Помоги проекту - поделись книгой:
Бартек пристально посмотрел на Флориана. Вопрос этот насторожил его. В рапорте Филиппа ясно сказано: «Не исключено, что в отряде действует провокатор, агент гестапо». А если это так, то у провокатора было достаточно возможностей, чтобы сообщить гестапо об отряде и выдать всех товарищей. Однако пока что ничего подобного не произошло. Что же означало предостережение Филиппа? Подозревал ли он кого-нибудь конкретно? К сожалению, Филипп больше ничего не скажет.
Под пристальным взглядом Бартека Флориан немного смутился. Хорошо знакомым Бартеку жестом он взъерошил кудрявую голову.
— Извини, Бартек, — сказал он, — глупо было спрашивать, кто такой «J-23»…
Эти слова Флориана успокоили Бартека.
— Сегодня, — сказал он, — Филипп должен был получить от «J-23» информацию о более точном времени бомбардировки испытательного полигона. «Тётя Сюзанна» ждёт от нас этого сообщения. К сожалению, от него мы ничего не получили.
— Есть ли возможность спасти Филиппа?
— Об этом подумают в штабе. Я знаю только одно: без человека, который встречался с Филиппом, мы не можем даже надеяться на это. Нам необходима помощь «J-23».
— Если его тоже ещё не раскрыли, — мрачно проговорил Флориан.
— Будем надеяться на лучшее. Ещё сегодня встречусь с руководством соединения. Меня вызывают на совещание. Удобный случай, чтобы предупредить товарищей из других партизанских отрядов о готовящейся операции СД. До моего возвращения ты принимаешь командование отрядом. В случае чего, ты знаешь, куда его вывести. Надо усилить дозоры со стороны железной дороги. Сейчас нужно быть особенно бдительными.
— Слушаюсь, — по-армейски вытянулся Флориан.
Анка закончила передачу, закрыла шкаф, в котором хранилась радиостанция, подошла к Бартеку:
— Что будем передавать в полночь? Выделен дополнительный сеанс. «Тётя Сюзанна» напомнила, чтобы мы непременно сообщили точное время бомбардировки полигона.
— Подумаем, как это лучше сделать, — сказал Бартек и похлопал её по плечу. — Если не получим необходимые сведения от «J-23», то свяжемся через три дня на резервной волне. А в полночь передадим, что произошёл провал. Арестован Филипп, а может быть, и «J-23». — Бартек прижал девушку к себе и нежно поцеловал. — Будем надеяться на лучшее, — сказал он уже в дверях. — Я ещё застану вас здесь, ждите…
7
— Янек, Янек! — кричала старушка, укутанная клетчатым платком, высовываясь из окна переполненного до отказа вагона узкоколейки. — Опоздает глупый мальчишка, опоздает! — голосила она.
До смешного маленький паровозик подал еле слышный гудок, вздрогнул, с большим усилием потянул за собой несколько вагончиков.
Паренёк лет пятнадцати бежал вдоль состава. Паровоз уже набирал скорость. Янек схватился за поручень последнего вагона, на мгновение повис, и наконец ему удалось взобраться на подножку.
Старушка взглядом поблагодарила его и, как бы желая выразить признательность, передвинула в сторону свой узел, который давил ему на ногу.
В вагоне было тесно. Одежда, в которую облачился Клос, соответствовала облику оккупированного города. Благовоспитанный полковник Роде, шеф Клоса, открыл бы рот от удивления, если бы увидел своего офицера в полушубке с барашковой оторочкой, в бриджах, сапогах и кепке, небрежно сдвинутой набекрень.
Клос редко переодевался в гражданскую одежду. Это было слишком опасно. Правда, появление немецкого офицера в мундире на улицах города генерал-губернаторства было не менее опасным. На всякий случай Клос обеспечил себе надёжное алиби: позвонил Роде и сообщил: гестапо предполагает, что в окрестном лесу действует партизанская радиостанция. Жаль, если Гейбель ликвидирует её, а не абвер. Роде проглотил эту наживку, и тогда Клос сказал ему, что попытается добраться до этой радиостанции, опередив гестапо.
Роде одобрил намерения своего офицера, но на всякий случай предупредил Клоса, что тот делает это под свою личную ответственность.
Ну что же, завтра придётся доложить шефу, что радиостанцию, к сожалению, обнаружить не удалось. Получив это сообщение, Роде наверняка скривится и скажет, что он с самого начала не верил в успех этого предприятия. А если полковник будет в хорошем настроении, то похвалит Клоса за отвагу.
Но Клос должен найти радиостанцию, и сегодня же к ночи. Ему известно, что последний сеанс радиопередачи — в полночь.
Необходимо, чтобы его информация о времени выезда инженера Мейера с его новыми танками успела дойти до Центра. Там должны точно знать, когда направить бомбардировщики, чтобы превратить военный завод вместе с танками в развалины.
Узнать точно дату выезда инженера Клосу помог неожиданный случай. Спустя полчаса после того, как Клос покинул завод, он позвонил Мейеру и сказал ему, что армейская линия связи с Гамбургом так перегружена, что только в конце недели он сможет получить сведения о судьбе его семьи.
— К сожалению, слишком поздно, — ответил Мейер. — В четверг рано утром мы выезжаем. — Говоря это, инженер не мог даже предположить, что одной этой фразой он превращает завод вместе со своим новым оружием в груду дымящих развалин.
И для того чтобы это осуществилось, Клосу нужно было отправиться в лес и разыскать отряд Бартека.
Его гражданская одежда ни у кого не вызывала особого подозрения. Он преобразился в молодого человека, который вполне мог сойти за мелкого торговца.
Выезд Клоса в лес был последней возможностью спасти положение. Решился он на это только тогда, когда по дороге к Филиппу, как обычно, задержался около витрины часовщика, чтобы проверить время. Однако точное время в витрине часовой мастерской показывали не только старинные часы с двумя маятниками, по и уродливый паяц с циферблатом на животе.
Клос, не оглядываясь, прошёл мимо подъезда дома номер 32, остановил проезжавшего велорикшу и распорядился везти его в предместье города. Необходимо предупредить Филиппа. Но, подъезжая к домику, в котором у своей тётки проживал Филипп, Клос заметил чёрный «опель», так хорошо известный ему. В этой машине обычно ездил Бруннер. Хорошо заплатив велорикше, который, видимо, с удивлением подумал, зачем немецкому офицеру понадобилось эта прогулка, Клос снова возвратился в центр города.
Из первой попавшейся аптеки Клос позвонил по телефону. Ему ответили, что пан Козёл выехал навестить больную бабушку и неизвестно, когда возвратится. Это был сигнал тревоги.
«Удалось ли Филиппу скрыться? — подумал Клос. — Какие звенья связи оказались прерванными? Случайный ли это провал, или результат тщательно подготовленной облавы гестапо?»
Он многое дал бы за то, чтобы получить ответ на эти вопросы. Хотелось верить, что явка у часовщика в безопасности. То, что часовщик успел выставить в витрине мастерской паяца, ещё не подтверждает этого. Если гестаповцы раскрыли конспиративные связи, то они могли взять часовщика, а в его мастерской оставить засаду.
«Другого выхода нет, — рассуждал Клос. — Нужно рисковать — поехать в лес и встретиться с Бартеком. Тогда таким путём можно будет передать информацию об отъезде Мейера, которую так ждут в Центре».
Он надеялся, что с помощью Бартека ему удастся восстановить прерванные связи разведывательной сети. Клос понимал, что слишком велик риск. Его тревожила мысль о намерениях гестапо начать операцию против партизан. Клос, правда, не очень-то верил хвастливым словам Гейбеля, но он не мог не принимать во внимание всё то, что слышал на совещании в гестапо.
Люди, охраняющие радиостанцию, были старательно подобраны и тщательно проверены, а Бартек достаточно осторожен. Он не станет держать в своём отряде того, кто возбудит хотя бы малейшее подозрение. Однако откуда эта уверенность у Гейбеля? Он знал гораздо больше, чем сказал на совещании…
«А может, — похолодел Клос, — всё это совещание было организовано Гейбелем, чтобы проверить меня?» Может, этому гестаповцу уже известна настоящая роль, которую играет Клос, и сейчас он пытается старательно продуманными действиями нанести решающий удар по разведывательной сети и посмотреть, как он, Клос, будет на это реагировать?
Нет, это исключено. И не потому, что у Гейбеля не хватает полицейского опыта для разработки и осуществления подобной операции, а потому, что если бы вся сеть была провалена, то первым арестовали бы его, Клоса.
Это было бы для Гейбеля слишком большой победой. Клос не мог бы тогда простить себе этой непоправимой ошибки…
— Возьмите, — предложила старушка Клосу яблоко. — Угощайтесь! Тоже едете до Трокишек?
Клос в ответ буркнул что-то невразумительное. Старушка расценила это как нежелание разговаривать и больше не трогала его.
В переполненном вагоне было тихо, никому из пассажиров не хотелось разговаривать. Лампа, подвешенная к потолку, придавала лицам людей необычный оттенок
Клос вынул сигарету, закурил и заметил, что в пачке осталось только две штуки. Видимо, Курт позаимствовал. Его ординарец много курил и периодически таскал сигареты из пачки офицера. Наверное, Курту не хватало тех сигарет, которые ему выдавали. Клос закрывал глаза на поступки Курта. Он был уверен, что на Курта можно положиться. Когда Клос, уже переодетый в гражданскую одежду, выходил из дома, он встретил на лестнице Курта.
— Вы, господин обер-лейтенант, выглядите как настоящий партизан, — заулыбался ординарец. — Вам этот наряд идёт даже больше, чем мундир…
Был ли в этих словах скрытый намёк на то, что Курту что-то известно? Но эту мысль Клос тут же отмёл. Солдат сказал то, что взбрело ему в голову в тот момент. Курт почти не скрывал своего пренебрежения к армейскому мундиру.
Клос вспомнил, как вчерашним утром он ехал на заводской машине-амфибии на полигон, где испытывали мощную броню нового танка Мейера. На краю полигона, около зарослей, Клос приказал Курту остановить машину. Ему потребовалось не более двух минут, чтобы вынуть из тайника миниатюрный фотоаппарат и три раза щёлкнуть затвором.
Когда Клос вышел на дорогу, застёгивая мундир, Курт улыбнулся: «Господин обер-лейтенант скрылся за кустами, чтобы спрятаться от меня, а там, — показал он на приближавшуюся к танку группу людей, — вы могли бы запечатлеть нечто более интересное — целый штаб во главе с генералом. Я и сам с удовольствием сделал бы это…» «Что?!» — удивился Клос. «Я хотел бы поглазеть на генерала», — ответил откровенно Курт. Клос должен был призвать его к порядку. Но Курт не обратил особого внимания на выговор, сделанный ему Клосом. Он знал, что если бы обер-лейтенант хотел причинить ему неприятность, то мог бы сделать это уже давно.
Год назад Клосу было поручено разобрать два персональных дела солдат вермахта, у которых были найдены юмористические журналы, издаваемые польским подпольем на немецком языке. Солдаты, которым предъявили найденные у них журналы, в один голос утверждали, что они впервые видят «это свинство». Однако в деле Курта, паренька из Бытома, Клос обнаружил несколько любопытных записей: был арестован за анекдоты, несовместимые с честью немецкого солдата; получил предупреждение с рекомендацией о направлении на Восточный фронт за разговоры на польском языке.
Видимо, Курт не питал особой любви к Германии Адольфа Гитлера. И когда Клосу удалось как-то замять это дело, он взял солдата к себе в ординарцы. Перед этим он показал Курту компрометирующие его материалы. Самым маленьким наказанием, которое ожидало Курта, был бы штрафной батальон на Восточном фронте.
Курт понял, что обер-лейтенант спас его. Теперь он преданно служил своему офицеру. Был очень внимательным ординарцем, старался не задавать лишних вопросов. Между ними сложились почти товарищеские взаимоотношения, и Курт высоко ценил это. Он не дал бы втянуть себя в какую-либо авантюру против своего обер-лейтенанта. Клос неоднократно убеждался в этом.
Паровоз пыхтел не подъёмах, дёргался, выбрасывая красноватые искры. Состав двигался медленно, колёса постукивали на стыках рельсов.
Клос, прижавшись лицом к окну, всматривался в быстро густеющую темноту. Мелькали стволы деревьев и заросли кустов… Нет, Курт ни при чём. Клос отбросил все подозрения относительно Курта. Однако же Филипп арестован. Как это могло произойти? Случаен ли провал? Или это дело рук агента гестапо?… Тут было над чем подумать…
Он любил Филиппа, ценил его спокойный, выдержанный характер, умение владеть собой, интуицию и способность быстро ориентироваться в обстановке и принимать решения.
Когда-то, в доме его тётки, они сидели вместе до полуночи. Филипп тогда посмотрел на часы с сказал: «Вот и ещё один день прошёл, как подарок судьбы».
Клос отдавал себе отчёт, что Филипп живёт в постоянной тревоге, как бы ожидая чего-то худшего. Это требовало от него колоссального нервного напряжения. Не каждый мог бы так жить. Сам Клос не выполнил бы, наверное, ни одного задания Центра, если бы не верил в свою счастливую звезду и не решил бы, что после войны обязательно защитит диссертацию в политехническом институте в Гданьске. Он был абсолютно уверен, что ему удастся добиться этой цели.
После совещания у Гейбеля Клос поспешил к Филиппу, чтобы предупредить его об опасности, которая нависла над подпольной организацией. Когда они встретились в зубоврачебном кабинете, Клос пообещал ещё напомнить о себе, если удастся узнать о сроках окончания испытаний нового танка Мейера. «Информацию передам по назначению», — ответил тогда Филипп. Потом он попросил Клоса, чтобы тот вскрикнул, и, заметив его недоумевающий взгляд, объяснил: «Пациенты в приёмной удивятся, если ты не вскрикнешь от боли, сидя в кресле зубного врача».
Дверь вагона открылась, и внутрь ввалился тот самый паренёк, который в последнюю минуту успел вскочить на подножку вагона отходившего поезда.
— Янек! — воскликнула старушка в клетчатом платке. — Успел! А я уж думала, и что я буду делать со своими узлами без тебя?!
— В Трокишках— жандармы, — объявил Янек, тяжело дыша.
— Облава! — истерически крикнул кто-то. — Тормоз! Нужно остановить поезд!
— Тихо, — успокоил их Янек, — сейчас начнётся лес, там и остановим.
В вагоне началась суматоха. Люди принялись стаскивать с полок узлы и чемоданы, роняя их на других пассажиров, создавая ещё большую сумятицу и толчею…
Клос выскочил из вагона вместе со всеми. Он перешёл железнодорожное полотно и скоро обогнал своих спутников, которые с вещами тянулись через лес в сторону посёлка, подальше от железнодорожной станции, где орудовали жандармы.
Он быстро осмотрелся — за ним никто не шёл. Через небольшую просеку Клос углубился в заросли, вынул карту и компас. Посветил себе карманным фонариком, выбрал направление и двинулся по бездорожью.
8
Яркий, слепящий свет ударил ему в лицо. Филипп сощурил глаза.
— Выходи! — приказал гестаповец.
Филипп, опираясь руками о стены тесной и тёмной камеры, попытался встать. Ноги не повиновалась, были как ватные, локти скользили по выкрашенным масляной краской стенам. Грубый толчок гестаповца, схватившего Филиппа за воротник пиджака, заставил его поднялся. Филипп сделал один шаг, другой… Дотронулся до опухшего лица, которое было в ссадинах и кровоподтёках. Зашатался от слабости.
— Быстрее, быстрее, шевелись! — прикрикнул гитлеровец, выталкивая его в коридор.
Дверь камеры захлопнулась за ним. С противоположной стороны коридора два гестаповца волокли за ноги стонавшего мужчину. Его голова подпрыгивала на неровностях цементного пола.
Филипп с большим усилием поднимался по грязной узкой лестнице, пытаясь считать ступеньки: семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Гестаповец постучал в какую-то дверь, открыл её, толкнул Филиппа внутрь помещения.
Внезапно Филипп перестал слышать свои шаги — ковёр приглушал все звуки. Он насторожённо осмотрелся. Глубокие кожаные кресла, мягкий свет, дубовая мебель, большой письменный стол под портретом Гитлера.
— Прошу садиться, — услышал он тихий голос и только тогда заметил сидящего за столом мужчину в чёрном мундире. Это был оберштурмбанфюрер Гейбель. Филипп почти упал в кресло.
Гестаповец встал из-за стола, подошёл ближе к заключённому, присмотрелся к его изуродованному лицу. Теперь и Филипп заметил большие кровавые пятна на своём пиджаке. Лицо его ныло от боли.
Из-за портьеры бесшумно появился Бруннер.
— Что вы с ним сделали? — спросил Гейбель. — Кто вам позволил? Избили человека до полусмерти. Прошу вас выйти из кабинета, я ещё поговорю с вами… Извините за столь грубое обращение, — сказал Гейбель, наклонившись над Филиппом.
— Что? — спросил Филипп, которому показалось, что он ослышался.
— Извините, — повторил Гейбель. — К сожалению, мы не сами подбираем сотрудников, работаем с такими, каких нам присылают. Закурить не желаете? Я хотел бы с вами спокойно поговорить. Но, если вы очень устали, мы можем отложить наш разговор до завтра…
Он подал дантисту сигареты и огонь и только потом закурил сам.
— Я не люблю, когда избивают людей, — тянул Гейбель, — и мне не хотелось бы снова отдать вас в руки моих сотрудников. Я лично предпочитаю деликатную беседу. Люблю разумные беседы между разумными людьми. Могу ли я считать вас разумным человеком, доктор?
— Да, — ответил Филипп, с наслаждением затягиваясь сигаретой.
— Я рад, — сказал Гейбель. — Назовите ваше имя, фамилию…
— Сокольницкий, Ян Сокольницкий, — ответил Филипп. Избитое лицо болело, и он говорил с большим трудом.
— Я спрашиваю о вашей настоящей фамилии, — усмехнулся Гейбель, а когда Филипп не ответил, добавил: — Однако вы, я вижу, не хотите быть разумным человеком. Но я не теряю надежды. — Оберштурмбанфюрер подошёл к письменному столу и открыл лежавшую на нём папку. — Вы, кажется, недооцениваете нас, — сказал он, — пан Сокольницкий, извините, пан Филиппяк… — Гестаповец пристально посмотрел в глаза измученного заключённого, втиснутого в кожаное кресло, и, не заметив в них ни тени заинтересованности, начал читать: — «Юзеф Филиппяк, родился 9 мая 1900 года в Лодзи. В 1924 году приговорён к тюремному заключению за коммунистическую деятельность на четыре года, в 1929 году — на пять лет, следующий приговор в 1936 году — восемь лет. Партийная кличка — товарищ Филипп». Верно?
— Я — Ян Сокольницкий, — с трудом ответил Филипп.
— Мы оба знаем, что это не так, что ваш паспорт фальшивый. Зачем вы упорствуете, доктор? Я лично питаю уважение к побеждённому противнику. Как я понимаю, вы проиграли. Нет смысла упираться. Нам всё известно. Ваша подпольная организация провалена. Искреннее признание смягчит вашу участь и подтвердит вашу лояльность, пан Филиппяк. Вещи, найденные во время обыска в вашем зубоврачебном кабинете, служат достаточным доказательством вашей подрывной деятельности.
— Мне ничего не известно об этих вещах, — сказал Филипп — Этот кабинет я снимал ежедневно на несколько часов.
— Не будем детьми, пан Филиппяк. Если вы сообщите имена своих сообщников и укажете, кто конкретно доставлял вам агентурную информацию, мы сохраним вам жизнь. Жизнь, а не свободу, конечно, ибо вы участвовали в заговоре против великой Германии… Ну так где находится радиостанция?
— Не знаю никакой радиостанции.
— Кто передавал информацию о движении наших войск?
— Не знаю, — повторил Филипп.
— Кто такой Янек?
Дантист упорно молчал. Гейбель пристально посмотрел на него, потом нажал кнопку звонка. И когда вошёл гестаповец, чтобы увести заключённого, Гейбель сказал:
— Хорошенько подумайте, пан Филиппяк. Даю вам время до завтра.
Как только за Филиппом закрылась дверь, из-за портьеры вышел Бруннер.
— Ничего существенного он не сказал, — пробурчал Гейбель.
— Если бы вы, господин оберштурмбанфюрер, позволили нашим парням ещё раз обработать его… — Бруннер пододвинул кресло к столу шефа, вынул кожаный портсигар с золотой монограммой и предложил Гейбелю.
Поделиться книгой: