Барышня Эльза

— Четверть часа тому назад, фрейлейн.

Почему он смотрит на меня так… участливо? Господи помилуй, что же там написано? Я ее распечатаю наверху, а то, может быть, упаду в обморок. Может быть, папа с собою… Если его нет в живых, тогда ведь все в порядке, тогда я уже не должна идти с господином Дорсдаем на поляну… О, какая я подлая! Боже милостивый, сделай так, чтобы в телеграмме не было ничего плохого. Боже, сделан, чтобы папа был жив. Пусть арестован, но жив. Если там нет ничего плохого, я готова на жертву. Я пойду в гувернантки, в конторщицы. Будь жив, папа. Я ведь готова. Я сделаю все, что ты хочешь…

Слава Богу, я наверху. Зажечь свет, зажечь свет. Тут стало холодно. Окно было слишком долго открыто. Смелее, смелее. Ха, тут, может быть, сказано, что все уладится. Может быть, деньги дал дядя Бернгард и они телеграфируют мне: не говори с Дорсдаем. Я ведь это сейчас увижу. Но если я буду глядеть в потолок, то, разумеется, не смогу прочесть, что сказано в телеграмме. Тра-ла, тра-ла, смелее. Надо же решиться!

«Вторично умоляю поговорить с Дорсдаем. Сумма не тридцать, а пятьдесят. Иначе все напрасно. Адрес прежний Фиала».

А, пятьдесят! Иначе все напрасно. Тра-ла, тра-ла. Пятьдесят. Адрес прежний Фиала. Но, конечно, пятьдесят или тридцать, не все ли равно. Господину фон Дорсдаю тоже все равно. Веронал лежит в белье, на всякий случай. Отчего я не сказала сразу: пятьдесят? Я ведь об этом думала. Иначе все напрасно. Так скорее же вниз, нечего тут сидеть на кровати. «Вышла небольшая ошибка, господин фон Дорсдай, простите. Не тридцать, а пятьдесят, иначе все напрасно. Адрес прежний Фиала». — «Вы меня, вероятно, считаете дураком, фрейлейн Эльза!» — «Нимало, господин виконт, помилуйте». — «За пятьдесят я, во всяком случае, должен был бы потребовать больше». Иначе все напрасно. Адрес прежний Фиала. «Как прикажете, господин фон Дорсдай. Пожалуйста, прикажите только. Но прежде всего напишите телеграмму вашему банку, иначе у меня ведь нет гарантий…»

Да, я это сделаю так. Я приду к нему в комнату и, только когда он у меня на глазах напишет телеграмму, разденусь. А телеграмму буду держать в руке. Ха, как неаппетитно! А куда же мне положить платье? Нет, нет, я разденусь уже здесь и закутаюсь в свое широкое черное манто. Что удобнее всего. Для обеих сторон. Адрес прежний Фиала. У меня стучат зубы. Окно еще открыто. Закрыть. Под открытым небом? Я могла бы простудиться и умереть. Мерзавец! Пятьдесят тысяч. Он не может сказать «нет». Комната шестьдесят пять. Но сперва я скажу Полю, чтобы он ждал меня у себя в комнате. От Дорсдая я прямо пойду к Полю и расскажу ему все. И пусть Поль надает ему пощечин. Да, еще сегодня ночью. Богатая программа. А потом веронал. Нет, зачем же веронал? Зачем умирать? И не подумаю. Веселее, веселее, теперь только начинается жизнь. Порадую же я вас, будете вы довольны своею дочуркой. Дрянью хочу я стать, какой еще не видел свет. Адрес прежний Фиала. Ты получишь свои пятьдесят тысяч, папа. Но па следующие деньги, которые я заработаю, я накуплю себе ночных сорочек с кружевною отделкой, совсем прозрачных, и роскошных шелковых чулок. Живешь па свете один только раз! Для чего же другого моя красота? Побольше света, включу лампу над зеркалом. Как прекрасны мои рыжевато-золотистые волосы и мои плечи! Глаза у меня тоже хороши. У, какие они большие. Было бы жаль меня. Веронал от меня не уйдет… Но ведь мне надо вниз. Глубоко вниз. Господин Дорсдай ждет и даже не знает еще, что сумма тем временем поднялась до пятидесяти тысяч. Я повысилась в цене, господин фон Дорсдай. Я должна показать ему телеграмму, иначе он мне, пожалуй, не поверит и подумает, что я хочу на этом подработать. Я пошлю телеграмму ему в комнату и припишу несколько слов. «К моему глубокому сожалению, сумма возросла до пятидесяти тысяч, господин фон Дорсдай», — это вам ведь все равно. И я уверена, что ваше требование не было серьезно, ибо вы виконт и джентльмен. Завтра утром вы пошлете Фиале эти пятьдесят тысяч, от которых зависит жизнь моего отца. Я на это рассчитываю. «Разумеется, фрейлейн, я на всякий случай пошлю сразу сто тысяч, ничего не требуя взамен, и обязуюсь, кроме того, заботиться впредь о содержании всей семьи, оплачивать биржевые долги вашего папаши и покрывать все его растраты. Адрес прежний Фиала».

Ха-ха-ха! Да, именно таков он, виконт д'Эпри. Ведь это все вздор! Что же мне остается? Это ведь должно произойти, мне ведь это надо сделать, все, все должна я сделать, что потребует господин фон Дорсдай, чтобы папа завтра получил деньги, — чтобы он не попал в тюрьму, чтобы он не покончил с собою. И я это сделаю. Да, я это сделаю, хотя все это ни к чему. Через полгода мы опять скатимся вниз, как теперь. Через месяц… Но тогда уж это меня не будет касаться. Одну жертву я принесу — и больше ни одной. Никогда, никогда, больше никогда! Да, это я скажу папе, как только приеду в Вену. И потом прочь из этого дома, куда бы то ни было! Я посоветуюсь с Фредом. Он единственный, кому я дорога.

Но до этого еще далеко. Я не в Вене, я еще в Сан-Мартино-ди-Кастроцца. Ничего еще не произошло. Так что же будет? Как, что? Вот телеграмма. Что же мне делать с телеграммой? Я ведь уже знала, что делать. Я ведь должна ему послать ее в номер. Но что еще? Что-то приписать? Ну да, что же приписать? Ждите меня в полночь. Нет, нет, нет! Этого триумфа у него не будет. Я не хочу, не хочу, не хочу! Слава Богу, что у меня есть порошки. Это единственное спасение.

Где же они? Ради создателя, не украли же их! Ах нет, вот они. Тут, в коробке. Все ли они тут? Да, вот они. Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Я ведь только хочу на них поглядеть, на славные мои порошки. Это ведь ни к чему не обязывает. И то, что я их высыпаю в стакан, ни к чему не обязывает. Один, два… Но ведь не покончу же я с собою. Об этом я и не думаю. Три, четыре, пять… Да и умереть от этого нельзя. Ужасно было бы, не будь у меня с собою веронала. Мне пришлось бы тогда выброситься в окно, а на это у меня не хватило бы мужества. Но веронал… медленно засыпаешь, не просыпаешься больше, без мучений, без боли. Ложишься в постель, одним глотком выпиваешь это, видишь сны — и все кончено. Третьего дня я тоже приняла один порошок, а сегодня даже два. Тсс, никому не говори… Сегодня доза будет побольше. Ведь это только на всякий случай. Если мне очень уж тошно станет. Но почему же должно мне стать тошно? Если он притронется ко мне, я плюну ему в лицо. Очень просто.

Но как же мне устроить, чтобы он получил письмо? Не могу же я послать господину Дорсдаю письмо с горничной? Лучше всего пойти вниз, заговорить с ним и показать телеграмму. Все равно мне нужно пойти вниз. Не могу же я оставаться у себя наверху. Я бы этого совсем не выдержала, три часа — пока не наступит время. Да и ради течи надо мне сойти вниз. Ха, какое мне дело до тети? Какое мне дело до людей? Видите, господа, вот стоит стакан с вероналом. Так, теперь я беру его в руку. Так, теперь я подношу его к губам. Да, в любой миг могу я перенестись туда, где нет никаких теток, и никакого Дорсдая, и никакого отца, который похищает сиротские деньги…

Но я не покончу с собою. Это мне не нужно. И в номер к господину фон Дорсдаю я тоже не пойду. И не подумаю. Не стану же я за пятьдесят тысяч раздеваться догола перед старым жуиром, чтобы спасти негодяя от суда. Нет, нет, уж если на то пошло, то при чем тут господин Дорсдай? Именно он? Если один меня увидит, то пусть меня увидят и все остальные. Да! — Великолепная мысль!.. Все они пусть увидят меня. Весь свет пусть смотрит на меня. А потом — веронал. Нет, не веронал, — с какой стати?! Потом — вилла с мраморными ступенями, и красивые юноши, и свобода, и весь широкий мир! Добрый вечер, фрейлейн Эльза, вот в таком виде вы мне нравитесь. Ха-ха! Там, внизу, они подумают, что я сошла с ума! Но я никогда еще не была так рассудительна. В первый раз в жизни я в самом деле рассудительна. Все, все пусть увидят меня! Тогда отрезан путь назад, к папе и маме, к дядьям и теткам. Когда уж я больше не фрейлейн Эльза, которую недурно было бы свести с каким-нибудь директором Виломицером, всех я тогда оставлю в дураках — подлеца Дорсдая прежде всего — и во второй раз появлюсь на свет… Иначе все напрасно: Адрес прежний Фиала, ха-ха!

Не терять больше времени, не трусить! Платье долой! Кто будет первый? Не ты ли, кузен Поль? Счастье твое, что римлянин уехал. Будешь ли ты целовать сегодня ночью эту красивую грудь? У Берты есть черная шелковая рубашка. Утонченно! Я буду еще гораздо утонченней. Роскошная жизнь. Долой чулки, — это было бы неприлично. Голая, совсем голая. Как будет мне завидовать Цисси! И другие тоже. Но они не решаются. Им ведь этого хотелось бы всем. Берите с меня пример. Я, девственница, я на это решаюсь. Как же я буду хохотать над Дорсдаем. Живо на почту. Пятьдесят тысяч. Этих денег ведь стоит представление. Красива я, красива! Гляди на меня, ночь! Горы, глядите на меня! Небо, гляди на меня, как я красива. Но вы ведь слепы. Что с вас толку? Вот те, что внизу сидят, — зрячие. Распустить ли волосы? Нет. У меня был бы вид сумасшедшей. Только бесстыжей должны вы считать меня. Только дрянью. Где телеграмма? Ради Бога, куда я дела телеграмму? Да ведь вот она, мирно лежит рядом с вероналом. «Вторично умоляю… Пятьдесят тысяч… иначе все напрасно. Адрес прежний Фиала». Да, это телеграмма. Это кусок бумаги, и на нем напечатаны слова. Подана в Вене в четыре тридцать. Нет, это не сон, это все правда. И дома они ждут пятидесяти тысяч гульденов. И господин фон Дорсдай тоже ждет. Время у нас еще есть.

Ах, как красиво прогуливаться так по комнате нагою. Вправду ли я так хороша собою, как в зеркале? Ах, подойдите же ближе, красавица. Я хочу поцеловать ваши кроваво-красные губы. Хочу прижаться грудью к вашей груди. Как жаль, что нас разделяет стекло, холодное стекло! Как бы мы с вами хорошо поладили! Неправда ли? Не нужно было бы нам никого другого. Может быть, и нет на свете других людей. Есть телеграммы, и отели, и горы, и вокзалы, и леса, но людей нет. Люди нам только снятся. Существует только доктор Фиала со своим адресом. Он всегда остается прежним.

О, я нисколько не сумасшедшая. Я только немного взволнована. Это ведь вполне естественно, когда предстоит второй раз родиться на свет, потому что прежняя Эльза уже умерла. Да, это бесспорно, я мертва. Для этого и не нужно веронала. Не вылить ли его? Горничная могла бы его по неосторожности выпить. Я оставлю записку и напишу на ней: яд; нет, лучше: лекарство, — чтобы с горничной ничего не случилось. Вот какая я благородная!

Так. Лекарство, два раза подчеркиваю и три восклицательных знака. Теперь ничего не может случиться. И когда я потом вернусь и не захочу умирать, а только спать, то выпью не весь стакан, а только четверть или еще меньше. Очень просто. Все зависит от меня. Проще всего было бы мне сбежать вниз, какая я есть, по коридорам и лестницам. Да нет же, меня могли бы задержать по дороге, — а мне ведь надо быть уверенной, что при этом присутствует господин фон Дорсдай. Иначе он, конечно, не пошлет денег, этот гад…

Но ведь мне надо еще написать ему. Это ведь самое важное. О, спинка стула холодна, но приятна. Когда у меня будет вилла на итальянском озере, я буду всегда гулять голая по своему парку… Самопишущее перо я завещаю Фреду, когда буду умирать. Но покамест мне нужно сделать кое-что поумнее смерти.

«Многоуважаемый господин виконт»… Да будь же ты разумнее, Эльза, — никакого обращения! Ни многоуважаемый, ни многопрезираемый. «Ваше условие, господин фон Дорсдай, исполнено… В тот миг, когда вы будете читать эти строки, господин фон Дорсдай, ваше условие будет исполнено, хотя и не совсем в той форме, какую вы представляли себе…» — Нет, как хорошо эта девочка пишет, сказал бы папа. «И поэтому я рассчитываю, что вы со своей стороны сдержите свое слово и безотлагательно переведете пятьдесят тысяч гульденов по известному вам адресу. Эльза». Нет, не Эльза. Никакой подписи.

Так. Моя красивая желтая бумага для писем! Получила на Рождество. Жаль ее. Так. А теперь телеграмму и письмо в конверт. — «Господину фон Дорсдаю. Комната № 65». Зачем номер? Я просто положу письмо перед его дверью, проходя мимо. Но я не обязана. Я вообще ни к чему не обязана. Если мне угодно, могу и теперь лечь в постель и спать, ни о чем не думать. Ни о господине Дорсдае, ни о папе. Полосатый арестантский халат тоже может быть довольно элегантен. А стреляется много людей. А умирать нам всем придется.

Но ведь у тебя в этом нет покамест надобности, папа. У тебя ведь есть твоя дивно сложенная дочка и адрес прежний Фиала. Я устрою складчину. Обойду всех с тарелкой. Почему должен платить один только Дорсдай? Это было бы несправедливо. Каждый — по своему состоянию. Сколько положит Поль на тарелку? А сколько — господин в золотом пенсне? Но не воображайте себе, что это развлечение продлится долго. Я сейчас закутаюсь опять, взбегу по лестницам к себе в номер, запрусь и, если захочу, выпью залпом весь стакан. Но я не хочу. Это было бы просто малодушием. Вы совсем не стоите такой чести, подлецы. Стыдиться перед вами? Мне перед кем-нибудь стыдиться? Это мне, право, не нужно. Дай еще раз посмотреть тебе в глаза, красавица Эльза. Какие у тебя огромные глаза, если подойти близко. Мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь поцеловал меня в глаза, в мой кроваво-красный рот. Манто едва хватает до щиколоток. Будет видно, что у меня голые ноги. Так что же, не то еще будет видно! Но я не обязана. Я сразу же могу повернуть назад, еще не сойдя вниз. Но ведь я этого хочу. Я это предвкушаю. Разве не мечтала я всю жизнь о чем-то в этом роде?

Чего же я еще жду? Я ведь готова. Представление может начаться. Не забыть письма. Аристократический почерк, говорит Фред. До свидания, Эльза. Ты красива в манто. Флорентийских красавиц писали в таком виде. В галереях висят их портреты, и это честь для них…

Надо, чтобы ничего не было заметно, пока я в манто. Только ноги, ноги. Я надену черные лакированные туфли, тогда подумают, что на мне чулки телесного цвета. Так я пройдусь по зале, и никому не придет в голову, что под манто нет ничего, только я, только я, я сама. И потом я все-таки могу взбежать наверх… Кто это так хорошо играет внизу на рояле? Шопен?.. Господин фон Дорсдай, вероятно, нервничает немного. Может быть, он боится Поля. Потерпите, потерпите, все выяснится. Я еще ничего не знаю, господин фон Дорсдай, я сама страшно заинтересована.

Выключить свет. Все ли в порядке у меня в комнате? До свидания, веронал, прощай. Прощай, мое горячо любимое зеркало. Как ты светишься во мраке! Я совсем уже привыкла быть голою под манто. Довольно приятно. Как знать, не сидят ли многие так в зале, и никто об этом не догадывается? Не ходят ли так многие дамы в театр и сидят в ложах, — шутки ради или по другим причинам?

Запереть ли дверь? Зачем? Тут ведь не бывает краж. А если даже… Мне ведь ничего не нужно. Конец…

Где же номер шестьдесят пять? В коридоре ни души. Все еще внизу за обедом. Шестьдесят один… шестьдесят два… Какие огромные башмаки перед дверью. Вот висят брюки на гвозде. Как неприлично! Шестьдесят четыре, шестьдесят пять. Так. Здесь он живет, виконт… Вот здесь я приставлю к двери письмо. Тогда он его должен сразу увидеть. Его ведь никто не украдет? Так, вот оно лежит… Ничего не значит, я все еще могу сделать что захочу. В крайнем случае он подумает, что я его дурачу… Только бы мне с ним не встретиться теперь на лестнице. Да вот же… нет, это не он!.. Этот гораздо красивее господина фон Дорсдая, очень изящен, с черными усиками. Когда же этот приехал? Я могла бы сделать маленькую репетицию — чуть-чуть приоткрыть манто. Право, меня разбирает охота… Взгляните же на меня, милостивый государь. Вы и не представляете себе, мимо кого проходите. Жаль, что вы как раз теперь поднялись наверх. Отчего вы не остались в зале? Вы прозеваете редкое зрелище. Отчего вы меня не задерживаете? Моя судьба — в ваших руках. Если вы мне поклонитесь, я поверну назад. Так поклонитесь же мне. Я ведь смотрю на вас так приветливо… Он не кланяется. Прошел мимо. Оборачивается, я это чувствую. Окликните меня, поклонитесь! Спасите меня! Может быть, вы виновник моей смерти, милостивый государь. Но этого вы никогда не узнаете. Адрес прежний Фиала.

Где я? Уже в зале! Как я пришла сюда? Так мало людей и так много незнакомых. А может быть, у меня в глазах темно. Где Дорсдай? Его нет. Не знамение ли это судьбы? Уйду обратно. Напишу Дорсдаю другое письмо. Жду вас в полночь у себя в комнате. Принесите телеграмму на адрес банка. Нет. Он мог бы заподозрить в этом ловушку. Да и можно было бы устроить ловушку. Я могла бы спрятать у себя Поля, и он с револьвером в руке потребовал бы выдать телеграмму. Вымогательство. Чета преступников. Где Дорсдай? Дорсдай, где ты? Может быть, он покончил с собою, раскаиваясь в моей смерти? Он, должно быть, в карточной комнате. Конечно. Сидит, вероятно, за ломберным столом. Тогда я остановлюсь на пороге и сделаю ему глазами знак. Он сейчас же встанет. «К вашим услугам, фрейлейн». Голос у него будет звенеть. «Не пройдемся ли мы немного, господин Дорсдай»? — «Как прикажете, фрейлейн Эльза». Мы идем в лес. Мы одни. Я распахиваю манто. Пятьдесят тысяч добыты. Воздух холодный, я схватываю воспаление легких и умираю…

Почему смотрят на меня эти две дамы? Заметили что-нибудь? Зачем я здесь? С ума сошла? Я вернусь к себе в комнату, быстро оденусь, синее платье, поверх него манто, как теперь, тогда никто не угадает, что раньше на мне не было ничего… Я не могу уйти. Да и не хочу. Где Поль? Где тетя Эмма? Где Цисси? Где же они все… Никто этого не заметит. Это ведь совсем нельзя заметить. Кто так хорошо играет? Шопен? Нет, Шуман.

Я блуждаю по зале, как летучая мышь. Пятьдесят тысяч. Время проходит. Надо разыскать этого проклятого Дорсдая. Нет, вернуться обратно в комнату. Я выпью вероналу. Только глоток, тогда я буду крепко спать… После работы хорошо отдыхать. Но работа еще не сделана… Если кельнер подаст черный кофе тому старому господину, то все окончится хорошо. Л если он его подаст молодой супружеской чете в том углу, то все погибло. Как? Что это значит? Он подал кофе старому господину. Победа! Все окончится хорошо.

А, Цисси и Поль! Ходят взад и вперед перед отелем. Весело беседуют. Он не очень-то волнуется из-за моей мигрени. Повеса!.. У Цисси не такая красивая грудь, как у меня. Впрочем, у нее ребенок… О чем они говорят? Если бы можно было услышать! Какое мне дело, о чем они говорят? Но я могла бы тоже выйти из подъезда, сказать им «добрый вечер» и потом упорхнуть, дальше, дальше по лугам, карабкаться, все выше, на вершину Чимоне, лечь, уснуть, замерзнуть. Загадочное самоубийство молодой дамы из Вены. Одетая только в черное манто, красивая девушка найдена была в неприступном месте Чимоне-делла-Пала…

Но, может быть, меня не найдут или только в будущем году. Или еще позже. Разложившеюся. В виде скелета. Лучше все же остаться здесь, в натопленной зале, и не замерзнуть! Разве я обязана вас ждать? Вы меня искать должны, а не я вас. Загляну еще в карточную комнату. Если там нет его, он лишился своего права. И я напишу ему: Вас нельзя было найти, господин фон Дорсдай. Вы добровольно отказались от своего права. Это не освобождает вас от обязанности немедленно отослать деньги. Деньги. Какие же деньги? Почему это меня беспокоит? Мне ведь совершенно все равно, отошлет ли он деньги или не отошлет. Я не чувствую к папе ни малейшей жалости. Никого мне не жаль. И себя самой не жаль. Сердце у меня мертво. Мне кажется, оно совсем уже не бьется. Может быть, я уже выпила веронал?

Почему смотрят на меня так эти голландцы? Ведь заметить что-нибудь совершенно невозможно. Швейцар тоже глядит на меня так подозрительно. Не пришла ли еще одна телеграмма? Восемьдесят тысяч? Сто тысяч? Адрес прежний Фиала. Будь у него телеграмма для меня, он бы это сказал. Он смотрит на меня крайне почтительно. Он не знает, что под манто на мне нет ничего. Этого никто не знает. Я вернусь назад, к себе в комнату. Назад, назад, назад! Если бы я споткнулась на лестнице, то-то было бы забавно. Три года тому назад на Вертерском озере одна дама выплыла из купальни совсем голая. Но в тот же день она уехала. Мама сказала, что это опереточная артистка из Берлина.

Туман? Да, карнавал. Она или он довольно хорошо играет. Но карточная комната — справа. Последняя возможность, господин фон Дорсдай. Если он там, я взглядом подзову его к себе и скажу, что в полночь приду к нему. Нет, подлецом я его не назову. Но потом назову… Кто-то идет за мною. Не надо оглядываться. Нет, пет…

— Эльза!

О Господи, тетя… Дальше, дальше!

— Эльза!

Я должна обернуться, ничего не поделаешь.

— Ах, добрый вечер, тетушка.

— Но, Эльза, что с тобою? Только что я собиралась за тобою послать. Поль сказал мне… Но что за вид у тебя?

— Какой же вид, тетушка? Я чувствую себя уже недурно. Я даже немного поела.

Она что-то замечает, замечает.

— Эльза, да ведь ты… без чулок!

— Бог с тобою, тетушка! А ведь правда, я без чулок. Нет…

— Тебе нездоровится, Эльза? Глаза у тебя… У тебя жар?

— Жар? Не думаю. Только мигрень у меня была такая сильная, как никогда в жизни.

— Ты должна сейчас же лечь в постель, дитя мое, ты смертельно бледна.

— Это от освещения, тетя. В этой зале все кажутся бледными.

Она так странно скользит по мне взглядом. Она ведь ничего не может заметить. Теперь главное — сохранить самообладание. Папа погиб, если я не сохраню самообладания. Я должна что-нибудь сказать.

— Знаешь, тетушка, что случилось со мною в Вене? Этой весною? Я вышла на улицу в одной черной и в одной желтой туфле.

Все это ложь. Надо говорить дальше. Что бы еще сказать?

— У меня, тетушка, бывают, знаешь ли, после мигрени такие припадки рассеянности. У мамы они в прежнее время тоже бывали.

Все ложь.

— Но во всяком случае пошлю за доктором.

— Ах, не надо, тетушка, да ведь и нет в отеле ни одного врача. Пришлось бы послать за врачом в другой поселок. Воображаю, как бы он смеялся, если бы его вызвали потому, что на мне нет чулок. Ха-ха.

Мне не следовало так громко смеяться. Лицо у тети исказилось от страха. Ей жутко. Глаза у нее готовы выскочить из орбит.

— Скажи, Эльза, не видела ли ты случайно Поля?

Ах, она ищет помощи. Побольше самообладания, все стоит на карте.

— Мне кажется, он прогуливается перед отелем с Цисси Мор, если не ошибаюсь.

— Перед отелем? Я их обоих сюда приведу. Мы еще выпьем все чаю, не правда ли?

— С удовольствием.

Какую она глупую состроила физиономию. Я ей киваю головою очень приветливо и простодушно. Ушла. Теперь я пойду к себе в комнату. Нет, что же мне делать у себя в комнате? Пора, пора. Пятьдесят тысяч, пятьдесят тысяч. Чего я так бегу? Потише, потише… что я хочу сделать? Как зовут этого человека? Господин фон Дорсдай. Смешное имя… Вот она, карточная комната. Зеленый занавес перед дверью. Ничего не видно. Стану на цыпочки. Вист. Эти играют каждый вечер. Те двое играют в шахматы. Дорсдая нет. Победа! Спасена. Почему спасена? Надо продолжать поиски. Я обречена до конца жизни искать господина фон Дорсдая. Он меня, наверное, тоже ищет. Мы никак не можем встретиться. Может быть, он ищет меня наверху. Мы столкнемся на лестнице. Голландцы опять смотрят на меня. Дочь довольно мила. Старик — в очках, в очках… Пятьдесят тысяч. Ведь это не так много. Пятьдесят тысяч, господин фон Дорсдай. Туман? Да, карнавал. Я его тоже разучивала. Она хорошо играет. Почему же она? Может быть, он? Может быть, она знаменитая пианистка? Загляну-ка я в гостиную.

Вот дверь туда… Дорсдай! Я падаю. Дорсдай! Стоит у окна и слушает. Как это может быть? Я грызу себя — схожу с ума — умираю, — а он слушает игру незнакомой дамы на рояле. Там на диване сидят двое. Блондин приехал только сегодня. Я видела его, когда он выходил из экипажа. Дама совсем уже не молода. Она здесь уже несколько дней. Я не знала, что она так хорошо играет. Ей хорошо. Всем людям хорошо… Только я проклята… Дорсдай! Дорсдай! Да он ли это? Он меня не видит. Теперь он похож на порядочного человека. Слушает музыку. Теперь или никогда.

Тихо открыть дверь. Вот и я, господин фон Дорсдай. Он меня не видит. Я только сделаю ему знак глазами, потом распахну немного манто, — этого достаточно… Я ведь молодая девушка. Приличная молодая девушка из хорошей семьи. Я ведь не девка… Я хочу уйти. Хочу принять веронал и спать. Вы ошиблись, господин фон Дорсдай, я не девка. Прощайте, прощайте… А, он поднял глаза. Вот и я, господин фон Дорсдай. Как он ширит глаза. Губы у него дрожат. Он сверлит мне лоб глазами. Он не догадывается, что я голая под манто. Выпустите меня отсюда, отпустите меня! Его глаза горят. Его глаза грозят. Чего вы хотите от меня? Вы подлец! Никто меня не видит, кроме него. Слушают музыку. Так подойдите же, господин фон Дорсдай! Вы ничего не замечаете? Там, в кресле… Боже, в кресле… ведь это авантюрист! Господи, благодарю тебя. Он снова здесь, он снова здесь! Он только был в экскурсии! Теперь он снова здесь. Римлянин здесь. Мой жених, мой любимый! Но он не видит меня. Чего вы хотите, господин фон Дорсдай? Вы смотрите на меня, словно я ваша рабыня. Я не рабыня ваша. Пятьдесят тысяч! Остается ли в силе наша сделка, господин фон Дорсдай? Я готова. Вот я. Я совершенно спокойна. Я улыбаюсь? Понимаете вы мой взгляд? Его глаза говорят мне: идем! Его глаза говорят: я хочу тебя видеть голою! Чего же ты хочешь еще? Пошли телеграмму… немедленно…

Мороз по коже. Дама продолжает играть. Дивно пробирает меня по коже мороз. Как восхитительно быть нагою. Дама продолжает играть, она не знает, что здесь происходит. Никто этого не знает. Никто еще не увидел меня. Авантюрист, авантюрист! Вот я стою нагая. У Дорсдая глаза полезли на лоб. Теперь он верит наконец своим глазам. Авантюрист встает. Его глаза блещут. Ты понимаешь меня, красивый юноша?

— Ха-ха!

Дама перестала играть. Папа спасен. Пятьдесят тысяч! Адрес прежний Фиала!

— Ха-ха-ха!

Кто же это смеется? Я сама?

— Ха-ха-ха!

Что это за лица вокруг меня?

— Ха-ха-ха!

Как это глупо, что я смеюсь! Не хочу смеяться, не хочу.

— Ха-ха-ха!

— Эльза!

Кто зовет меня? Это Поль. Он, должно быть, стоит у меня за спиною. Сквозным ветром дует в голую спину. В ушах шумит. Может быть, я уже умерла? Чего вы хотите, господин фон Дорсдай? Почему вы такой огромный и бросаетесь на меня?

— Ха-ха-ха!

Что я сделала? Что я сделала? Что я сделала? Я падаю. Все кончено. Почему нет больше музыки? Чья-то рука обвила мои плечи. Это Поль. Где же авантюрист? Вот я лежу.

— Ха-ха-ха!

Манто летит на меня. И я лежу. Люди думают, что я в обмороке. Нет, я не в обмороке. Я в полном сознании. Сознаю все с ясностью стократной, тысячекратной. Только не могу остановить смех.

— Ха-ха-ха!

Теперь ваше желание исполнено, господин фон Дорсдай, вы должны послать деньги для папы. Немедленно.

— А-а-а-а-а!

Я не хочу кричать, а кричу все время. Почему же я кричу?.. Глаза у меня закрыты. Никто меня не видит. Папа спасен.

— Эльза!

Это тетя.

— Эльза! Эльза!

— Врача! Врача!

— Бегите за швейцаром.

— Да что тут случилось?

— Не может быть.

— Несчастная.

Что это они говорят? О чем они шепчутся? Я не несчастная. Я счастливая. Авантюрист видел меня голою. О, мне так стыдно. Что я сделала? Никогда уже я не открою глаз.

— Будьте добры закрыть двери.

Зачем закрывать двери? Что за гул голосов? Тысяча людей стоит вокруг меня. Все они думают, что я в обмороке. Я не в обмороке. Я только вижу сон.

— Да успокойтесь же, сударыня!

— Послали уже за врачом?

— Это обморок.

Как они все далеко! Они говорят с вершин Чимоне.

— Не может же она лежать на полу.

— Вот плед.

— Одеяло.

— Одеяло или плед — все равно.