Бабочка с золотыми крыльями

– Ничего, и черный сойдет.

Дальнейший их диалог состоял в основном из фраз, начинающихся с тягуче-мечтательного: «А помнишь…» «А помнишь, как мы всем классом удрали с урока истории на пляж?», «А помнишь, как Вера Петровна разозлилась и пообещала снизить всем оценки за четверть», «А помнишь, как Гусев выпустил в классе летучую мышь (и где только раздобыл!) и как химичка визжала?», «А помнишь, как в зоопарке Ерошкина чуть не свалилась вниз, к обезьянам?» Они перебивали друг друга, хохотали, вспоминали одноклассников и смешные случаи из школьной жизни. Потом Катя неожиданно посерьезнела и призналась:

– А знаешь, Аська, я тебе всегда завидовала.

– Чему это? – удивилась Ася, считавшаяся в школе если не самым последним мышонком из всех мышат, то девочкой достаточно скромной и тихой.

– Да всему. Хотя бы твоим успехам в немецком. Сочинениям по литературе, которыми наша русичка прям гордилась. Тому, что почти все мальчишки хотели с тобой дружить…

– Ну, это ты загнула, Кать, – засмеялась Ася.

– Хотели-хотели, только ты ни на кого не смотрела. А скажи, Анастасия, зачем ты остригла свои роскошные волосы? И перекрасила их зачем? Знаешь, я тебя сразу даже и не узнала, когда ты к нам вошла. Подумала, что это не ты.

– А кто?

Катя сделала смешную гримаску.

– Смотрю, вроде бы Аська, а вроде бы и не Аська вовсе. Глаза Аськины, большие и карие, а косы нет, да еще черненькая, под мальчика стриженная. Девица какая-то чудная. Узнала, как только ты рот раскрыла и затрещала Аськиным голосом. А помнишь, какая у тебя была шикарная коса?

– Ясное дело, помню. Кто же забудет собственную косу.

– Длинная-длинная, густющая-прегустющая, – мечтательно проговорила Катя. – Прям Варвара-краса, только блондинка. «Цвет спелой пшеницы» – так Елена Ивановна, наша классная, говорила про твою косищу. На нее из соседней школы приходили смотреть.

– На Елену Ивановну? – фыркнула Ася, вспомнив их пожилую классную руководительницу, преподававшую историю. Или она не была пожилой, а просто им, малолеткам, тогда таковой казалась? В детстве все зрелые люди кажутся стариками.

– Да нет же, Аська, на косу твою легендарную. Ни у кого такой не было. А я тебе безумно завидовала.

– Нашла чему завидовать! Отрастила бы себе тоже, и на тебя б приходили посмотреть из других школ.

– Смеешься, Ась, – Катя взъерошила свои модно подстриженные, но все равно жидкие волосы, тонкие, словно паутина в сентябрьском лесу, прежде оттенка серой мышиной шерсти, а теперь пергидрольно белокурые. – У меня – и вдруг коса? Хо-хо! Фантастика! Да они у меня дальше плеч никогда не росли. Но что ты сделала со своими волосами, Анастасия? И главное, зачем?

– Ой, Кать, ну какая коса может быть у взрослой тетки? У тридцатипятилетней женщины с двумя почти взрослыми детьми, а также учениками, родителями, педсоветами и тетрадками? Ты как себе это представляешь?

– Ну, это все понятно, Ась, можешь не оправдываться, но зачем ты вообще волосы так коротко состригла, всю красу изничтожила? Если б у меня было такое богатство, да я бы ни за что на свете с ним не рассталась, ни за какие тысячи. Да я бы распустила по плечам и пошла… Все мужики только на меня бы и смотрели! А ты… Такую роскошь загубила! А перекрасилась зачем? Да еще в этот скучный, мрачный коричневый цвет. Нет, ты, Ась, не обижайся, тебе вообще-то идет твоя прическа, мама говорит: «Анастасия все такая же красавица». Но я все же не могу понять! Мне косищу твою жалко. И потом, ты же всегда была натуральная блондинка!

– Да ладно тебе, Кать, ерунда, подумаешь, волосы! За длинными волосами нужно ухаживать, а у меня времени нет. Ну совсем минутки нет свободной. Спать не успеваю. Потому и постриглась коротко, чтоб меньше возни было. А крашусь – седину чтобы скрыть. Эта краска хорошо закрашивает.

– У тебя есть седые волосы? – не поверила Катерина. – У тебя?

– Ну да. Это тогда, в детстве, они были совсем светлыми, как ты говоришь, цвета спелой пшеницы…

– Это не я, это Елена Ивановна.

– …а потом взяли да потемнели. И поседели. Приходится красить. Мама тоже рано начала седеть… – Ася замолчала, затеребила тонкими пальцами короткую темно-каштановую прядь чуть вьющихся волос, и Катя, догадавшись, что подруга вспомнила о матери и загрустила, круто сменила тему:

– А у меня новый друг завелся. Надеюсь, что это навсегда. На всю жизнь. Думаю даже замуж выйти. Точно не решила еще, но надеюсь.

– Да ну? А как же Паша? – удивилась Ася, знавшая о последней сердечной привязанности подруги из ее писем.

– Паша – это пройденный этап, – повела плечом Катя. – И вообще, Паша – это так. Это не то. Суррогат чувств. А Серега – это совсем другое, это настоящее.

Ася улыбнулась про себя, вспоминая те далекие времена, когда они с Катей были голенастыми худенькими девчушками со всеми комплексами подросткового периода, гадкими утятами, мечтавшими о большой и прекрасной любви. Уже тогда ее подружка была невероятно влюбчивой и доверчивой. Стоило кому-то из мальчишек оказать ей маленький знак внимания, например, заточить карандаш и при этом посмотреть чуть более долгим, чем обычно, взглядом, как Катерина вспыхивала, словно бенгальский огонь, и в ту же секунду безумно влюблялась. Не спала ночами, мечтала, представляла себя в подвенечном платье, писала длинные нежные письма с чудовищными ошибками, которые никогда не отправляла, но иногда показывала Асе, приставая к ней: «Правда, Вова (Коля, Вася, Олег) славный? Посмотри, какой у него мужественный подбородок и умный взгляд. Ну скажи, ведь он безумно симпатичный?» Так же быстро, как холодный бенгальский огонь, Катины чувства и гасли. Уже через несколько месяцев она полностью разочаровывалась в предмете своей страсти и вскоре находила новый объект для обожания. И теперь, как видно, подружка не изменила прежним привычкам. Наверное, потому и одна до сих пор, хотя замужем была дважды. Но не сложилось. Скоро тридцать пять – а ни мужа, ни детей у Катерины нет. Оно и понятно: как можно выйти замуж за одного и жить с ним до гробовой доски, когда вокруг столько других славных мужчин крутится с мужественными подбородками и умными глазами.

– Я тебя с Серегой обязательно познакомлю, – продолжала Катя восторженно. – Он такой… такой…

– Наверное, очень славный и безумно симпатичный, – подхватила Ася. – Уверена, что у него мужественный подбородок и весьма умный взгляд.

Катерина не заметила иронии.

– Как ты догадалась, Асенька? Он действительно умный. А знаешь, давай встретимся завтра вечером, посидим где-нибудь втроем. Ты, я и Сережа.

– Завтра вечером я не могу, завтра у меня занятия с ученицей.

– Тогда послезавтра.

Ася, немного подумав, согласилась. Действительно, ей нужно немного отдохнуть, отвлечься, куда-нибудь сходить. После похорон Клары она почти не выходила из дома, только в магазин – и сразу домой.

– Заметано, – обрадовалась Катя и стала рассказывать, какой огромный букетище Серега приволок в день ее рождения. Принес в офис, где Катерина работает, и все вокруг ахали и страшно завидовали ей. Внезапно она оборвала себя на полуслове: – Да что это мы, Ась, все обо мне, да обо мне! Лучше ты расскажи про себя. Я ведь ничего о тебе и не знаю. Ты тут уже больше недели, а мы с тобой ни разу толком и не поговорили. Все в бегах, впопыхах. И писала редко. На два моих письма – одно. А то и на три.

– Извини, Кать. Не любительница я письма сочинять. Да и времени вечно нет.

– Извиняю. Но все равно, давай, колись. Рассказывай все.

– А что рассказывать? Да ты и так все знаешь, я тебе писала. Анюта вот в седьмой класс перешла, Алеша, сама видела, какой стал. Бабушка Зоя, слава Богу, здорова, все еще работает. Ну а я, значит, в нашей школе, где Анютка учится и которую Алеша закончил, немецкий преподаю. В прошлом году была завучем по воспитательной части, но в этом году отказалась. Часов много, ничего не успеваю.

– Ты мне свою биографию трудовую не пересказывай, Анастасия. Это все я знаю. Ты мне скажи, есть у тебя кто-нибудь? Ну, мужчина, друг сердечный. Наверняка есть. У такой женщины, как ты, его просто не может не быть.

– Нет, Кать. Мне и одной неплохо. Да я и не одна, у меня дети и бабушка. И потом, чтобы с кем-то познакомиться, нужно где-то бывать. А у меня времени нет. Работа, дети, дом, да вот еще и дача у нас. Ничего особо не растет, но бросить жалко. У бабушки уже силы не те, что раньше, так что все хозяйство в основном на мне. И вообще… Трудно нормального мужчину найти, сама ведь отлично знаешь.

Они помолчали немного, потом Катя, бросив на подругу осторожный быстрый взгляд, спросила:

– Так значит, ты больше ничего не слышала о Майоре?

Майором они называли Сашу Майера, учившегося в их школе классом старше. Когда Ася с Катей перешли в десятый, выпускной, он уже учился в университете, а потом, той же весной, и вовсе уехал вместе с родителями из Москвы.

– Ничего.

– И он ни разу не написал тебе?

Ася покачала головой.

– Нет. Знаешь, сначала я думала, может, почта так работает, заграница все-таки. Может, валяется письмо где-нибудь на почте, и никто его не замечает. Потом я стала думать, что случилось что-нибудь. Два месяца нет писем, но ведь Прага – не планета Марс, не за миллионы километров от Москвы. Можно было хоть какую-нибудь весточку подать, хотя бы пару словечек чиркнуть. А потом бабушка с дедушкой забрали меня с собой. Но я все еще ждала. Почти два года ждала. Клара обещала пересылать мне всю корреспонденцию в Томск.

– Может, были письма, только Клара тебе не переслала? – Катя внимательно посмотрела на подругу.

– Зачем бы ей это? Нет, Клара тут ни при чем. За те два месяца, что я была тут, письмо непременно дошло бы. Если б его написали.

– Вот бы никогда не подумала… Он всегда смотрел на тебя такими глазами… А ты не пыталась его отыскать?

– Как?

– Ну не знаю…

– Вот именно. И главное – зачем? Не писал, значит, не чувствовал необходимости в этом. А теперь и говорить нечего, столько лет прошло, – сказала Ася твердым голосом, закрывая тему.

Она не хотела рассказывать подруге о том, что на следующий же день после похорон Клары отправилась по знакомому адресу, испытывая странное волнение, дрожь и стыд. Она ругала себя за этот, как ей казалось, нелепый, глупый поступок, но все равно пошла. Прежде чем поднести руку к звонку, задержалась и еще раз спросила себя: «Зачем? Чтобы узнать, что он женат и у него двое детей?»

Волновалась она напрасно: в квартире уже давно жили другие люди – супружеская пара средних лет, которая даже фамилии такой никогда не слышала – Майер. Супруги рассказали, что до них здесь жила семья Сапуновых, у которых было четверо маленьких детей, но они перебрались в деревню.

– Майеры? Нет, не знаю таких. – Жена покачала головой и вопросительно оглянулась на мужа, лысого толстяка, державшего в руках кухонное полотенце. Тот участливо покосился на Асю и поддакнул:

– Нет, такие тут давно не живут. Мы купили это квартиру у Сапуновых. Вы можете у них узнать, если хотите. Они, кажется, в Истринский район переехали. Только адреса своего нам не оставили. Попробуйте соседей поспрашивать. Или в адресный стол сходите.

К соседям Ася не пошла. Зачем? Если кто-то из них и помнит Майеров, и даже знает, где они сейчас, ей-то какой прок от этих знаний?

Течение ее мыслей прервала Катя, которая упорно не желала оставлять эту тему:

– Ась, а ты… ты говорила о нем, ну о Саше, Алексею?

– Нет. С какой стати? Конечно, если бы не Океанов, я ему что-нибудь бы рассказала. Сказала бы, например, что его отец был отважным летчиком и разбился, совершая перелет через Атлантику. Но Алеша считает, что его отец – Океанов, и это его вполне устраивает. Во всяком случае, мне так кажется. А вот хороший ли он отец, или нет, это уже другой вопрос… В апреле у Анютки был день рождения, так Океанов даже не позвонил, не поздравил. О том, что дочь ждала от него подарок, я вообще молчу. Анька ужасно расстроилась, хотя виду не подала. Она у меня девочка стойкая, в бабушку Зою пошла. Нет, он, Океанов, не нарочно, конечно. Просто забыл. Он всегда был таким.

– Это его не оправдывает, – изрекла Катерина.

– И не собираюсь никого оправдывать, – возразила Ася. – Мне до Океанова, между прочим, нет никакого дела, между нами давно все кончено. Если что-то и было, в чем теперь я сильно сомневаюсь. Знаешь, до меня только недавно дошло, что он женился на мне из-за деда, который был главным инженером на заводе, но тогда… Вероятно, он сильно надеялся, что после нашей свадьбы на него как из рога изобилия посыплются блага. Машина, новенькая квартира. А тут вдруг такая незадача – деда выпроводили на пенсию, завод захирел, страна развалилась, все рухнуло. А вот зачем я-то за него вышла, до сих пор понять не могу. Глупая, что ли, такая была?

– Ну, если ты глупая, то уж я-то и вовсе была полной балдой, – засмеялась Катя, попытавшаяся поднять настроение подруги, однако та даже не заметила ее усилий.

– С тех пор, как мы развелись, я виделась с ним всего-то пару раз, – задумчиво глядя на Катю, продолжала Ася. – Ну, может быть, раза три. И у меня нет никакого желания увидеть его снова. Как будто и не жили вместе. Думаю, он испытывает то же самое. Я не строю ему никаких препятствий в общении с детьми, только он сам не слишком жаждет этого общения.

Катя хотела еще что-то спросить, но тут пришел Алеша, и разговор перешел на другие темы. Катя минут десять болтала с мальчиком, расспрашивала, нравится ли ему Москва, не соскучился ли по дому, что уже успел посмотреть. Снова ответив на Асино предложение поужинать отказом, она вдруг глянула на часы, вспомнила о каком-то важном деле, проворно вскочила со стула и решительно пошагала к входной двери. Обуваясь в прихожей, скудно освещенной светом тусклой пыльной лампочки, которая, как считала Ася, была ввернута еще во времена Романа, жарко зашептала подруге на ухо, щекоча ее тонкими, будто паутинка, спутанными платиновыми волосами:

– Как Алеша похож-то на отца, прямо одно лицо. Ой, как похож, аж жуть берет, Аська! И разрез глаз, и цвет один в один, и брови, и даже форма черепа. И походка точь-в-точь майеровская.

Ася ничего не ответила, только плечами пожала. Торопливо чмокнула подругу на прощание в щеку, нахлобучила ей на голову смешную кепочку, ласково улыбнулась напоследок и выпихнула за дверь.

Глава 4

Только оказавшись в Томске, Ася поняла, как круто, как бесповоротно изменилась ее судьба. Город не понравился ей сразу, после нарядной чистенькой Москвы он казался мрачным, тусклым, сырым и очень неуютным. Даже знаменитый Гостиный двор, построенный в восемнадцатом столетии, даже старинные деревянные домики, украшенные легкой изящной резьбой, о которой Асин дед говорил с благоговейным восторгом, почему-то внушали ей не восхищение, а одну только тоску и отчаянную скуку.

Лето как назло выдалось дождливым и прохладным, и Ася, набросив на плечи бабушкин пуховый платок, часами просиживала на диванчике в своей (бывшей маминой) комнате и с грустью смотрела за окно, на мокрые крыши домов и потемневшие от влаги кусты. Ей полагалось готовиться к вступительным экзаменам в институт, но она почти не заглядывала в учебники, а только глядела на улицу и вздыхала, а иногда плакала, тихонько, чтобы не услышала бабушка. Впрочем, та и не могла услышать, потому как целыми днями пропадала в своем педагогическом институте, в том самом, куда должна была поступать Ася. За дедом тоже с утра приезжала машина, чтобы увезти его на завод, где он трудился главным инженером. Так что никто Асю не беспокоил, и она могла часами предаваться печали или вспоминать счастливую прежнюю жизнь. Иногда она доставала привезенную из Москвы прямоугольную шкатулку с изображением замка с островерхими башенками на лакированной крышке, под которой лежали фотографии. На них были запечатлены счастливые или просто наиболее значительные моменты в Асиной жизни. Вот она, совсем еще маленькая, в зоопарке вместе с мамой стоит у клетки с каким-то зверем. Может быть, тигром или пантерой, а может быть, и более мелкой кошкой. Самого зверя не видно, есть только частые прутья и ствол обрубленного дерева за ними. Кто жил в этом вольере, Ася не помнит, зато помнит, как весело ей было гулять с мамой и папой, бегать по аллеям зоопарка и разглядывать животных в клетках и птиц на прудах со стоячей, темно-зеленой водой. Она радостно улыбается в объектив глупой детской улыбкой, а мама, опустив глаза, поправляет бант в одной из ее косичек.

А вот она в первом классе, в коричневом платьице и в белом фартучке с оборками, в руках букетик лохматых осенних астр, глаза широко распахнуты. Потом сразу шестой класс, подруги. И снова с мамой, уже на море, в Крыму… По щиколотку в воде, Ася счастливо смеется и щурится от солнца, мама держит у глаз ладошку, будто козырек. Все прошло, как будто и не было ничего!

Еще в шкатулке лежало мамино золотое колечко с красным камнем, который Клара пренебрежительно называла синтетическим корундом, и изящная бабочка с золотистыми крылышками и тоненькими усиками. В узком, тщедушном тельце бабочки был магнит, с помощью которого ее можно было прикреплять к холодильнику или другому предмету, например, к настольной лампе в металлическом колпаке. Такая лампа стояла в Асиной комнате на письменном столе, покрытом растрескавшейся темной полировкой. Но девочка не стала цеплять бабочку на лампу, она просто смотрела не отрываясь на ее зеленые, как яркая весенняя трава, крылышки, трепещущие от малейшего движения воздуха в комнате, даже от легкого Асиного вздоха, а потом снова прятала свои сокровища в шкатулку, где уже лежали аккуратно сложенные фотографии.

Когда ей надоедало тосковать, рассматривать фотографии или любоваться бабочкой, она просто бродила по квартире, рассматривая незнакомые вещи, и пыталась представить себе, как жилось тут, в этом доме, ее маме, когда она была такой же, как Ася теперь. Из какой чашки она пила, в каком кресле любила сидеть и какие книги читала?

Бабушка Зоя с ее резким голосом и властными манерами ничуть не походила на мягкую и ласковую маму, и это тоже удручало Асю. Но несмотря на все эти грустные мысли, постоянно ее посещавшие, она отлично знала, что назад пути нет. В Москве ее никто не ждет. Ни Клара, поцеловавшая при прощании… нет, даже не поцеловавшая, а клюнувшая внучку в щеку своими холодными ярко-розовыми губами и сразу же равнодушно отвернувшаяся. Ни Роман, отнесшийся к известию об Асином отъезде совершенно безучастно. Не ждал ее и человек, которого Ася любила всеми силами своей юной души, но не потому, что ничего не знал о ее чувствах к нему. Просто в Москве его уже давно не было. Москва, большая, суетливая, густонаселенная, стала такой же унылой и пустынной, как бедная Асина душа, бесприютная и одинокая.

С того момента, как за Асей закрылась дверь квартиры, в которой прошло счастливое детство, руководить ее жизнью стала бабушка Зоя. Именно бабушке и предстояло первой узнать о том, что очень скоро, всего через полгода, а может даже и раньше, она станет прабабушкой. Нельзя сказать, что это известие обрадовало Зою Ивановну, однако оно не повергло ее в шок. Бабушка была женщиной стойкой, не привыкшей впадать в панику, если жизнь ставила перед ней какую-то большую, трудноразрешимую проблему. Голодное детство, ранняя смерть родителей, война (Зоя ушла на фронт семнадцатилетней девчонкой, скрыв свой возраст) – такие события закалили бы любого, а не только Асину бабушку, отважную и решительную от природы. К ее мнению прислушивались коллеги, ее уважали и боялись студенты, на лекциях прилежно писавшие конспекты, а на экзаменах даже не пытавшиеся заглянуть в шпаргалку. Наказание Железной Зои (так ее окрестили бойкие на язык старшекурсники), не привыкшей миндальничать ни с кем, было неотвратимым и суровым. Дед, которому на службе приходилось проявлять строгость к нерадивым работникам, дома превращался в послушную овечку, смотревшую на жену глазами, полными восторженной любви и нежности.

– Ну что ж, пробьемся, – сказала бабушка Зоя, поставленная перед фактом. – Но кто отец, Настя? Каждый человек должен отвечать за свои поступки. И он тоже ответит. Я разыщу его и покажу, где раки зимуют. Не пытайся скрыть место его пребывания, Анастасия.

Ася и не пыталась скрывать, она просто не знала этого места, так что о раках бабушке пришлось забыть.

С Сашей она познакомилась, когда перешла в девятый класс. Впрочем, нет, знакомством в полном смысле этого слова их встречу назвать было нельзя, ведь оба учились в одной школе и каждый день могли видеть друг друга на переменах, в столовой и в гардеробе. Асе давно нравился десятиклассник Саша Майер, молчаливый русоволосый парень с серьезными серыми глазами, однако подружиться с ним она и не мечтала: в его десятом «А» были свои девчонки. Более взрослые, более интересные и более красивые, чем она, Ася Ольшевская, тихая, ничем особенно не примечательная девятиклассница с косой цвета спелой пшеницы. Но косы были у многих девчонок, правда, не такие длинные и не такие густые, только кому теперь интересна такая примета, как косица на голове? Это не чарующий голос, как у Риммы Масловой, которая пела на всех школьных праздниках, срывая яростные аплодисменты поклонников, и даже не способности к фехтованию, как у Иры Решетниковой, победительницы чемпионата Московской области среди юниоров. Ася считала свою косу если не полным атавизмом, то уж точно вещью совершенно никчемной, старомодной и малопривлекательной. Она давно мечтала от нее избавиться, но мама уговорила ее не расставаться с ней хотя бы до окончания школы. Только ради мамы Ася и продолжала возиться со своими длинными густыми волосами, от которых у нее вечно болела голова.

Однажды вечером она возвращалась домой с занятий в музыкальной студии. Было еще достаточно рано, часов восемь или немногим больше, но поздняя осень со всеми ее досадными, но привычными для этого времени года мелкими неприятностями уже давно властвовала в городе. Ветер срывал с деревьев жалкие остатки потемневшей от влаги листвы и кружил их в стылом воздухе, опуская затем на головы прохожих. На улицах было слякотно, мрачно и неуютно. Шел мелкий противный дождик, под ногами хлюпала вода. Хотелось поскорее очутиться в тепле, возле хлопочущей на кухне мамы. Асе так не терпелось попасть домой, что она решила сократить путь и свернула с малолюдной, но хорошо освещенной улицы в темный переулок, собираясь пройти дворами. Она не любила эту дорогу и старалась никогда тут не ходить: в этой подворотне по вечерам собиралась пьяненькая молодежная компания с бутылкой портвейна и жизнерадостно горланила под гитару жалостливые песни о коварной изменщице-невесте и жестких тюремных нарах. Проходившие мимо бабульки суетливо крестились и плевались, а прочие граждане, сделав непроницаемые лица, старались поскорее миновать это место. Но кому охота пить портвейн и петь под гитару здесь в такую ужасную, такую мерзкую погоду? И богобоязненные старушки, и законопослушные граждане, и бесшабашные гуляки сидели в теплых квартирах, в крайнем случае – на лестницах в сухих подъездах, которые в те времена еще не были оснащены домофонами и кодовыми замками.

До освещенного двора оставалось пройти совсем немного, когда слева метнулась громадная человеческая тень. Чья-то грубая рука схватила Асю за полу пальто. Девочка попыталась вырваться и убежать, и ей это удалось, но она поскользнулась и упала, угодив левой рукой в лужу. Замирая от ужаса, поднялась, попыталась снова пуститься наутек, но та же самая рука вцепилась в полу ее пальто, а другая рука рванула к себе сумку.

– Давай сумку, дура! – рявкнул над ухом хриплый пропитый голос.

На нее пахнуло застарелой табачной вонью и перегаром, от которого к горлу подкатила тошнота. Девочка вскинула голову и увидела перед собой неопределенного возраста мужичонку, одетого в затасканную черную куртку из болоньи и кепку, надвинутую на самые глаза. В сравнении со своей гипертрофированной мощной тенью мужичонка выглядел невысоким, тощим и весьма жалким, но Ася все равно безумно испугалась.

Глядя на свою перепуганную жертву, он ухмыльнулся довольно и издал звук, напоминавший скрежет двери, петли которой лет двести никто ничем не смазывал. Вероятно, это был смех, но девочка вздрогнула и втянула голову в плечи. Блеснули металлические коронки на передних зубах грабителя, завоняло еще омерзительнее.

– Ну, чего стоишь, рот разинула, ворона! Сумку давай, говорю, – повторил он, дергая за вместительную сумку из лакированного белого дерматина, которую Ася держала в руке.

Кроме подаренного подружкой скромного кошелечка, где лежало совсем немного денег (на метро бы хватило, а больше и не нужно!), расчески, маленького круглого зеркальца в голубой пластмассовой оправе, нотной тетрадки и батона, купленного в булочной на углу по маминой просьбе, в сумке ничего интересного не было. Однако Асю вдруг охватило непонятное упрямство, желание биться за свое имущество до последней капли крови.

– Не дам, – сказала она звонко и, вцепившись в сумку обеими руками, зачем-то добавила. – Там тетрадка… не дам!

– Какая еще тетрадка? Отпусти ридикюль, идиотка, а то хуже будет! Убью! – И мужчина, пребольно ударив Асю по левой щиколотке носком замызганного ботинка, с силой дернул сумку и вырвал ее из рук взвизгнувшей от боли хозяйки.

Затем грабитель грубо оттолкнул девочку в сторону – она отлетела к стене дома и ударилась спиной – и попытался скрыться с места преступления, но в этот кульминационный момент был схвачен за шиворот новым персонажем, незаметно появившимся на сцене. Вообще-то появился он не совсем незаметно, просто бодро шел куда-то и что-то веселое под нос себе насвистывал. Однако грабитель и Ася в пылу схватки за обладание белой дерматиновой сумкой его не заметили. Юноша, который был на целую голову выше грабителя и на десяток сантиметров шире его в плечах, без труда отнял награбленное и, крепко держа преступника за ворот, решительно объявил, что сейчас они все вместе отправятся в милицию:

– Тут, рядышком, отделение. Совсем недалеко. Там тебя будут страшно рады видеть. Они там давно тебя дожидаются, с распростертыми объятиями.

Перспектива оказаться в объятиях служителей закона придала мужичонке энергии и сил, и он, резко двинув юношу локтем в живот, рванулся в сторону. Молодой человек слабо охнул и на мгновение ослабил хватку. Этого хватило, чтобы грабитель выскользнул из его рук и встревоженной крысой метнулся за угол дома. Догонять его никто не стал: юноша восстанавливал дыхание, Ася застыла в ступоре, подпирая стену.

– Вот, возьми, – сказал Асин спаситель, протягивая ей изрядно поцарапанную и измазанную в грязи сумку.

Только теперь Ася наконец узнала своего избавителя. Это был Саша Майер, тот самый десятиклассник, на которого она тайком посматривала, прогуливаясь по школьным коридорам во время коротких переменок.

– Спасибо, – чуть слышно пролепетала она и почувствовала, что краснеет, но потом догадалась, что в темноте этого все равно не видно.

– Меня Сашей зовут.

Ася почему-то промолчала, но юношу это нисколько не смутило.

– А ты – Ася Ольшевская. Верно? – продолжал он. – Ты учишься в девятом «Б».

– Да, – согласилась она. – В девятом «Б».

– Пойдем, я тебя провожу. Ты где живешь?

– Тут недалеко, на Воронцовской, – ответила девушка, прижимая к животу запачканную сумку, теперь уже не белую, а какую-то смутно-серую.

– А я – во-он в том доме. Пойдем, чего стоишь. А ты что тут делала? – спросил он, оглядываясь на нее.

Ася молча, все еще судорожно сжимая сумку, зашагала следом. Ее вдруг охватило странное чувство нереальности происходящего. Она с удивлением заметила, что вечер преобразился. Внезапно стих ветер. Нудный дождь, казавшийся бесконечным, почти прекратился, только из жестяных водостоков еще текла вода, да с крыш, балконов и голых темных веток падали капли. Небо очистилось от туч, и над землей засияла луна, заглядывавшая в лужи на свое отражение. Темный переулок давно остался позади, и пара вступила в полосу света, падавшего на мокрую землю из ярко освещенных окон.

– Что ты все-таки делала тут, если не секрет? – повторил Саша свой вопрос. – Приходила к кому-то в гости?

– Я? – переспросила Ася, встрепенувшись. – Да какой там секрет, ничего не делала, и в гости не ходила, просто шла себе домой из музыкальной студии, а тут этот… Да у меня и денег-то не было, так, мелочь одна, но все равно неприятно…

Она замолчала и поежилась, вновь переживая случившееся, а Саша огорченно заметил:

– Ясно, что приятного мало. Жаль, упустили гада. Надо было хотя бы морду ему набить, чтоб не пугал людей. А то еще у кого-нибудь сумку отнимет. – Посмотрев на свою спутницу, он вдруг улыбнулся: – Ого! Ты испачкалась. И лицо, и пальто.

– Правда? – ужаснулась девочка. – Это я в лужу упала, когда он за сумку дернул…

Она остановилась, сняла перчатки, достала из сумки зеркальце и поднесла его к лицу. О Боже! Просто чудовище какое-то! На лбу и на щеке грязь, нос красный от холода. И это в тот самый момент, когда парень, который давно нравился, наконец обратил на нее внимание. Хотя почему обратил? Просто шел себе мимо, об Асе даже и не помышлял. Зачем она ему? Наткнулся на нее случайно. Если б не грабитель, Саша бы ее даже не заметил. В его классе столько красивых девочек. Зачем ему смешная неинтересная Ася, к тому же такая грязная, такая нелепая! Сдерживая слезы, подступившие к глазам, Ася принялась оттирать холодными дрожащими пальцами щеку, но грязь только размазывалась по лицу и сильнее въедалась в кожу. Теперь грязной стала и правая щека, и подбородок. Да что же это за несчастье такое, что за грязь такая прилипчивая! Ася покосилась на Сашу, но не заметила в его глазах ничего, кроме сочувствия.

– Погоди, у меня есть платок, – сказал он и полез сначала в один карман куртки, потом в другой. – Вот черт, нет. Забыл, извини.

– Ничего. У меня тоже платка нет, – вздохнула Ася, у которой носовые платки почему-то не держались. Она их вечно где-то оставляла, теряла или просто забывала взять с собой. Мама постоянно покупала ей новые платочки, но и они все равно куда-нибудь девались. Испарялись без следа. Посмотрев на испачканный рукав и полы пальто, грязную ободранную сумку, она грустно произнесла: – Лох-Несское чудовище какое-то, да и только! Бедная мама упадет в обморок. Я ей поклялась, что вечером не буду ходить через дворы. Но уж очень домой поскорее захотелось. И зачем я здесь пошла?

Тут ей неожиданно пришло в голову, что если бы она не пошла через дворы, то теперь не разговаривала бы с мальчиком, который давно ей нравится.

– А ты не рассказывай маме, придумай что-нибудь, – посоветовал Саша. – Зачем ее напрасно волновать. Моя тоже вечно переживает, если я поздно домой притаскиваюсь.

– И правда. Что-нибудь совру, – обрадовалась Ася. – Скажу, что шла по улице, споткнулась и упала в лужу. В большую грязную лужу. Огромную лужу, которую нельзя было обойти.

– Громадную, как Черное море, грязную-прегрязную, – подхватил ее спутник и засмеялся.

Девочка тоже рассмеялась и помотала головой.

– Море чистое. Мы позапрошлым летом были в Крыму. Во всяком случае, утром вода там чистая, пока ее не взбаламутили. Даже медузы плавают. Нет, скорее, болото, а не море. А можно сказать, что эта машина меня обрызгала водой из лужи.

– А можно ничего не говорить, а зайти ко мне домой. Мы только что прошли мой подъезд. Вернемся? Умоешься, а моя мама быстренько почистит твое пальто. А потом я тебя провожу. Твоя мама ничего даже не заметит, и тебе не придется рассказывать про лужу. Пошли?

– Даже и не знаю, – растерялась Ася, которой безумно хотелось побывать у Саши дома и познакомиться с его мамой, но было стыдно своего нелепого вида, грязных щек и побывавшего в луже пальто. Подумав немного, она, смущенно улыбнувшись, пробормотала: – Твоя мама непременно испугается…

– С какой стати? Ну, подумаешь, зашла девчонка из нашей школы, которая случайно упала в большущую лужу и вымазалась. Мою маму ничем не испугаешь, она привыкла.

– К чему? К тому, что к ней приходят девчонки, вымазавшиеся в лужах, и просят почистить пальто?

Саша посмотрел на Асю чуть насмешливо, потом неожиданно взял ее за плечи, развернул на сто восемьдесят градусов, по направлению к своему подъезду, и ответил совершенно серьезным тоном:

– К тому, что иногда я прихожу домой в рваной куртке, грязных брюках, а бывает, что и с побитой мордой. С большим сияющим фонарем под глазом, с расквашенным носом. Хотя если честно, такого со мной уже давненько не случалось, а вот раньше, в классе шестом или седьмом… О, видела бы ты меня однажды, когда мы подрались с моим другом Игорем из-за какой-то ерунды. Глупая история, даже и вспоминать неохота. А еще я какое-то время боксом занимался, около года, но потом бросил. Времени не хватало, да надоело с синяками ходить. Не мое это… Так что не бойся напугать мою мать: по сравнению со мной, ну, каким я был тогда, ты выглядишь очень даже прилично. Почти как выпускница института благородных девиц, попавшая в мелкую передрягу.

– Скажешь тоже, институт благородных девиц, – тихонько фыркнула Ася, но сдвинулась с места и пошагала рядом с Сашей к его подъезду.

На душе у нее посветлело и потеплело, и она с удивлением поймала себя на том, что испытывает к бродяге, напавшему на нее, вовсе не злость, ярость или отвращение, а чувство, напоминающее благодарность. Если бы не он, этот противный тип, воняющий табаком и перегаром, Саша никогда бы не заговорил с ней. И не пригласил к себе домой, не предложил познакомиться с мамой. Конечно, эта история скорее всего не будет иметь продолжения, ведь она, Ася, смешная, некрасивая и неловкая. Совсем неинтересная девочка с глупой косицей за спиной. Но все равно приятно…

Глава 5

Елизавета Борисовна – так звали Сашину маму – как будто и в самом деле нисколько не удивилась тому, что в ее квартире появилась незнакомая девочка с худеньким перепачканным личиком, одетая в грязное пальтишко. Как только Ася сняла пальто и ботинки, ей сразу же вручили пушистое розовое полотенце и отправили в ванную умываться.

В просторном помещении, сияющем чистотой, никелированными кранами и темно-синим с искорками кафелем, она долго рассматривала флаконы с шампунями и пеной для ванны, яркие баночки и тубы с кремами для рук и лица, причудливые стеклянные пузырьки с туалетной водой, которыми были уставлены полка над раковиной и открытый треугольный шкафчик над ванной. Все это казалось диковинным: Ася давно привыкла к тому, что даже скромный болгарский шампунь фирмы «Арома» в последние годы, ознаменовавшиеся повальным дефицитом, отыскать в магазинах было делом трудным и малореальным.

Потом в большой кухне за круглым изящным столиком с узорной стеклянной столешницей Асю поили чаем с заморскими шоколадными конфетами. Каждая конфетка была завернута в золотистую с синими крапинками обертку и уложена в уютное гнездышко в нарядной коробке в форме сердца. На крышке коробки красовалось изображение невиданных экзотических цветов, фруктов и витиеватая надпись на чужом языке. Кухня, как и ванная, была большая, красивая и чистенькая, сверкала новеньким розовым кафелем и того же оттенка пластиком многочисленных шкафчиков и тумбочек. Широкий подоконник был уставлен керамическими горшками с буйно цветущими бледно-розовыми и сиреневыми фиалками.

Елизавета Борисовна, белокурая ухоженная дама лет сорока пяти, одетая в халат из струящегося зеленого с разводами атласа, расспрашивала гостью о родителях, бабушке, школьных учителях. Сашина мама держалась просто, приветливо и ласково, но Ася, подавленная окружавшим ее великолепием незнакомой обстановки, отвечала односложно и иногда невпопад. Допив свой чай и съев две конфетки, она принялась ерзать на стуле и искать глазами часы. Часы были прямо у нее за спиной, висели на стене над высоким белоснежным холодильником, на дверце которого замерла большая бабочка с яркими розово-оранжевыми, с перламутром, крылышками.

– Ой, десятый час уже, меня мама ждет, – заволновалась Ася. – Спасибо вам, Елизавета Борисовна, за чай. Мне пора.

Шумно отодвинув стул, она поднялась и двинулась к выходу из кухни. Задела локтем бабочку и с минуту испуганно стояла над ней, следя завороженно, как дрожат ее тонкие пружинистые усики и трепещут легкие, почти невесомые крылышки. Не удержавшись, прошептала:

– Какая красивая! Будто живая!

Пальто, очищенное от подсохшей грязи, уже висело на вешалке в прихожей. Елизавета Борисовна тепло попрощалась с Асей, предложила запросто заходить к ним в гости в любое время.

Саша проводил ее до подъезда, а потом, когда девочка кивнула ему и собралась уже нырнуть внутрь, за обшарпанную подъездную дверь, тоскуя о том, что их нечаянная встреча так быстро закончилась, предложил сходить вместе на концерт «Наутилуса», который состоится в грядущую субботу. Ася, не поверившая сначала своим ушам, с радостью согласилась.

Почти до двух часов ночи она не могла заснуть. Лежала, глядя в высокий темный потолок, по которому пролегла узкая дорожка дрожащего света, льющегося из неплотно зашторенного окна, и вспоминала сегодняшний, а точнее уже вчерашний, вечер, вначале казавшийся чудовищным, а потом так счастливо завершившийся. Еще утром Ася и мечтать не могла о том, чтобы Саша Майер, серьезный мальчик из десятого «А», где училось так много совсем взрослых, интересных и красивых девчонок, обратил на нее внимание. И не только обратил, но и познакомил с мамой, а потом проводил домой. И даже предложил пойти вместе на концерт. Ощущая какую-то сумасшедшую, отчаянную радость, трепещущую в ее груди, как растревоженная бабочка на белой дверце холодильника, Ася улыбалась в темноте, пытаясь вызвать в памяти Сашин образ. Серые, как пасмурное зимнее небо, глаза, по-девичьи длинные ресницы и забавная крошечная морщинка над верхней губой, появлявшаяся тогда, когда его лицо озарялось улыбкой. Какая же она все-таки счастливая, эта глупая и смешная девочка Ася!

После того вечера они стали встречаться. Если уроки у них заканчивались в одно и то же время, вместе шли домой. В выходные дни они бывали в кино, в театре или просто гуляли в заснеженном Таганском парке возле Покровского монастыря. Иногда Саша приглашал ее к себе домой, и они пили чай на кухне с его мамой, которая встречала девочку неизменной ласковой улыбкой, а когда Ася уходила, передавала привет ее маме и бабушке. Сашиного отца Ася не видела ни разу, он работал в каком-то министерстве и домой приходил очень поздно.

А вот к себе она ни разу Сашу не пригласила. Нет, не оттого, что стеснялась их скромного ни вид, немного обшарпанного уже жилища, где после смерти всемогущего дедушки Ольшевского ремонт делался всего один раз, да и то кое-как, на скорую руку. Впрочем, никто в семье словно и не замечал того, что квартира постепенно ветшает, обои выгорели и полиняли, керамическая плитка над ванной, того и гляди, отскочит, а потолок на кухне, потемневший от копоти, просит побелки. Никому словно и дела не было. Ни Кларе, занятой только собой, ни Роману, мечтавшему лишь о том, чтобы жена не изводила его нытьем и капризами, не мешала смотреть телевизор и пить пиво. Не видел разрухи и Асин отец, сотрудник одного из московских НИИ, посвятивший свою жизнь каким-то маловразумительным (с точки зрения его дочери) научным изысканиям и не умевший забить гвоздя в стену. Ничего не замечала ни Асина мать, довольная уже тем, что живет рядом с любимым мужчиной (а большего ей от жизни и не нужно было), ни сама Ася. До тех пор, пока не побывала дома у Саши Майера. Но в гости к себе она не звала его вовсе не из-за того, что потолок на кухне почернел, а плитка в ванной комнате вот-вот рухнет вниз и похоронит под собой старую чугунную ванну, давно утратившую глянец и снежную белизну. Нет, Ася никого к себе в гости не приглашала из-за Клары, установившей традицию, согласно которой чужая молодежь, имеющая привычку шумно резвиться и устраивать возню, не допускалась в дом.

– Ира, – говорила она невестке со страдальческим выражением, держась наманикюренными пальцами за виски, – скажи Асиным подругам, чтобы немедленно шли гулять. У меня болит голова. Вы же знаете, что я не выношу шума, от шума у меня начинается приступ мигрени! У меня стенокардия! Вы что, хотите, чтобы я умерла? Вам наплевать на меня, или вы все тупые и ничего не понимаете?

– Ну что вы, Клара Тихоновна, – оправдывалась сноха виновато, – вовсе нет, не наплевать… мы понимаем… Сейчас я скажу детям, чтобы пошли погулять.

Но даже если подружки не резвились, не затевали шумных игр, а просто сидели в Асиной комнате и тихонечко разговаривали или смотрели книжки с картинками, Клара, страдавшая мигренью от одного только вида незнакомых детских туфелек в прихожей, всегда находила достойный повод, чтобы выпроводить девочек. Явившись в комнату внучки, она с медовой улыбкой сообщала, что сейчас нагрянут работники санэпидемслужбы. Нужно, наконец, потравить проклятых тараканов (мерзких мух, назойливых муравьев, гадких клопов или дрянных блох…), а значит, девочкам следует немедленно выметаться из квартиры. Никаких тараканов или блох Ася не замечала, тем более в своей комнате, но спорить с прародительницей не решалась. В следующий раз та придумывала что-нибудь новенькое. Она могла сказать, что через пять минут приедут служащие из фирмы «Заря», дабы помыть окно в Асиной комнате, натереть паркет, вычистить палас и т. д. и т. п. Кларина фантазия не знала границ, и в конце концов Ася смирилась с мыслью, что родной дом – не место для встреч с друзьями, что встречаться с ними можно на любой другой территории, но только не здесь. Даже дни ее рождения проходили в узком семейном кругу (мама, папа, Клара и Роман), и когда девочка пыталась заикнуться, что ее подружки на свои именины приглашают ровесниц, мама отвечала, вздыхая:

– Ну ты же знаешь, солнышко, что у бабушки сильно болит голова. И потом, у нее плохое сердце, ей нельзя волноваться.

Ася чувствовала, что и маму бабушкины капризы достали хуже горькой редьки, но что поделаешь? Клара – хозяйка, она главная, основательница рода и ответственная квартиросъемщица, и все они: и Ася, и мама, и Роман, и даже папа – живут тут только из ее милости. В любой момент она может выгнать всех к чертям собачьим. Пусть идут на все четыре стороны, снимают квартиру, живут под мостом, едут в Сибирь на заработки, отправляются в деревню и пашут землю в колхозе. В общем, выметаются с глаз долой куда угодно. Пусть живут, как им нравится, но только не здесь, под носом у несчастной Клары, которая очень скоро отдаст Богу душу по их милости, и всю оставшуюся жизнь они будут сгорать со стыда, угрызаться совестью и винить себя за то, что свели бедную кроткую женщину в могилу. Примерно такие речи Ася постоянно слышала от Клары, когда та была в дикой ярости или в слезливой обиде.

Так что Асе, когда она подружилась с Сашей, и в голову прийти не могло, что можно пригласить его к себе домой и познакомить с родственниками. Как можно привести сюда своего друга, если тут же появится Клара и, нацепив на лицо медовую улыбочку, скажет, что через десять минут приедут сотрудники СЭС и начнут травить клопов в Асиной комнате? О, это было бы ужасно!

О том, что у Аси день рождения, Саша так не узнал, сей факт пришлось от него утаить, иначе как бы она объяснила, что никого из своих друзей домой не приглашает? Зато Международный женский день они отмечали в кафе вдвоем, и Саша подарил Асе чудесную шкатулку с изображением средневекового замка Троя. Сашин папа привез эту шкатулку из Чехословакии, где был в командировке. Именно тогда Ася и узнала, что отец ее друга работает в Торгпредстве.

В шкатулке лежали роскошные шоколадные конфеты в золотистых обертках. А еще там была чудесная бабочка с тоненькими пружинистыми усиками и легкими, почти воздушными золотистыми крылышками, светлыми в центре и темными по краям, которые, словно живые, трепетали при малейшем движении воздуха. Бабочка была почти такая же, как та, что сидела на дверце холодильника в Сашиной квартире, только чуть поменьше. Ася посадила ее на руку, и бабочка расправила золотые крылышки, пощекотала тоненькими пружинистыми усиками ладошку.