Зал поющих кариатид

– Что это там такое желтое? – спросила она. – Светится?

– Это истина, – ответил богомол тем же радиоголосом, которым он начал говорить в прошлый раз. – Если у тебя есть вопросы, можешь задать, и все увидишь.

Лена задумалась. Серьезных вопросов о жизни у нее не осталось – все было давно понятно. В голову приходили только риторические.

– Почему у нас все так устроено? – спросила она.

В глазах богомола тут же появился ответ.

Он был странным – круговорот бликов и цветных пятен сложился в подобие короткой мультипликации с очень ясным смыслом. Этот смысл не был прямо связан с картинкой, но все равно каким-то образом доходил до сознания.

Лена увидела нечто похожее на окровавленную косточку от вишни. Эта косточка постепенно обросла мякотью, затем кожицей, а потом покрылась длинными белыми пушинками. На концах пушинок стали появляться хрустальные снежинки удивительной красоты – но к этому моменту непонятный плод, на котором они выросли, успел полностью сгнить, и снежинки с печальным звоном осыпались в темноту.

– Ты понимаешь смысл? – спросил богомол.

– Понимаю, – ответила Лена. – Все новое и хорошее у нас обязательно начинается с какого-нибудь мерзкого преступления. И когда новое и хорошее дает свои плоды, мерзкое преступление тоже дает свои плоды, и в результате все смешивается и гибнет. Это что-то невероятно древнее, грустное и неизбежное – здесь всегда так было и будет. А что случится со снежинками?

Богомол показал, и Лене пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя.

– А можно не туда? – спросила она жалобно. – Можно куда-нибудь в другое место?

Цветные блики в глазах богомола погасли.

– Куда ты хочешь? – спросил он.

– Помнишь, ты в самом начале показывал, – ответила Лена. – Там... Как это сказать-то... Такая текущая неподвижность, видно сразу во все стороны, во всем такой покой, и ничего уже не боишься.

– Ты говоришь про мир богомолов, – сказал богомол. – Ты уверена, что хочешь туда?

– Еще бы, – прошептала Лена.

– Чтобы стать богомолом, надо сдать экзамен. Тогда ты сможешь сколько угодно рождаться и умирать в нашем мире.

– Какой экзамен?

– Тебе придется выйти за границы человеческой этики, – ответил богомол.

– Подумаешь, – сказала Лена, – нам не привыкать. Что надо-то?

– В другой раз, – сказал богомол и исчез.

Смена постепенно шла к концу.

Засидевшиеся преферансисты громко матерились каждый раз, когда стол с картами и разграфленным для пульки листом уходил под пол, а потом поднимался, заново накрытый фруктовым великолепием. Даже груша-Громов показал, что тоже владеет боевым НЛП – встав на четвереньки у дыры в полу, он громко кричал туда:

– Пидарасы! Не трогайте карты! Я убью, бля, если еще раз карты смешаете!

Но Ботвиник в этот раз так и не посмотрел на Лену.

* * *

Майор в пятнистой форме стоял в углу раздевалки и перематывал ленту с ампулами, делая вид, что считает их по второму разу. Лена давно подозревала, что он специально приходит в раздевалку за полчаса до укола, чтобы глядеть, как она и другие девчонки переодеваются.

Шприц-пистолет торчал из-за пояса его камуфляжных штанов, и Лена поймала себя на крайне неприятной ассоциации по этому поводу. Если бы не дядя Петя, который тоже зачем-то пришел на развод, она потребовала бы помыть шприц-пистолет с мылом, но при начальстве начинать склоку не хотелось.

Дядя Петя был в отличном настроении – он курил сигару, роняя пепел на черную майку с надписью:

Glavnoe Upravlenie CCI

– Девчат, – сказал он, когда майор зарядил шприц-пистолет, – объявление. У Лены сегодня личный эксклюзивный клиент, Михаил Ботвиник.

Лена ждала этих слов, но неожиданно для себя занервничала и бросила банку с малахитовой мазью на лавку.

– Вроде только улетел к себе в Лондон, – продолжал дядя Петя, – и вдруг решил вернуться. Значит, хорошо пела, Лен. Ну или молчала, не знаю. Звонил – будет через два часа.

– Я не пойду, – сказала Лена и заплакала.

Дядя Петя даже не стал делать вид, что принял это всерьез.

– Ты че, Лен, – сказал он лениво, – одурела на всю голову? Ты за один удар на полквартиры заработаешь. И дяде Пете на четверть сотки. Кончай кокетничать. Все хорошо в меру.

– Правда, Лен, – сказала Вера, надевая на голову зеленый абажур парика, – я считаю, ты прыгать от радости должна до потолка. А ты чего-то хандришь. Я б тебе за такого клиента глаза выцарапала. Честно.

Но Лена уже пришла в себя.

– Ладно, – сказала она. – Петь не надо?

– Тебе нет, – ответил дядя Петя. – А девчатам еще как. Вера, за музыку сегодня ты отвечаешь. Давайте не мур этот, а что-нибудь лирическое. Ну или сами решите. Успокоилась?

Вопрос был к Лене.

– Успокоилась, – ответила Лена. – А можно мне сегодня два укола? Для верности?

– Для верности кому? – спросил дядя Петя и хихикнул.

Лена пожала плечами и сделала холодное лицо.

Дядя Петя посмотрел на майора.

– Я за каждую ампулу расписываюсь, – сказал майор. – Число, дата. Хотите, под свою подпись.

– Подпишу, о чем разговор, – согласился дядя Петя. – Видишь, девушка нервничает. Вдруг Михаил Семенович попросит встать богомолом, а она не сможет. Чтоб не оплошать, хе-хе...

Если первый укол всегда напоминал Лене включившийся в затылке прохладный фонтан, второй оказался похож на порыв арктического ветра, который мгновенно превратил всю воду в фонтане в маленькие кристаллики льда. Лена сразу же поняла, что у нее есть вторая пара ног и ухо тьмы. Ощущение было очень отчетливым, и ей потребовалось сосредоточить всю волю, чтобы убедить себя в том, что это обычная после укола соматическая галлюцинация.

– Девчат, – сказала она, пряча вторую пару ног за первой, – вы только не смотрите, когда Ботвиник придет. Ладно?

– Хорошо, – ответила за всех Ася и ободряюще улыбнулась.

Богомол появился перед Леной вскоре после того, как она залезла на тумбу и взялась руками за верхний малахитовый блок. В этот раз его голова была видна гораздо отчетливей, чем обычно, и Лена даже заметила маленькие щербинки на антеннах, которые торчали из области центральных глаз. Зато реальный мир – малахитовый зал и стоящие на тумбах подруги – теперь казался расплывчатым и приблизительным.

Богомол сразу перешел к делу, словно прошлый разговор и не прерывался.

– Чтобы стать одной из нас, – сказал он, – ты должна будешь сделать вот это...

И три его центральных глаза показали Лене мультфильм с жутким, но несомненным содержанием, в то время как два больших фасетчатых глаза внимательно следили за ее реакцией.

Лена была готова к чему угодно, но не к этому.

Теперь она поняла, что богомол имел в виду, когда говорил о выходе за границы человеческой этики. Он, оказывается, ничуть не преувеличивал.

– Никогда, – сказала Лена.

– Я не заставляю, – ответил богомол.

– Нет, – в ужасе повторила Лена. – Этого сделать я не смогу никогда.

– В мире богомолов такие законы.

– Ты хоть понимаешь, что ты сейчас предложил? – спросила Лена. – Ведь это зверство.

– Это не зверство, – ответил богомол веско. – Это насекомство. У нас так принято почти полмиллиарда лет. И не только у богомолов, кстати.

– А у кого еще?

Голова богомола приблизилась почти вплотную, и его большие фасетчатые глаза заглянули Лене глубоко в душу.

– Например, у pisaura mirabilis. У них во время любовного слияния самка поедает муху, пойманную для нее самцом. А у oecantus niveux самка высасывает соки из особой железы в теле самца. Самка cardiacephala myrmex ест отрыгиваемую самцом пищу прямо у него изо рта – из этого, кстати, через двести миллионов лет произошел ваш человеческий поцелуй, только люди, как всегда, убрали содержательную часть и оставили один пиар. У богомолов просто самый радикальный подход к проблеме...

– Откуда ты знаешь латинские слова? – спросила Лена.

– Это не я. Все это знаешь ты.

– Я никогда ничего подобного даже не слышала.

– Как-то раз ты случайно пробежала глазами статью на эту тему, – сказал богомол, – и твой мозг все запомнил. Ты просто не в курсе, что ты это знаешь. С богомолом такого никогда не может произойти.

Вдруг богомол исчез, словно его что-то спугнуло.

А в следующую секунду Лена увидела входящего в малахитовый зал Михаила Ботвиника.

* * *

С Ботвиником были два обычных телохранителя в двубортных костюмах и дядя Петя, который успел к этому времени переодеться в черную майку с надписью:

Adihit

Под ней был адидасовский треугольник, разбитый на полоски, только этих полосок было не три, а две, из-за чего треугольник походил на гитлеровские усы щеточкой.

Телохранители остались у дверей, а Ботвиник и дядя Петя вошли в зал. Ботвиник что-то доказывал дяде Пете, продолжая начатый за дверью разговор:

– ...поэтому и говорю, что роспись пидорская. Чистейший пидор. Он и в стихах про это писал. Я, правда, не помню точно, в молодости читал. Ну вот был у него, например, стих, где он сначала гречонка пялит, как лорд Байрон. А потом ножиком его чик... С таким сверхчеловеческим хохотом...

– Это где? – спросил дядя Петя.

– Ну как там, – Ботвиник наморщился, вспоминая. – «И тогда я смеюсь, и внезапно с пера мой любимый слетает Анапест...» Вообще-то пидор тут только Анапест, автору не предъявишь. Но по другим стишатам можно и предъявить. Его маленькие девочки не интересовали, он только вид делал. Чтоб люди не поняли, кто он на самом деле, пять-восемнадцать, вон галка полетела... У дворян ведь тоже своеобразный кодекс чести был.

– Не знаю, – сказал дядя Петя. – Если уж стихи, то я больше Есенина люблю.

– А его-то за что?

– За стиль, – ответил дядя Петя. – «Шардоне ты мое, шардоне...» Божественно.

Ботвиник перекрестился и сплюнул.

– Знаешь, как Оскар Уайльд говорил? Стиль – последнее убежище пидараса.

– Наверное, – робко согласился дядя Петя. – А что, лорд Байрон действительно греченков... греченят... того?

– А ты думал, – ответил Ботвиник. – И дневник вел. Ладно, я тебе не лектор из общества «Знание».

Он обвел взглядом комнату и увидел Лену.

– Привет, зеленая! – сказал он с улыбкой. – Вот, пришел, как обещал. У меня полчаса.

Дядя Петя из-за спины Ботвиника сделал страшные глаза и качнул подбородком вниз. Лена поняла, что ей следует спуститься с пьедестала. Она постаралась сделать это с максимальным изяществом. Спрыгнув на пол, она гимнастически спружинила и присела в вежливом, но полном достоинства реверансе.

– Ну ты скачешь, зеленая, – пробормотал Ботвиник.

– Я пойду тогда, – сказал дядя Петя, – вы тут сами разберетесь. Девчат, музыка!

Он пошел к дверям. Вера запела «Колеса любви», а Ася с Кимой замурлыкали, изображая инструментальное сопровождение, – это был давно отработанный номер, где Лена пела на второй голос. Сейчас она молчала, но и без нее получалось неплохо.

Ботвиник снял халат, оставшись в одних трусах – черных «боксерах», как и положено последнему русскому мачо. Лена увидела на его плече татуировку – знаменитую летучую мышь.

И тут богомол вернулся.

Ботвиник, конечно, ничего не заметил. Лена уже понимала, что может беседовать с богомолом у него на глазах, и Ботвиник об этом даже не узнает. Больше того, ее общение с богомолом шло на таких скоростях, что за время, которое потребовалось Ботвинику, чтобы подойти к ней и взять за руку, они успели обсудить довольно многое.

Сперва богомол приблизил к ней свою голову, и три его центральных глаза повторили мультфильм о том, что ей следует сделать.

Теперь это уже не казалось Лене таким страшным.

– А почему именно голову? – спросила она.

– Это общий закон мироздания, – ответил богомол. – Поедание самца всегда начинается с отрывания головы любым доступным методом. А то ты не знаешь, хе-хе, у вас же этому все женские журналы учат. И потом, с физиологической точки зрения это улучшает секс. Когда удаляются тормозные механизмы, амплитуда рефлекторно-спазматических движений становится максимальной. Например, если блокировать у лягушки высшие нервные центры, она самопроизвольно начнет совершать копулятивные фрикции. Негры до политкорректности тоже считались хорошими любовниками, потому что не так загружены тормозными программами, то есть они в хорошем смысле слова безголовые. Отрывание головы – это метафора, которая в мире богомолов воплощается через буквальную реализацию...

– Где ты только так говорить научился, – пробормотала Лена. – Откуда ты, например, знаешь слово «метафора»?