Помоги проекту - поделись книгой:
Кончики пальцев досрочно вышедшего на пенсию бухгалтера пробежались про клавиатуре и набрали слово «лебедь», после чего во всю ширь экрана нарисовался лебедь, с желтыми бусинками глаз и с голубыми крыльями.
— Я могу пустить его плавать, — сообщил сияющий, как наливное яблочко, Карел. — Вернее, в принципе могу, но у меня проблемы с памятью.
Он уже знал, на что потратит отпускные деньги: на дополнительную память. Электронный волшебный сундучок позволял не только играть в червы или в пинг-понг, или, к примеру, отправлять письма — с его помощью можно было также разыскивать людей. Да-да, сама сущность любви стояла на распутье, готовая раз и навсегда изменить свое лицо. Еще будучи студентом торгового училища, Карел много лет подряд (типичный знак его души) был влюблен в девочку по имени Иоланда. В тот день, когда он поставил у себя дома компьютер, он набрал на клавиатуре ее имя — и моментально вступил в контакт примерно с двадцатью Иоландами. «С одной из них в будущую субботу у меня свидание; когда часы пробьют три, мы встречаемся возле обезьяньей клетки в зоопарке».
— Ты это серьезно? — удивился я.
Карел удовлетворенно кивнул.
— Ну так, назови какое-нибудь имя.
Он застал меня врасплох, но что мог он знать о моей жене? Я пытался вспомнить, говорил ли я когда-нибудь о ней на работе. Будучи почти уверен, что нет, я решился.
— Эва, — сказал я, — когда-то я был влюблен в девочку по имени Эва.
— Окидоки, — обрадовался Карел и вновь принялся барабанить по клавиатуре.
(Боже мой, полное впечатление, что я никогда не уходил с работы). Появилась целая вереница Эв. Помню там были и Эва Онлайн и Эва Льюшн. Своей мышью Карел навел на Эва Форэва, после чего внутри у компьютера что-то недовольно заурчало. Экран заволокла трескучая метель из мелькающих точек, как это бывало раньше, давно, когда я порой засыпал на своем стуле перед телевизором после окончания последнего выпуска новостей. Вдруг весь экран заполнился яркими портретами девушек, они возникли из ниоткуда, словно игральные карты в руках у фокусника.
— Мы сейчас в России! — восторженно провозгласил Карел, навалившись грудной клеткой на клавиатуру. — Твоя Эва привела нас по сети в русский город Санкт-Петербург.
Мышью он моментально увеличивал или уменьшал снимки. Эта игра ему не надоедала, время от времени он бросал на меня полный гордости взгляд. Курносые носы, толстые губы, грубые бледные лица с пустыми глазами. Слишком густой грим. Нет, что ни говори, зрелище было не слишком привлекательным.
— Клевые киски, — сглотнул слюну Карел, — фруктовый блеск его лица заменило сияние хрустальной люстры в лучах солнца.
Он еще раз нажал кнопку мыши и (о, прирожденный хохмач!) сыграл со мной злую шутку: на экране появилась, снова юная, двадцатилетняя, в незнакомом мне платьице с вырезом уголком, моя родная и любимая Эва. Брови вразлет, пухлые губы, даже та самая родинка слева от носа. Откуда Блок откопал эту фотографию? Как этот снимок попал в его обывательские лапы?
— Откуда у тебя эта фотография? — закричал я, вскакивая и в дикой ярости хватая его за горло. — Выкладывай, Иисус из Назарета, откуда она у тебя? Черт возьми, кто тебе ее дал?
Я схватил пустую кофейную кружку и шарахнул ею несколько раз по птичьей клетке — лацканы моего пиджака сплошь покрылись перьями. Карел, побледнев, отпрянул и закричал. Мне жаль, что все так получилось; да-да, ужасно жаль, но как я мог знать тогда, что…
— Помогите! — завопил Карел.
Что было потом, я уже не помню.
Когда я очнулся на диване у себя в комнате на море, в мое дремлющее сознание стал медленно просачиваться голос: «Ну-ну, господин Либман, проглотите-ка вот это». Это была недотрога Лидия, которая каждую субботу, украв у меня газету «Фолкскрант», просматривала новые колонки вакансий, — я ведь всегда все замечаю. «Вот и умница, так мы снова успокоимся, славно успокоимся…»
«Успокоимся, — подумал я, — в могиле: в ней лежать всегда спокойно!»
6
Сегодня ночью я опять плохо спал; мне кажется, это потому, что я больше не принимаю свои лекарства. На этой неделе я спустил все коробочки, капсулы и порошки сквозь заржавленные решетки в петербургскую канализацию. Во сне я сидел в саду (раньше у нас в Хаарлеме был большой сад) и развлекался с белым одуванчиком. Тут вышел мой отец — в военной форме он казался свирепым и мощным. Брюки, заправленные в сапоги, пузырились как галифе у гусара.
— Йохан, — послышался с кухни голос моей матери. До меня донесся сладковатый запах куриного супа — стало быть, это была суббота. — Ребенок здесь ни при чем, оставь Янтье в покое.
Мой отец уселся рядом со мной, взял у меня из рук одуванчик и дунул — белые зонтики разлетелись в разные стороны.
— В природе все служит для размножения, — начал философствовать он, — в любую погоду.
Тут мы одновременно развернули головы и увидели Эву, само обольщение в тоненьком летнем платьице, торопливо идущую к нам босиком по траве.
— Здравствуй, детка, — поздоровался с ней мой отец ласково и в то же время хрипло.
Но уже в следующую секунду его глаза метнули молнии и громовым голосом, который, казалось, он взял напрокат у самого дьявола, он приказал:
— Скидывай к черту платье!
Эва, похоже, только этого и ждала. Покорно мурлыча, словно кошка, она одним быстрым движением сорвала с себя платье. Под ним на ней был черный пояс и алого цвета нижнее белье, надо же, а для меня все эти годы она носила обычное белое.
— Ты меня хочешь? — прорычал мой отец.
— Без-зумно, — прошепелявила Эва и одним движением зашвырнула, о, Вавилонская блудница, свои красные трусики в кусты — в воздух тотчас с шумом взлетели несколько ворон и один белый голубь. — Возьми меня сейчас…
— Эй мальчики, дети мои, где вы? — вновь раздался певучий голос матери, — через десять минут суп готов. — Идите, я уже нарезаю хлеб…
Эва, широко раскинув ноги, с выбритым лобком, лежала на спине, и когда мой отец, рыча как зверь, начал ею овладевать, моя жена бросила на меня озорной взгляд; вы только представьте себе — она озорно на меня взглянула!
— Эва! — исступленно закричал я, охрипшим от горя детским голосом, в диком отчаянии цепляясь за траву (именно в диком отчаянии).
— Хм, а у него хорошо получается, правда? — она похлопала моего отца по волосатому и мускулистому заду, ритмично погружавшемуся в ее худые формы. — Не сердись, солнышко, ведь к этому так или иначе все сводится. Это долина примирения… Ах, Господи, не могу больше, не могу, давай-давай…
Мокрый насквозь, дрожа всем телом, я проснулся. Выбравшись из постели, я включил повсюду свет и налил себе полный стакан водки. «Папа, zum Wohl!»[7] Ответственные лица должны упрятать сновидения под замок. Мало того! За такое расстреливать надо. Я подошел к окну и посмотрел на асфальт, исполосованный свинцовыми розгами дождя. Белый лимузин с горящими фарами завернул за угол и помчался в сторону освещенного неоновыми огнями вертепа на Невском проспекте.
За день до этого со мной произошел странный случай. Я сидел и пил водку возле памятника кудрявому Ленину, размышляя о темной истории с моим украденным кольцом, и вдруг испугался, услышав громкое шуршание листьев, — перед моим взором возник черный джип, за рулем которого сидел бельгиец. Сквозь стекла темных очков я наблюдал, как он, обутый в ковбойские сапоги, выпрыгнул наружу. Вид у него был усталый и напряженный.
— Отдыхаешь от трудов праведных? — задал он мне вопрос.
— Да, — пробормотал я, — за меня ведь никто не постарается.
— Эй, послушай, сырная башка, — бодрым голосом продолжал бельгиец. — Когда мы махнем с тобой разок поразвлечься?
Он спросил меня, знаю ли я ночной клуб «The golden dolls»?[8] Там чертовски классные шоу. Я налил ему немного водки в стаканчик, этакий наперсточек из металла, их здесь можно купить за полушку.
— А как же кризис? — удивился я. — Он что, уже кончился?
— Конечно, нет, — непоколебимо замотал головой бельгиец, — об этом можешь со спокойной душой написать в Брюссель. Ах, мерси…
Он осушил зелье до дна, при этом вздохнув: «До чего же вкусная штука…», после чего пропустил и второй, а затем и третий наперсток, потом обернулся через плечо посмотреть на свой джип, в котором какое-то существо женского пола с грудями размером с тыквы, глядя в водительское зеркальце, подкрашивало помадой губы.
— Ты в Москве уже был? — наконец спросил он.
— Нет, — ответил я.
— Потрясающий город, настоящая метрополия.
И он принялся с энтузиазмом рассказывать про Кремль, про парки, роскошные магазины, великолепные музеи, чтобы затем поскорее приступить к главной теме… Но стоп, зачем вам-то все это знать? Я пишу только потому, что не пью больше таблеток. Просто так, для себя. Потому что в голове у меня черт знает что, это точно. И еще потому, что я переживаю. Да-да, сильно переживаю!
Примирился ли я с Карелом Блоком? Нет, но наверняка это он день или два спустя написал мне то странное письмо. В высшей степени удивительное послание. Я нашел его у себя на половичке, вернувшись домой после прогулки по пляжу в сторону Ноордвейка.
«О чем не имел?» — подумал я, но Карел, похоже, научился читать чужие мысли. Он теперь вроде как ходил передо мной на задних лапках.
«Приемная дочка», — исправил я его про себя, дрожащей рукой держа перед собой лист бумаги. — Что ты все мелешь, Блок, никак не остановишься? Приемная дочка. Это большая разница!
У него самого дела обстояли отлично на всех фронтах. Он принял решение расстаться с частью своей коллекции почтовых марок под названием «Заморские регионы».
Как я и говорил: странное послание! Начав подробнее изучать присланный документ, я вдруг заметил, что по-прежнему стою возле двери на коврике в плаще, с которого капает вода. Я вошел внутрь, набросил пижаму, забрался с ногами в любимое кресло у окна и стал читать:
Что за бред? — подумал я.
На следующей странице я прочел продолжение:
7
Мне удалось еще кое-что разузнать об этом Казанском соборе. Раньше в нем крестили царей и членов их семей, выходит, бренный прах, который прошлым летом был захоронен в крепости под золотым шпилем, некогда был здесь же благословлен пред лицем Господа. Собственно, вот и все сведения, которыми я располагаю. Я прочесываю улицы, парки, осматриваю дома, людей, но увы — НИ-ЧЕ-ГО!
«У кольца нет конца», — говаривала моя бабушка, мать моей матушки, которая в вопросах секса и брака не лезла за словом в карман. Но меня-то это, правда, крепко задело. В этом городе у каждого здания и мостика, у каждой приступочки своя история. Пусть все здесь обветшало, народ ценит свое достояние, это чувствуется во всем, взять хотя бы ошарашенное выражение на лицах тех, кто бродит по этой, некогда сверкающей бальной зале. А что мы видим в Голландии?
В З* у меня был один излюбленный деревенский маршрут. Он пролегал мимо дома классика драмы Хермана Хейерманса — этакая прекрасная усадьба, укрывшаяся в излучине дороги, с тенистым садом. Всякий раз, проходя мимо, я повторял: «О, если бы камни заговорили…», а совсем не: «Вкусная рыбка дорого стоит».[9] Кстати, эта поговорка всегда казалась мне ужасно тупой. Почему, собственно, «рыбка»? А что, мясо разве нет? А сыр? А хлеб? Когда умер мой отец, я провел целое лето на ферме в Велюве (скрывался от стыда в подполье). Доил там коров, складывал сено в скирды, чистил стойла, вывозил навоз. Это вам не ерунда какая-нибудь. Каждый год происходили несчастные случаи: люди падали вниз с верхотуры сенного склада или резались насмерть сельхозинвентарем. Молочные продукты, кстати, тоже недешевы. А возьмите лес или золото, или, скажем, любовь? Да и вообще все в мире дорого. Давайте как-нибудь соберемся вместе и напишем про это пьесу!
Но вот однажды усадьба Хейерманса опустела, а еще через несколько недель пришли двое дюжих ребят в модных комбинезонах, для того чтобы все сломать.
— Что вы делаете? — крикнул я им.
Небо заволокло, но дождя не было. Острием зонтика я немного потыкал в облака. Я спросил у ребят, кто их начальник и можно ли с ним поговорить. Это, дескать, историческая усадьба. Один из рабочих с усмешкой подошел ко мне и через низкую ограду неожиданно нанес мне сильный удар в живот. «Проходи, идиот, не задерживаясь». Когда неделю спустя я проезжал мимо на автобусе в Хаарлем, на прием к доктору Дюку, я к своему вящему ужасу обнаружил, что виллы больше нет. От нее ничего не осталось, кроме замусоренной площадки, по которой бродили с палками в руках мальчишки, пиная от скуки мяч. Место для новой постройки было готово.
И вот я что-то не пойму, если в нашей родной стране такое возможно, для чего нам тогда королева? Этот вопрос я задавал себе, сидя за богато накрытым столом у консула. И потом… Но сперва я, естественно, должен все вам рассказать про этого консула. Все по порядку. Как там в былые дни говаривал мой родитель, обладавший эпическим слогом? Erst kommt die Geschichte, dann kommt das Mädchen.[10] Так понемногу, играючи, я постигал литературный язык фрицев.
Однажды в понедельник, а может быть, и в среду, точно не помню (на моем будильнике сломалась дата) у меня в номере зазвонил телефон. Снова шел дождь, поливало так, словно небо превратилось в тонущий корабль, на котором пьяная команда матросов вычерпывает воду ведрами. Звонил тот самый лимбуржец из консульства.
— Ну, как дела? — весело поинтересовался он.
— Дела идут отлично, — сказал я, потому что не собирался ничего рассказывать этому сопляку.
Лимбуржец сообщил, что навел справки в разных местах, созвонился даже с посольством в Москве, и вот выяснилось, что в списках участников проектов «Тасис» моего имени нет. Мне показалось, что его заявление звучит довольно оскорбительно.
— Это что за инсинуация, сударь?
— Вовсе нет, ничего подобного.
Он стал испуганно отнекиваться, и с этой минуты полностью оказался в моих руках.
Вот негодяй, я же ему в отцы гожусь! Он принялся оправдываться, дескать, «я хотел, вернее, дело в том, что с вами желает переговорить консул. По поводу нынешнего кризиса… Он пишет какой-то рапорт в Гаагу… о реальном положении вещей… Ну и… как говорится, одна голова хорошо, а две лучше… Одним словом, какую организацию вы представляете?» — наконец спросил меня напрямик этот шелкопер.
— Я выполняю секретную миссию, — сердито буркнул я и попал в яблочко.
Я прямо-таки физически почувствовал, с каким удовлетворением были восприняты эти слова моим абонентом на том конце провода.
— А то зачем, как вы думаете, я живу в гостинице «Октябрьская»? Мое пребывание в этом городе не должно слишком бросаться в глаза.
— Значит, вас финансируют спецслужбы Парижа?
— Да, Парижа, — подтвердил я.
— Понимаю, господин Либман, понимаю…
Его голос задрожал. (Что я и говорил, сопляк — он превратился в тающий воск у меня в руках). Он сообщил, что завтра в половине седьмого меня ждут в резиденции на Английской набережной. «Вам известно, где это находится? Проехать весь Невский до конца, затем свернуть налево, затем мимо памятника Фальконе и дальше… вы увидите голландский флаг, он всегда там реет».
Как только я положил трубку, я ощутил застывшую на моем лице улыбку. Механическим шагом, словно деревянная кукла, я отправился в ванную комнату получше рассмотреть в зеркале эту странную улыбку. Я был в двух шагах от обморока. Что это со мной случилось? Поросль черных как смоль курчавых волос покрывала мой подбородок, щеки и верхнюю губу. Сколько времени я не брился?
В холодном поту я проковылял к платяному шкафу, порылся в чемодане… синий костюм..? Где тот самый синий костюм, который был на мне в злосчастный вечер моего знакомства с Соней…? Стоп, минутку, сейчас никаких Сонь…! Завтра мне на прием к консулу, но в чем? Костюм весь мятый, брюки забрызганы грязью. К тому же я обнаружил, что у меня не осталось ни одной выглаженной рубашки.
— Завтра вечером вас будут ждать в половине седьмого.
Ждут, видите ли… И даже не поинтересовались, удобно ли это мне, это с моей-то напряженной программой! Молокосос! Я подошел к телефону и набрал две семерки, номер дежурной по этажу.
— Алле, — прохрипел я, — с Вами говорят из 961-го номера.
— Надо же, какое совпадение, — (на проводе, якобы, была напарница Иры, но я узнал знакомый простуженный голос.) — Я как раз собиралась вам звонить. Вы не оплатили счет за эту неделю. Главный администратор просит вас завтра утром зайти к нему в кабинет. Вы ведь знакомы с Иваном Ивановичем?
— Да, но, то есть…, — промямлил я, и моему взору вновь предстала его отвратительная волчья башка.
— Когда будет Ира? — мягко поинтересовался я.
— На личные вопросы мы, к сожалению, не отвечаем, — прозвучало в ответ, и тут я взорвался.
Боже, как же я разозлился! Я швырнул трубку и вылетел — сотрясая воздух — в коридор. Ира сидела на своем месте с замотанным горлом, уставившись в книжку в твердом переплете.
— Господин Либман! — Она смотрела испуганно, и в ее глазах отразилось то же, что читалось в глазах моей матери всякий раз, когда она слышала позвякивание отцовского ключа в замочной скважине входной двери — неподдельный бессильный ужас.
— Ира… — заикаясь, прошептал я, сгорая от стыда.
Затем эта гриппующая особа отвела меня обратно в номер. Она мурлыкала что-то утешительное. «Почему вы так волнуетесь из-за пустяков?» Я улегся на постель, сделав сперва несколько глотков водки — прямо из горлышка. Это меня очень подбодрило. Я наблюдал (я хорошо это запомнил), как Ира, у которой появилось как будто сразу шесть рук, принялась рыться в шкафах — казалось, что забарахлил затвор моего зрительного аппарата. Я скомандовал себе: «Янтье, сосчитай до трех!» Но длилось это целую вечность!
К вечеру того же дня все мои вещи лежали в шкафу отпаренные и отглаженные. Я подумал: «Случись меня сегодня хоронить, я отойду в мир иной чистым и опрятным. И о чем это я, правда, так волновался?»
Поделиться книгой: