Боргильдова битва

Седая борода Одина дрогнула, омрачённое чело поднялось, взгляд чуть потеплел, упав на младшую дочь. Застывшая в стороне Фригг досадливо-ревниво поджала губы.

— Ты смела и отважна, Рандгрид, но одной смелости и отваги тут недостанет, — разносится под сводами Валгаллы низкий и грозный глас Отца Богов.

Асы замерли, даже неугомонный Локи глядит серьёзно, чуть ли не с испугом. Но Старый Хрофт умолкает, вновь погружаясь в думу.

Юная Рандгрид разочарованно косится на неодобрительно насупившихся сестёр.

Наконец Один со вздохом поднимается, правая ладонь накрывает запёкшуюся рану — с одежды так и не смыта кровь.

— Что видел я, асы, — того не изрекала нам вёльва. Семеро наделённых силой нисходят на наш мир, и идут они со злом. Не открыты мне их имена, прозвания их отцов с матерями или цели; ведаю лишь одно, что грядёт зло. Такое же, как и Сурт со своими воителями Муспелльхейма.

Отец Дружин не упоминает ни Волка, ни Змею, ни Хель. Растерянный, застыл злой хитрец Локи, уронив руки. Ибо идёт новый враг и кто знает, случится ли теперь предсказанное?

Да, Локи знает. Знают и боги, они все вместе слушали прорицание. Но асы справедливы. Бог огня ещё не совершил ничего, следовательно, не может быть наказан или изгнан. Закон нельзя отменить даже волей хозяина Валгаллы — за небывшее не карают.

Наконец не выдерживает простодушный Тор. Рыжебородому неведом страх, он, как никто, верит в себя и своё оружие.

— Приказывай, отец, — он опускается на одно колено. — Твоя воля да возглавит нас.

Один за другим преклоняют колено и другие асы, к ним присоединяются асиньи с эйнхериями, все двенадцать валькирий. Стоять остаётся одна лишь Фригг.

Приказывай… да, так они привыкли. Должно произнестись слово, и исходить оно может лишь из уст Отца Богов.

…но что делать, коли он сам не разумеет грядущего? И даже залог Мимира не поможет.

Долго молчит бог Один, владыка Асгарда, носитель не знающего промаха копья, познавший руны, принёсший сам себя себе в жертву. И наконец, уста его размыкаются.

— Злом злое зови, мсти за злое немедля, — оглашается его словом Валгалла. — Но зло ещё не свершено. Что видел я — о том скажу. На тинге приговорим мы, асы, как следует нам поступить.

И он говорит. Описывает увиденное во всех деталях, какие только способен вспомнить. Бледнеет, кусая губы, Фригг, не отрывая взгляда от окровавленного бока Отца Богов.

— Видел грядущую силу, подступающую со злом к нам, асам. Далёко ли она, близко ли — не ведомо; знаю лишь, что она грядёт. Быть войне и быть битве; а чем окончится она, того мне не открыто.

Вздох облегчения проносится по толпе эйнхериев, ухмыляясь, переглядываются меж собой валькирии — им ли, Девам Битвы, бояться какого-то сражения? Оживляется, вскидывая Мьёлльнир, и рыжебородый бог грома. Его вести радуют.

— И всего-то, Отец? — гремит под выложенной золочёными щитами крышей его могучий бас. — Быть может, это сокрыто безднами времени, как Рагнаради. Быть может, оно не свершится вовсе. Почему же тогда чело твоё столь мрачно? Мы ведали о предсказании вёльвы и всё равно пировали и радовались.

Тор, Тор, рыжебородый мой старший сын. Неустрашимый и неудержимый в бою, ты привык сражаться с гримтурсенами, и не объяснить тебе, что увиденное своими глазами — отнюдь не равно пророчеству вёльвы.

Память оказалась выносливее, надёжнее глаз. Там, где их туманили боль и страдания, память цепко подхватывала всё замеченное ими, заботливо, словно хорошая хозяйка, откладывая на потом, когда пригодится.

За бесчисленными ратями, за семью шествующими гигантами, но перед почти скрытыми мглою, смутными и неясными очертаниями исполинских Дракона с Орлом — воздвигались странные цепи зелёных, словно из тёмного смарагда, гор, исполинские кристаллы, наподобие тех, коими украшают свои жилища подземные гномы. И в них тоже ощущалась угроза — но совсем другая, нежели от шествующей семёрки. Скрытая, неявная и, похоже, наступающая ещё не завтра.

Дальние, конечно же. Но уже не те, что знакомы асам по битвам Южного Хьёрварда. Сюда двигались те — или то, — что составляли главные силы «племени смарагда», как порой именовали их скальды Валгаллы.

А вот на самом горизонте, рядом с пугающими громадами двух чудовищ, Орла и Дракона, медленно проступала сквозь серую хмарь третья фигура, на сей раз — человеческая, но тоже исполинского роста, в сияющей солнечной короне, испускающей мириады лучей, что острее самых острых стрел.

Больше память не сохранила ничего, Гунгниру потребовалось бы погрузиться ещё глубже, и выдержала бы то даже плоть Отца Дружин — не сказал бы и он сам.

(Комментарий Хедина: так впервые предстали перед Древними Богами Боги Молодые. Тогда их ещё было семеро, семеро главнейших. Ялини ещё не числят среди них, она не в первой шеренге и пока что скромно ступает плечо к плечу с братьями и сёстрами; ничто не предрекает их разлада. Однако этого я ожидал. Куда интереснее — явление на горизонте Орла и Дракона — то есть Демогоргона и Орлангура. Значило ли это, что в ту пору Столпы Третьей Силы выступали на стороне Ямерта и его присных? Или гадание просто открыло Старому Хрофту все перемены, надвигающиеся на его мир? Нигде и никогда не слышал я, чтобы Дух Познания, к примеру, открыто вставал бы на одну сторону. Он мог советовать, да и то не напрямую, а посылая аватары. Что хотел сказать этим Отец Дружин? Что он таки подозревает «восьмизрачкового» в нечестной игре? Хотя нет, для Старого Хрофта это никогда не называлось «игрой».)

III

Советы мои, Лоддфафнир, слушай, на пользу их примешь, коль ты их поймёшь: дурным никогда доволен не будь, дорожи только добрым.

(Комментарий Хедина: написано на бересте, торопливо и сбивчиво, местами почти неразборчиво. Верно, Отец Дружин очень спешил выплеснуть всё наболевшее, отсюда и несколько непривычный для него стиль. Однако ощущение наступающей и притом неотвратимой угрозы… тут я его понимаю.)

Рана в груди саднила, горела, тянула и ныла — всё вместе. Не шевелясь, Отец Богов застыл на троне, кулаки сжаты, взгляд исподлобья устремлён в темноту. Высоко, высоко над туманами мира основан Асгард, радужный мост Бифрёст ведёт вниз, к равнинам Хьёрварда, крепость кажется неприступной — чего никак не могут уразуметь храбрые, но глуповатые гримтурсены.

Старый Хрофт вглядывается в темноту. Валгалла пуста и молчалива, эйнхерии покинули пиршественный покой, а на душе у Аса Вранов так же темно, как в углах его собственного зала.

Кто знает, насколько истинно его видение? И потом, оно не явило ему ничего, хоть как-то связанного с рунами великанов. Угроза — да. Те семеро… страшные враги. Но изменённые, изломанные руны, нарушающие все и всяческие каноны — стоит ли теперь беспокоиться ещё и о них?

Шаги за спиной, потрескивание пламени. Локи делает так всегда, когда хочет предупредить о собственном появлении. Локи в своей почтительной инкарнации, думающий об Асгарде, как о собственном доме. Локи, верный делу богов, хотя по крови он не ас и не ван.

Шорох плаща. Кажется, сын Лаувейи опустился на одно колено. Зачем, для чего?..

— Встань, Локи. Поза твоя не делает чести твоему хитроумию.

— Встать нетрудно, — пожал плечами бог огня. — Куда труднее измыслить достойный план.

— Ты всегда был силён в этом, Локи. Достаточно вспомнить молот Тора.

— Это когда мы нарядили его невестой? — хихикнул неугомонный сын Лаувейи и сам тотчас же осёкся. — Ас воронов, прошу дозволения отправиться в Ётунхейм, — название получилось у него не так, как у остальных обитателей Асгарда.

Один тяжело усмехнулся, не пошевелившись.

— Не ты ли изрёк на совете асов, что мать твоя не станет говорить даже с тобой?

— Я, — не стал запираться бог огня. — Но сейчас, выслушав твои слова, могучий Один… я надеюсь, что смогу уговорить её. Или не её, кого-то другого. В конце концов, гримтурсены знают, что я… не первенствую на поле брани, скажем так.

И это тоже было правдой. Локи дерзок и смел, однако в открытый бой с собственными сородичами старается не вступать.

— Тебе, наверное, нужно волшебное оперенье Фрейи?

Локи молча кивнул.

— Отчего не попросишь её сам?

— Она до сих пор в обиде на меня, что я предложил выдать её за йотуна — всё тот же случай пропавшего Мьёлльнира.

— Я скажу ей, — кивнул Отец Богов. — Чего хочешь для себя, хитроумный?

— Ничего, — попятился Локи. — Ничего, Ас воронов. Если верны видение и знамения, если окажется, что…

— Что должно оказаться? Что это не Рагнаради? — мрачно изрёк Старый Хрофт. — В той битве нам предсказаны всеобщая гибель и конец мира. Здесь же никаких пророчеств не прозвучало. Я видел надвигающегося врага, о чём поведал всем. Мы можем победить, разве не так?

— Ты не веришь в это сам, владыка Асгарда.

— Будь проклята твоя проницательность, Локи.

— Могу ли я спросить, почему?

— Почему я не верю в победу? — слова давались небывало тяжко.

— Да, — бог огня впервые взглянул Одину в полные гневной тревоги глаза. — Ты не веришь в неё, Игг. Хотя при Рагнаради… конечная победа… — он запнулся, отводя взгляд. — Конечная победа достанется асам.

Он не сказал «нам», подумалось Одину.

— Почему же мы не сможем взять верх в этой битве?

— Сделаем всё, чтобы смочь, — ушёл от ответа Отец Дружин. — Фрейя узнает о моём желании. Лети в Ётунхейм, Локи. Надеюсь, ты принесёшь оттуда добрые вести.

Бог огня криво усмехнулся. Последняя фраза была пустой, совсем пустой и вовсе несвойственной Отцу Дружин.

— Надеюсь, — ответил Локи такой же пустотой.

Ушёл… Старый Хрофт дослушал затихающие шаги того, кто породил его, Одина, убийцу. И убийцу его, Одина, старшего сына. Но справедливость, как понял Старый Хрофт дорогой ценой, — превыше богов и их воли.

Фрейя, конечно, согласится. Едва ли Локи что-то удастся, но — пусть… А ему, Отцу Дружин, пора оправдать это своё прозвание. Если что-то и может изменить грядущее — так это вставшие под знамёна Асгарда рати, со всех концов Большого Хьёрварда и сопредельных земель, куда открыт путь самому Одину и его детям.

Молот и копьё, копьё и молот. И тогда любой силе придётся поломать зубы о стены Асгарда!

* * *

Фрейя, конечно же, не отказала Отцу Богов. Набросив волшебное оперение, Локи взмыл над блистающей золотом крышей Валгаллы; собравшиеся асы проводили его долгим молчанием.

Они разошлись наконец — вернувшись к обычным делам, ибо мир Большого Хьёрварда никуда не делся, и никуда не делось повседневное, чем обязаны заниматься боги; справедливость — их ремесло. Во всяком случае, в нынешние годы.

Старый Хрофт остался. Это нелепо и глупо — быть всегда старым, никогда не знать ни молодости, ни даже зрелости; седая борода и изрезанный морщинами лоб — таким он помнил себя всегда.

Словно его уже сотворили таким. Старшим. Всеотцом. Пришедшим, чтобы дать другим дар детства и молодости, того, чего был лишён он сам.

Боль не лжёт. Вонзённый в собственную грудь Гунгнир не лжёт так же. Сталь проста и честна, корми её кровью, и она никогда не изменит тебе. Явленное ему… истинно, как бы ни хотелось ему обмануть самого себя. Значит, битва недалека. И потому, несмотря на отправившегося в Ётунхейм Локи, надо собирать войско.

В решающий миг молчаливый Хеймдалль, сын девяти матерей, затрубит в золотой рог, распахнутся все врата Валгаллы, и эйнхерии с кличем, что сотрясёт небеса, выйдут на свою поистине последнюю битву. Выйдут, чтобы победить со славой, несмотря на собственную вторую смерть.

Но что смерть, если их дело победит?

Сражение, что открылось в видении Старому Хрофту, обещало стать совсем иным. Эйнхерии всё так же покинут зал золотых щитов, в громе доспехов и яростном сиянии; однако рассчитывать лишь на них нельзя.

Семь волшебных царств доступны богам Хьёрварда, первым, явившимся в новорождённый миг, едва сбросивший огненные тенета творения. Скальды порой зовут Хьёрвард Митгардом, Срединным миром, но неверно это, ибо есть кроме него и другие земли, населённые людьми, хоть и не соединённые обычными морями, что могут преодолеть обычные корабли.

Первое царство — царство богов, пели скальды. Высоко пролегли их пути, по равнинам Иды, где стоит сам Асгард. Второе — Митгард, царство людей, хотя живут там, помимо них, и иные существа. Третье — Муспелль, владения огненных великанов и их правителя Сурта; именно его мечу суждено сжечь Мировое Древо, что и послужит причиной всеобщего конца. Четвёртое — Свартальфахейм, дом «чёрных эльфов», то есть гномов; последних этот наглый, как они считали, намёк на родство с эльфами неизменно повергал в достойную истинного берсеркера ярость.

Пятое царство — Льёсальфахейм, дом «истинных эльфов», высоких и прекрасных. Впрочем, там хватает и других эльфов — вплоть до малышей со стрекозиными крылышками, что заботятся о цветах.

Шестое — Ётунхейм, простирающееся — в сагах — на бессчётные лиги, куда обширнее и просторнее мира людей, да и богаче; но его сокровища скрыты под неприступной толщей снега и льда.

И седьмое, последнее — мрачные залы Хель.

Конечно, скальды правы не во всём. Но семь — священное число, число богов; недаром же и врагов является именно семёрка.

И встать у них на дороге должны воины из всех семи волшебных царств.

Встанут асы и ваны, помчатся валькирии, ведя в бой полки эйнхериев; Асгард опустеет в день битвы.

Откликнутся на зов Отца Дружин люди, почитающие его и возводящие в его честь святилища.

Не откажут в помощи своенравные гномы Свартальфахейма, придут делить кровавую жатву эльфы Льёсальфахейма, хотя, наверное, не все и не сразу, и правители их, хоть и без желания, но не станут удерживать добровольцев.

Но что делать с оставшимися тремя? Едва ли в Ётунхейме найдётся хоть один гримтурсен, готовый сражаться в одном строю с ненавистными асами! Не говоря уж о Муспеле или владениях Хель.

Полно, Хрофт, сказал он себе. Семь — магическое число, всё верно, но с чего ты решил, что встать рядом с тобой должны воины из всех царств? Те же огненные великаны почти наверняка окажутся в одном стане с твоими врагами!

А если и так, кого способна послать Хель? Рати мертвецов? Спору нет, они сильны, но, чтобы вызвать их оттуда, нужно почти что опрокинуть всё мироздание. Из Хель выхода нет, попавшим туда предстоит мучиться до скончания времён, до самого Рагнаради — как обойти этот закон?

Отец Богов нахмурился, скулы закаменели. Семь царств, семь воинств, вставших на защиту Митгарда и остальных областей… но, если и так, какими словами убедить свирепого Сурта, про которого говорят, что он «живёт ради дня Рагнаради», не желая верить в истинность пророчества? Как объяснить?

Или всё это лишь лукавые ухмылки всемогущего рока, того самого, что взвесил деяния асов и вынес им приговор, изречённый устами вёльвы? Быть может, его, Одина, хотят сбить с толку, заставить метаться, сколачивать нелепые и немыслимые союзы, в то время как надо полагаться на старых и верных друзей, тех, кто не изменит даже в день Последней Битвы?

Вывести богов и героев, людей и гномов, эльфов и других, кто захочет сражаться. И пусть всё решит битва! Сталь и то, что именуется «божественной силой». Чего бояться ему, Отцу Дружин? Неведомого могущества пришельцев? Боящийся бог уже не бог. Ему нечего делать на высоком престоле, в зале, крытом золотыми щитами, под ветвями великого ясеня.

Сомнения и колебания — худший враг готовящегося к битве. Даже не самый замечательный план лучше метаний из крайности в крайность, нерешительности и отсутствия твёрдости воли.

Стой на своём, Ас воронов. Шли годы, десятилетия складывались в века, те — в тысячелетия, а стены Асгарда высились неколебимо.

Так отчего ж сейчас сердце твоё ослабело? Почему тебя гложут сомнения, отчего ты забыл всегдашнюю решительность? Неведомая опасность? Но когда «воины смарагда» впервые явились в Южный Хьёрвард, ты не колебался. Яростный клич Гунгнира слышался далеко окрест, асы одолевали врагов, а добивали их уже потом другие божества и божки, меньшие рангом.

Ночь настаёт над равнинами Иды, отходит ко сну Асгард. Где-то в беспредельности, в областях, неведомых и неподвластных Древним Богам, шествуют семеро сущностей, иных, непонятных обитателям Хьёрварда и других земель. Семеро сил, семеро богов? — кто знает… Но великаны первыми почувствовали угрозу и затеяли свою диковинную рунную игру.

Память Отца Богов не ведает провалов. На поверхности пиршественного стола, прямо на толстых досках острие кинжала чертит руну за руной, со всеми странными добавками, что измыслили гримтурсены.

Oðal и Úr, Thurs и Hagall, Yew и Tyr… Изменённые, да, но основа — вот она, узнаваема. Главна ли она? Или странные добавления?

Старый Хрофт чертит рядом первичные, неизменённые руны, осторожно шепча про себя наговоры, словно простой деревенский рунознатец, способный вызвать дождь или прекратить непогоду. С рунами нельзя шутить, особенно — нельзя изменять.

А теперь то, что гримтурсены добавили в них.

Косая черта. Трёхрогая корона. Косой крест. Направленный влево остроугольник.

Один вычерчивает их в строгом порядке, так, как сам увидел их с высоты.

Шесть руниров-знаков и знак пустой, первичной руны, начала и конца.