Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: АнтиСУМЕРКИ. Блог вампира - Юлия Зябрева на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

       О том, что я вампир, я узнала рано, года в три, не позднее. Мне нравилась "сладкая красная водичка", которую сначала раз в день, потом раз в два дня, потом всё реже и реже давала пить мама. К пяти годам чётко усвоила: не стоит всем подряд рассказывать о вампиризме и показывать клыки. К одиннадцати (не без помощи мамы) поняла, что кровь надо пить только тогда, когда при каждом движении начинается изжога, а перед глазами всё гуще вьётся пёстрая мошкара -- а это ведь не чаще одного-двух раз в месяц.

       Я пожалела, что пугнула косичкобородого клыками, уже втягивая их. Думать надо было, мало ли, завизжит, или там что... но он, на удивление, промолчал. Только, пока шла к своему месту, взглядом прожигал дырочки в моей спине чуть пониже лопаток, пробуждая желание вернуться, накинуться на него -- и не выпить его кровь, а просто голыми руками сделать из одного большого певуна десяток небольших. Или сотню, смотря на сколько хватит запала. И матерьяла.

       Оставшиеся три часа пути прошли без музыки.

       На каждой остановке я вылетала из вагона и мчалась на поиски глубоких подземных переходов, где можно было бы наглотаться до головокружения прохладного воздуха, помнила же, что на вокзале в Москве такие были. Но городишки попадались небольшие, станции маленькие, вокзальчики почти кукольные, и единственными холодными местами, которые они могли предложить, оказывались холодильники с пивом.

       Я тоскливо гладила потеющие стёкла и возвращалась на своё место. Мозг постепенно сгущался от предстоящей встречи с папой. Последний раз мы виделись ровно год назад - когда приезжали во Фролищи на три дня с мамой. И почему они решили расстаться? Неужели только потому, что до папы никак не доходило: не дремучее средневековье на дворе! В каждой больнице есть банк донорской крови, и её можно вполне легально приобретать через специализированный стол заказов, и, чтобы пить кровь, совсем не обязательно убивать людей. Но все три дня папа шарахался от мамы, а я порой перехватывала его взгляды. Когда ему казалось, что бывшая жена не видит, он смотрел на неё с любовью. С тоской. Так почему же они всё-таки расстались?

       Папа встретил меня на вокзале. Он приехал в Дзержинск на казенной "Ниве", принадлежащей мугреевскому лесничеству, где работала его давняя подруга, Валентина Петровна Захарченко. Она, кстати, тоже приехала с ним, привезла в город какие-то бумаги. Всегда подтянутая, аккуратная, деятельная и улыбчивая, немного похожая на полицейского из американских фильмов в почти форменном тёмно-синем костюме -- я помнила её. Захарченко ничуть не портили довольно сильно выдающиеся вперёд крупные зубы и манера спрыгивать с нижних ступенек и перепрыгивать даже незначительные препятствия, которые можно легко перешагнуть или обойти. Помнила я и то, что у Валентины Петровны есть дочка, Вера, только вот не видела её уже лет пять, минимум, как и старшую Захарченко.

       Мы неожиданно оказались почти одного роста, а ведь раньше надо было задирать голову, чтоб смотреть в лицо собеседнице. Валентина перехватила меня прямо с подножки в цепкие руки. Притянула к себе, отодвинула, заставила покрутиться, поправила хвостики, пособолезновала, что пришлось так долго трястись в жарком вагоне, и принялась пронзительно взывать:

       -- Фёдор Борисович! Фёдор!

       Как будто на перроне толпы народа, и папа не видит, где мы стоим. Наверное, я была похожа на варёную грушу. Недовольная, вялая, сонная, мокрая от пота, помятая...

       Мы не кинулись друг к другу, не принялись расцеловываться и обниматься. Фёдор Борисович Лебедев, высокий, сухощавый мужчина средних лет, мой родной и любимый папа, ничуть не изменился с прошлого года. Взял меня за плечо. Вздохнул.

       -- Здравствуй, дочь.

       Я знала, что он видит: что я очень, очень, очень похожа на мать.

       Тоже вздохнула:

       -- Здравствуй, па...

       Теперь можно было и обняться. Как меня папа называл? Отродище бесовское, детище бесценное? Я не сопротивлялась, даже отвечала на объятья. Смотрела в небо над папиным плечом. Яркое, синее-синее, совсем не такое, каким виделось из окон поезда. И деревья вовсе не вялые. Да и жара уже не такая нестерпимая.

       И паутина тоски всё гуще оплетала сердце.

       -- Вот увидишь, -- неуверенно проговорил папа, -- вот увидишь, тебе понравится жить с нами...

       -- Увижу, -- я обречённо опустила голову.

       Под ногами через трещины в асфальте тянулась вверх тонкая остролистая травка. Макушку горячим языком лизало солнышко.

       "Увижу, куда ж я денусь, -- думала я. -- Всё увижу. Грунтовые дороги, пыль по сухой погоде, грязь после дождей, разваливающийся частный сектор, хилые пятиэтажки, мирно пасущихся по обочинам коз и роющихся в пыли кур, всё-всё-всё. Я всё помню. И всё увижу. И буду смотреть ещё год. Но потом -- о, потом! Я уеду. И никто меня не удержит. А может, ещё и осенью уеду".

       Мне было просто не поднимать головы, не встречаться взглядом ни с папой, ни с Валентиной Петровной. Я же ведь устала, да. А на самом деле -- боялась, что по выражению глаз они прочитают переполняющие меня безнадёгу и обречённость. Тётя Валя проявила чудеса такта, объявила, что во Фролищи вернётся каким-то там автобусом, и мы с папой поехали вдвоём.

       Папа молчал.

       Я молчала.

       "Нива" старалась за троих, выводила рулады, подпрыгивая на колдобинах. Исключительно российская дорога, из тех, благодаря которым их возвели в ранг одной из двух русских бед, радушно подставляла под колёса все, какие только находила, выбоины и бугры. Или это просто у папы было мало опыта вождения машин по бездоро... то есть по плохим дорогам.

       Жил папа на Школьной. Я слишком хорошо, как оказалось, помнила эту улицу, да и вообще Фролищи. Тех недолгих свиданий с ними, что были в моей жизни, с лихвой хватило, чтобы в память намертво впечаталось это болезненно тихое место.

       Подумать только, придётся делать вид, что здесь хорошо! Иначе ведь папа обидится. А мне с ним жить ещё год...

       Изогнутые ряды деревянных домиков, редко который в два этажа, и грунтовая дорога между ними ничуть не изменились с прошлого, позапрошлого, поза-позапрошлого года... ну может быть, ещё сильнее обветшали. Я старалась внешне оставаться спокойной, но внутренне заметалась, оглашая отчаянным воем заросшие соснами окрестности.

       Подумать только, лето -- лето!!! -- провести здесь! Вместо того, чтобы складывать штабелями поклонников где-нибудь на Сейшелах, вместо того, чтобы сортировать брюнетов, блондинов и шатенов по цвету глаз и объёму бицепсов где-нибудь на Мальдивах, я -- я! Надежда Лебедева! -- буду гнить этим летом в сосновом Фролищенском бору! Кормить комаров в Мугреевском лесхозе -- или как он тут у них называется!

       Папа то ли не замечал, то ли успешно делал вид, что не замечает страстной тоски, отчаянно кипящей в моей душе. Видимо, я успешно вымучивала улыбки, хотя зеркальце в пудренице, когда поправляла макияж, отразило гримасу, которой место на лице человека, страдающего желудочными коликами.

       Наш дом стоял напротив тех убогих пятиэтажек, что дали право Фролищам называться посёлком городского типа.

       Уж лучше б он в пятиэтажке жил, что ли!

       Выкрашенный в тёмно-зелёный цвет, обшитый "в ёлочку" узкими досками домишечко вынудил меня издать протяжный глухой рык.

       Папа вздрогнул и отскочил.

       Я закрыла лицо руками, словно пальцами уминала мышцы в состояние пригодное для показа людям, и пробормотала:

       -- Прости, пап...

       -- Да ничего, ничего... я подготовил тебе комнату на втором этаже.

       -- На чердаке, ты хотел сказать?! -- возмущённо вскипела я.

       Папа глубоко вздохнул.

       По-моему, он только теперь как-то вдруг, внезапно понял, на что согласился, когда принял предложение мамы "приютить родную дочку до института".

       И -- я видела это по глазам -- ему тут же захотелось присоединиться к моему стонущему рыку.

       В прошлый раз мы с мамой ночевали на чердаке, где папа хранил сено. Папа ведь козу держал! Одну из тех бесстыжих пегих нахалок, что ужасным блеянием развлекали местных жителей в любое время суток. Что там, наверное, и сейчас держит. Козу.

       Год назад это казалось таким романтичным и трогательным -- набитые сеном тюфяки, на удивление мягкие, ароматные... но стоило только представить, что на них теперь спать не две ночи подряд, а триста ночей, и вся романтика улетучивалась, а трогательным становилось положение бедной девочки, непривычной к сельской жизни.

       То есть, моё положение. Полное безысходности и тоски.

       Я не поднималась по лестнице, а ползла, крепко-накрепко зажмурившись. Папа шумно вздыхал внизу, ведь попросила же его не сопровождать в этой экскурсии, совершено искренне опасаясь, что на двоих там, наверху, места не хватит. Одно дело маленькая девочка и изящная женщина, а взрослая девушка и большой... ну хорошо, не особенно большой, но высокий мужчина -- совсем другое.

       Лестница кончилась. Я пошарила руками в воздухе, нащупала стену и осторожно поползла дальше. Нащупала дверь... дверь?!

       Открыла глаза. Косой луч света перечёркивал мягкий полумрак, и можно было разглядеть как следует, что изогнутая лестница через два поворота в четыре ступеньки каждый оканчивается прямоугольной, метр на полтора, площадкой, упирающейся в дверь.

       Свет проходил в маленькое круглое окошко в торцевой стене. Боковые стены шли перпендикулярно полу до высоты в полтора метра, потом изгибались под углом градусов этак в сорок пять и встречались, видимо, где-то над центром комнаты.

       Я нерешительно разглядывала светлую, пахнущую сосной, очень даже современную, словно пять минут назад из магазина, дверь. Вся такая филёнчатая, лакированная. Потрогала пальцами -- гладенькая такая.

       Толкнула.

       Дверь бесшумно повернулась на петлях, и вместо оставшегося в памяти сеновала передо мной предстала комната подстать двери. Светлая, чистая, с настоящей кроватью напротив входа, двумя окнами, в головах и в ногах кровати. На одной стороне с дверью современный шкаф-купе с зеркалами, на полу мягкий ковёр.

       Нет, конечно, значительно хуже, чем дома, но... сойдёт.

       Сойдёт.

       Я добрела до кровати, рухнула в синтетические ароматы стирального порошка -- как его там? "Баллада"? "Легенда"? "Миф"? -- и разрыдалась.

    Глава вторая. Закрытая книга.

       Вечером я спустилась на первый этаж, к папе. Его, да и меня, вообще-то, тоже, страшно напрягало то, что мы никак не можем нащупать общую тему для разговора. Пыталась заговорить о чём-то я, и он начинал смущённо заикаться и терять нить беседы. Пытался предложить тему он -- и уже через минуту я понимала, что не понимаю, чего он от меня хочет.

       Чего он вообще хочет!

       -- Надя, а помнишь, когда тебе было семь лет, вы приехали на целое лето, и ты здесь сдружилась с Верочкой Захарченко? -- бодро завёлся папа, улыбчиво радуясь тому, что нашёл, наконец, благодатную тему.

       Забыл, что она была первой и единственной, которую мы с ним обсудили очень даже живо в самом начале вечера.

       -- Ага. Помню.

       -- А потом вы уехали, а Вера три раза пыталась сбежать в Дзержинск, чтобы уехать в Москву.

       -- Ага. Ты говорил. Минут сорок назад.

       -- Да? Да... кхм...

       После внушительной паузы я сделала не помню какую по счёту попытку завязать разговор:

       -- А у вас тут супермаркеты есть?

       -- Э, кхм... не дума... то есть, у нас замечательный военторг, да, там есть всё...

       -- А какие бренды аксессуаров там представлены?

       -- Бре... ак... что?

       -- Ничего...

       Мы сидели на просторной кухне, ждали, пока пропекутся приготовленные папой кексы. Я размышляла о том, что новенькие поваренные книги на полке рядом с солонками и перечницами явно предназначаются для меня, не умеющей готовить, и в них наверняка полно картинок и пошаговых руководств по приготовлению тостов и яичницы с беконом.

       -- А я что-то вспомнил сейчас, как тебе нравилось за нашим соседом, Иваном, наблюдать, когда он по улице ездил. Помнишь, у него был велосипед, "Салют", и ты могла часами крутить заднее колесо, когда он его переворачивал, и говорила, что, когда вырастешь, такой же себе заведёшь...

       -- Пап...

       -- Да?

       -- Знаешь, что...

       -- М-мм...

       -- Давай не будем напрягаться и пытаться беседовать. Чем больше будем стараться, тем хуже получится.

       Папа улыбнулся:

       -- Ну, давай попробуем!

       И мы в полной тишине дождались, пока кексы как следует подрумянятся.

       За это время я почти без папиных подсказок разогрела макароны и подливку, которые обнаружились в холодильнике. Они еле заметно пахли Валентиной Петровной Захарченко, да и вообще по дому из угла в угол перетекал аромат её духов, из чего я сделала вывод, что она тут очень частая гостья.

       Или живёт с папой, но съехала, узнав о моём появлении.

       Надо будет сказать им, что я ничего не имею против личной жизни моих родителей. Пусть, что ли, тётя Валя возвращается... по меньшей мере, этим она избавит меня от необходимости осваивать кулинарную премудрость.

       Кстати, подливка оказалась просто великолепной.

       Ночь прошла кошмарно. Я никак не могла уснуть на новом месте. Всё было таким непривычным! И этот сильный смолистый запах досок, переплетающийся с ароматами соснового бора, начинающегося чуть ли не от выходящих в сад окон, и запахи проточной воды, и городской свалки, и свежего навоза, и пегой нахалки Упы в дощатом сарайчике, и немецкой овчарки Бурана в побелевшей от времени будке... я помнила, как маленькая лазала к нему туда прятаться, играя с мамой, и обижалась, когда меня быстро находили. Ещё не понимала, что мама всегда и везде отыщет меня по запаху.

       Жгучими слезами накатило отчаяние.

       Кажется, я только теперь по-настоящему поняла, что Фролищи -- это серьёзно. Что мне действительно не удастся сбежать отсюда по осени, и я не приду в свою родную гимназию хвастать ровным загаром и свежим цветом лица, обретёнными на козьем молоке и качественной донорской крови. И мама не сжалится надо мной. Она лучше материально поможет при поступлении в вуз, чем будет заботиться о том, чтоб последний мой учебный год прошёл среди друзей...

       Хотя, чего уж там, друзей у меня как раз и не было. Сколько себя помню, девчонки меня избегали и сторонились по непонятной для меня причине, а мальчики расценивали вначале как объект для травли, а потом, когда стали постарше, для любви. Что я, виновата, что ли, в том, что среди моих одноклассников так и не нашлось ни одного нормального человека, способного разглядеть за отличной успеваемостью, приятной ухоженной внешностью и стильной одеждой мою тонкую натуру? Мою потребность быть ласковой и нежной... трепаться вечера напролёт по телефону про то, что сказал Вася, как посмотрел Петя и какая стерва эта Маринка... ходить на концерты в филармонию и на премьеры американских блокбастеров, выезжать на "Нашествие" и фестиваль воздухоплавания...

       А вот Вера Захарченко, наверное, не будет обращать внимание на то, во что я одета и какой фирмы у меня босоножки, в каком салоне мне делали педикюр и сколько карат в бриллиантах моих серёжек. Я их, кстати, тут и носить не буду.

       Так, за горестными мыслями, постепенно переходящими в планы на ближайшее будущее, меня и сморил сон.

       С вечера я забыла задёрнуть шторы, и поэтому проснулась утром от лезущего в глаза солнца. Бррр... не люблю так просыпаться. Надо впредь быть осторожнее.



Поделиться книгой:

На главную
Назад