а Элизабет тотчас вернулась к Джейн, предоставив двум леди и мистеру Дарси возможность рассуждать без всяких помех о ней и ее родных. Впрочем, несмотря на все остроты мисс Бингли по поводу ее «очаровательных глазок», дамы так и не смогли заставить мистера Дарси что-нибудь в ней осудить.

Глава X

В остальном день прошел почти так же, как предыдущий. Миссис Хёрст и мисс Бингли провели в первой половине дня несколько часов у больной, которая продолжала мало-помалу поправляться. Вечером Элизабет спустилась в гостиную, где собралось остальное общество. На этот раз карточного столика там не было. Мистер Дарси писал письмо, а сидевшая рядом с ним мисс Бингли следила за его пером и постоянно отвлекала его внимание различными пожеланиями, которые она просила передать его сестре. Мистер Хёрст и мистер Бингли играли в пикет,{26} а миссис Хёрст наблюдала за их игрой.

Элизабет, принявшись за шитье, испытала немалое удовольствие, прислушиваясь к тому, что происходило между Дарси и его соседкой. Непрерывные восторженные замечания леди по поводу его почерка, ровности строчек или размеров его письма и полное равнодушие, с которым принимались эти похвалы джентльменом, составили любопытный диалог и в точности соответствовали представлению, сложившемуся у Элизабет, о характерах его участников.

— Как этому письму обрадуется мисс Дарси!

Ответа не последовало.

— Вы пишете необыкновенно быстро.

— Вы ошибаетесь. Я пишу довольно медленно.

— Сколько писем приходится вам написать на протяжении года! Да еще деловые письма! Представляю себе, какое это изнурительное занятие.

— Что ж, ваше счастье, что оно досталось на мою долю.

— Ради бога, напишите вашей сестрице, как мне хочется ее повидать.

— Я уже написал раньше по вашей просьбе.

— По-моему у вас плохое перо. Дайте, я его вам очиню. Я научилась отлично чинить перья.

— Благодарю вас, но я всегда чиню перья сам.

— Как это вы ухитряетесь так ровно писать?

Он промолчал.

— Скажите вашей сестре, что меня очень обрадовали ее успехи в игре на арфе. И пожалуйста передайте, что я в восторге от ее прелестного рисуночка для скатерти и считаю его гораздо более удачным, чем рисунок мисс Грантли.

— Вы позволите отложить ваши восторги до следующего письма? Здесь у меня уже не осталось для них места, какого они заслуживают.

— О, пусть вас это не беспокоит. Я ведь увижусь с ней в январе. Скажите, вы ей всегда пишете такие восхитительно длинные письма, мистер Дарси?

— Да, они довольно пространные, но насколько они восхитительны, не мне судить.

— Мне кажется само собой разумеющимся, что человек, который способен с легкостью написать длинное письмо, не может написать его плохо.

— Для Дарси это не комплимент, Кэролайн, — вмешался ее брат, — письма даются ему не так-то легко. Слишком уж он старается все время выискивать четырехсложные словечки,{27} — не правда ли, Дарси?

— Стиль моих писем, разумеется, отличается от вашего.

— О, — воскликнула мисс Бингли, — так небрежно, как пишет Чарлз, не пишет никто. Одну половину слов он пропускает, а вторую — зачеркивает.

— В моей голове мысли проносятся так стремительно, что я не успеваю их выразить. Оттого-то мои письма иной раз не доносят никаких мыслей до тех, кому они адресованы.

— Ваша скромность, мистер Бингли, — сказала Элизабет, — разоружила бы любого вашего критика.

— Нет ничего более обманчивого, — сказал Дарси, — чем показная скромность. Под ней часто скрывается равнодушие к посторонним мнениям, а иногда и замаскированная похвальба.{28}

— Чем же вы назовете мое смиренное суждение?

— Разумеется, замаскированной похвальбой. Ведь в глубине души вы гордитесь недостатками своих писем. Вы считаете, что их порождает быстрота мысли и невнимательность исполнения — свойства, хоть и не похвальные, но все же не лишенные привлекательности. Способность делать что-либо быстро всегда высоко ценится ее обладателем, зачастую независимо от качества выполненного дела. Сегодня утром вы ведь хотели представить себя в весьма выгодном свете, заявив миссис Беннет, что не задержались бы в Незерфилде и пяти минут после того, как вам вздумалось бы его покинуть. А на самом деле, что особенно похвального в поспешности, из-за которой многие ваши дела остались бы незаконченными и от которой никакого проку нет ни вам самому, ни кому-то другому?

— Ну, это уж чересчур, — воскликнул Бингли, — упрекать вечером за вздор, сказанный поутру. Впрочем, клянусь честью, я верил в то, что говорил о себе тогда и продолжаю в это верить до этих пор. И уж, во всяком случае, я говорил о своей излишней торопливости вовсе не с тем, чтобы порисоваться перед дамами.

— Не сомневаюсь, что вы в это верили. Но я-то вовсе не убежден, что вы бы уехали с такой стремительностью. Ваше поведение точно так же зависело бы от обстоятельств, как и поведение любого другого человека. И если бы в тот момент, когда вы вскочили на коня, поблизости нашелся друг, который сказал бы: «Бингли, а не лучше ли вам на недельку задержаться?» — быть может, вы так бы и поступили и никуда бы не поехали — другими словами, застряли бы еще на целый месяц.

— Вы только доказали, — воскликнула Элизабет, — что мистер Бингли несправедлив сам к себе. И превознесли его гораздо больше, чем это сделал он сам.

— Мне очень приятно, что вы обращаете слова моего друга в похвалу мягкости моего характера, — сказал Бингли. — Но боюсь, что ваше толкование его слов прямо противоположно мысли, которую вкладывал в них Дарси. Он-то, разумеется, думает, что при таких обстоятельствах для меня лучше всего было бы наотрез отказаться и ускакать как можно быстрее.

— Разве мистер Дарси находит, что опрометчивость вашего первоначального решения искупалась бы упрямством, с которым вы его выполняли?

— Честное слово, мне трудно вам объяснить, в чем тут дело. Пусть лучше Дарси говорит за себя.

— Вы хотите, чтобы я защищал мнение, которое вы мне приписываете, но которого я не высказывал. Допустим, однако, что дело обстоит так, как вы говорите. Как вы помните, мисс Беннет, мы предположили, что друг, который захотел отсрочить отъезд, выразил только свое желание, просьбу и даже ничем этой просьбы не объяснил.

— А разве вы не видите заслуги в готовности легко уступить настояниям друга?

— Неразумная уступка не сделала бы чести умственным способностям обоих.

— Мне кажется, мистер Дарси, что вы недооцениваете влияние дружбы или привязанности. А между тем уважение к просителю нередко может заставить человека выполнить просьбу, даже не вникая в то, насколько она обоснована. Я не имею в виду тот случай, который вы предположили в отношении мистера Бингли. Мы можем подождать, пока в самом деле сложатся подобные обстоятельства и тогда уже судить о разумности его поступков. Но, говоря вообще, если бы друга попросили отказаться от не слишком важного шага, неужели вы бы его осудили за то, что он уступил, не дожидаясь логических доказательств?

— А уж не следует ли нам, прежде чем обсуждать дальше этот вопрос, поточнее определить значительность просьбы, так же, как и степень близости между друзьями?

— Совершенно необходимо! — воскликнул Бингли. — Давайте условимся обо всех мелочах, не забывая даже о росте и силе друзей, — это, мисс Беннет, может иметь гораздо большее значение, чем на первый взгляд кажется. Поверьте, если бы Дарси не выглядел по сравнению со мной таким великаном, я бы с ним гораздо меньше считался. При известных обстоятельствах и в определенных местах он, признаюсь, заставляет себя бояться, особенно в его собственном доме, да еще в воскресный вечер, когда ему нечего делать.

Дарси улыбнулся, но Элизабет почувствовала, что в глубине души он довольно сильно обижен, и сдержала улыбку. Мисс Бингли была глубоко возмущена нанесенным ему оскорблением, и разбранила брата за его глупую болтовню.

— Я разгадал ваш замысел, Бингли, — сказал его друг, — вам не нравится наш спор, и вы решили таким способом с ним покончить.

— Быть может. Споры слишком похожи на диспуты. Если вы и мисс Беннет отложите ваши пререкания до тех пор, пока я уйду из этой комнаты, я буду вам премного обязан. И тогда вы сможете говорить обо мне все, что вам вздумается.

— Ваша просьба, — сказала Элизабет, — не требует жертвы с моей стороны. А для мистера Дарси было бы гораздо лучше, если бы ему удалось закончить свое письмо.

Мистер Дарси воспользовался ее советом и дописал письмо до конца.

Освободившись, он попросил мисс Бингли и Элизабет немного развлечь компанию музыкой. Мисс Бингли устремилась к фортепиано и, любезно предложив Элизабет выступить первой, от чего та столь же любезно, но более искренно отказалась, уселась за инструмент.

Миссис Хёрст пела вместе с сестрой. И пока обе они были заняты, Элизабет, перебирая разбросанные на инструменте ноты, невольно заметила, как часто останавливается на ней взор мистера Дарси. Она никак не могла предположить, что столь выдающийся человек ею любуется. Вместе с тем, мысль о том, что он смотрит на нее именно потому, что она ему не нравится, казалась не менее дикой. В конце концов ей оставалось объяснить его внимание только тем, что среди присутствовавших в зале людей в ней он находил больше всего черт, не отвечающих его идеалам. Эта догадка нимало ее не огорчила. Он был ей настолько неприятен, что его мнением о себе она вовсе не дорожила.

Исполнив несколько итальянских арий, мисс Бингли для разнообразия начала играть веселую шотландскую мелодию. Почти тотчас же мистер Дарси подошел к Элизабет и сказал:

— А не желаете ли вы, мисс Беннет, воспользоваться случаем и протанцевать рил?{29}

Она улыбнулась, ничего не ответив. Удивленный ее молчанием, он повторил свой вопрос.

— Я вас прекрасно расслышала, — сказала она. — Просто я не смогла сразу придумать ответ. Вам, конечно, хотелось, чтобы я приняла приглашение и тем самым дала вам желанный повод осудить мой вкус. Но я всегда любила разгадывать такого рода ловушки, лишая тех, кто их придумал, предвкушаемого удовольствия. Вот почему мне пришло в голову сказать, что я вообще терпеть не могу танцевать рил. А теперь осуждайте меня, если осмелитесь!

— Увы, за это я не мог бы вас осудить.

Элизабет, считавшая, что ее слова должны были его задеть, была удивлена его любезностью. Но прелестное лукавство, сквозившее в ее поведении, едва ли могло задеть кого бы то ни было. Дарси чувствовал, что он еще никогда не был так сильно очарован никакой другой женщиной. И ему было ясно, что если бы у Элизабет оказались более подходящие родственники, то его сердцу угрожала бы серьезная опасность.

Мисс Бингли заметила или заподозрила вполне достаточно, чтобы почувствовать ревность. Поэтому ее горячая забота о скорейшем выздоровлении ее дорогой подруги Джейн подкреплялась в ней желанием поскорее отделаться от ее сестры.

Она часто пыталась возбудить в душе Дарси неприязнь к Элизабет болтовней об их предполагаемой женитьбе и рассуждениями о том, насколько он будет счастлив в таком браке.

— Надеюсь, — сказала мисс Бингли, когда они на следующее утро прогуливались вдвоем по окаймленным кустами дорожкам около дома, — что после того, как столь желанное событие совершится, вам удастся намекнуть вашей теще, как бывает полезно иногда держать язык за зубами. А когда вы с этим справитесь — отучи́те младших сестер от привычки бегать за офицерами. И, если только мне позволено затронуть столь деликатную тему, постарайтесь избавить вашу избранницу от чего-то такого, что граничит с высокомерием и наглостью.

— Может быть, вы посоветуете мне еще что-нибудь полезное для моего семейного счастья?

— О, разумеется! Непременно повесьте портреты дяди и тети Филипс в галерее Пемберли. Где-нибудь рядом с портретом судьи — дяди вашего отца. Они ведь — представители одной и той же профессии,{30} не правда ли, хотя и разных ее сторон? Что же касается портрета вашей Элизабет, то даже не пытайтесь его заказывать. Разве какой-нибудь художник сумеет достойно запечатлеть на полотне эти прелестные глазки?

— Их выражение в самом деле будет не так-то легко передать. Но их форму, цвет, удивительно длинные ресницы хороший художник сможет изобразить.

В эту минуту они встретились с самой Элизабет и миссис Хёрст, которые шли по другой дорожке.

— Я не знала, что вы собираетесь на прогулку, — воскликнула мисс Бингли, несколько обеспокоенная тем, что их могли подслушать.

— Как вам не стыдно! Убежали из дому, не сказав ни слова, — ответила миссис Хёрст.