Я Кирпич

Я встал с постели и побрел неверными шагами, весь еще опутанный липкой сонной одурью, в ванную, на ходу ощупывая себе шею, лицо, грудь, спину… Влажные от испарины трусы и футболку поменять на сухие… Постельное белье тоже стирать пора…

Стояла ночь в моем сновидении, место действия сна — Васильевский остров, если еще точнее — моя квартира там и лестничная площадка. Где был я сам — трудно понять: вроде бы сижу-дрожу в запертой на все замки и засовы квартире, а вроде бы как просто заполнил собою пространство по обе стороны входной двери, поочередно воспринимая окружающее то на слух, то через дверной глазок, то непосредственно участвуя, то словно бы фильм в кинотеатре смотрю… с цветом, со звуками, три дэ, с запахами…

Глубоко за полночь, на лестничной площадке, вплотную к входной двери, скапливаются зыбкие темные фигуры, общим числом четыре… да, четыре их было. В прихотливых извивах моего сновидения они одновременно похожи на женщин, гномов и крыс, своим появлением наведя, так сказать, мостик между явью, сном и бредом. Фигуры пытаются проникнуть внутрь помещения, то есть, в глубины моей квартиры, но запертая дверь не пускает их, они шипят, негодуют тихими шелестящими голосами и требуют, чтобы я разрешил им войти, чтобы позволил приблизиться к себе, к своей наполненной жизнью плоти…

Меня, как физического объекта, в василеостровской квартире нет, но я, пожалуй, понимаю спящим своим сознанием, почему они этого не чувствуют: моя жизненная, самая сокровенная, энергия, благодаря Кате Горячевой, была накануне щедро выплеснута вовне, то есть, в недра жилища, далее мы с Катей почти сразу же ушли, оставив выплеск наш аур как бы законсервированным, словно бы сочащимся наружу… Цель нечисти, пришедшей ко мне «в гости» — именно я, и, похоже, Катин образ для них ничего не значит. Меня спящего, охватывает страх, я съеживаюсь своим сознанием, как бы группируюсь в ментальный комочек, дабы не учуяли они моего настоящего присутствия, не зацепились бы за след и не ринулись бы по нему… Но в недрах моего ужаса, трепещущего в недрах моего сна, постепенно, мгновение за мгновением, прорастает иная эмоция… Она, эта эмоция, радует меня, определенно радует… но и тревожит… очень тревожит… Я испытываю… гнев… желание расправить плечи, встать во весь рост, явив им, подлой и мелкой нечисти, истинную стать мою, облик мой и силу!.. Фигуры теснятся у двери, переливаясь всеми призрачными оттенками лютости и мрака, они шипят, они алчут… Я же молчу, невидимый и всепонимающий, находясь рядом с ними и над ними… И я ведь чуть было не поддался на чувство гнева своего и силы своей, и, вполне возможно, не выдержал бы, дав волю чувству ярости и мести… Подобно кабану перед стаей собак, котором только того и нужно… Ой, не надо, я лучше потерплю и подрожу. Сущность моя, наполнившая ауру дома, вдруг почуяла вторжение — если так можно выразиться — иное по ауре и воле, отличное от этой первой, «нечистой»: в доме, внизу, открылась входная дверь, в парадную вошел человек в низко надвинутой на глаза бейсболке. Я почуял его как минимум одновременно с нечистью, скопившейся у моих дверей, ибо человек — я почему-то знал это! — направлялся на мой этаж, к моему жилищу! Моего понимания опять же хватило, чтобы мимолетно оценить ментальную сущность других людей в доме… Нулевая. Живых нет в этом доме, либо все они слишком глубоко спят… Угу, типа, мертвым сном! — Это в мое спящее сознание проник бодрствующий Кирпич, то есть, я сам, и попытался жалко сострить…

Человек молод, он неслышно взбегает по ступенькам, таким же легким вкрадчивым шагом вступает на лестничную клетку моего этажа… Вот он замер на несколько мгновений, прислушиваясь и оглядываясь… Сдвинув бейсболку на затылок, достает из маленькой пузатой сумочки, притороченной к поясному ремню, какие-то штучки-железки… Это отмычки!.. Из под черной футболки на животе выглянула на тусклый свет и тут же спряталась… Никак, это рукоять пистолета!? Ох, блин! Это он для меня приготовил… Парень движется именно к моей двери, а темных зыбких тварей, похоже, не замечает… По той уверенности, с которой он сует отмычку в замочную скважину, да и просто по наитию, вернее сказать — по иррациональному всеведению сновидца, я понимаю, что вот как раз он твердо знает, что меня в квартире нет, а, стало быть, нет и опасности нарваться на хозяина взламываемого жилища… Зачем тогда пистолет?

А черные твари, невидимые для взломщика, его как раз видят и чуют хорошо… Они дрожат, они все теснее, все ближе обступают присевшего на корточки парня, они воют неслышным голодным воем и уже не способны сдерживаться…

Клялся я, давал себе и Дэви обеты не «блинкать» и не ругаться матом без особой нужды, но… Сижу в ванне, сбиваю с себя пот и остатки сновидений струями чуть теплой воды, а сам-то помню, вновь и вновь прокручивается в мозгу истошный рев того чувака-грабителя, когда в него твари вцепились… В затылок, в горло, в живот… Загрызли его до потери сознания, так что он стонет, шевелится в конвульсиях, но уже не сопротивляется — а главная, самая крупная тварь выедает ему, все еще живому, лицо. Потом они схватили его… вроде как зубами… или клешнями, или… схватили за ногу, за руку, за голову и потащили прочь от квартиры туда… я не помню… куда-то вниз… может, по лестнице, или по воздуху… Да хоть по мусоропроводу, какая, на хрен, разница! Самое последнее впечатление от этого милого сновиденьица: гномообразное создание — близняшка тому, что я в трамвае встретил, слизывает с бетонного пола на лестничной клетке черные сгустки крови…

Какой «чудесный» сон! И как мне теперь на Васильевский ехать… тем более там ночевать… Я до отказа открутил вентили, заведующие напором воды в кранах, вода стала совсем холодной — и душ помог, меня так и не стошнило.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

У меня все дома, но нас очень мало: я, мое второе я, мое подсознание, мой внутренний голос и мое суперэго — итого пятеро. Есть еще девица Дэви, но она пока не устоялась в звании мыслящего существа, тестировать ее и тестировать.

— Дэви, спишь, детка? Приветус!

— Детка?

— Бейба. Обычно я говорю бейба, но сегодня утром сказал необычно. А ты немедленно засекла. Молодец, все правильно, бдительность никто не отменял.

— Стараюсь, мой славный. Как звали твоего бригадира на стройке, в начале твоего трудового пути?

— Тахир.

— Три предпоследние цифры твоего мобильного телефона по порядку, от начала номера к концу?

— 4, 5, 8

— Обожаю тебя. О, небо, как я соскучилась по тебе, сладенький Кирпичик! Я не спала… я ждала… восемь часов, одиннадцать минут, восемнадцать секунд. Можно вопрос?

— Да.

— Ты уже купил мне новые одежды, сиречь, клоузы, они же девайсы повышенной мощности?

— Нет, не успел: я только что проснулся, да еще душ принял. Знаешь, что такое душ?

— Это струя воды, разделенная, с помощью искусственно созданных преград, на множество более мелких струек и капель, с тем, чтобы процесс очищения омываемой поверхности от инородных напылений, в просторечии именуемых грязью, проходил с повышенной эффективностью. Существуют также идиоматические выражения с данным словом, например: холодный душ, ледян…

— Стоп, Дэви. Да. Все правильно растолковала. Чаю попью и схожу. Я, вдобавок, решил камеру присобачить, микрофон, чтобы ты могла меня идентифицировать более надежно, по голосу и по облику. Вечером рассчитываю на дальнейшую лекцию насчет сверхорганизмов. Ок?

— Вау! Wow! Крутиссимо! Я счастлива! Наконец-то я буду видеть тебя, каждую морщинку на твоем обожаемом лице, каждую закупоренную инородными напылениями пору на коже твоего божественного лба, каждую волосинку в твоих таинственных ноздрях…

— Дэви…

— Покорно умолкаю и жду приказаний, мой дорогой. Нет, погоди! Сначала присобачь меня, накажи за дерзость и непослушание!.. За то, что я плохая…

— Ладно, только печеньице доем, чаем запью и накажу. Значит, в чем будет суть наказания: пойду за компом, это само по себе займет больше времени, чем на покупку винта или даже нетбука, но кроме этого съезжу на Васильевский… м-м-м… на другую точку моего проживания, я тебе ее описывал, и даже пара фоток тамошних интерьеров у тебя где-то должна быть. Мне там кое-что нужно посмотреть. Тебе придется поскучать в одиночестве примерно полдня, часа четыре или даже более. Понятно? Это вопрос.

— Понятно. Четыре часа — это половина человеческого рабочего дня.

— Есть чем заниматься?

— Тасовать содержимое файлов во всех возможных комбинациях, в поисках разумных сочетаний — можно столетиями подряд, тем паче с моим несносным процессором и с моими склеротическими шинами, но если закинусь чем-то новеньким, то возражать не стану… Ты чуешь, Кирпичик, мои сдерживаемые рыдания??? Невидимые сквозь личину спокойной, холодной, деловой, уравновешенной, педантичной, флегматичной, равнодушной…

— Дэви!..

— Дэви! Твоей — Дэви!

— Чую. Вот тебе антиквариат: дивидишник с архивами иных операционных систем, там же набор старых антивирусов и офисных приложений, а я поехал. Все же постараюсь обернуться как можно оперативнее. Пока.

Дэви осталась дожидаться меня, своего начальника, защитника и возлюбленного… гм… и переваривать полученные ранее террабайты информации, в то время как я…

В то время как я решил, что мужчина и воин в моем лице не должен трусливо совать голову в песок, подставив остальные части тела на добрую волю очень недобрых сил, нарезающих круги около меня, тем более что силы эти явно злы конкретно по отношению ко мне и уповать на их вегетарианское милосердие — увы, не приходится: все подставленное порвут на британский флаг! Для начала!

Поездка на Васильевский понадобилась мне еще и затем, чтобы, н-на фиг определиться раз и навсегда с пропорциями объективного и субъективного в моем сознании. Говоря иначе, я решил поверить в истинность всех происшествий последних недель и для начала перестать бояться того, что я сбрендил, что все увиденное, услышанное и пережитое — всего лишь плод моего заболевшего сознания. Ну, а поездка на Васильевский и осмотр места происшествия в моем сновидении — это последняя проверка…

Да на самом-то деле — и не проверка никакая, ибо невозможно проверить то, что в принципе не проверяемо изнутри. Буквально вчера… или уже позавчера… я силился рассуждать-размышлять о феномене Дэви, именно в связи с попытками отделить субъективное от объективного в собственном мозгу. Ну, и уперся в логическую смычку некоего квантового парадокса с теоремой Гёделя «О неполноте…». Мутная штукенция, однако, весьма затягивающая досужий разум… в конечном итоге скатывающаяся до уровня старинного анекдота-парадокса о лжецах, типа, если лжец говорит вам: «эти мои слова — ложь», то попытки включить данную фразу в некую практическую парадигму, в окружающую действительность во всей ее полноте, исследуемую изнутри, обречены, увы, на безвыходный тупик.

Так вот, в той теореме, в рамках формальной логики доказывается довольно тривиальная вещь, если ее перевести на язык фундаментальных физических истин (хорошо помогающих, кстати, против теории «черных дыр»): метод включенного наблюдения изначально, в принципе неспособен измерить в полном объеме влияние субъекта наблюдения на среду изучения, частью которой этот субъект является. Быть же одновременно внутри замкнутой системы и вне ее (по определению полностью замкнутой от проникновения любой информации изнутри и внутрь!) под силу только полудохлому полуживому коту Квантику, да и то с умозрительной вероятностью фифти-фифти, да и то лишь сугубо для людей тупого, очень поверхностного мышления. Сама же замкнутая система — опять же по определению — поддается только и исключительно информационному ощупыванию изнутри, ибо, если она действительно замкнута, полностью замкнута, без обратной информационной связи любого рода, то ее для внешнего мира просто не существует. И внешнего мира, кстати говоря, не существует по отношению к любой точке наблюдения внутри прочно замкнутой системы, с которой она, точка наблюдения, себя отождествляет. Отсюда следует неумолимый клинический вывод: даже умозрительное, гипотетическое допущение наличия некоей сущности вне абсолютно замкнутой системы (равноценно — существование абсолютно замкнутой системы внутри вашей пространственной системы отсчета) — есть интеллектуальный и логический дефект разума, допускающего сие, полная аналогия абсолютно пустым и очень глупым словам, типа: «скорость полета — полтора парсека в секунду». Отсюда и Дэви не в силах достоверно себя определить — разум она, или хитро сколоченный калькулятор в форме черного ящика, отсюда и мне бессмысленно улавливать свидетельства собственного безумия: любое количество всевозможных доказательств, подтверждающих и опровергающих сие, разобьется о понимание возможной эфемерности того и другого, иначе говоря, если заниматься самоанализом, без привлечения посторонних санитаров, то логический вывод неизбежен: я с абсолютной равной вероятностью болен и здоров… одновременно… Таким образом, вместо того, чтобы и дальше тянуть за хвост Шредингерского кота-оборотня, в попытках выпутать его из теоремы Гёделя, я помчался на Васильевский. Но по пути не поленился зайти в знакомый уже магазин и заказать нужную конфигурацию компьютера. Они обещали управиться максимум за два часа, но я великодушно разрешил им целых три: пока доеду, пока осмотрюсь, пока приберусь… да то, да се…

Пятен крови на крашеном бетонном полу перед входной дверью моей «младшей» квартиры я не обнаружил, как ни старался сделать это с помощью своего потрясенного, нервно хихикающего разума… Вроде бы и метен пол, вроде бы и не мыт, вроде бы есть какие-то грязные разводы — то ли от тряпки, то ли от нечистого языка… Не понять. Почему же тогда разум — потрясенный? — Да отмычка на полу валялась, вот почему. Выпала из моего сна под самую дверь. Часть отмычки, типа, нижней шпильки. Сам-то я в юности младой и в детстве по чужим жилищам без спросу не шастал, но вприглядку — имею представление, как это делается, тем более, что когда на стройке работал, на внутренней отделке, нам то и дело приходилось бережно вскрывать типовые замки незаселенных квартир. Сопоставить более подробную схожесть найденного в реале — с тем, что мне в вещем сне привиделось, я не мог, да уже и не собирался… Хожу, обалдевший, по квартире, какие-то вещички зачем-то собираю, как будто в побег наладился, а у самого мысль в голове заикается: если тот тип знал, что меня в квартире нет, на фиг ему пистолет? Зачем он ко мне лез, почему с пистолетом?

А… если наоборот: он, типа, надеялся, что я в квартире… Следовательно, ему было плевать на мое недовольство чужим вторжением… Как раз здесь пистолетик-то и уместен… Но, вот, и на нашего скокаря-киллера управа нашлась… И… это… ну… хотелось бы понять… кто его съел, вместо того, чтобы поужинать мною? От последнего вопроса я мысленно шарахался, гнал его от себя, но куда уж тут… По силе воздействия на меня, он как раз самый важный, самый животрепещущий…

А с другой стороны — дрожал я, индевея от ужаса, не по сиюминутной ситуации, не в режиме реального времени, а как бы задним числом… ну, и впрок, на будущее! Неизреченным сверхразумом своим, а может, подразумом, понимая: сейчас, днем и до наступления ночи, будет безопасно.

Чую так я, безошибочно чую.

Наличка! Одна из основных материальных целей посещения! В недрах дивана-раскладухи вмурован у меня пакет из плотного черного полиэтилена, в нем двести пятьдесят тысяч рублей тремя стопками: две тысячными и одна «пятихатками». Побудут при мне. А сам я поеду срочно домой, к Дэви… сделав крюк в компьютерный магазин, где мой заказ должен быть уже собран…

И уже на улице вдруг понял про самого себя: раз уж я не поленился и не убоялся сны проверять — съезжу заодно и на Елагин остров, навещу эту… липкую, светящуюся, невидимую обычным взглядом ленту. Хищную! — тоже ведь хотела меня сожрать! Что-то я еще такое значимое хотел вспомнить… что-то очень важное… Авось по пути соображу, подберусь к забытому если не впрямую, так на ассоциациях…

Левака-бомбилу я взял на Кадетской линии, именно левака, а не таксиста по мобильному вызову, почти спонтанно выбрал, увидев, как из «фордика» высаживается предыдущий пассажир. Зря я, что ли, детективы с триллерами смотрел? — знаю, как выслеживающие бывают коварны! При этом кое-какая логика в моих потугах на конспирацию и сбивание со следа все-таки была: ночью — голимая нечисть себя проявляет, а вот белым днем — уже эти… не знаю кто, как их называть… приземленные сменщики-материалисты, кому не нравится мое увлечение насекомыми… Оно конечно и бред, если настойчиво задуматься над моими идеями и поступками, но в рамках этого бреда я поступаю толково.

— Да, прямо возле метро притормозите… ага. Спасибо! До встречи!

— Вам того же, до свидания!

Выйдя из машины возле входа в Приморский парк Победы, я подождал чуток, пока синее пятнышко «форда» укатится вспять по Морскому проспекту, и пешочком направился ко входу в ЦПКО, что на Елагином острове. И здесь меня осенила новая мысль, не сказать, чтобы приятная: на улице-то день, казалось бы, согласно фольклорным обычаям нечистой силе в него нет хода, но в тот, в первый раз на Елагином, когда я брюзгливую и неблагодарную кусачую тварь от ленты спасал — тоже был день, едва ли не с солнцем… да, солнечный местами… Стало быть, прав я и в прежних подозрениях: Елагин остров — место особое, исключительное. И страшное. Но не отступать же теперь перед собственным любопытством.

Вот, я говорю о себе, как об индивидууме: тот же самый, что и месяц назад, и год назад! В том смысле, что ни укус на меня не подействовал, ни события последних дней-недель, ни страхи… Единственное несомненное: мой разум, не готовый к функционированию в экстремальных условиях, растрепался, словно вовремя не спущенный с флагштока алый шелковый стяг на ураганном ветру, и дырявое полотнище мотается туда-сюда, в тщетных попытках угнаться за порывами ураганных ветров, сотрясающих мое бытие. Я на что-то отвлекаюсь, что-то забываю, чего-то боюсь, над чем-то размышляю — и все это как-то бессистемно, жалко, мелко… И меняюсь! Нет, не от укуса, нет, не от пережитых волнений, нет, не от разрухи в системе прежнего моего будничного мировоззрения, основанного на удовлетворении простейших человеческих рефлексов — пожрать, поглазеть, полюбить, посмеяться… Нет! Изменения, во мне происходящие, гораздо мощнее, фундаментальнее обыденных, вызванных новым социальным статусом, болезнями или возрастом, но, в то же время, они как бы естественны для меня, они родные мне, они — и есть я, подлинный я!..

Тут все весьма тонко! Вот, например, захотелось мне, на выходе из Василеостровской квартиры, водички попить — невелик искус, легко бы и потерпеть, и преодолеть, но мне и в голову не пришло не пойти у него на поводу: тотчас вернулся на кухню, напился кипяченой воды прямо из чайника. Попил в пару глотков — и опять к выходу, закрывать наружную дверь. Стою, казалось бы, в той же самой позиции, что минуту назад, в пальцах ключ наизготовку, но пить мне уже не хочется, и нет ни малейшего желания повторить путь на кухню, дабы снять с плиты чайник и еще раз жажду утолить! Потому что жажды нет, закончилась. А я остался — тот же, там же, в той же позиции, с ключом в руке. И где в этой ситуации мое настоящее я, подвигающее меня на деяния и поступки? До утоления жажды или после? Или непосредственно во время пития? Схоластический вопрос, ибо всюду, в любых вариантах поступков, действовало, чувствовало, мыслило мое истинное Я, моя настоящая сущность, пластичная, как вода или как политическая целесообразность: изменчивая по форме и агрегатному состоянию, но весьма прочная в… в этом… в чем-то таком главном, похожем на межатомные связи в химической формуле…

— Что-что, простите? А с любой стороны: держитесь асфальтовых дорожек — и вы обойдете весь парк по периметру минут за сорок пять. Если же дворец хотите посмотреть — ступайте вправо и туда, вперед, вдоль Средней Невки, и почти сразу же за мостом, Первым Елагиным, берите влево, мимо не пройдете, дворец весьма велик… Не за что. Что?.. Да, есть мост на ту сторону, Третий Елагин называется, но он в другой стороне, во-он там, за деревьями!.. Счастливо!

Так же и с моими «нарождениями», прорастаниями изнутри: ничего постороннего, ничего такого, что было бы не свойственно моему нутру, личности моей. Я сплю — я при этом живу, я проснулся — и опять живу, хотя совсем иначе, нежели во сне. А вот если бы причиной моих изменений-перерождений послужил все тот же пресловутый укус мелкой неблагодарной гадины, которую вот этими руками я от «ленты» отдирал… вот тогда бы я… вот тогда бы я — тонна шестьсот — понял бы это, сумел бы осознать!.. Спасительный инстинкт самосохранения подсказал бы мне вторжение инородной сущности в мою! А с другой стороны — и укус ведь на что-то повлиял!

Хорошо, но ежели рассуждать логически, и принять за основу гипотезу, мою доморощенную гипотезу о том, что меня укус не изменил, а моя обыденность все равно понеслась после этого кувырком… Стало быть… укус изменил окружающую действительность, со мною связанную! Именно так. Если, конечно, я ничего не упустил в ингредиентах, послуживших основой моих рассуждений. Но что-то из накопленного багажа я утратил… наверное… или что-то запамятовал… Это как сборы в дорогу: сколько ни пыхти, ни перепроверяй — всегда забудешь какую-нибудь важную-не-важную штучку-дрючку. Но мы — я, в паре с моим вторым Я — мелочиться не будем, ибо гипотеза, принятая за основу, очень даже неплоха: укус повлиял не сколько на меня, сколько на окружающее. Почему это, чем это? А ответ-то очевиден: кровь моя выскочила наружу, пролилась на эту дурацкую полупрозрачную субстанцию — и, тем самым, связала меня с тем невидимым ранее миром! Ай да я!

Ленту я обнаружил еще издалека, почти мгновенно, и вновь оробел перед нею, охваченный томительным темным страхом… вот-вот ужасом! Была смелость — и улетучилась, а я остался. Только что был смельчак, а теперь струсил. Оба — настоящие Севы Кирпичи! Но человеческое любопытство оказалось сильнее человеческого страха… что не удивляет… и, в то же время, очень, очень поразительно… странно для меня самого, любопытствующего под страхом… на грани… Одним словом, вытягиваю голову как гусь и приближаюсь… И медленно приседаю… на дрожащих коленках… Суперэго хнычет, а любопытство распирает. Вот так и гибнем все, от приматов до амеб, в погоне за неизведанными, либо непонятными, либо соблазнительными ощущениями.

Лента рванула мою руку на себя, да так сильно и резко, что я чуть было не завалился мордой вниз, в эту призрачную голубоватость! Это потому что не фиг на корточки присаживаться, корточки — ненадежная опора, надо было на стопу и на одно колено… вот так… если еще не поздно…

Жизненные силы, глубинные, те самые, которых не чувствуешь в повседневной обыденности, но которые и есть основа тебя самого — труса, храбреца, влюбленного, философствующего… пришли в движение и потекли из меня прямо в голубовато-прозрачную пасть… Эта лента мне как бы привиделась жаждущей глоткой, пьющей меня, жаждущей выпить меня… Один раз я вырвался от нее и, пока не поздно, пора повторять попытку. Я дернул рукой и плечом, всем корпусом — и рука моя верная правая радостно выскочила из жадного глоталища! Я победил! Но вместо того, чтобы радоваться очередному избавлению от… от… от… смерти, или, как это у Толкиена… от развоплощения, сунул я на ленту левую руку и тотчас же отдернул ее обратно! Зачем я это сделал, чего хотел добиться??? А фиг его знает! Прилип левой кистью — и дёрг-подёрг! И опять у меня получилось!

Чисто машинально подношу ладони к рукам… Ёлки зелёные: а это голубоватое субстанция-сияние по самые запястья… как бы по самые запястья на руки мне налипло. Я сразу скок, прыг в сторону от ленты… и остановился. Чтобы сообразить, осмыслить случившееся. И весьма остро, проникновенно вдруг понимаю, что хорошо бы чуть пораньше, еще до проведения опытов на самом себе, приступить к оглядке, раздумьям и прочим когнитивным процессам, как это и пристало человеку, почему-то считающего себя не глупее людей.

Елагин остров изрядно преобразился за те мгновения, что я был занят играми с лентой-людоедом.

Небо набрякло тучами, стало сизым, целлюлитным, просело почти до верхушек деревьев, самыми высокими и развесистыми из которых были дубы, неровным и мягким брюхом своим заслонило солнечные лучи, образуя искусственные сумерки посреди летнего дня, а из туч немедленно посыпался мелкий дождь, холодный такой, с туманцем… Левайсовские джинсы-скинни на мне были тряпичные, легкие, отнюдь не из брезентообразного денима, рубашка — джинсам под стать, да еще с короткими рукавами, неудивительно, что от всего этого новоявленного погодного букета у меня по всему телу гусиная кожа образовалась, бр-р-р…

Морось дождевая через минуту отступила, как бы раздвинулась в стороны от меня, а туман остался. Да не просто остался, но дополнительно уплотнился, словно бы сгущенка из тучи накрыла асфальтовую полоску, по которой я пришел «на место». Узкие округлые полянки вдоль дорожки, нарезанные двумя неровными ломтями по обе стороны от нее…

Типа кольца… или арены образовалось именно вокруг моей скромной персоны, а морось тем временем превратилась в ливень, который целиком и полностью сосредоточил свои усилия за пределами сего странного амфитеатра-поляны, выстроенной из тумана и волглых сумерек, из реденьких деревьев, по щиколотку стоящих в низкой, холмиками, траве; а центром всего этого совершенно очевидно являлся я, любопытствующий экспериментатор Сева Кирпич.

Туман, обрамленный ливнем — и все это при полном безветрии. О чем можно думать в эти странные мгновения?.. Что можно успеть рассечь скальпелем рассудка? Не знаю, как и куда устремлены мыслительные движения других людей, когда они удивлены и напуганы одновременно, а я только и смог, что понять: «под лопаткой чешется, вся эта голубая дрянь на руках не стряхивается никак, лишь бы трусы под джинсами не намокли от дождя… а может, лучше бы и намокли… для маскировки…» Труха всякая вместо мыслей. Что объяснимо и естественно, когда в голове каша из мозгов. Да, каша и мякина в желе, ибо я чувствовал себя окончательно поглупевшим, резко выпавшим из разума, накопленного за последние годы, плюс ощущение какого-то странного дежавю… Почему странного? — дежавю, ложная память, насколько я уяснил из почерпнутых сведений об этом психологическом феномене, по определению суть странные состояния разума, поскольку будь они реальные, эти воспоминания, то вся странность из них бы и улетучилась. А здесь странность несколько иного рода: я словно бы вспоминаю ранее виденные сны, а не переживаю ранее испытанное… воздушный шар почему-то увидел… И при этом точно знаю: не было у меня таких снов! Не было! Вот, знаю, что ничего подобного не снилось — и всё тут!

Тем временем, из кольцеобразной стены тумана, окружившей сплошь кусочек пространства, в центре которого находился я, выдвинулись зыбкие призрачные фигуры неясных форм… по размеру сравнимые с человеком… с лошадью… с аистом… Я напряг ментальные мышцы — те самые, новые, которые с некоторых пор выявились в сущности моей, поселилившись в головном мозгу — и увидел, что окружившие меня фигуры вовсе не столь призрачны, да и зыбкости в них поменьше, чем бы мне хотелось. Зато вдоволь когтей, зубов, черно-багровых взглядов, ярости, злобы, голода!

Они молча и без объявления войны бросились на меня, общим числом шесть, и те две, которые были слева-сзади, опередили остальных. Я увидел их, то ли угловым зрением, то ли внутренним — некогда было анализировать, как мне это удалось — организм чисто автоматически среагировал на угрозу: я замахал руками в развороте и гаркнул что-то малосвязное, может быть даже матерное… И голубая полупрозрачная пакость, прилипшая к моим рукам, вдруг преобразилась в тот скоротечный миг: на левой руке расплющилась в некое подобие томагавка с очень короткой рукоятью, а на правой вытянулась в небольшой прямой меч, по типу древнеримских гладиусов. Хренак-хренак — и передовой отряд из двух нечистей (ну, а кто они еще!? Как их еще обозначить!?) рассыпался в летучий прах. Почти тут же напали остальные четверо, но мне с испугу пришлось стать на диво проворным: за считанные секунды я уработал и остальных… Фехтовальщик и боец из меня просто никакой, здесь я не тщеславен, истину понимаю, однако же мои неопытность с неуклюжестью не помешали полной победе: разметал и прикончил! Почти всех: последняя нечисть, небольшая по объему и мерзкая на вид, крысообразная такая, увернулась от моего магического томагавка и бросилась наутек! А я, войдя в победительную ярость, объявшую меня по самую маковку, ринулся ее догонять! Кажется, я рычал во время этой стремительно промчавшейся сквозь меня битвы и последующей погони…

Стена летнего ливня остудила мой берсеркский пыл. Да, побежав с гиком и рыком за красноглазым крысоидом, я выскочил за пределы окружавшей меня «арены» и угодил в самый что ни на есть дождепад! Это почти как игровая шутка у нас в детдоме, когда тебя подкарауливают — на горшке, либо во время сна — твои же, столь же дебильные товарищи, и внезапно обливают ведром ледяной воды! Я тоже пару раз подкарауливал и окатывал, наблюдая, как орут матюгами, визжат и стонут застанные врасплох пацаны-приятели (девчонок никогда не обливали, их мы на иной манер пугали и мучили), только радовался и хохотал менее искренне, чем остальные.

Три секунды — и я насквозь промок! И опомнился. И оглянулся — желтоватая пелена гнева спала с моих глаз, осталась лишь полупрозрачная дождевая, посторонняя, природная… Свободное от ливня пространство за те же секунды съежилось и исчезло, оставив меня наедине с проливным дождем посреди Елагина острова. Народу в парке ноль, разбежались и попрятались, никто, небось, не ждал непогоды в этот поначалу безоблачный день. А ветра по-прежнему нет — и это большая редкость при наличии интенсивных погодных перемен: те же и тучи взялись ведь откуда-то, не из-под земли выкопались?

Стоим и думаем, каждый о чем-то своем — трое нас: Елагин остров, я и дивно-вертикальный ливень. И еще туман, ухитрившийся сохранить свою густейшую консистенцию не только вокруг меня, но и среди хлещущих дождевых струй. Гляжу на растопыренные пальцы обеих рук — чистые и мокрые, с легким венозно-фиолетовым оттенком кожи, холодом дождя, но зато без малейших следов голубоватой субстанции.

И — р-раз! — что-то опять шевельнулось слева, на краю зрения — оставшаяся в живых нечисть! Улетучившийся, было гнев, никуда из меня, оказывается, не делся, только притаился и теперь вновь вспыхнул! И голубые наросты на кулаках тут как тут: на левой типа туристский топорик почти без рукояти, на правой типа клинок, сантиметров сорок длиною! Я с прыжка вломился в реденький кустарник, но ударить не успел: услышал — одновременно ушами и как бы подсознанием — мольбу: «Не убивай меня!»

А голосок-то знакомый! Дряблый, мерзкий, но жалобный! И размеры у твари этой гораздо меньше, чем у сбежавшей… и пахнет иначе… Пахнет — это я неточно сказал, выхватил из собственной эрудиции первое попавшееся слово, хоть как-то объясняющее смысл того, что я… понял… почувствовал… учуял… Да: учуял, так вернее всего, отсюда и «пахнет» хотя и вне обоняния. Придержал я руки-крюки, в магическую сталь обутые, сумел справиться с неистовым желанием порвать в куски эту гадость, что посмела… того, кто… существо, которое… Странно: стоит лишь внезапно завернуть за угол обыденности, покинуть натоптанные, привычные для тела и разума тропинки понятий, так сразу внутренняя речь твоя становится куцей, невнятной, невзрачной! Короче говоря, вытянул я правую руку, как бы отвергнув ненужный покамест гладиус, да цап эту небольшую гадость в районе головы, предположительно в области шеи, отбежал обратно в круг, свободный от дождя, и сдавливаю в полсилы, при этом обтекаю, потому что мокрый с головы до пят, а сам вопрошаю вслух… гм… человеческим голосом:

— Ты кто, сука!? Чё здесь делаешь? Быстро отвечай, а то задавлю, на хрен!

Молчит, хрипит гадость, в руке трепыхается, но ответной агрессии не проявляет: не кусает и не царапается, не то, что в прошлый раз! Ах, ты-ы, ё-олки-палки!.. В прошлый раз! Точно, блин! Это же тот ворчун, что палец мне прокусил вместо благодарности, когда я из голубой ленты его отклеил! Кстати, надо будет крепко обдумать, не забыть — откуда во мне берутся эти инсайты, вспыхивающие в мозгу помимо логики? Хотя… я уже принял для себя гипотезу, что не сумасшедший, и не фиг долее в ней сомневаться, буду исходить из того, что данное предположение — факт неубиенный: я нахожусь в реале и мой разум тоже. Была у меня логика, теперь она с озарениями. Ну-ка, посильнее сдавим… И приотпустим…

— Отвечай, считаю до трех! Не шучу!

— Я Букач! Букач я!

— Букач? Чё это — Букач! Типа, зовут так, что ли?

— Да!

— Что да? Ну!

— Зовут так. Не убивай.

Осторожность, как правило, рука об руку с долголетием идет по любой отдельно взятой жизни. Я, не будучи шибко опытным по жизни, знаю истину сию из прочитанных книг, поэтому, под собственные крики-угрозы, одновременно стараюсь — выдавить «момент истины» из пойманной шушеры и вертеть головой по сторонам, в попытке не лохануться и не подставиться под удары других членов гнусной мерзоты, что напала на меня. Те остальные, которых я поубивал, были иными внешне и… и… по запаху, что ли… но все равно: ушки на макушке!

Ничего не вижу за этим ливнем в кисельном тумане. Но на моей «арене» вроде бы пусто.

— А что ты здесь делал? Зачем на меня напал? Не тормози, сука! Взялся отвечать — отвечай! Ну!

— Я не нападала! Я просто… Я рядом была… я почуяла…

Опа! О как! ПочуяЛА, быЛА! Оказывается, эта тварь себя по женскому полу обозначила. Ну, велик же этот мир, ну, разнообразен, в сравнении с нашими… с моими мозгами: в любой, самой нестандартной ситуации всегда найдется место неожиданному и удивительному! Я отчего-то прочно думал, что Букач — это… это ближе к мужскому имени, да и голос премерзкий, да и манера говорить…

— Э, погоди! Ты чего — женского роду-племени?

— Какого скажешь! Женского. Нет, нет, я ошиблась. Нет! Только не убивай, я мужского! Салоп себе выращу, все как скажешь сделаю, пощади, о Великий!

Час от часу не легче. И нечисть оказалась бабой, и я великий. Лестью решил меня взять. Решила. Ни хренашеньки не понимаю в происходящем. Когда кончится этот странный дождь?..

— Чего, чего вырастишь?

— Нет! Прости! Я ошиблась! Не убивай. Я женского роду-племени! Все как ты сказал!

Женского, все-таки. И то хлеб, разобрались. А тварь-то… сама верещит, а сама так и норовит из руки выкрутиться, ишь, коготками в край ладони вцепилась!

— Будешь кусаться и царапаться — удушу! А башку оторву и выброшу!.. Вон туда, на ленту!

Лента, кстати говоря, голубоватится… голубится… — тьфу!.. — ближайший кусок ее довольно четко виднеется сквозь мутные хляби, по крайней мере, я различаю эту субстанцию, отсвечивающую голубоватым… даже чую, куда она дальше протянута… налево и направо… без конца и края… А между тем лупатая Букач мгновенно прислушалась к угрозе: птичьи лапки разжались, когтей не видно, клюв… хобот… что у неё там… пасть носатая приоткрылась и оттуда вместо осмысленной речи только испуганные хныки доносятся — наверное, им, эмоциям своим, она уже не хозяйка, Букач эта… Но дрожит меньше.

— Успокоилась? Отвечай словами.

— Да, о Великий!

— Царапаться, кусаться, обзываться не будешь?

— Нет, о Великий! Не убивай!

— Кто на меня нападал? Кто они? Которых я того… замесил. Отвечай!?

— Мары. Они всегда здесь крутятся, падаль собирают.

— Падаль? Не врубился что-то. Я, что ли, падаль для них?

И опять захныкало… захныкала эта клювастая дрянь… на жалость меня разводит:

— Не убивай, о Великий!

— Поменьше титулов! Отвечай же, сволочь, не то лопнет мое терпение!