Помоги проекту - поделись книгой:
Через десять лет, в конце лета 1939 г., произошло знаменательное событие: впервые в Японии по радио из Осаки передавалась православная церковная служба, сопровождавшаяся пением прекрасного хора. Организовал эту радиопередачу местный священник отец Яков Тахей. Корреспондент «Рубежа» писал: «При содействии профессора музыки в одном из высших женских училищ Осаки, г. Като, также православного, о. Яков Тахей организовал радиопередачу православной церковной службы в исполнении хора осакской церкви, а затем, в непродолжительном времени, в одном из лучших зданий Осака, в исполнении того же хора и духовный концерт. Посетившие этот концерт православные русские эмигранты вынесли от него прекрасное впечатление… К слову сказать, всех, кто посещал осакскую православную церковь, не могла не заинтересовать фигура ее настоятеля о. Якова Тахей. И немудрено: глядя на него, невольно вспоминаешь старую нашу Россию… Словно какою-то неведомою силой взят из небольшой деревенской церковки скромный русский священник и перенесен сюда, «на край света», — настолько весь облик о. Якова напоминает русского сельского батюшку. И не только по внешности, — и по характеру, и обращению с другими, о. Яков, тихий мягкий, нетребовательный, без всяких претензий, удивительно похож на хорошего и скромного русского пастыря».
Русская церковь помогла и с открытием школы для выходцев из России: первое время ее содержало Свято-Никольское православное братство. Заведующей школой и преподавателем по русскому языку и общеобразовательным предметам была М. А. Балыкова, японский язык вел И. А. Сенума, окончивший Киевскую духовную академию, английский — С. Мартэн. Ученики распределялись на два класса: с 11 до 13 лет, обучение велось по индивидуальной программе. «С сожалением должен отметить, — писал эмигрант, — что не все озабочены тем, чтобы их дети не забыли русский язык. Много детей отдано в иностранные школы, а многие просто предоставлены себе. Этим родителям нужно подумать о своих детях: в Россию вернемся через 2–3 года, может быть через пять лет, но вернемся! Что скажут нам наши дети, о будущем которых мы не подумали? Не будет ли для них жизнь — тяжелой драмой из-за незнания своего родного языка? Знаете ли вы, родители, что русский человек, почти единственный, не поддающийся ассимиляции… Рано или поздно голос крови заговорит — потянет на Родину. Так вот, вы должны подумать об этом, дать возможность вашим детям сейчас же слиться со своей Родиной, как только их нога ступит на Русскую землю. Не делайте из них чуждых пришельцев, не знающих или забывающих свой родной язык!»
Собирая средства на школу, Свято-Никольское братство время от времени устраивало благотворительные вечера. «Приветствуя стремления Братства, — писала газета «Синтоа Цусин», — мы искренне желаем скорейшего выполнения намеченных мероприятий. Наших русских и японских читателей призываем к содействию и просим всех посетить устраиваемый братством концерт. Не надо забывать, что дети — цветы жизни. Русские дети, в вихре революционных событий, временно утеряли свою Родину, но они должны сохранить свою национальность, должны получить национальное воспитание и образование. Мы обязаны помочь им в этом. В этом залог дружбы между японским и русским народами».
23 февраля 1936 г. в Токио построили здание Русского национального высшего начального училища им. А. С. Пушкина.[11] Землю для постройки дома предоставила Русская православная миссия в Японии. Общая площадь здания составляла около 40 кв. метров. На строительство потратили 4 тысячи иен. На освящение здания, несмотря на сильный снегопад, собрались многие русские из Токио и Йокогамы. «После официальной части торжества, — писал токийский корреспондент «Рубежа», — родительским комитетом была предложена собравшимся чашка чая, за которой присутствующие делились радостью, — иметь собственное помещение для школы, и строили планы дальнейшего содействия токийскому уголку родной национальной культуры».
Постепенно школа из трехклассной стала семиклассной. Всего в ней учились в это время 22 человека. Директором школы был бывший генерал-майор П. П. Петров, учителями работали Богданов и Павлов. Учебная программа большое внимание уделяла преподаванию английского и японского языков. Русские дети уже с 3–4 лет прекрасно говорили по-японски. Для мальчиков были введены занятия по переплетному делу, с девочками занимались рукоделием.
К 1940 г. в Японии насчитывалось около 36 тысяч православных японцев. Храмы имелись во всех крупных городах страны: Киото, Осаке, Сендае, Нагое, Хакодате, Нагасаки и др. В то же время этот год ознаменовал начало заката деятельности Русской православной миссии в Японии. В парламент Японии неоднократно вносился проект закона о правительственном контроле религий (синтоизма, буддизма и христианства), но он неизменно проваливался либо в нижней, либо в верхней палатах, чему способствовала сильная оппозиция буддистов и сравнительно слабая позиция христиан. Но в 1939 г. проект прошел через обе законодательные палаты и стал законом. В соответствии с ним Министерство народного просвещения, в ведении которого находились все религиозные организации, выработало образец устава с более чем 400 пунктами. Митрополита Сергия особенно насторожили следующие слова этого документа: «Когда не станет главного епископа, его место занимает по назначению министерства народного просвещения другой епископ по старшинству хиротонии», т. е. назначение главы церкви производится только с разрешения японских властей.
«Ясно мне стало, — говорил Сергий в своем интервью харбинской газете «Заря», — что если мы доселе были только зарегистрированы по министерству народного просвещения, то отныне мы получили высшее начальство в лице министерства народного просвещения, утверждающее в должности. А мое начальство — Патриархия… Христовы же слова вечны: «Никто не может служить двум господам, ибо одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом не радеть (Мф., 6 гл., 24 ст.). И согласуясь с новыми правилами, столь понятными для ниппонцев, я еще во время Собора решил сложить с себя управление Ниппонской православной церковью и титул «Ниппонского», остаться тем, кем я сюда назначен, т. е. начальником православной миссии в Японии, продолжая считать себя в прежней патриаршей юрисдикции. Конечно, я знал и знаю, что с 7 ноября 1917 года миссия — это я один. Но, если жива идея, может воскреснуть из живого семени и полная миссия».
Получив инструкцию от Министерства народного просвещения, руководство православной церковью в Японии в августе 1940 г. просило митрополита Сергия благославить управление церковью японцем. Тот ответил кратко: «В настоящее время весь Ниппон употребляет героические усилия, чтобы объединиться во всех областях жизни и превратиться в несокрушимую скалу — Ниппонскую беспримерную скалу. Как бы иностранец ни любил Ниппон, он психологически не может в этом отношении сделать то, что легко и естественно сделает ниппонец. Просьбу вашу я понимаю, и она для меня не является неожиданной».
Так закончилась деятельность Русской православной миссии. Отлучение митрополита Сергия, который сохранял полный нейтралитет, от обязанностей происходило непросто. 5 сентября 1940 г. он передал все дела и имущество отцу А. Ивасаве, хотя Собор Японской православной церкви еще не вынес соответствующего решения. Удалившись от дел, Сергий стал получать небольшую пенсию. О своих планах он говорил: «Как начальник Российской православной миссии, буду духовно окормлять русских в Токио (до 200 человек), в Йокогаме (до 150), временами в Кобе (до 250 человек) и в других городах Ниппона. Литургии, всенощные, крещения, исповедь, венчания, панихиды, похороны, молебны, соборования и всюду проповеди и поучения… для русских. Ниппонцев может поучать лишь ниппонец. А дома у меня занятий много. Больше, чем успею сделать в краткое время, оставшееся жить здесь… Сейчас я печатаю свою «Двоенадесятицу Св. Апостолов» в ниппонском переводе. Выйдет в свет на днях (до 500 страниц). Усиленно пишу «Историю Православной проповеди в Ниппон за 80 лет» (1860–1940 — до моего добровольного удаления от управления церковью). Мною уже написано до 2500 страниц. Остается написать еще около 1000 страниц. Тихая обстановка за городом даст мне возможность кончить все в 4–5 месяцев. А после — в тихой же обстановке — пересмотр этого громадного труда. И, кто знает? Может быть, мой труд выйдет и не «посмертным изданием»?! Службы же в соборе, в Сергиевской церкви, Никольской, главным образом, с русским хором и для русских, но с ниппонским духовенством, с которым у меня неизменно добрые отношения, будут питать меня духовно».
Зерна раздора, посеянные среди верующих, дали обильные всходы, в результате чего среди православных произошел раскол. Арсению Ивасаве не удалось уговорить Собор утвердить принятое решение об устранении Сергия, и он попросил однокашника по Духовной академии, главу Зарубежной православной церкви митрополита Анастасия, благословить хиротонирование в епископы протоирея Иоанна Оно. Он родился на Хоккайдо в 1870 г., окончил семинарию в Токио в 1891 г. и стал священником в 1905 г. Вместе с ним была пострижена в монахини его жена Вера Оно, получившая имя Елена. Ее отец Павел Савабе был первым японским православным христианином и священником.
Хотя акт избрания этого иерарха подписали только два действующих священника и три заштатных, японские власти настояли на этом решении. 6 апреля 1941 г. в Харбине, в Свято-Николаевском соборе состоялась хиротония в сан епископа Ниппонского и Токийского протоирея отца Иоанна Оно. Все произошло очень быстро. Митрополит Мелетий постриг Оно в монахи, дав ему имя Николай, и сразу же возвел в архимандриты.
19 апреля 1941 г. новый епископ вернулся домой и хотел было провести богослужение, но… разгневанные верующие не дали ему произнести ни слова. Опять пришлось вмешаться властям, и 23 июня того же года был подписан формальный акт примирения, на основании которого епископ Николай Оно стал главой Японской православной церкви. К этому времени митрополита Сергия выселили из архиерейского дома. Он поселился на окраине Токио, где устроил молитвенный дом. Во время одного из воздушных налетов американцев дом сгорел, и митрополит нашел приют у одного русского эмигранта. 10 августа 1945 г. он скончался от разрыва сердца. Отпевание и погребение было совершено епископом Оно с тремя священниками, а в последний путь бывшего главу Русской православной миссии пришли проводить менее сотни христиан. Прах митрополита Сергия положили рядом с могилой архиепископа Николая.
После войны
Начало Тихоокеанской войны значительно изменило положение эмигрантов в Японии. Местная полиция стала обращать на иностранцев, особенно выходцев из России, особое внимание, подозревая их в шпионаже. Еще в январе 1939 г. японцы произвели серию арестов на юге Сахалина.
Через два года последовала новая волна арестов. Всего в декабре 1941 г. по обвинению в шпионаже арестовали 126 иностранцев, среди которых были и русские эмигранты. Случаи арестов по подозрению в шпионаже повторялись и позже: в 1942 г. на Южном Сахалине арестовали и этапировали в Токио торговца В. А. Просцевича. В числе тех, кто в это время был арестован и погиб в тюрьме, оказался К. Р. Зверев. Позже на Хоккайдо и Южном Сахалине были арестованы еще семеро эмигрантов.
Среди других репрессивных мер по отношению к русским были ограничения по передвижению по Японии и запрещение жить в некоторых городах, имевших отношение к военным операциям и военной промышленности. Пользуясь затруднительным положением малоимущих эмигрантов, японская полиция стала вербовать русских на роль осведомителей. Эта политика не могла не сказаться на настроениях: многие эмигранты из России стали ходатайствовать о получении советских паспортов, которые могли как-то защитить от произвола. Просоветские настроения стали нарастать после перелома в ходе Великой Отечественной войны и по мере продвижения Советской армии на запад.
Когда в 1953 г. Георгий Александрович Ленсен приехал в Хакодате, он застал здесь только четырех русских эмигрантов, двух мужчин и двух женщин, имевших японских супругов. Трое из них получили японское гражданство. Из них выделялся Анатолий Николаевич Королев, участник Первой мировой войны, откомандированный в июне 1917 г. в распоряжение морского агента в США. Летом 1919 г., как только забрезжила надежда, что адмирал Колчак сможет победить большевиков, Королев вернулся во Владивосток. Здесь его назначили командиром учебного судна «Маньчжур». С падением колчаковской власти 33-летний моряк навсегда уехал в Японию и поселился в Хакодате, устроившись бухгалтером в рыболовно-китобойную компанию «Ничиро». Вскоре он женился на японке и среди японцев был больше известен как Хашимото-сан. По сведениям Ленсена, Королев-Хашимото пользовался большим уважением у японцев. На вопрос исследователя, почему он остался на Хоккайдо, Анатолий Николаевич ответил: «Потому что здесь, как в России…»
После капитуляции Японии натерпевшиеся невзгод русские эмигранты засобирались в другие страны. Первыми уезжали русские девушки, нашедшие себе мужей среди американцев. Очередь в Американское консульство за визами быстро росла. По-прежнему обращались и за советскими паспортами, но быстро выяснилось, что получившие их для советских властей являются людьми второго сорта. Это, а также нерадостные сообщения от тех, кто все-таки попал в Советскую Россию, заставило многих отказаться от паспортов СССР и попытаться поискать лучшей доли в других странах. Правда, японские власти объявили, что «бросать советские паспорта сов. подданные, быв. эмигранты могут, но их по-прежнему будет правительство считать советчиками, и в сертификатах, выдаваемых полицейскими властями, ставилась отметка «СССР».
Русским эмигрантам в Японии в этот период помогали американцы, среди которых оказались и выходцы из России, например полковник Борис Паш. Он родился 20 июня 1900 г. в Сан-Франциско в семье православного священника Федора Пашковского и в 1906 г. вместе с отцом приехал в Россию. Досрочно закончив в 1917 г. Киевскую духовную семинарию, Пашковский-младший сражался против красных на флагманском линкоре Черноморской эскадры «Генерал Алексеев»: вначале матросом, а потом мичманом. После окончания Гражданской войны вся семья вернулась в Америку. Отец вскоре овдовел, после чего принял постриг с именем Феофил. Он стал епископом, потом архиепископом и митрополитом Америки и Канады.
Борис Пашковский в Америке получил образование в колледже Спрингфилд (Массачусетс), где получил первую степень по физике. Тогда же он укоротил свою фамилию. До призыва на службу в органы военной контрразведки в начале 1940 г. Б. Паш преподавал в голливудской средней школе в Лос-Анджелесе, получил степень магистра в Университете Южной Калифорнии. Инициативный, физически сильный, обладавший аналитическим умом, он сделал блестящую карьеру. В 1942 г. Б. Паш стал начальником службы безопасности Манхэттенского проекта (Manhattan Project). Затем он отличился как военный руководитель миссии «Алсос» (Alsos), охотившейся за атомными разработками фашистской Германии. В конце апреля 1945 г., за несколько часов до входа советских войск в город Вайда (южнее Лейпцига), Паш вывез из местного бюро стандартизации 16 радиевых кубиков, часть из которых не имела защитных экранов. Во время долгого пути на базу он находился рядом с этим грузом и получил радиевый ожог правой ноги, от последствий которого страдал в преклонные годы. Его имя увековечено в Зале Славы военной разведки США.
В 1946–1947 гг. Борис Федорович служил в Японии в штабе американской оккупационной армии, разместив свое подразделение в православном соборе Николай-До. Он-то и расстроил желание Японской православной церкви войти на правах автономной в состав Московского патриархата. Паш и в Японии занимался сбором материалов по созданию японской атомной бомбы. Перед началом Второй мировой войны очень заметным оказался след немецкого урана, в большом количестве доставленного в бедную ресурсами Японию. Американская разведка располагала данными о крупном ядерном центре в корейском городе Хыннам. После капитуляции Японии американцы постарались проверить свои подозрения. Вместе с Б. Ф. Пашем в Хиросиме побывал Николай Сергеевич Пальчиков, уроженец этого города, которого еще до войны отправили на учебу в США. Там он поступил на службу в американскую армию и в Японию попал благодаря отличному знанию японского языка. Он был одним из первых, кто после взрыва приехал в Хиросиму, где нашел своих родителей.
Одновременно с Пашем в Японии находился другой американский разведчик русского происхождения, Олег Ипполитович Корнатович, уроженец Читы. Он учился в школе в Харбине, где отлично выучил китайский язык, а в Америку попал 13-летним в 1929 г. После учебы в Вашингтонском университете Корнатович поступил в американскую армию и сначала служил в Индии, обучая китайских добровольцев. Уже после войны капитана Корнатовича назначили переводчиком в штаб генерал Макартура, где ему пришлось иметь дело с советскими военными. После Японии он получил назначение в военную разведку в Корею. Позднее, перейдя на службу в ЦРУ, он полностью переключился в работу против советской разведки, затем была служба в Агентстве национальной безопасности в Вашингтоне.
Но и советская разведка в Японии не дремала: Москва усиленно собирала информацию о деятельности американских оккупационных войск. В начале 1946 г. под дипломатическим прикрытием в Токио командировали 25-летнего разведчика ЮА. Растворова, отлично знавшего язык и обычаи Японии. Получив первую практику, Растворов вернулся в СССР, где его включили в состав секретной группы по подбору агентов «пятой колонны» в лагерях японских военнопленных. Позднее он встретится с ними уже в Токио. Не подписав в 1951 г. в Сан-Франциско мирного договора с Японией, Советский Союз формально находился с ней в состоянии войны и не имел права на свое посольство. Поэтому в Токио открыли «временное дипломатическое представительство СССР», в котором подполковник Юрий Растворов стал вторым секретарем. В основном он занимался сбором информации об американских военных базах в Японии, посещая бары и рестораны и играя в теннис в американском клубе.
Для Растворова громадным потрясением стала смерть Иосифа Сталина. Его ведомство отчаянно залихорадило. Еще более омрачила настроение резидентуры смерть всесильного Берии. Нескольким сотрудникам представительства, в том числе и Растворову, предложили срочно вернуться в Москву. Один из историков советской разведки писал: «Подвыпивший «шифрик», знавший в деталях комбинацию с отзывом Растворова, позлорадствовал: «В Москве тебе покажут, где раки зимуют. Там с тебя шкуру-то спустят!» Хотя Юрий Александрович и не участвовал в репрессиях, он хорошо знал, какие могут быть последствия. За день до прощания с Японией, вечером 24 января 1954 г., Растворов окончательно решил стать «невозвращенцем». Лавры Рихорда Зорге ему явно были не по плечу. Представители ЦРУ с распростертыми объятиями встретили советского коллегу, и началась война компроматов.
Японская газета «Иомури Джапан» опубликовала в пяти номерах интервью Ю. А. Растворова. Оказалось, что очень энергичный резидент имел разветвленную сеть, состоявшую не только из бывших японских военнопленных, но и патриотически настроенных эмигрантов. Основное внимание обращалось на тех, кто нашел работу в американских оккупационных войсках: сразу после войны таких было немало. Их-то и планировалось использовать для сбора разнообразной информации о Японии и американцах. Во внимание принималось отношение к американцам и англичанам, которых агент должен был ненавидеть. Таким оказался японский военный инженер, имевший подряды на сооружение военных объектов на Окинаве. Кандидатуру этого японца представил Борис Афанасьев: имевший много лет дружбу с этим инженером, он не раз слышал, как тот высказывал недовольство американцами. Он передал эти сведения другому офицеру советской разведки, Савельеву.
«Действуя по инструкции Савельева, Афанасьев организовал в своем доме личную встречу между японским инженером и Савельевым, чтобы таким образом ввести японца в круг шпионажа. После того, как Савельев убедился в большой ненависти японца к американцам и искренности его желания работать для СССР, Савельев предложил практический путь для желаемой мести американцам путем активной работы и сотрудничества с Советской контрразведкой. Японский инженер принял предложение Савельева без колебаний и в течение первого же начального периода своей работы для СССР проявил огромную энергию, инициативу и необычайные способности».
По другой схеме работал еще один добровольный помощник советской разведки, начавший сотрудничать с ней в 1947 г. «Его работа в качестве советского шпиона была особенно ценна в передаче органам советского шпионажа сведений о венерических заболеваний среди членов иностранной колонии в Токио и особенности тех лиц, которые были женаты и кто является членом дипломатического корпуса или иностранной военной миссии». Получив компромат, советский резидент мог шантажировать кандидата.
Говорили, что помощь советской разведке оказывал Александр Павлович Мичурин (1887–1950-е, Токио), окончивший гимназию в Санкт-Петербурге и юридический факультет Томского университета. Как и большинство представителей его поколения, он участвовал в Первой мировой и Гражданской войнах. Сначала он эмигрировал в Харбин, где преподавал в школе. Уехав в Японию, стал учителем русского языка в Институте иностранных языков в Токио, открытом при соборе в Токио. Одно время Александр Павлович был председателем Общества советских граждан в Японии. О нем П. П. Балакшин писал: «Поначалу советский клуб возглавлял бывший офицер и монархист, по приезде в Японию отказавшийся принять протянутую руку покойного митрополита Сергия за то, что тот был «розовый», т. к. признавал Московскую патриаршую церковь. Председателем клуба он был сравнительно долго, был вообще полезным человеком, т. к. и поныне преподает в японских университетах русский язык, где можно работать среди японского студенчества в соответствующем и предписанном духе. Кроме того, господин председатель на голову выше «отрезчиков», мог поговорить, даже, пожалуй, двинуть этих «отрезчиков» на что-либо!»
Как писала сан-францисская «Русская жизнь»: «Боясь разоблачения Растворова и что «постаравшиеся» для советской тайной полиции вновь испеченные совграждане выдадут связи, им доверенные, Москва решила «милостиво дать разрешение на въезд в СССР», но, чтобы было не заметно, что вытаскиваются шпионы, рассиропила их и выдачей виз тем, кто когда-то просил таковые». Несмотря на широкий резонанс, участники шпионского скандала не получили никакого наказания: из-за капитуляции закон против шпионажа в Японии не действовал. К суду привлекли лишь нескольких лиц по статье «неуплата налога по скрытым доходам». Среди них оказался самый ценный агент Растворова Хигараси Нобунори. На допросе, воспользовавшись оплошностью следователя, он выбросился из окна четвертого этажа и разбился насмерть.
Побег советского разведчика на время осложнил отношения с Японией, но и не оправдал надежд американцев: серьезного конфликта не получилось. Растворов собирал информацию об американских секретах, а не японских. Уже в октябре 1956 г. отношения были восстановлены. За два года до этого военный трибунал в Москве приговорил Растворова к высшей мерей наказания. Но к этому времени человека с такой фамилией уже не существовало: в США ему поменяли не только имя, но и год рождения. На первых порах американцы использовали Растворова-Саймонса в качестве советника и консультанта в противостоянии с КГБ. Иногда он читал лекции и проводил беседы с молодыми сотрудниками ЦРУ, а в конце 1950-х гг. работал менеджером в компании, занимавшейся электроникой. В 1979 г. Саймонс решил подать на ЦРУ в суд с целью добиться большей компенсации за свою работу. Как вспоминает его адвокат, на вопрос, скольких людей ему удалось выдать ЦРУ, Саймонс после некоторого замешательства ответил: «Три или четыре… Три или четыре тысячи». Но его бывшая деятельность висела над ним дамокловым мечом: даже после распада СССР он постоянно ожидал возмездия. 79-летний Саймонс, или 82-летний Растворов, умер 19 января 2004 г., спустя почти 50 лет после своего бегства в США.
Вернемся же к русским эмигрантам в Японии. Нахождение американских оккупационных войск в Японии дало некоторым русским мгновенную возможность восстановить материальное положение. После разрухи и карточной системы небывалыми темпами развивался черный рынок. Преимущество русских было велико. Многие из них отлично говорили по-японски и на других иностранных языках, имели возможность общаться с американцами. Выручало и знание японских реалий.
Русская община в Японии оказала большую помощь соотечественникам, вынужденным бежать из Китая. С приходом Красной армии в Маньчжурию многие активные враги советской власти сочли за благо как можно скорее покинуть Китай и через Тайвань перебраться в Японию. Среди них был бывший гвардии подъесаул Ю. А. Черемшанский (1892–1975), служивший детективом Шанхайской муниципальной полиции и участвовавший в контрразведывательной работе против Коминтерна и СССР. В 1953 г. по его предложению было основано Российское национальное объединение в Японии (РНО). Членом инициативной группы, а затем и первым председателем стал Д. Ф. Корежатков, работавший с 1945 г. по 1950 г. доверенным торгового предприятия Белоноговой в Кусиро, затем переехал в Йокогаму управлять имуществом компании. Он умер там 27 ноября 1959 г. Его друзья писали: «Он был хорошо известен японским властям как антикоммунист и был авторитетом по русским вопросам. Надо отметить, что, будучи председателем РНО, К. всегда стремился к объединению различных юрисдикций православной церкви и в переписке и обращениях к главам настаивал на тесном единении ведущих русских организаций, считая недопустимым разногласие и борьбу между ними на личной почве».
Российское национальное объединение в Японии имело свой печатный орган, «Вестник», выходивший в 1954 г. в Токио. В его издании активное участие принимал журналист И. Г. Карнаух. До приезда в Японию он жил в Харбине и Шанхае, где публиковал статьи в «Китайско-русской газете». В 1949 г. он выехал на Тайвань, а на следующий год — в Японию. В Токио он основал еженедельную газету «Неделя», первый номер которой увидел свет 1 марта 1954 г. В конце года редактор Карнаух писал: «Этим номером мы заканчиваем издание 1954 года и с 1-го января вступаем во второй год нашего издания. Когда вышел первый номер «Недели», его встретили смешками, издевательством и не ожидали второго номера первой в Японии русской независимой газеты. Принцип, говорят, дороже денег. У издательства был принцип. Заработка не было. Не было ниоткуда и помощи. На неоднократные обращения богатеи отмахивались, многие жертвенностью боялись замарать свои сомнительной чистоты эмигрантские ризы (а как-то «там» посмотрят!); совподданные побоялись дать информацию даже о простой культурной работе в своем клубе». Карнаух выпускал газету на протяжении 20 месяцев. В ней впервые были опубликованы материалы о деятельности русских фашистов во главе с Константином Владимировичем Родзаевским и о том, как японцы создавали в Харбине Бюро российской эмиграции в Маньчжу-ди-го (БРЭМ).
Еще одним интересным изданием был журнал «Жизнь Дальнего Востока». В нем публиковались новости местной русской общины, мировая хроника, воспоминания о том, что случилось в Харбине, некрологи. Немаловажное место занимали материалы, направленные против советского присутствия в Японии. Было в журнале представлено и литературное творчество русских эмигрантов, женская страница, сообщалась информация об эмиграции в другие страны. Редактор А. Н. Бакулевский опубликовал в нем «Краткую историю православную церкви».
Некоторое время в Японии жил известный литератор и историк Петр Петрович Балакшин. Именно в тот период он стал собирать среди русских эмигрантов материал для своей книги «Финал в Китае». Балакшин родился 22 октября 1898 г. в семье начальника почтовой станции села Барабаш. Его мать, Мария Фриман, перебралась в Приморье с финскими пилигримами. Через некоторое время отца перевели на повышение в Хабаровск. У будущего писателя этот город навсегда остался связан с воспоминанием детства. Там, в местном музее, он познакомился с капитаном Арсеньевым, от которого воспринял любовь к краю и его богатой природе. Многое дал будущему писателю и его отец, который участвовал в Русско-японской войне, заведуя военной почтой в Мукдене. В частые поездки по краю отец брал с собой Петра. Он скончался в 1911 г., когда мальчику было всего 13 лет.
Петр Балакшин участвовал в Первой мировой и Гражданской войнах, после чего эмигрировал в Америку. С марта 1948 г. он служил в Исторической группе войск США и в июне 1951 г., находясь в Токио, писал: «Трудно подготовить в условиях эмиграции русскую книгу: почти нет издательств, и с каждым годом убывает и так небольшое число русских читателей. И вместе с тем русские книги выходят, их читают, даже обмениваются мнениями по поводу их, что в наш неспокойный и озабоченный век явление уже само по себе замечательное. Что же заставляет писателя выпускать свою книгу и лелеять мысль, что за первой выйдет вторая, третья, и так далее, пока все, что было написано за эти годы, и то, что еще готовится быть написанным, не выйдет на свет Божий? Конечно, то же самое, что заставляет его писать о том, что зарождается в его мозгу, в его воображении, что растет зачастую само по себе и старается во что бы то ни стало выйти на свет. Без этого живого импульса не могло бы существовать творчество, а без него и сама жизнь».
В основу своей общественной деятельности русские эмигранты ставили просветительство: в 1955 г. А. Н. Бакулевский, профессор Института иностранных языков, прочитал лекцию «Русские в Японии со времен Петра Великого», а Ю. А. Черемшанский — «Сто лет Русско-японского договора» и «Памяти адмирала Колчака». При соборе Николай-До имелась библиотека, которой заведовал Бакулевский. После пожара во время землетрясения 1923 г. ее уже успели восстановить, и в ней насчитывалось около тысячи книг. При соборе работала и субботняя школа, в которой занимались около 20 детей. Возглавлял школу епископ Ириней, который преподавал Закон Божий, велись также уроки русского языка и литературы, русской истории и географии. Учителями были Е. Щеголева и Н. Н. Аксенова. Последняя руководила театральной студией и организовала несколько десятков успешных постановок.
В это время жизнь немногочисленной русской общины все больше концентрировалась вокруг церкви, и в этом немалая заслуга владыки Иринея, хиротонированного в сан епископа Токийского и Японского в июне 1953 г. Он застал церковь расколотую на две части: одну — с подчинением Американской православной церкви, другую, во главе с епископом Оно, — Московской патриархии. После окончания Второй мировой войны епископ Николай Оно решил вернуться в лоно Московской патриархии, но на церковном Соборе дела приняли неожиданный оборот: епископу предложили уйти на покой, а через главный штаб американских войск отправили обращение митрополиту всея Америки и Канады прислать русского епископа. Вскоре из США в Токио приехал архиепископ Вениамин, но за шесть лет своего правления Японской церковью он так и не смог преодолеть разногласий между верующими.
Объединить их удалось только епископу Иринею. Уже в первый год своего пребывания в Японии он значительно поднял не только благосостояние церкви, учредив множество новых приходов и увеличив число верующих, но и открыл русскую библиотеку-читальню, привел в порядок обветшалые храмы, улучшил работу сестричества и расширил школу русского и английского языков.
Объезжал он и другие приходы в Японии. 17 октября 1954 г. Ириней открыл семинарию, закрытую еще в 1919 г. Это было необходимо: возраст всех священников был преклонным. Сначала для занятий использовали Клуб молодежи, пока в сентябре 1955 г. не освятили здание семинарии, воздвигнутое усилиями епископа. В нем имелись три большие классные комнаты, студенческое общежитие, кухня, умывальник, гардеробная, канцелярия и кладовая. Строительство этого, на первый взгляд, небольшого здания стоило священнику немалых трудов. За сбором средств Ириней ездил в Америку, где 350 тысяч иен выделил американский общественный и церковный деятель Спирас Окурас, известный благотворитель.
На торжественное открытие семинарии собрались около 180 человек. Присутствовали представители Токийской думы, Министерства иностранных дел Японии, многие религиозные и общественные деятели. В выступлениях от церковных дел то и дело переходили к насущным проблемам, в частности, помощи русским беженцам в Китае. Господин Я. Такено сказал: «Есть определенные законы, которыми я, как чиновник японского правительства, должен руководствоваться, но в целях гуманности, я делаю все возможное для помощи русским эмигрантам и выдачи им виз на временное пребывание в Японии».
20 июля 1960 г. Ириней сдал все дела по церкви епископу Никону, который, пробыв в Японии два с половиной года, из-за болезни вернулся в Америку. Затем обязанности главы Японской православной церкви временно исполнял епископ Ситкинский и Аляскинский Амвросий, приехавший в Японию в начале ноября 1962 г. Затем Указом Собора епископов Американской метрополии от 10 марта 1964 г. епископом Токийским и Японским стал владыка Владимир. «Получив предложение от Американской православной церкви, — отмечал Бакулевский, — стать автономной, Японская церковь созвала Собор, выбрала архиепископа Владимира главой Японской автономной церкви в сане митрополита. Архиепископ Владимир поехал в Москву, где от патриарха Московского Алексия получил томос, которым он утверждался в сане митрополита и назначался главой Японской автономной церкви. Но, пробыв в таком положении сравнительно короткий срок, он в начале 1972 года по неизвестной причине отказался от возглавления Японской автономной церкви и в сане митрополита уехал в Сан-Франциско, где стал именоваться митрополитом Владимиром Сан-Франциским и Западно-Американским. Потом, вдруг, его удалили в Канаду, в Винипег, на место соборного священника». Следующим главой Японской православной церкви стал настоятель прихода в Кагосиме Василий Нагасима, постриженный в монахи под именем Феодосия в 1964 г.
Александр Николаевич Бакулевский, оказывавший большую помощь Иринею и другим главам Японской православной церкви (он был секретарем четырех иерархов, которые ее возглавляли: архиепископов Иринея и Никона, епископов Амвросия и Владимира), скончался на 94-м году жизни 5 июня 1979 г., ослепший от долгой болезни, но не переставший интересоваться жизнью. Он оставил после себя исследование по истории Японской православной церкви и жену-японку, которая очень переживала утрату.
В конце 1950-х гг., когда русская диаспора насчитывала 300–500 человек, экономическое положение вновь стало складываться не в пользу русских. Экономика Японии стала быстро развиваться, и руководящие посты вновь вернулись к японцам. Японские компании перестали брать на работу иностранцев. Резко увеличились налоги. Это вызвало новый поток покидавших Японию. К 1956 г. репатриировалось или выехали в другие страны около половины русских. Объединения эмиграции так и не получилось. Как только вступили в силу новые иммиграционные квоты на выезд в США, активисты РНО покинули Японию и общественная жизнь окончательно заглохла.
Идеологическая борьба среди русских между тем еще не утихла: даже прошли шумные манифестации против тех, кто под влиянием коммунистической пропаганды получил советские паспорта. В зарубежье дорога от национализма к патриотизму иногда была совсем короткой. Советская миссия организовала для обладателей советских паспортов Русский клуб. Как писал очевидец, «новые советские граждане стали посещать клуб, зимой тепло, не как в японских домах, летом под потолком работает электрический пропеллер. Можно попить чайку с бесплатным сахаром, почитать «Огонек» и «Крокодил» и благодушно послушать докладчиков о марксистской диалектике».
Многие спрашивали о времени возвращения на родину, но советские представители отвечали: «Подождите. Вы нам нужны будете здесь. Вы должны доказать свою преданность советской власти и принести пользу, заслужить поездку!» Конечно, эти люди больше годились в Японии, для пропаганды всего русского, а значит и советского. Даже зная о репрессиях в Советском Союзе, они находили им оправдание. Кроме того, через русских эмигрантов советские дипломатические представители собирали сведения о настроениях в японском обществе. Особый интерес вызывали молодые люди, для которых японский язык был родным: из них получились квалифицированные переводчики.
Одним из первых репатриировался бывший фашист Огородников, который распространял в Японии советскую литературу. Уехал в Союз Виктор Борисович Афанасьев, окончивший японскую авиационную школу. Он служил переводчиком у Константина Симонова, когда тот приезжал в Японию, а также шофером главы советской делегации. Уехала его сестра Вера, учительница английского языка в Советской миссии. Их родители были токийскими домовладельцами. Репатриировались Елена Ф. Лимонис, работавшая в столовой Советской миссии, а также бывший монархист В. Я. Гедзевич, посланный японской военной миссией в Харбине служить на Токийскую радиостанцию еще до войны. Уехали бывшие служащие американских фирм в Токио супруги Стариковы, семьи Шишкиных, Зверевых, Шимякиных…
Был и поток русских в противоположную сторону. Уехали в Америку долголетний староста кафедрального собора В. И. Мерзляков и его жена, Л. И. Шмакова и ее муж В. И. Шмаков, казначей церковного комитета. Несмотря на массовый исход русских из Японии после Второй мировой войны, здесь еще оставались выходцы из России, благодаря которым сохранилось русское книгопечатание. В частности, напечатали свои работы преподаватель русского языка и литературы в университете Васэ-да А. А. Вановский, который интересовался философией, религией и японскими литературными памятниками, и А. П. Мичурин, начавший преподавательскую деятельность еще в Харбине и преподававший русский язык в Институте иностранных языков в Токио.
Postrcriptum: Из японского дневника
Выйдя из вагона, сразу приметил большое панно с барельефами российских кораблей и изображениями Е. В. Путятина и И. А. Гошкевича. Мне показалось, что мои герои кивнули мне: «Не тужи, мы поможем, все будет отлично!»
Говорят, что название Хакодате идет с 1454 г., когда знатный род Коно Масамити построил здесь усадьбу, напоминавшую ящик: «хако» — ящик, «татэ» или «датэ» — усадьба. В информационном отделе (Hakodate City Tourist Information Center), непременной принадлежности любого японского вокзала, снабдили картой окрестностей и любезно объяснили, как куда добираться.
В Хакодате немало мест, связанных с русским присутствием. Поэтому и решил первым делом осмотреть их. По пути увидел красивый ресторан, на котором красовалась вывеска «Готокэн» (Goto: ken). Да это же первый русский ресторан, основанный японцем! По заверениям профессора Есикадзу Накамуры, шеф-поваром этого ресторана был Эикити из Гото, Нагасаки. Существует версия, что сразу после гражданской войны в Японии в 1868 г. он пришел работать на кухню Российского консульства и там научился русской кулинарии. Потом он открыл в Хакодате собственный ресторан, «Готокэн». Находился он, конечно же, совсем в другом месте, нежели современный.
Оглядев шикарный фасад этого фешенебельного заведения и предчувствуя, что цены ему соответствуют, не решился проверить качество русской кухни. В путеводителе отмечено, что здесь кормят иностранной едой с 1879 г. и предлагают отведать хорошие curries, crab croquettes, borsht (борщ?) и прочие блюда, намекая, что обойдутся они недешево.
Что же касается ресторанов с русскими владельцами, то один из первых в Японии тоже появился в Хакодате в гостинице «Росиа Хотэру» (Russia Hotel).
В центре города обнаружил памятник Кизу Кокичи (Kizu Kokichi), первому японскому фотографу. Он так и называется: памятник Хакодатской колыбели фотографии и установлен благодаря усилиям Хоккайдского союза японского фотоискусства в 1964 г. в честь столетия открытия в Хакодате фотомастерской Кизу Кокичи.
Историк Г. Ленсен выяснил, что с фотоискусством японцев познакомили русские. Кизу Кокити был родом из Этиго (Echigo) и в конце 1850-х гг. пришел в Хакодате, чтобы заняться изготовлением японских носков, и владел там портняжной мастерской. Однажды первый российский консул в Хакодате И. А. Гошкевич зашел к нему с заказом: сшить новую одежду по тем образцам, что он принес с собой. Портной никогда не видел таких вещей и попросил оставить их на некоторое время в мастерской. Кокити, видимо, был умельцем и с заказом успешно справился. Правда, сказать, что это была первые изделия, сшитые японским мастером для русских, нельзя. В свое время в Мацмае японцы изготовили несколько обновок пленному Головнину, который жаловался, что они выглядели неказисто.
После заказа Гошкевича портной Кизу Кокити стал специализироваться на шитье европейской одежды и вполне в этом преуспел. Встав на ноги и подкопив денег, он отправился навестить родные места. На судне у кого-то он увидел фотоаппарат и так заинтересовался им, что уговорил владельца обменять его на медвежью шкуру. Но, несмотря на все усилия японца, снимки у него не получались. Трудно сказать, как бы распорядился портной технической новинкой, если бы не Гошкевич, который зашел в мастерскую с новым заказом вскоре после возвращения Кокити в Хакодате. Русский консул и объяснил ему, как пользоваться новым устройством. Можно предположить, что учителем был и доктор Альбрехт, который увлекался фотоискусством.
Поскольку дела в портняжной мастерской к этому времени пошатнулись и она была близка к закрытию, Кизи Кокити решил заняться другим делом. Около 1864 г. в районе Shinchishinmachi (позднее Funamicho) в Хакодате появилось его фотоателье. Спустя много лет он уехал в Токио, где научился делать цветные снимки.
Одновременно с Кизу Кокити фотографии в русском консульстве обучился и Тамото Кензо (Tamoto Kenzo). Вот какое свидетельство сохранилось о нем. «Отец мой, — вспоминал Николай Матвеев, — в то время служил в консульстве фельдшером. Заболела у одного японца нога. В то время при консульстве был устроен большой госпиталь, чуть ли не единственный, впоследствии сгоревший, куда и положили больного, и где лечилось немало японцев. Стали японца лечить, но нога разболелась так, что вылечить уже не удалось и пришлось часть ноги отрезать. Не знаю, по какой причине, но нога у бедняги разболелась снова, и ее вскоре пришлось отпилить повыше. Оказавшись калекой, японец уже не мог работать того, что делал раньше. Долго думали, как помочь бедняге, и, наконец, придумали его научить фотографии. Первым аппаратом, если не ошибаюсь, его снабдил священник консульства отец Николай (ныне епископ Японии). Калека скоро привык к аппарату и стал снимать. Так как отец ему резал ногу, он решил его отблагодарить, и его портрет был одним из первых».
На памятнике отмечено, что помимо Кизу Кокичи и Тамото Кензо большую роль в мире хакодатской фотографии играл также Ёкояма Мацусабуро. Вслед за Хакодате открылись фотостудии «Хикома» (Ueno Hikoma) в Нагасаки и «Симоока Рензё» (Shimooka Renjo) в Йокогаме. Русские, которых с каждым годом становилось в Японии все больше и больше, стремились сфотографироваться на память. Кстати, в старом Владивостоке японские мастера считались лучшими среди фотографов.
От памятника дорога привела в городской парк. Как все японские парки, он выглядит прекрасно: ухоженные растения, изящные скамейки, красивые тропинки, выложенные камнем… Когда-то в этом месте располагалась батарея русских пушек с фрегата «Диана». Этот корабль побывал здесь в октябре 1855 г., потом было плавание вдоль японских берегов и кораблекрушение в Хеда, где русских моряков вытащили на берег. В знак добрососедства русские подарили Японии грозные орудия с «Дианы». Их перевезли на Хоккайдо и установили в специально построенном форте в Хакодате. Пушки показали, на что они способны, во время гражданской войны в Японии. Потом «почетная отставка» и роль достопримечательности в парке. Во время Тихоокеанской войны 1945 г. русские пушки отправили на переплавку, чтобы превратить их в японское оружие. Конечно, точного места, где они когда-то стояли, уже не найти.
Пройти мимо огромного памятника Такадаи Кахэя (Takadaya Kahei) невозможно. Он стоит, повернувшись лицом к морю, в японской парадной одежде хакама с мечом. Статуя изображает Кахэя в момент освобождения Головнина и возвращения его на «Диану» в 1813 г. В правой руке он держит свиток с актом администрации Мацмая, а в левой — одежду, которую он сменил, вернувшись с «Дианы». Монумент отлили на пожертвования горожан в 1958 г., когда отмечали столетие открытия Хакодатского порта, и установили на семиметровом каменном постаменте. Его изготовил уроженец Хакодате скульптор Янагава Гоити (Yanagawa Goichi).
Каждый год в конце июля около памятника проводится красочная церемония «Праздник Такадаи Кахэя». В ней принимают участие не только жители города, но и гости со всего Хоккайдо и острова Авадзи (Awajishima), откуда был родом Кахэй. К сожалению, не довелось увидеть это красочное шествие: буддийских и синтоистских священников, музыкантов, играющих на старинных флейтах, танцоров, исполняющих национальные танцы, детей, бьющих в барабаны и барабанчики. В выступлениях участвуют и бывшие жители Северных территорий — ведь Кахэй часто бывал на острове Итуруп, плавал между островами, из-за которых сейчас ведутся споры.
Чуть дальше по аллее установлена стела русско-японской дружбы.
Среди густых деревьев увидел здание бывшей Хакодатской муниципальной библиотеки. То, как много воды утекло с того времени, подчеркивают разросшиеся деревья, почти полностью закрывшие собой строение. Неподалеку располагается городской музей Хакодате. Официально его открыли в 1879 г. Вначале это была музейная выставка Хакодатского отделения Управления развития Хоккайдо. Здание музея является одним из старейших в Японии, и в 1963 г. оно было объявлено национальным культурным достоянием Хакодате. Через три года музей перевели в новое здание, сохранив в экспозиции много прежних экспонатов, а в старом строении устроили еще одну выставку, очень хорошо оформленную, посвященную природе и айнам. На витрине с геологическими коллекциями, собранными на Хоккайдо каким-то французским исследователем, заметил каталог, отпечатанный в конце XIX века в Петербурге. Надпись сообщала, что туда ученый передал дубликаты своей коллекции.
Где же мои русские? Я спросил об этом научного сотрудника, продававшего билеты в музей.
— Русские… — покачал он головой. — Подождите…
Вскоре ко мне выскочил господин средних лет и уже на ходу представился:
— Казухиро Хасебе, директор и куратор этого музея.
Узнав, что я из Владивостока, он всплеснул руками:
— Я в прошлом году был у вас в городе и посетил музей имени В. К. Арсеньева.
Он назвал несколько знакомых фамилий. Узнав, что мне нужно, он посоветовал поехать в город, где имеется сеть небольших музейчиков. Так я и сделал. Первым был выставочный зал Такадаи Кахэя, расположенный в старинном каменном амбаре в двух шагах от бухты. Здесь все было перемешано: якобы личные вещи Кахэя, его портреты и скульптуры, макеты судов, корабельное оборудование и множество прочих вещей, рассказывающих о той эпохе… Используя Хакодате как базу, Кахэй развил рыболовную индустрию и превратил небольшую заброшенную деревню в динамично развивающийся порт. Оценив по достоинству успех предпринимателя, сёгунат Токугава в 1800 г. дал ему высокий титул, разрешив использовать имя Такадая и носить меч.
Младший брат Кахэя Кимбэй, продолжив семейное дело, взял взаймы 50 тыс. цубо земли от сёгуната Токугава и построил резиденцию с огромным садом, искусственным холмом, прудом и декоративными камнями. Она находилась недалеко от того самого места, где сейчас разбит городской парк. Имеется и мавзолей семьи Такадая в храме Syomyoji.
В одной из экспозиций увидел пишущую машинку «Royal» с русским шрифтом. Осталась от российских рыбопромышленников Демби или Люри? На почетном месте лежал и экземпляр «Азбуки», составленный письмоводителем Российского консульства И. Маховым.
Девушка, продававшая билеты, попыталась всучить мне еще один за пятьсот иен, но я отмахнулся и, как потом выяснилось, напрасно. Мне показалось, что предлагают посетить Этнографический музей северных народностей, куда я уже заходил, но ничего русского среди айнских коллекций, весьма богатых и разнообразных, не нашел. Оказалось, что музей другой, не северных народностей, а северной истории, и вся его экспозиция посвящена Кахэю. Интересно, почему не объединили все материалы о нем в один музей? Центральную часть зала занимает гипсовый бюст Кахэя, моделью для которого послужил его потомок Такада Касити. Значительное место в музее отведено истории с пленением и освобождением Головнина. Под рисунком «Дианы» с поднятыми парусами установлен бронзовый бюст русского мореплавателя, подарок его потомка Петра Головнина, приезжавшего на открытие музея. Рядом с бюстом — портрет капитана Рикорда! присланный из России.
В соседних витринах помещены «Записки флота капитана Головнина о его приключениях в плену у японцев» — на разных языках и выпущенные в разные годы, начиная с самых первых изданий, а также написанные скорописью японские материалы об этой эпопее. Одна фраза из японского буклета, напечатанного на английском языке, позабавила: «This incident occurred in 1812 when the Japanese garrison, angered by the Soviet invasion of Japan's Northern islands, captured and imprisoned Adm. Golovnin». В стремлении вернуть Северные территории, Япония «провозгласила» советскую власть уже со времен Головнина. Без всякой связи с Кахэем и Головниным находится в зале и большая скульптура первого российского консула И. А. Гошкевича. Предполагаю, что русские подарили ее, рассчитывая, что власти установят в городе, но пока место скульптуре нашлось только в музее.[12]
В Хакодатской библиотеке пришлось первым делом прочитать правила пользования книжным собранием, и только потом мне выдали несколько библиографических указателей. Особенно интересным показался тот, в котором собраны сведения о материалах, касающихся русско-японских отношений. Миловидная девушка-библиотекарь, быстро просмотрев мой список, сразу отсортировала заявки по важности и отправилась за книгами.
Поделиться книгой: