Ночная пуля

- Ладно, в следующий раз! - тащу этого упрямца Морокова вон из квартиры.

Я завишу от него. Он - ведущий инженер, а я - просто. Один раз он уже пропал без вести. Исчез. И никто ничего не знал. Пока, наконец, не пронесся слух, что он в психушке. Так-то он парень весьма добродушный, но иногда впадает в сильное озлобление. Кричит, брызжет слюной, косит сильно глазом и выворачивает губы. Мне кажется, что я уже давно не работаю в этой их богадельне. Но почему-то должен ходить на работу. С трудом как-то каждый раз преодолеваю проходную. Пропуск-то у меня отобрали при увольнении. А предприятие военное. Вот и приходится хитрить всячески, не сдавать при выходе пропуск… который у меня отобрали. Ну... это надуманное противоречие. Вполне может так быть, что одновременно отобрали, и он нахо­дится в кармане. Такой плоский, маленький, запечатанный в плексигласовую оболочку. А под ней я - усатый, молодой. И стоим мы с Мороковым во дворе дома, где я когда-то жил. Там еще приемный пункт стеклопосуды. Место удивительно спокойное. Солнечный свет пробивается сквозь листву деревьев. Потусторонний покой... И еще рядом прием макулатуры. В низеньком, обитом фанерой и жестью загончике. Окошко с разбитым стеклом и решеткой...

Входит, наконец, какой-то обормот с "дипломатом". Открыва­ет его. Как завороженный смотрю на пистолет, который он дер­жит в другой руке. Не знаю, есть ли что-нибудь хорошее в че­моданчике для Морокова. Или же его ждет что-то совсем другое.

- Давай-ка уходить, - тяну я его за рукав и, улыбаясь, подмигиваю курьеру с пистолетом.

- А где же микросхемы?! - восклицает недовольно Мороков.

"Ну, уж точно! Ненормальному море по колено!"

Курьера, видимо, забавляет такой ход событий. Он смеет­ся, обнажая гнилые зубки.

С трудом вытаскиваю Морокова за дверь. Тянет он за собой открытый чемоданчик. Тесно втроем в прихожей. Но курьеру, на­верно, наказано - оружие не применять. По-прежнему вяло иг­рает рахитичный мальчик в полутьме коридора у старого об­лупленного велосипеда...

А топот приближающейся колонны все слышней и слышней. Видна поднятая ею пыль над низкими деревцами вдоль дороги у горы....

На вокзале скверно. То ли пришел поезд, то ли нет. За­стыли автоматы для продажи билетов. Наконец подносят два ма­леньких, очень хороших гроба. Полированный дуб зеркально блестит. С боков бронзовые фигурные ручки. Очень может быть, что это и не гробы, а футляры для альтов или даже для вио­лончелей. Нет, пожалуй, все же для альтов. Виолончель бы ту­да не влезла.

Объясняю, что ехать придется по набережной, а потом в горку и мимо Кремля. Можно погрузить их на багажник, не иск­лючено, что поместятся, но вдруг один соскочит?! Опасно! И приезжать второй раз ужас как не хочется. На сердце тяжесть такая, что хуже некуда! Неужели все же гробы...

Перрон крытый. Вот-вот подойдет поезд. Вроде бы уже и не крытый. И не вокзал. А полустанок. И стоять поезд будет всего минуту, а может быть и еще меньше. С трудом забираюсь в последний вагон. Собственно, это и не вагон вовсе. А отго­рожена часть паровоза. Публика внутри премерзкая. Отвратные такие рожи. Билеты начинают проверять. Разве можно успеть купить билет? Да еще выясняется, что идет этот состав из двух вагонов в другую сторону. Мелькают за окном знакомые полустанки Казанской железной дороги.

5. Тайны творчества

Тщательно помешиваю очередную порцию детской кашки, ва­рящейся на малом огне. На сей раз из гречневой муки. В ней есть железо и прочие микроэлементы, необходимые для жизнедеятельности. Внушаю себе почтение к этому продукту, от которого меня уже изрядно воротит.

После еды решаю проверить чердак. Поднимаюсь наверх. К люку ведет короткая железная лестница, покрашенная белой масляной краской. Он оказывается не закрытым. Осторожно от­крываю крышку и попадаю в чердачное помещение. Задеваю голо­вой какие-то веревки, видимо, повешенные когда-то для сушки белья. Иду на свет. Около окошка за пулеметом в профессио­нальной позе, раскинув ноги, лежит Михалыч. Рядом сидит Эн и набивает в магазин патроны. Михалыч в офицерской гимнастер­ке без погон, галифе и сапогах. Форма полушерстяная. Он на­поминает пулеметчика с плаката из серии учебных пособий для курса молодого бойца.

- Еле нашел подходящее место, - поворачивает он ко мне голову. - На крышах снайперы! Погляди! - приглашает он.

Я нагибаюсь. Действительно, маленькие фигурки залегли на крышах противоположных домов.

- Отсюда прекрасный обзор и отличный сектор обстрела! Если со мной что-нибудь случится, возьмешь командование на себя! - обращается он строго к Эн.

Та делает вид, что не слышит и продолжает сосредоточен­но набивать патроны.

- Ты что, оглохла?! - интересуется Михалыч.

- А ты сдурел? Да? - огрызается Эн. - Неужели я буду по своим?! Патроны набиваю? Набиваю! Вот и скажи - спасибо!

- С каких это пор они стали твоими? - спрашиваю я.

Она укоризненно качает головой, мол, хватит с меня это­го охламона Михалыча, но ты то, что придуриваешься!

- Энька - стерва! - сообщает мне Михалыч. - Но хороша ведь! Ничего не скажешь!

На Эн ладно сидит солдатская хлопчатобумажная форма. Во­ротник гимнастерки расстегнут. Немного видна грудь.

- Ты что, на голое тело надела обмундирование? - пытаюсь сбить с нее самодовольную спесь.

- Нет, вы все здесь с приветом! - реагирует она и вырази­тельно крутит пальцем у виска.

- Это будет где-то два на три... - мечтательно говорит Михалыч. - В серо-лиловых тонах! Кажется, оставался еще боль­шой холст. Я ей предлагал надеть кожаную тужурку! Отказалась, дуреха! Тельняшка и кожанка! Ей богу, было бы лучше!.. Впро­чем, так тоже ничего... Та-та-та, та-та-та, - начинает он крутить стволом.

- Чувствую, дальше репетиции дело не пойдет! - с сожале­нием вздыхает Эн.

- Крови ждешь? - интересуюсь я.

- Не крови, а настоящего дела! - резко отвечает она.

- Энька - стерва! - снова оживляется Михалыч. - Хочет моей погибели! А у меня - дети, - доверительно говорит он мне.

- Так ведь взрослые! И без тебя не пропадут! - резонно замечает Эн.

- Ну, как тебе нравится? - довольно смеется Михалыч. От­рывается от пулемета и начинает лапать Эн.

Это зрелище видеть уже совершенно невыносимо, и я ухо­жу. По дороге к себе размышляю об утрате Жизни и способе взаимодействия с потерянным. Подлинное бытие - не сам чело­век и не окружающий его мир. Надо попытаться бесстрастно созерцать и постепенно избавиться от субъекта как объекта отношений. Страсть расширяется и переходит в любовь...

Решаю пробовать! Прошу Эллу. Она находит у Михалыча не­большой загрунтованный холст. Приносит кисти, краски. Начну с обнаженной натуры. Это проще. Нужна модель. Снова прошу Эллу. Она охотно соглашается. Ищу необходимое освещение. Все не то. Наконец удается найти то, что нужно. Делаю наброски углем. Увлекательное это дело, оказывается, - живопись! Жаль, что поздно сообразил. С шитьем курток никакого сравнения! То было только ради денег. Элла проявляет удивительное тер­пение. Чувствуется школа. Я благодарно целую ее... Еще пара сеансов и надеюсь закончить...

Целых два дня ушло на окончание работы. Опустошен и счастлив. Хочется узнать мнение профессионала. И будто услы­шав мои мысли, неожиданно заходит Михалыч вместе с Эн. Он долго рассматривает картину.

- Недурно... - цедит сквозь зубы. - Ей богу, недурно... А тебе как? - обращается к спутнице.

Та хмыкает, чуть прикусив губу. Капелька крови течет по подбородку.

- Получилось... - шепчет она.

- Модель мне кого-то напоминает... - задумывается Миха­лыч.

Хотя узнать натурщицу нельзя.

- Нет, не пойму кого... - с досадой и к моему облегче­нию заканчивает он.

Михалыч по-прежнему в военной форме и напоминает вождя. Протягивает мне портсигар.

- Бери! Золотой! На память! - говорит он. - В обмен на картину! - доканчивает и портит впечатление своей корыстью.

- Нет! - не соглашаюсь я. - Лучше вечером я его у тебя отыграю.

- А вы не хотите разыграть меня? - капризно спрашивает Эн.

- Не хочу! - отрубает Михалыч. И обняв свою подружку за талию, направляется к выходу.

Закрываю за ними дверь. В комнате четыре железных кро­вати. Почему меня поселили сюда? Аккуратно собираю разбро­санные старые газеты. Связываю их в пачки. Надо будет их сдать и приобрести какие-нибудь "макулатурные" книжки. Вхо­дят два молодых южных человека. Они - студенты, которые раньше жили в этой комнате. Хотят забрать газеты.

- Они наши! - резонно говорят ребята.

- А я их упаковал! - возражаю я.

Уж больно не хочется отдавать. Привык к мысли, что макулатура моя. Дверь открывается прямо на улицу. Они пресле­дуют меня. А может быть другие. Не знаю. Быстро пробегаю по узкому навесному мостику через широкое ущелье. Внизу гремит горная река. Высота ужасная. Преследователи достигают се­редины моста. Но вдруг один из них в страхе ложится на мост. Начинает ползти назад. Я спешу по заросшему густым зеленым кустарником склону крутой горы. Удается скрыться от пресле­дователей!

6. Смерть Ильича

Мы уже второй раз играли втроем. Не приходит Валентин Ильич. Я несколько раз стучал в его однокомнатную квартиру на третьем этаже. Тишина. Мы теперь играем каждую ночь. Вна­чале, когда в доме еще только организовывали ночные дежурст­ва самообороны, мы собирались по понедельникам раз в неделю. Теперь, кроме нас, никто не дежурит. Мне кажется, что в на­шем подъезде осталось процентов двадцать пять жильцов, а мо­жет и того меньше. Возможно, Ильич тоже решил слинять. Но мог бы предупредить! Ведь не чужие. Странно... Я уже готов­люсь ко сну, как меня будит настойчивый стук в дверь. Вот таких вещей, признаться, я не люблю больше всего. Подкрадываюсь неслышно к двери. Смотрю в глазок. Серега! Открываю. По его роже сразу понимаю, что-то приключилось!

- Ильич лежит под балконом! Полный труп! - выпаливает Серега.

 Идем туда.

- А у меня башка стала прямо раскалываться, - зачем-то начинает он оправдываться. - Решил пройтись немного... около дома. Он уже дня два лежит, не меньше!

- Правильно! Он две игры и пропустил! - отвечаю, чтоб что-то сказать. Не хочется молчать.

Ильич лежит, раскинув руки, лицом вниз. В костюме. Ка­жется, португальский. Такие продавались лет пятнадцать назад.

- Может, с балкона выкинули? - предполагает Серега. – Его стояк!

Мы, не сговариваясь, задираем вверх головы.

- Он на третьем этаже, - говорю я. - Не разбился бы на­смерть!

- Никто и не говорит, что от этого!

- Ладно! Давай отнесем его в квартиру! - предлагаю я.

- Может, вызвать милицию? - говорит Серега. - Это я так, по инерции... Потащили!

Нести неудобно. Ильич достаточно тяжел.

- Лучше в одеяле! - говорит Серега. - Тут как-то сосед­ская бабушка дуба врезала. Попросили помочь. В коридоре кувырнулась. Ну, мы ее на одеяло положили. Очень удобно...

 Он роется в карманах Ильича и вытаскивает ключи.

- Я сейчас! - бежит в дом.

Приносит одеяло. Тащим Ильича в подъезд.

- Кто интересно его? - спрашивает подавленно Серега. – Может, привел кого к себе? - и сам же себе отвечает: - Вряд ли! Он не по этой части... - замявшись, добавляет: - Был...

 Вносим Ильича в квартиру.

- У него родственники-то есть? - интересуюсь я.

- Вроде он про сестру как-то говорил... Что она - ред­кая стерва, - неуверенно отзывается Серега. - Сейчас хоронить кого-нибудь, не приведи господь!

- Надо будет помочь!

- Надо...

- Странно, что говорил про сестру, - у меня возникает непонятное подозрение. - Что это он вдруг с тобой разоткровенничался?

- Случайно вышло... Точно не помню. Вроде того, что друзья часто лучше родственников, - объясняет Серега. Берет записную книжку, лежащую рядом с телефоном. Листает ее.

Подхожу к балкону. Дверь не заперта. "Возможно, и сбро­сили... "Хотя следов присутствия посторонних людей вроде бы и нет. На письменном столе небольшая фотография в рамочке. Элла с Женькой. На всякий случай кладу ее себе в карман.

- Есть телефон! - обрадовано кричит Серега.

- Давай звони! Вроде вчера связь была! - пытаюсь перело­жить на него эту мало приятную обязанность.

Моя нога неожиданно едет вперед. Наступает отстранение. Я одновременно делаю неловкий вынужденный шпагат и при этом смотрю на себя со стороны. Сильно напрягаются мышечные связ­ки, успеваю зацепиться за край стола.

- Ты чего?! - кричит в изумлении Серега.

- Ничего! - бросаю в ответ. ''Может быть, он из службы безопасности?'' -мелькает не такое уж и странное предположе­ние. Встаю, поднимаю ногу и вижу причину моего акробатичес­кого эксперимента. Маленькая перламутровая речная жемчужин­ка. Мне не надо вспоминать. Она из нитки, которую носит Эл­ла. Моя Элла... Нет, скорей, наша. Опускаю жемчужинку в кар­ман. К фотографии. У моей жены такое же жемчужное колье. Как они без меня?.. Лет десять назад мы плыли на пароходике по Чудскому озеру. Лето. Жара. Живописные берега. Высаживаемся на острове. Располагаемся на берегу. Неподалеку резвится ло­шадь. Вдруг она падает и начинает валяться в пыли.

- Атас! - кричу изо всех сил. - Лошадь взбесилась!

Наши спутники моментально оказываются за огромным валуном. Видны только испуганные глаза Михалыча. Я катаюсь от хохота.

- Да, шутка! Шутка! Выходите! - кричит моя жена. - Что вы его не знаете?!

Выходят обиженные приятели. Ничего себе шуточки? Раз­молвка!.. Конечно, это был не Михалыч. Но очень на него по­хожий художник. Очень!

Достаю пачку детского питания. На сей раз рисовую кашу. Снова настойчивый стук в дверь. Опять Серега! Он мне уже надоел. Может быть, он все же из службы безопасности?

- Притащилась сестра Ильича! - возвещает он. - Хочет с нами говорить!

- Как она? - интересуюсь скорее по привычке.

- Монстр!

"Это не из лексикона шофера. Перестает за собой следить, - отмечаю автоматически. - Главное, чтоб не сорвалась сегод­няшняя пуля."

Идем к Ильичу. Бабенка-сестра смотрит подозрительно, хочет заглянуть в душу. Думает, что же эти подлецы уже успели ста­щить из Ильичева барахла?

- У меня детского питания почти пол-ящика еще осталось! - чтоб успокоить, объясняю ей ситуацию. На самом деле запас составляет почти целый ящик. Не хочется дразнить сестренку.

- Мне это неинтересно! - раздраженно говорит она. - У Вали были старинные ордена и медали. Коллекция. Большой цен­ности!

- Стал бы он их хранить дома?! - вмешивается в разговор Серега. - А может, и проел свои медали! Голод-то ведь не тетка!

- Причем тут голод?! - взрывается наследница. - У него шведского пюре десять коробок! Помогите загрузить его в ма­шину! Постараюсь, устроить его куда-нибудь... в морг.