Штурман дальнего плавания

Ночью я сплю неспокойно. Мне снится большой корабль, я стою на мостике и отдаю какие-то приказания. Но голоса моего не слышно. Откуда-то появляется Федотыч с мамой. Они указывают на меня пальцами и смеются. Мне хочется им объяснить что-то, но вдруг все исчезает…

В понедельник я встаю очень рано. Даже раньше, чем мама. Последний день дома! Тихонько выдвигаю ящик комода и достаю свою флотскую форменку и черные выходные брюки. На пароход нужно прийти в полной форме. Может быть, капитан предложит мне раздеться. До зеркального блеска чищу свои ботинки. Скоро встает и мама. Я с грустью смотрю на нее. А она — ничего. Держится бодро. Не подает виду, что страдает. Как ни в чем не бывало готовит чай, режет хлеб, шутит.

Когда мы прощаемся с ней на углу Десятой Роты (она идет налево, а я — прямо), мама спрашивает:

— Надеюсь, ты еще придешь домой сегодня?

— Конечно, мамочка. Обязательно приду. Мне же вещи взять нужно. — При упоминании о вещах какой-то комок подступает к моему горлу.

В школе все по-прежнему. Даже тетя Поля, нянечка с вешалки, так же, как всегда, ворчит на меня за то, что не вытер ноги о половик. Эх, если бы она знала!

В классе пустовато. Я пришел рано. Кокина еще нет. Несколько девочек шепчутся в углу. Барыкин, Житков и Музиль решают на доске задачу. На меня никто не обращает внимания. Что, если им сейчас рассказать? Не поверят. Лучше подождать до конца уроков. Тогда можно будет не торопясь все рассказать ребятам. Я молча сажусь за парту и углубляюсь в учебник географии. Наконец приходит Кокин. Я делаю ему знак молчать. Он понимающе кивает головой.

— Ну что, Гошка, мама отпустила? — шепчет он, усаживаясь со мной.

— Отпустила. Ты пока молчи. Потом скажем.

— Врешь! Неужели отпустила?

— Вот увидишь. Зачем я тебе врать буду?

Бесконечно долго тянутся уроки. Я ничего не слушаю. Хорошо, что меня сегодня не вызывают. Все мысли заняты «Трансбалтом». Думаю о том, как лучше обратиться к капитану: «дяденька» или «товарищ капитан»? И что сказать? Вот так, пожалуй, будет хорошо: «Товарищ капитан, я слышал, что вам нужны матросы. Я люблю море. Возьмите меня. Родители меня отпустили». Скажу что-нибудь в этом роде.

Наконец кончается последний урок. Все собирают книги. Я выхожу на середину класса.

— Ребята! До свиданья. Мы не скоро увидимся, — объявляю я и жду, какое впечатление произведет мое сообщение. Пока слабое. Только Саша Михалев спрашивает:

— Что, уезжаешь куда?

— Нет, не уезжаю, а плавать ухожу на пароходе. Матросом.

— Матросом? На пароходе? Врешь! — недоверчиво смотрит на меня Михалев.

Теперь нас обступают ребята.

— Это ты, может быть, врешь! Вот спроси Кокина, он знает.

— Правда это, ребята, — подтверждает Вовка. — В субботу сам слышал, как его один моряк приглашал работать на «Трансбалт».

— А как же дома, отпустили тебя?

— Отпускают. Я ведь без моря жить не могу.

— Странно, как это ты двенадцать лет прожил?! — язвит вечный задирала Журкин. — Фасонишь?

— Ничего не фасоню! Слушай вот, — и я важно, со всеми подробностями, рассказываю о том, что произошло со мной в субботу на набережной. Ребята слушают, затаив дыхание.

— Счастливый! — вздыхает Галочка Тузова, когда я кончаю свой рассказ. — Во всех-то ты странах побываешь.

— Э-э! Да, может, тебя и не возьмут еще. Тоже мне матрос, — не унимается Журкин.

— Много ты понимаешь. Не возьмут! И вообще, чего ты пристал? По шее захотел? — сержусь я.

— Мальчики, мальчики, оставьте! Не ссорьтесь. Такой день! Надолго ведь расстаетесь, — успокаивает нас Катя Ярочкина.

— А чего он фасонит?

— А ты не приставай. Ну ладно, ребята. До свиданья! Не забывайте. Мне надо идти, а то опоздаю.

Я прощаюсь со всеми; и мы шумно сбегаем с лестницы.

С Вовкой у меня особый разговор. Как обычно, мы доходим до Восьмой Роты и останавливаемся.

— Вова… Может быть, ты тоже в матросы пойдешь? Примут, наверное, и двоих, — с надеждой говорю я.

— Примут-то примут, да батька не пустит. Я ему уже об этом намекал. И о тебе рассказывал. Он сказал, что драть тебя некому. Не пустит. А тайком я не хочу.

— Тайком, конечно, нельзя. Ну, Вовка, прощай! Пиши. Зайдешь к моей маме, возьми мои альбомы с марками и маленькие шахматы. Отдаю их тебе. На память.

Вовка молчит. Его не радуют мои подарки. Товарищи расстаются! Увидятся ли?

— Прощай, Гошка!

— Прощай, Вовка!

Мы быстро расходимся в разные стороны. Пройдя несколько, шагов, я оборачиваюсь и машу рукой. Вовка стоит и смотрит мне вслед.

3

Пока я иду на набережную к «Трансбалту», мысли о маме и школе не дают мне покоя.

«Нехорошо получилось, — думаю я, — мама остается одна, ей будет очень скучно жить. Кто теперь сварит ей обед, когда она усталая придет из школы? Придется ей и дрова колоть самой».

Я останавливаюсь у моста. На той стороне виден «Трансбалт». Еще не поздно вернуться обратно…

«Нет! Это невозможно! — Я решительно двигаюсь дальше. — Всем нахвастался, попрощался! А маме буду часто писать. Деньги посылать. Может быть, «Трансбалт» и не так скоро уйдет в рейс. Книги с собой возьму на пароход, чтобы не отстать от ребят. Не возвращаться же мне через два года снова в пятый класс! Плохо, что с Аполлинашей не попрощался».

По мосту, разбрызгивая подтаявший снег, быстро едет мальчишка на финских санях. Я снисходительно смотрю на него.

Это уже пройденный для меня этап.

«Кому кататься, а кому и в плаванье идти. Мама такой молодец! Отпустила меня плавать. Поняла, что море для меня — все».

Дохожу до «Трансбалта». Поднимаюсь по трапу и вдруг слышу откуда-то сверху:

— Эй, молодец! Слезай вниз! Нельзя на пароход заходить! — Это кричит мне вахтенный, перегнувшись через фальшборт.

— Мне капитана нужно.

— Чего? Капитана? Зачем он тебе?

Я уже добрался до главной палубы.

— По личному делу, — смело отвечаю я.

— Ишь, какой деловой, — смеется вахтенный и открывает дверь в белую надстройку. — Марья Гавриловна, — кричит он, — тут пацан какой-то к Михаил Константинычу пришел! Проводи его.

В дверях появляется толстая женщина с белой наколкой на волосах и в белом кружевном переднике.

— Ну пойдем, мальчик.

И мы входим внутрь судна. Длинный, залитый электрическим светом коридор. С одной стороны гладкая и белая, как фарфор, стена, с другой — множество дверей. Над каждой табличка. Я успеваю прочитать: «Старший механик», «2-й механик». Потом мы поднимаемся по трапу наверх. Опять коридор, опять наверх… Везде двери, двери… Наконец женщина останавливается перед красивой полированной дверью с медной блестящей ручкой.

— Вот здесь капитан. Постучи, — говорит она и уходит. Я остаюсь один.

Волнение охватывает меня. Наконец решаюсь и тихонько стучу в дверь. Никакого ответа. Я перевожу дыхание и стучу сильнее.

— Войдите, — слышу я приглушенный голос и открываю дверь. Первое, что бросается мне в глаза, — большая клетка. Там в кольце раскачивается разноцветный попугай. Потом я замечаю на полу мягкий ковер, большой письменный стол и пустое деревянное кресло перед ним. Капитана я увидел спустя несколько секунд. Он стоял в углу своей большой каюты и в упор смотрел на меня острыми, черными, слегка прищуренными глазами. У него темное от загара морщинистое лицо. Седая, расчесанная на две стороны борода закрывает грудь. На рукавах блестят золотые нашивки.

— Чем могу служить, молодой человек? — говорит он.

Внезапно я вижу себя в зеркале. Передо мной стоит худенький, невысокий мальчик в ярко начищенных ботинках и в сером неуклюжем ватном пальто. Это все терпимо, но шапка! Бантик развязался, и теплые уши висят, как у породистой охотничьей собаки. Это обстоятельство окончательно смущает меня. Вид явно не морской.

— Так в чем же все-таки дело? — спрашивает капитан и делает шаг по направлению ко мне. Все заготовленные заранее фразы вылетают из моей головы.

— Товарищ капитан! Возьмите меня к себе на пароход. Хоть кем-нибудь! Мне сказали, что вам матросы нужны, — прошу я умоляющим голосом.

Вероятно, капитан не ожидал такой просьбы! Он зажимает бороду в кулак, оглядывает меня с ног до головы и садится в кресло:

— Ах, вот что… В таком случае прошу раздеваться.

«Ага! Я так и знал», — мелькает у меня.

В первую очередь я стягиваю с себя злополучную шапку, потом снимаю пальто и стою, не зная, куда их деть.

— Клади вот сюда, — указывает хозяин на кожаный диван, привинченный к стене. — Давай познакомимся. Логачев Михаил Константинович. Капитан «Трансбалта», — и протягивает мне руку.

— Микешин Гоша, — смущенно представляюсь я.

— Очень приятно. Теперь садись и поговорим.

Сажусь на стул против Михаила Константиновича. На столе я замечаю фотографию курносого, светлоголового мальчика. Капитан ловит мой взгляд и объясняет:

— Внук. Иван Логачев. Твоего возраста… Итак, Гоша, придется тебя огорчить. Набор матросов у меня уже закончился. Это — первое. Потом, должен тебе честно признаться, ты молод для этой должности.

Капитан закуривает. Я сижу и смотрю на ковер. Значит, не берут! Мечта рушится…

— Возьмите, товарищ капитан! Очень прошу. Возьмите!

Слезы навертываются на мои глаза. Наверное, капитан Логачев почувствовал мое неподдельное горе. Он подходит ко мне и кладет руку на плечо:

— Не могу, Гоша. Честное слово, не могу. Мал ты еще. Матросом не так легко быть. Надо много знать, нужно быть сильным. Тяжелая работа.

— Михаил Константинович! Ну юнгой возьмите! Ведь юнги маленькие.

— Юнг нет на торговых судах, Гоша.

— Тогда матросом. Я сильный, — твержу я.

— Хорошо. Сейчас сам увидишь, что я прав. Идем.

Капитан открывает скрытую портьерой дверь. Мы поднимаемся на несколько ступенек вверх по деревянному витому трапу и оказываемся в какой-то каюте. Справа стоит огромный высокий стол. Посреди — колонка со штурвалом и компас под сияющим медным колпаком. Машинный телеграф. Все это я видел в морском музее. По передней стенке тянутся медные трубки. На стенах — часы, барометр, таблицы, сочетания флагов. С подволока спускается какой-то моток веревок с крылатой металлической сигарой. И еще много предметов, мне неизвестных. Я не видел их даже в морском музее.

— Это штурманская и рулевая рубка. Попробуй поверни штурвал, Гоша, — указывает капитан на рогатое колесо. Я изо всех сил нажимаю на рог. Но штурвал не двигается с места. В то время я еще не знал, что для этого требуется сила пара.

— Вот видишь? Это матросская работа. А компас ты знаешь? Нет? Судно в море ведут по компасу тоже матросы. А это что? — Михаил Константинович подводит меня к свинцовой гире с линем, стоящей в углу.

— Не знаю.

— Это лот. Прибор для измерения глубины. Его раскручивают и бросают в воду. Длина линя показывает, какая глубина. А ну-ка, подними его.

Натуживаюсь и еле отрываю гирю от пола.

— Теперь посмотри, как работают матросы.

Мы подходим к окну. На палубе матросы задраивают люки. По двое они накрывают их тяжелыми деревянными лючинами. Лючин очень много.

— Ну, скажи, мог бы ты подменить одного из них? Только честно! — спрашивает Михаил Константинович.

Я молчу.

— Ладно, пойдем ко мне. Согласен, что я прав?

— Согласен, — шепчу я.

В каюте снова садимся: капитан в кресло, я на стул.

— Грести умеешь?

— Так… немного.

— Хорошо надо уметь. А плавать?

Я мотаю головой.

— Матрос все это должен уметь. Но вообще ты молодец, что решил стать моряком. Учись хорошо, Гоша. Набирайся сил. Выучись грести и плавать. Выучи сигнализацию, компас, разбивку лота… Кончишь школу, приходи, возьму тебя матросом. А теперь беги домой. Дорогу-то к трапу найдешь?

Я медленно одеваюсь. Мне так не хочется уходить.