Том 1. 1955-1959

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ В ОДИННАДЦАТИ ТОМАХ

ТОМ ПЕРВЫЙ

1955-1959

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЛЮС

Большинство произведений А. и Б. Стругацких (АБС) писалось и издавалось в условиях жесточайшей цензуры и непререкаемого произвола издательских начальников. В результате, практически все авторские тексты были в большей или меньшей степени искажены и изуродованы — либо рукой идеологически подкованных редакторов, либо (под давлением начальства) рукою самих авторов. Более того — искажения и исправления кочевали из одного переиздания в другое на протяжении многих лет. Поэтому задача — восстановить утраченное и исправить изуродованное, вернуть цензурные купюры, предложить читателю исходные тексты в том самом виде, в каком они изначально создавались авторами, — была, пожалуй, самой главной при подготовке к публикации настоящего собрания сочинений. В этом смысле предлагаемое читателю издание является, так сказать, «каноническим» или — «эталонным», если угодно.

Была и вторая задача: опубликовать в едином собрании по возможности все, что когда-либо у АБС печаталось, и добавить к этому если и не все, то, по крайней мере, многое — более или менее достойное — из никогда ранее не публиковавшегося. В этом смысле предлагаемое собрание является самым полным из всех, выпускавшихся до сих пор, хотя целый ряд материалов (кое-какие рассказы, сценарии, черновые тексты) я так и не решился по разным причинам в это собрание включить — ведь далеко не все, что было в свое время написано, нравилось самим авторам.

Принцип расположения материала по моему предложению избран был хронологический: читатель имеет возможность знакомиться с текстами АБС именно в той последовательности, в какой эти тексты сходили с пишущей машинки. Полагаю, это обстоятельство способно натолкнуть вдумчивого читателя на определенные размышления и дать ему возможность сделать свои собственные выводы как о недалеком пока еще прошлом, так и о неодолимо надвигающемся будущем.

Я хотел бы особо подчеркнуть, что лично у меня никогда не хватило бы ни сил, ни терпения, ни умения проделать в одиночку всю ту поистине огромную работу, которую потребовалось проделать, чтобы довести это собрание сочинений до ума. И я пользуюсь случаем выразить искреннюю и самую глубокую благодарность всем-всем-всем, кто принимал участие в настоящем издании, и в первую очередь — членам группы «Людены», осуществившим титанический труд по корректировке и исследованию текстов, составлению библиографии и подготовке сопутствующих материалов: Светлане Бондаренко, Владимиру Борисову, Виктору Ефремову, Вадиму Казакову, Алексею Керзину, Виктору Курильскому, Юрию Флейшману… Всех не перечислишь, но я не могу в этом благодарственном списке не упомянуть беспощадного и точного нашего редактора Леонида Филиппова; Питерского издателя Николая Ютанова, вложившего в эту затею так много сил и энергии; и, конечно же, конечно, — Главного Генерального Издателя — Александра Воронина, ведь это именно он весь этот проект изначально задумал, затеял, вдохновил и — в конечном итоге — реализовал.

Спасибо, спасибо, спасибо всем вам, энтузиасты, трудяги, мастера своего дела!

Всегда ваш

Б. Стругацкий

УМНЫЙ НЕ СКАЖЕТ…

Впрочем, не знаю, можно ли пить зазеркальное молоко.

Не повредит ли оно тебе, Китти…

Льюис Кэрролл

Procul este, profani.

Vergilius

Преамбула

В фантастической литературе стало уже привычным мнение, что ценность внеземных цивилизаций лишь в том, что они вообще существуют, и единственная польза, которую можно извлечь из их существования, — взглянуть на себя со стороны.

Однако свежесть взгляда обусловлена в первую очередь способностями наблюдателя. И отнюдь не является функцией расстояния. Неужто не в состоянии мы, Человечество, при всех наших… (эпитеты пусть каждый домыслит в меру своего космопатриотизма) талантах вырастить в своих рядах некоторое количество инопланетян! Тем более, что потребность в них не так уж велика: одного-двух на протяжении столетия вполне хватит. Вспомните, мы ведь периодически и производим — так сказать, выдаем на-гора подобные личности — разного качества и степени инопланетности. А как их называть — дело десятое. [К примеру, один из них — Борис Штерн — остановился на термине марсиане.] Лишь бы эти странные личности делали то, ради чего мы их разводим и пестуем (читай: бьем, публично сжигаем или ссылаем без лишнего шума — на выбор читающего и с поправкой на эпоху). Их задача — держать у нас перед глазами Зеркало. И чем сильнее этот прибор будет отличаться от простого стекла, покрытого слоем амальгамы (в каковом мы видим якобы себя — да и то лишь когда сознательно в него смотримся), тем лучше выполняет данный пришелец свои обязанности. А уж какова будет наша реакция — от пресловутого рева Калибана до саркастической усмешки — сие держащего Зеркало волновать должно в последнюю очередь. Детская резвость толпы, порождающая как хвалу, так и клевету, говорит лишь об одном: отражение заметили. И ладно.

В каком-то смысле наиболее чистым выражением зеркальной функции литературы должна быть именно фантастика: уж она-то воистину смотрит извне. Или, точнее, могла бы смотреть. По идее… Впрочем, не будем о грустном. В конце концов, даже если среди книг большинство составляют исключения, это не значит, что само правило неверно: просто это большинство писали обычные земляне, а мы вовсе и не о них говорим.

Лучше попробуем продолжить логическую цепочку. Возможно, при этом — страшно подумать — мы сумеем наконец ввести хоть какое-то подобие классификации, научимся отделять литературу фантастическую от… Да, вот от чего ее нужно отделять?!

Итак, определение. Пусть истинной фантастикой называется то и только то, что удовлетворяет названному требованию: дает возможность взглянуть извне. И чем больше этот взгляд отвлечен от обыденно-обывательского, тем больше эта литература — фантастика. Ведь надо как-то различать. Не вытаскивать же на свет божий старое советское название: «Библиотека фантастики и приключений»!

Предложенное определение, конечно, не тянет на научную классификацию. Попробуем уточнить — на примере. Для наглядности проанализируем пару «книга — экранизация», где и писатель, и интерпретатор-режиссер — крупные фигуры, личности. Возьмем, например, «Солярис» (а усомнившийся в таланте Лема или Тарковского пускай сделает шаг вперед и назовется…).

Есть ли в книге зеркальность? Несомненно. Собственно, едва ли не главное в лемовском «Солярисе» — сторонний взгляд на человека. И все же — не только. Есть элементы и «чисто фантастические»: перелет, изоляция от человечества, новая техника; и вполне приключенческие, и даже элементы триллера: борьба с «плохими» и не верящими, истина и заблуждение, жизнь и смерть… Есть проблема контакта — и как частный ее случай — проблема взаимопонимания. И, наконец, увлекательный сюжет, «сделанный» профессионалом.

А что у Тарковского? А вот там, похоже, многое иначе. Фильм — не о контакте, не о перелетах, научных спорах, даже не о Солярисе. Фильм — о землянах, о проблемах человека. А фантастический антураж — только и именно прием. Но! Благодаря такому подходу мы получаем главное — возможность взглянуть их глазами. Да, глаза эти не принадлежат «зеленым человечкам» или планете-мозгу, это всего лишь глаза Андрея Тарковского — но о том и речь: Тарковский и есть инопланетянин. И по сравнению с мыслящей планетой имеет серьезное преимущество — общий с нами язык. Во всяком случае, шанс понять этот язык — есть. Так что по предложенной шкале, как это ни парадоксально, фильм может считаться фантастикой в большей степени, нежели книга, хотя и лишен многих элементов общепринято-фантастического антуража. И — особенно — той его части, которая позаимствована у смежников из приключенческого жанра. Помните? «Фантастика я приключения». А то и вовсе — серия «детектив и фантастика»…

Многие искренне не видят разницы. Да что там многие! Не кто-нибудь, а Борис Стругацкий (в недавнем интервью) вполне серьезно кладет фантастику в одну корзину с приключениями и детективом. И ни то, ни другое, ни третье к собственно литературе не относит. К большой, настоящей литературе. Ладно, мэтр может себе позволить немного и пококетничать. В конце концов, он ведь о фантастике вообще. А где «вообще», там и статистика. И книги Стругацких с такой точки зрения — возможно, вовсе и не фантастика. Но это — именно в смысле соотнесения с большинством, с «фантастикой вообще». А по шкале зеркальности может оказаться вполне даже и наоборот. Не судить же, в самом деле, по большинству.

И все же, пользуясь этой шкалой — шкалой зеркальности, мы вряд ли много оставим в нашей корзине. А проще? Неужто и впрямь фантастика — всего лишь приключения и лихо закрученный сюжет, только с добавлением звездолета? Да нет, конечно. Разница между жанрами очевидна. Опять же при условии, что большинство — не критерий. Иначе придется принять, что современная «фантастическая литература», кроме чисто внешних космонаучных или сказочных аксессуаров, непременно содержит и элементы дидактики — как сказали бы уважаемые критики от «литературы вообще». То есть, простенькую такую, на начально-школьном уровне черно-белую мораль типа «что такое хорошо и…»

Если же от большинства отвлечься, то дело обстоит иначе: в фантастике любой, сколь угодно инопланетный антураж — всегда, только и исключительно прием. Человек ставится в необычную ситуацию не для того, чтобы внести в нее старое, известное, обкатанное.

«…Стоит вам попасть в другой мир, как вы сейчас же принимаетесь переделывать его наподобие вашего собственного. И конечно же, вашему воображению снова становится тесно, и тогда вы ищете еще какой-нибудь мир, и опять принимаетесь переделывать его…»

Слова Щекна из «Жука в муравейнике» — лучшая, на мой взгляд, характеристика того самого большинства в фантастике, то есть — фантастики плохой. Напротив, если фантастические правила игры ставят перед нами, читателями, человечеством, новые задачи

(«Я не боюсь задач, которые ставит перед собой человечество, я боюсь задач, которые может поставить перед нами кто-нибудь другой»

— это уже Горбовский из «Беспокойства») — тогда фантастика хорошая. А точнее — только это и фантастика.

Что же касается функции «научно-просветительской», она более не существует. Отмерла — не те времена. Так что уж извольте, пытаясь учить человечество жить (или отличать «хорошо» от «плохо»), перестать на время быть частицей этого человечества; попробуйте стать «кем-нибудь другим». Пришельцем, марсианином, инопланетянином… А наши собственные кухонно-бытовые проблемы нас не то чтобы не волнуют, но в восьмисотстраничном романе как-то не смотрятся. Будьте, господа сочинители, Странниками — не внегалактическими и даже не такими, как Рудольф Сикорски, ибо первых не бывает и, следовательно, многому у них не научишься, а последний — всего лишь человек, хоть и весьма нестандартный. Нет, будьте, пожалуйста, такими, как создатели этих Странников — братья Стругацкие. И как немногие их предшественники (Свифт, Булгаков, Брэдбери, Шекли, Воннегут) и уж вовсе немногие последователи (Столяров, Лазарчук, Пелевин…).

Все сказанное не означает, будто книги (фильмы, картины) инопланетян не могут научить «что такое хорошо и что такое плохо». Отнюдь. И учили, и учат, и во многом куда успешнее, чем книги большинства. Просто не так прямолинейно-навязчиво. Ведь и думать тоже можно учить. И тому, что это — не развлечение, а обязанность. Можно, можно!

И вряд ли тот, кто вырос на книгах «Трудно быть богом» и «Понедельник начинается в субботу», станет в этом сомневаться. Просто у каждого уровня — своя наука. Ведь даже мыльные сериалы способны внушать массе определенные стереотипы мышления и поведения. И чем более наша публика становится американской (а дело, похоже, именно к тому и идет), тем успешнее проходит внушение. Так что эта самая «воспитательная функция искусства», давно нас раздражающая, сохраняется. Ну хорошо, пусть не «искусства» — главное, функция-то есть! И значит, есть целая лестница — от науки мыльной оперы до науки инопланетной литературы или кинематографии. А отсюда уже один шаг до простого вопроса: нельзя ли — как это? — «давать нам смелые уроки»: провести читателя-зрителя-потребителя хотя бы по части этой лестницы — желательно, конечно, вверх? Или все же глас лиры не способен нас хоть немного оживить? И, задав такой вопрос, мы, возможно, сумеем понять, как развивалась фантастика в нашей стране. В частности рассмотрим творчество Аркадия и Бориса Стругацких.

1

В чем истоки популярности так называемого «легкого жанра» — «мыльных» сериалов, триллеров, «ужастиков»? Фантастики, наконец. Всегда ли они были так популярны? «Что значит «всегда»? — спросите вы. — Ведь в гнилые застойные доперестроечные времена подобной литературы просто не было. Во всяком случае — почти». Однако это — отговорка. Ибо «у них там» присутствовали все варианты легкого чтива — именно всегда. Да и у нас, хоть и по чайной ложке, выпускали и приключения, и детективы; и фантастика тоже чуть-чуть попадалась. А отсутствие мыльных опер вполне компенсировалось нашим самым фантастическим в мире киноискусством — более чем компенсировалось! Впрочем, об этом надо говорить не мимоходом и в другом месте.

Итак, всегда ли мы (ан масс, как сказал бы Амвросий Амбруазович) так любили не слишком серьезную и не очень жизненную литературу? Бог с ними, с застойно-тоталитарными годами, а вот век-два назад — как обстояло дело? Ну не было ни фантастики, ни прочего подобного, что же тогда читали для развлечения — те, кто вообще читал? Что поделывали в свободное от трудов время предки тех, кто ныне зовется фэнами, «толкинутыми», «желязнутыми»?.. А дедушки тех, кто «фанатеет» от компьютерных игр и переселился в виртуальную реальность всей душой?.. Неужели все это возникло на пустом месте? Неужели сто лет назад молодые люди проводили досуг за философскими беседами или за чтением Радищева? Ну хорошо, пускай Толстого или Достоевского — все одно не убедительно. Что ж, все общество делилось на высоколобых интеллектуалов и пьяниц-бездельников? Чувствуете, психологически картинка недостоверна. Масса-то ведь она и в Африке… А именно она, масса — в середине между вовсе никудышными, не нуждающимися в каких бы то ни было интеллектуальных развлечениях, и умниками от элиты, каковые, напротив, для отдыха предпочитают смену одной умной деятельности на другую. Так что же? Было же что-то для большинства?

Далеко искать не придется — стоит лишь посмотреть, что исчезло из обращения столь же резко и в массовом порядке, как возникла и прижилась индустрия околоинтеллектуальных развлечений. Да и подсказкам несть числа. К примеру, пресловутое и столь нелюбимое детище научно-технической революции — те самые «человечки». Было это в прошлом-позапрошлом? А как же! Только в других костюмах. Если нынче механизатор Петр Васильев повстречался с летающим блюдом и был последним отбуксирован до Альфы Кассиопеи и взад, то всего лишь век назад на том же самом месте крестьянин Василий Петров лицезрел воочию святую великомученицу Серафиму и имел с ней поучительнейшую беседу. Оба контактера вполне здоровы и охотно излагают пред лицом потрясенного человечества советы старших и умных — как жить дальше. Так что разница не в сути дела. Вот и ответ. Ну, ушли сказки старого времени — перестали мы верить и в рай, и в ад, и в сглаз, и в леших-водяных-русалок. А верить все же надо — не в то, так в это.

Конечно, такое сопоставление — немного натяжка. Однако проведите аналогию между фантастикой и религией самостоятельно, и вы убедитесь, насколько параллель может быть подробной и, так сказать, разработанной. В современной фантастической литературе есть место и описаниям рая и ада, и скрижалям Завета, и Нагорной проповеди. Найдутся в ней и детский катехизис, и молитвенник, и книга притчей Соломоновых (вместе с Экклезиастом), и, уж конечно, целая группа всевозможных апокалипсисов. А на самой поверхности — и наивные суеверия, и любые языческие обряды…

Психологические корни увлечения фантастикой — будь то простейшие описания конца света (ада, страшного суда), счастливого мира будущего (рая — с гуриями или без — по вкусу) или же более серьезные произведения, склоняющие к размышлениям о вечном и о смысле жизни — все равно те же, что и у религиозного мировосприятия. Конкретнее? Пожалуйста. Вернемся к творчеству Стругацких и проблеме дидактичности. Или, если хотите, морали. Так сказать, сказка ложь, да в ней намек. А порой даже и не намек вовсе, а попросту грубое такое указание — это вот, мол, нехорошо, так не надо, смотрите, какой плохой герой. А этот — наоборот, хороший, он пострадает и победит. Или даже погибнет, но ведь зато — на твердую пятерку! Смело можно направлять прямо в рай. Просто позавидуешь… И ведь мы, едва ли не целое поколение — завидовали! Всерьез, уже будучи вовсе не маленькими, до физической боли мечтали о судьбе дона Руматы, Максима Каммерера, Льва Абалкина… Не опускались, конечно, до примитивного балаганного действа-самовнушения — с плащом из портьеры и фанерными мечами. Ну и что? Разница — в форме, а ведь многие из нас и по сей день живут по тем нравственным канонам. Почему? Чем Стругацкие нас загипнотизировали? Ведь мы были не гусята с комплексом неполноценности, которые прочли несколько книжек и навсегда в них поселились. Отнюдь. Мы знали цену настоящей литературе. Мы прошли школу Булгакова, Хемингуэя и даже Фриша. Мы не были фэнами и отлично — умом — понимали все недостатки «Трудно быть богом». И эту самую дидактичность — в том числе. Однако это ничего не меняло. И не меняет по сей день. Ибо стоит только открыть такую книгу в любом месте, и — невозможно оторваться. В десятый, в двадцатый раз…

И есть иные книги — и у самих Стругацких, и у других, из «большой» литературы. Они тоже по-своему завораживают. Но ведь не по двадцать же раз мы их перечитываем! Хотя недостатков — формально — в них куда меньше — проверено и «проговорено» многократно. А все же…

Вот и тянет невольно на религиозно-мистические аналогии. Ведь есть в истинной вере тайна, иначе кто бы стал читать Писание? Нет, что-то общее несомненно имеется. Поэтому одной холодной логикой тут всего не объяснить… Сколько выпущено всевозможных поучительных книжек и книжищ — от самых примитивных «о вреде курения» и до многотомных философских. И что? Есть хоть один человек, который не знает, что курить вредно? А кто бросил — вот из-за этого знания?.. Мало, выходит, знания-то! Зато верующие, говорят, когда-то были. Не эти — которые в церковь по воскресеньям, а верующие. Говорят, многие даже заповеди — те самые — соблюдали. Честное слово!

Поставим мысленный эксперимент. Возьмем двух близнецов. Один читал «Трудно быть богом» и, скажем, «Обитаемый остров». По два-три раза каждую. А другой — не читал. Так вот, как любящий Стругацких человек, я абсолютно убежден, что близнецы эти получатся разными людьми. Были уже прецеденты.

Выходит, пока в умах одних людей происходило замещение ангелов-хранителей и чертенят на добрых или, соответственно, вредных марсиан, у других свято место, освободившееся после ухода в небытие скрижалей завета, евангелий и апокалипсисов, оказалось хотя бы отчасти занято сказками нового времени. Конечно, явление это отнюдь не всеобщее. Кто-то продолжает верить в то, во что верили деды. А кто-то, разуверившись в Яхве (прошу прощения!) и сыне его, стал почитателем Будды. Или Вишну-Кришны. Однако мы не о верующих…

2

Итак, сочетание некоторых определенных качеств некоторых определенных писателей (инопланетное мировосприятие; дар не омывать мозги, а благовествовать) привело к тому, что эти самые писатели оказались в роли Учителей. Для некоторых определенных читателей. Порой — в силу специфики страны и эпохи — для многих. Не обязательно сами писатели это ощущали: художнику такое ощущение явно противопоказано. Однако прекратить нести Учение в массы было уже не в их власти. У одних проповедь получалась бесхитростной и общедоступной. Другие невольно обращались лишь к избранным

(«Не к народу ты должен говорить, но к спутникам»).

А случалось и так, что с ростом художника усложнялся и язык его проповеди, требуя от учеников все больших умственных и душевных усилий по восприятию Учения. Тем самым, совершенствуясь, мастер вынужденно терял массовую аудиторию, довольствуясь в итоге узким кругом апостолов. Не многие художники оказались способными на подобную жертву: создание школьного учебника хоть и не самый почитаемый вид писательского труда, зато каковы масштабы! Не говоря уже о тиражно-гонорарном выражении…

Рискуя все же показаться фанатом, осмелюсь утверждать, что замена, скажем, того, что — явно по недоразумению — называется учебником литературы для шестого или седьмого класса средней школы, все той же повестью «Трудно быть богом» Стругацких ничего, кроме пользы, не принесла бы.

Другое дело, что более поздние произведения тех же авторов вышли на качественно иной уровень работы с учеником. Прямая проповедь (чаще всего устами героя) или рассуждения (его же) о добре и зле — все это стало для Стругацких слишком примитивным. И писатели — постепенно — остались со спутниками. Что, впрочем, не снизило дидактических качеств таких книг, как «Трудно быть богом» или — для более старшего школьного возраста — «Обитаемый остров», «Понедельник начинается в субботу», «Гадкие лебеди». Все это остается золотым учебным фондом, открывая всякому внявшему словам Учителей путь вверх по лестнице — в старшие классы и, через высшую школу в круг избранных. Правда, число желающих и способных пройти этот путь с годами не возрастает… Но ведь, повторяю, авторы знали, на что идут, поднимая планку. А что касается количества книг-Учебников, то их много и не нужно; дай бог, чтобы эти, написанные давно, попали в руки думающим детям. Ибо пока что другие средства никакого эффекта — в области исправления сердец собратьев — не дают. Именно — никакого!. И пока механизм воздействия Учебника (не выработка пресловутых «знаний, умений и навыков», а оживление души) неясен, остается уповать на эмпирически найденное: ту мизерную часть «сокровищницы мировой литературы», которая уже проявила себя в данном качестве. Тогда в каждом поколении, будем надеяться, мы получим некий минимум книжных людей — тех, кто, вопреки очевидному несоответствию литературы и реальной жизни, продолжает принимать жизненную позицию любимого героя за образец. Буквально. И так и живет — по мере возможности. Они-то и есть Ученики. На них-то все и держится — если вообще что-то еще держится…

3

О школе и вообще о воспитании подрастающего поколения. Сравним две точки зрения, позаимствованные из давнего спора — еще времен дискуссий шестидесятников «о физиках и лириках». Первое мнение. Цитирую:

«Научная фантастика существует… для того, чтобы удовлетворять естественное стремление человека к необычайному, будить воображение, утолять любознательность… Хотя до сих пор еще попадаются скучные личности, которые хотят, чтобы научная фантастика выполняла функции учебников для средней школы».

Мнение второе:

«В огромном большинстве стран мира воспитание молодого поколения находится на уровне XIX столетия. Эта давняя система воспитания ставит себе целью… подготавливать для общества квалифицированного участника производственного процесса. Все остальные потенции человеческого мозга эту систему практически не интересуют… Привести эти потенции в движение, научить человека фантазии… — вот цель и содержание гигантской революции духа, которая следует за социальными революциями… Уже сейчас ясно, что важная роль воспитания Человека в человеке принадлежит литературе… Речь идет о долговременном массированном воздействии хорошей литературы на общественную психологию…»

Противопоставление очевидно: первая точка зрения отделяет литературу (в частности фантастику) от учебно-воспитательного процесса, вторая, напротив, отводит ей именно подобную роль. Обе цитаты, однако, взяты у одного и того же автора; более того — Стругацких (статьи 1962 и 1968 годов соответственно). И дело, разумеется, не в том, что мнение писателей изменилось. Вообще противоречие здесь кажущееся; в обоих случаях сказано по сути одно и то же. Просто есть школа и есть Школа. В том учреждении, которое называлось и называется школой у нас, об использовании для воспитания фантастики (а чаще всего и вообще какой бы то ни было литературы) не может быть и речи, а выработка знаний, умений и навыков, естественно, в функции искусства не входит. Иное дело — Школа — такая, каковой ей быть должно, в понимании Стругацких и вообще всякого думающего и фантазирующего Человека. В ней и цели и, соответственно, средства оказываются новыми. Вот вам и тест: школа будущего — такое заведение, где книги братьев Стругацких могут выполнять функции учебников. А название учебного предмета — не суть. Есть ли подобный опыт? Да. Очень мало (хочется добавить «пока», но нынче давно не шестидесятые годы…), но есть, и вполне положительный. Это я не со слухов говорю, сам видел.

И в мыслях нет сводить литературное творчество к этой самой функции воспитания! У тех же авторов и в те же годы мы находим не только оговорку типа «фантастика существует для…, но и многократное упоминание о том, что мастер пишет потому, что не может не писать. Так что к лагерю ищущих в искусстве смысл прошу меня не относить. И все же, когда вдохновение сделало свое дело и рукопись продана, мы вправе сравнивать результаты творчества разных мастеров — в том числе и по шкале полезности для нас, смертных. И, возвращаясь снова к теме инопланетности, рискну сформулировать еще одно, неизбежно ограниченное, определение: чем больше автор обладает способностью к видению извне и чем сильнее он вовлекает в такое видение читателя, тем больше смысла в его труде — с читательской точки зрения. А если довести прагматичность оценок до предела и считать литературу существующей все же для читателей, то еще проще: чем свежее и отвязаннее взгляд писателя, тем больше его творчество — литература.

И получается, в соответствии с самой первой нашей сентенцией, что чем больше литература — Литература, тем больше она — фантастика! Не слишком ли? Да нет, отчего же. Вполне логично: функция искусства делать зрителя-читателя на какое-то время инопланетянином. А иначе зачем все это вообще? Убивать время в электричке? Просто термин «фантастика» не следует трактовать в узко-звездолетном ключе, и только. Классический пример — с «Руанским собором» Клода Моне. Кто до художника видел, что полуденный туман в Париже так напоен кирпичной пылью, что здание выглядит красноватым? А он явился со своей планеты и обратил наши взгляды в нужном направлении. Теперь вот видим и мы. Фотография, надо думать, такого эффекта не дала бы. Так что реализмом этот взгляд художника никак не назовешь. Он истинно фантастический: Земля, взгляд извне. (Ну, или пусть будет впечатление. Все равно. Главное здесь — кто смотрит.) А объективность фотографии — лишь кажущаяся, вопреки названию оптики фотокамеры. Систему-то изобрели мы, земляне, подогнав результат под свое устоявшееся ведение. И лишь в руках настоящего фотохудожника, одного из многих тысяч, способного и видеть, и снимать по-своему, камера эта становится инструментом искусства, а не просто ремесла. То же и с кино, и с видео- и со всеми стерео-, голо- и прочими изобретенными и еще не изобретенными новинками. Только — в руках пришельца и никак иначе! Потому-то в Зазеркалье все по-другому, не как у нас: хорошее Зеркало не просто отражает. И уж кто-кто, а Кэрролл это знал лучше других! Ему — со стороны — было виднее. А «реализм» — что ж, он тоже приносит пользу. Как стекло с амальгамой. Вот бриться, например, удобно. (Как в печном горшке удобно варить пищу.) Только ни на минуту не следует забывать, что видим мы в обычном зеркале только то, что хотим увидеть (потому и пугает незнакомостью собственная фотография). И кто знает, что оно отражает, когда от него отвернешься…

Значит ли сказанное о воспитании, будто я призываю, как в былые времена: «побольше положительных героев» или, как уже во времена новые: «довольно чернухи…» — и так далее? Нет, конечно. Вряд ли из того, что в хорошей книге положительный герой может стать примером для подражания, следует обратное. Есть, есть среди нас ученики Стругацких. Точнее, ученики Руматы Эсторского, Максима Каммерера, Ивана Жилина. Очень возможно — Айзека Бромберга или Рудольфа Сикорски. Но уж наверняка нет учеников ротмистра Чачу или Умника-генпрокурора. И не потому, что такие не читают фантастики, а потому, что этому учиться не надо. Это, как ни грустно признать, есть и так, само по себе. А тому — надо, и очень непросто. И не быстро. И не всегда получается. Так что, к нарушению баланса в пользу «что такое хорошо» я призывать не собираюсь. И вообще — ни к чему я не собираюсь призывать. Просто речь идет о том, что книга становится Учебником. Без всяких призывов. Механизм, повторяю, нам неизвестен. Отсюда и представление о школе будущего как о структуре, использующей данный факт — в качестве необъясненного, но полезного природного феномена. А призывы тем и хороши, что ничего в этом мире не меняют. Известно это, опять же, из многовековой истории борьбы — как «против», так и «за».

Так что инопланетяне пусть просто будут и просто что-нибудь создают. Без наших ценных советов. А мы оставляем за собой право их творчество использовать. В надежде, что пробудить добрые чувства хотя бы в немногих — с помощью инопланетной лиры — удастся.

4

Несколько слов о методике. Есть ли среди книг-Учебников более и менее сильнодействующие? Универсальные и, наоборот, узкоспециализированные? Объединяет ли самые выдающиеся пособия что-то общее?..

Ответить здесь на подобные вопросы полно и всерьез, конечно, не удастся. Но вот сказать кое-что о творчестве Стругацких — в сравнении с близкостоящими образцами учебной литературы — стоит.

Должна ли книга заставлять думать? «Как? Опять?!» — так и слышу вопль читателя, вконец задолбанного разговорами обо «всем хорошем во мне…» и о спасении души, «обязанной и день, и ночь…». Причем каждого из нас индивидуально долбали этим десять школьных лет, а всю страну скопом — едва ли не полтора века, пытаясь превратить в просвещенную европейскую державу. Не будем оценивать результаты этих усилий — здесь не место. Попробуем абстрагироваться от нашей печальной истории и ответить на поставленный вопрос без эмоций. Должна или не должна? И если да, то в каких количествах, какими средствами и, наконец, о чем именно — думать.

Фантастика братьев Стругацких думать не требует. Сложности их книг можно и вовсе не заметить, с увлечением проглатывая одну за другой. Однако уровень подтекста, недосказанности (особенно в поздних работах) — высок. И при первом прочтении не всегда доступен даже искушенному знатоку. [Параллель — ранний Брэдбери: он вынужден был все разжевывать — ведь подготовленного читателя взять было пока неоткуда. Зато уже в «Марсианских хрониках» мастер уходит не только от объяснений, но и от детализации антуража. Его «Марс» — в каждой новелле другой. Это — всего лишь площадка для отработки человеческих ситуаций. И как устроен мир (не говоря уж о звездолете) — не суть важно. Был бы человек хороший…]

Поэтому и называю писателя Андрея Лазарчука последователем Стругацких: у него думать необходимо, иначе попросту непонятно. И все же… Все же экстракласс Учебника — выше. В Учебнике сложность конструкции допускает свою «незамечаемость» для новичка или просто поверхностного потребителя. Умный — не скажет! Ну, а кому не надо, тот, как известно, не поймет.

Два примера: любимый подростками всего мира американский боевик «Терминатор–2» и его не менее остросюжетный родственник «Торнадо». Мешает ли мощное присутствие компьютерной графики в «Терминаторе» искусству как таковому? Нет, конечно. В фильме есть вполне осмысленный подтекст и, вероятно, донести его до зрителя в менее зрелищной форме было бы нелегко. И все же прием виден! Экстракласс — когда зритель не в состоянии определить, применялась ли компьютерная графика для создания нужного режиссеру эффекта или нет. Неискушенный, равнодушный к «кухне» зритель может верить, что никаких специальных приемов не было и все происходило «взаправду» — именно так дело обстоит с «Торнадо», где компьютерной графики едва ли не больше, чем в «Терминаторе–2», просто она использована иначе. Вопрос «что лучше» здесь вообще неуместен. Наслаждение, которое испытываешь от спецэффектов «Терминатора» (а что уж говорить о реакции детей!), более чем компенсирует ощущение неестественности и мультипликационности. Каждому жанру — свое.

Применительно к книгам Стругацких сказанное выглядит примерно так: описываемый мир «достаточно прост» — если книгу читает неискушенный новичок, в идеале — ребенок.

Например. Многим ли придет в голову поинтересоваться, почему Горбовский с друзьями, которые погибли на «Далекой Радуге», позже оказываются живы? Мало ли! Взяли и ожили, в сериалах такое бывает. Однако дело, похоже, обстоит иначе. И Леонид Андреевич, и Марк Валькенштейн, и другие — все они на Радуге действительно погибли. Стоп, а как же тогда?.. Не ждите, пояснений не будет. Не скажет умный! Это эпигоны потом примутся все разжевывать, только ведь не всякий шаг — шаг вперед…

Мир Стругацких «прост», зато и читать интересно: есть «экшн», никаких задержек на разъяснения или поучения, не говоря о природе-погоде-одежде-архитектуре. А мораль — что ж, всегда есть надежда на бессознательное восприятие, а главное — на повторное чтение. Когда читательская квалификация будет повыше. Второй уровень — уже с пониманием глубины сконструированного авторами мира. Если полюбил хотя бы одного героя, непременно захочется проникнуть в его личность, одних поступков уже недостаточно. И выяснится, что личность присутствует, не надо только нестись скачками. Чего — во второй раз — никто и не делает: ведь уже известно «что дальше». И, наконец, шаг третий — восприятие нашего мира посредством предложенного авторами Зеркала. Восприятие того, что отсюда увидеть нельзя никак. Разве что ты сам из пришельцев. Но ведь мало их! А стать таковым хотя бы на время — хочется многим. В детстве — почти каждому. Вот вам и функция Фантастики как Учебника.

В поздних вещах Стругацких думать приходится уже при первом чтении. И чем дальше, тем серьезнее. А сюжет все более истончается — от книги к книге. И простых разъяснений — про «хорошо» и «плохо» уже нет. Так что новичков просим в старшие классы нахрапом не лезть — сдайте сперва за начальные. Экстерном? Пожалуйста! Никто не требует учиться именно и только здесь. Только учитесь, учитесь — а мы всем рады. Впрочем, и польза цельного образования, полученного в одной школе высшего ранга, тоже очевидна. Словом, выбор есть. И для детей (не обязательно детей по возрасту) — увлекательно и попроще; и для подростков — не менее интересно, но посложнее; и для абитуриентов… На старших курсах от чтения так же невозможно оторваться, но не из-за сюжета, а… А бог их знает, почему и в серьезных вещах сохраняется тот же магнетизм. Тайна — она тайна и есть. Туда с логикой соваться не стоит. И вообще — до выпуска доходят только самые выносливые. Те, кто с младших классов получал со своей «кока-колой» витамины — незаметно и в малых дозах. Пока не привыкли постепенно к большим… От «что такое хорошо» до таких вопросов, которые человечество раньше перед собой и не ставило.

Не надо только думать, будто в области постепенного приучения к Литературе я приписываю абсолютное первенство Стругацким. Прецеденты встречаются во многих областях. Даже такое, казалось бы, мало подходящее для подобных упражнений место, как Голливуд, и то порой выдает что-то вроде учебной продукции для начинающих. Пример — именно в фантастическом жанре, все тот же «Терминатор–2»: типичный боевик содержит элементы морально-этических построений. Да и вообще, подросток, который спасает мир от зла не просто силой оружия, но с помощью интеллекта и даже ценою личных жертв — это уже тема в американском кино. Твердая «четверка»! А вдруг будет что-то и далее… Впрочем, это уж из области самой что ни на есть сказочной фантастики.

5

Что, однако, делать с противоречием между «фантастика существует для…» и «автор пишет потому, что не может не писать»? Пересекаются ли столь различные множества? Безусловно. Творчество Стругацких и есть это самое пересечение. Пишут-то они «потому что», но в процессе добавляют «для того чтобы». В ранних произведениях — по чайной ложке, простенькое и легко различимое… А потом, постепенно, обе мотивации срастаются. И читатель вынужден расти вместе с Учителями. Или уходить. Так что, повторюсь, подобная методология работает отнюдь не на популярность. Куда больше это походит на естественный отбор в результате нарастания экстремальных условий: новичку, не прошедшему школу «Трудно быть богом», в «Улитке на склоне» делать нечего — «Улитка…» вызовет у него только раздражение, ибо то самое «для» давно перестало быть простым и понятным. На финишную же выходят выдержавшие отбор гимназией, колледжем и допущенные к испытаниям на Зрелость. И, кстати, лишь они и становятся Читателями «турбореализма» — А. Столярова, А. Лазарчука, а также В. Пелевина — и им подобных. С неполным-то средним разве осилишь текст, который с первого раза вообще — в принципе! — понять нельзя, ибо автор именно этого и добивался.

Вот и выходит, что Стругацкие, вопреки каждому из своих тридцатилетней давности тезисов, создали-таки прецедент: жанр — не жанр, но нечто такое, что, являясь несомненно и Литературой, и увлекательнейшим чтивом, в то же время не менее несомненно выполняет некую дидактическую функцию, и, судя по многим из моего поколения, вполне успешно. Не надо, не надо! Именно «по многим»! Поверьте, пожалуйста, что нам виднее. И если шумные фэны и тихие «людены» немногочисленны, то это не означает, будто Учеников мало. Просто многие из них пошли не по пути профессиональных читателей (подобно амфибрахисту Константину), а, как и полагается Ученикам, присоединились «по жизни» к героям любимых авторов: стали учителями, воспитателями или чем-то подобным. А многие не столько выбрали «стругацковскую» профессию (ну не идти же, в самом деле, в прогрессоры, хотя хочется иногда ужасно — и не на каком-то там Саракше…), сколько жили и живут нормально — как Жилин, Попов, Каммерер…

Давайте попробуем найти другие примеры подобного триединства — искусство, развлечение, дидактика. Мне почему-то кажется, что это будет непросто. Есть, конечно, рафинированная Литература. И не менее увлекательные (только для другой аудитории) детективы-боевики-стрелялочки. И куда сильнее нашпигованные моралью и поучениями романы… Порой встречаются и примеры соединения двух из названных качеств: обычно это искусство плюс развлечение — не без потерь для каждого в отдельности. Однако все это не тянет. Сочетание двух первых ингредиентов само по себе уже феноменально, а попытка присоединить дидактику способна убить не только увлекательность, но и вообще всякую привлекательность книги. Пример — пресловутая менторская поучительность «отступлений» в «Войне и мире». Ну-ка давайте честно, кто помнит, о чем там речь? А ведь вы это читали и проходили в школе. Сюжет в памяти остался (если не перечитывали — с горем пополам), а вот «философия»… Даже «Анна Каренина» для современного думающего молодого человека слишком уж высокомерно-поучительна. Все те же утомительные «что такое хорошо…», портящие отличную по сути литературу.

Противоположный пример — Достоевский. Кто решится утверждать, что в школьно-программном «Преступлении и наказании» есть это самое «что такое хорошо и что такое плохо»? Разве что вспомнить анекдот о массовом убиении старушек на предмет изъятия двугривенных…

В чем же секрет? Откуда в общепризнанно легком жанре, таком как фантастика, взялись Учителя? Мало ли претендентов на эту роль в более солидных кругах! Однако же, при самом искреннем уважении к «настоящей» литературе, придется принять за данность, что существует целая партия думающих и читающих граждан, несущая на своих знаменах символику братьев Стругацких. В этих кругах вам не придется заканчивать фразу типа «Там, где царит серость…» или «… человек-то учит детеныша: думай как я…» и, тем более, объяснять, что сей афоризм значит. Здесь не просто любят (и тем более — не «фанатеют»). Не просто знают и цитируют. Последнее, кстати, вовсе не обязательно: не у всех есть время часто перечитывать. Да это и не важно. Главное в этой партии — что ее адепты живут по Стругацким. То есть, по-человечески.

Это, пожалуй, слишком! — справедливо возмутитесь вы. — Нельзя же изображать двух авторов чуть ли не единственными носителями человеческой морали целой эпохи!

Нельзя. Да они таковыми и не являются. У многих и многих «шестидесятников» и их последователей присутствуют те же ценности, те же критерии нравственной чистоты и… ну, и тому подобное. Речь ведь не об этом. Мало быть хорошим, и даже — страшно сказать — мало быть талантливым, чтобы стать Учителем. Хотя стать, естественно, хочется. Многим — очень! (Я не сомневаюсь в том, что лучшие из них писали именно «потому, что не могли не». Просто этого мало.) Кому быть Учителями, а кому — нет, решает жизнь. Никакие литературные и прочие регалии не способны писателя сделать Мастером (даже в его собственных глазах!). Так же точно Учителем невозможно назначить. Желание (сколь угодно сильное), человеческие достоинства (сколь угодно высокие), даже принадлежность к Мастерам — все это необходимо, но недостаточно. Нужно что-то еще. Что же?

Пусть тот, кто решится полностью сформулировать «достаточные условия», получит медаль «За отвагу». Я же осмелюсь назвать еще одну компоненту.

Речь идет о некой тонкой грани идеального баланса между открытым выражением личного отношения автора и полным отсутствием такового выражения. Объяснюсь. Ни один автор, как бы он ни старался быть «объективным», не может не выказать своих оценок. Вариации тут, конечно, огромные, даже среди Мастеров: от явного выражения (тот же Толстой) до скрытости от самого себя (тот же Достоевский); от четкого разделения героев на «плохих» и «хороших», любимых и нелюбимых, — до появления в книге нормальных живых людей.

При этом не нужно забывать, что зеркало (только не «Уленшпигель», а именно простое зеркало) — уже крайность, ибо дает лишь чистое отражение, без оценок вовсе. Идеальный пример — поведение пришельцев из «Отеля «У Погибшего Альпиниста» Стругацких. Почему поступки Олафа Андварафорса — робота, рабочей машины инопланетян, всего лишь копии человека — так разительно не соответствуют нашим представлениям, заранее сформированным «фантастикой»? Да потому, что пришельцы выбрали для него модель не только внешности, но и поведения в массе. Олаф и есть отражение, без оценок — ну, не было у инопланетян критерия для оценок! То есть — они невольно «сработали» как зеркало. А масса — она масса и есть. Что в ней можно найти хорошего Для модели поведения? Вот Олаф и получился таким. Впрочем, с точки зрения мимикрии — решение идеальное. Пример, между прочим, показывает, что Стругацкие уже в те времена верно почувствовали разницу между пришельцами — то есть, существами иными — и столь распространенными в «фантастике» просто людьми, только прилетевшими невесть откуда и пытающимися — изо всех авторских силенок — пришельцами казаться.

Итак, о балансе авторского отношения. Даже молодые братья Стругацкие нигде, никогда и ничего не разъясняли «в лоб». Хочешь — пожалуйста, думай! Если цель у автора есть, то ее можно и вычислить. В вещах поздних многое вычислению уже не поддается. Но думать по-прежнему настоятельно рекомендуется. То есть «мораль» все же есть. Может быть… А вообще, морализированию не место в литературе. И уж стократ не место ему в учебнике! Так что вслух — ни звука. Сапиенти сат. Ну а ежели нет — что ж, пусть начинает пока с Чуковского: «Маленькие дети, ни за что на свете…» Может, сумеет дорасти и до уровня «Улитки» — если готов смириться с тем, что в книге «нет ни картинок, ни разговоров»: нет ни советов, ни поучений, ни злодеев, ни принцев. И сюжета нет… Зато — информация к размышлению. Ибо если бы не было и этого — то есть, мораль отсутствовала начисто и в любом виде, то мы и в самом деле получили бы идеальное стекло с идеальным отражающим покрытием. Только вот использовать его в качестве учебника — воистину невозможно.

Осталось добавить совсем уж очевидное — для полноты картины. Обладание перечисленными качествами не освобождает Учителя от необходимости ученика еще заполучить! То есть — писать интересно. Иначе все вышеназванное пропадет втуне. Быть может, в этом перечислении необходимых и органично сочетающихся качеств — ответ на вопрос, почему именно и только в фантастическом жанре стало возможным такое «явление», как братья Аркадий и Борис Стругацкие.

6

Говоря о том, что Стругацкие никогда не опускались до разъяснений, я отнюдь не подразумеваю, будто они из тех пришельцев, которые настолько объективны, настолько вне, что и сами не знают, какую именно мораль можно вывести из их наблюдений (и можно ли ее вывести вообще). Хотя и такой результат достижим — если довести идею взгляда извне до логического завершения. И подобные Мастера — которым и в самом деле не дано предугадать — в Литературе присутствуют.

Однако мы-то ведем речь об Учителях, то есть о Мастерах особого склада: знающих не только «что» и «как», но и — хотя бы отчасти — «зачем». Другое дело, что в самом произведении прямое указание на цель абсолютно недопустимо — чтобы не оттолкнуть Учеников. Но автору знать цель не возбраняется. Так что, избегая разъяснений в книгах, Стругацкие время от времени (редко и крайне неохотно, под давлением достаточно умного или хитрого журналиста) все же «раскалывались». И вот тут-то и выяснялось, что от Кассандры (и ей подобных) Стругацких кардинально отличает понимание: они не просто точно «попали», точно отразили, — они именно это и хотели сделать. Во всяком случае — весьма близкое. А насчет пресловутого «не могли не писать» — так и это правда. Ну и что? Значит, подобное состояние духа попросту досталось понимающим людям. Бывает иногда и такое. То есть — одновременное присутствие в творчестве «одного автора» столь редко объединяемых субстанций: разума и чувств (мышления и эмоций — для любителей строгих юнговских формулировок). А ведь многие до сих пор произносят слово «фантастика» — эдак через «фи». Я сам слышал! Не спорю, основания есть: то самое большинство фантастов, каковое чаще всего и развлечь-то не способно… Ладно, не будем переходить на личности. Даже отвлеченно. Давайте лучше о хорошем — об Учителях.

В качестве развернутой иллюстрации к сказанному: несколько цитат из статей и интервью — главным образом на тему воспитания человека будущего. В конце концов, если не фантасты, то кто?

«Нельзя ожидать сколько-нибудь серьезного изменения массового человека, пока господствуют формы воспитания и образования, выработанные еще троглодитами. Новый человек может быть сформирован только новой педагогикой, а прорывы в нее пока удручающе редки и неуверенны, и их без труда, почти автоматически душит непроворотная толща педагогики старой, насквозь пропитанной древними и древнейшими мифами и предрассудками…»

(А. и Б. Стругацкие, 1986)

«Мне кажется сейчас, что единственный путь — это создание Теории Воспитания Человека. Должна быть выработана методика превращения человеческого младенца, несмышленыша в существо, разумное в самом высоком и широком смысле этого слова… Воспитывать в человеке жестокость и беспощадность земляне уже научились. И поставили свою планету на грань гибели. Не пора ли все свои силы бросить на отыскание алгоритма воспитания Доброты и Благородства, алгоритма столь же безотказного и эффективного? И прежде всего надо будет научиться находить в человеке талант Учителя, самый важный из талантов, ибо по-настоящему широко Теория Воспитания начнет развиваться только после появления мощного социального слоя Учителей…

…бороться до тех пор, пока не произойдет перестройка в сознании, и мы станем уважать человека, исходя из того, сколько он отдал, а не сколько и чего потребил».

(Б. Стругацкий, 1987)

«Развлекательный элемент обязательно должен быть, чего слова-то пугаться… Мы никогда не забываем про троянского коня и позолоту на пилюле. Если ты хочешь сообщить мысли, кажущиеся тебе новыми, читателю неподготовленному, приходится строить острый сюжет. За таким-то он, свеженький читатель, побежит, а мы ему и вложим философский борщ с трагическими выводами в легкой и удобочитаемой форме.

[Не правда ли, как все просто — даже странно, что другие так не могут… — Л. Ф.]

А потом противники фантастики всех мастей и расцветок еще будут говорить о легком чтиве… Что же касается читателя, то он, безусловно, заметно изменился за эти тридцать лет, что мы работаем. Читатель стал образованнее, интереснее, раскованнее, по моему мнению, наши читатели очень выросли. То ли мы их за собой тянем, то ли они нас — не знаю, но получается так, что мы пока идем голова в голову…»

(Б. Стругацкий, 1987)

«На мой вполне серьезный взгляд, знать нам ничего о будущем не дано, но жить надо достойно, без страха…

Особенно последние вещи нам очень трудно даются, потому что сложная проблематика… она все усложняется, и все больше времени надо тратить на размышления, споры…»

(А. Стругацкий, 1987)

«Авторы антиутопий начала века ошибались… Им казалось, что это самое страшное — потерять свободу мысли… Выяснилось, однако, что никого, кроме них, это не пугает. Выяснилось, что массовый человек не боится потерять свободу — он боится ее обрести…

Двадцатый век оказался отнюдь не веком социальных революций. Он оказался веком последних арьергардных боев феодализма, тщетно пытающегося сочетать несочетаемое: массовую технологию завтрашнего дня и массовую психологию дня вчерашнего».

(А. и Б. Стругацкие, 1990)

Приношу извинения за объемное цитирование. Просто нелепо было бы пересказывать своими словами. Мастера это делают несколько лучше.

Если бы я писал предисловие к учебнику по педагогике, то, возможно, изрек бы примерно следующее: «Для Теории Воспитания братья Стругацкие сделали едва ли не больше, чем все великие педагоги современности». Однако я скажу иначе. Они сделали именно больше — не создавая этой самой теории (Да и стоит ли? — что мы с ней станем делать, где наберем тех самых Учителей?..), Стругацкие работали на воспитание как таковое, эмпирически. И, по-моему, работали хорошо. Даже в чем-то успешно. Многие ли из великих теоретиков (или практиков) добились такого результата? Да хоть какого-нибудь?.. Так может быть, в чем-то фантастика как область духовной деятельности мощнее всяческих теорий — и не только педагогических, но и социально-прогностических, а порой даже политических?

«Действительность всегда скучнее изображения — именно поэтому мы зачастую не понимаем прорицаний даже тогда, когда они уже сбылись».

(А. и Б. Стругацкие, 1990)

7

Согласно популярному анекдоту, Роберт Вуд на вопрос, почему он увлекается примитивными киновестернами, ответил шуткой: дескать, никак не может заставить себя поверить, как это все так классно совпало — и красавица, падающая в пропасть, и подвернувшаяся соломинка-тростинка, и смелый коровий парень, проезжавший мимо… А суть в том, что после тяжелого умственного напряжения даже такой суперинтеллектуал, как Вуд, способен наслаждаться совершенно бездумным зрелищем. Оглянитесь, и вы легко назовете среди своих очень неглупых знакомых любителей мыльных опер. Однако такой «отдых для ума» подходит не всем, и даже склонные к легким развлечениям люди жаждут порой и умной беседы, и серьезного кино, и, конечно же, общения с истинной литературой. Но — легко сказать! Подобное общение всегда требовало известного напряжения умственных и душевных сил, а в нашем веке и вовсе стало занятием, подобным скорее труду, нежели отдыху.

И блаженны те, кто способен в неделю прочесть семь детективов… А как быть тому, кто не способен осилить такое их количество и за всю жизнь? Не может — и все, мутит. Что тогда? Есть, конечно, и Анатоль Франс, и Франц Кафка, и… Ну, сами знаете — без умных книг не сидим. Но ведь устала она — головушка — за день. «Не держит» уровень напряжения, потребный для восприятия «Преступления Сильвестра Бонара» — умно, талантливо, дарит наслаждение. Но… Трудно все-таки, чего-то не хватает. Вот если бы сюжета чуть-чуть побольше и капельку поувлекательней… А?.. «Фи! — восклицает в нас утонченный «ценитель прекрасного», а проще говоря, сноб, — неужто вкусы презренной толпы возобладают над стремлением к высокому и Прекрасному?..» И так далее.

Что же почитать интеллектуалу? «Суждения господина Жерома Куаньяра»? Изысканный десерт — каждый день такое есть не станешь. (Что уж тогда говорить о рассказах Борхеса…) От «стрелялок-убивалок» толку и вовсе никакого… Неужели тупик? Неужели нереально это — создать развлекательное чтиво, пригодное для потребителя-интеллектуала? Причем такое, чтобы дурак «прочел» по верхам — с удовольствием — и не понял, что ему попалось, а вот умному было бы и интересно, и поучительно. Только уж чтобы и сюжет для умного оказался соответствующим его IQ — не примитивный боевичок, а с «наворотами». Что-то вроде «Обитаемого острова»…