Помоги проекту - поделись книгой:
— Вы еще долго останетесь здесь, в Сан-Мартино, фрейлейн Эльза?
Идиотизм! Отчего я так кокетливо поглядываю на него? А он уж улыбается известным образом. Нет, какие же дураки мужчины!
— Это зависит отчасти от планов моей тетушки.
Это ведь неправда. Я могу и одна поехать в Вену.
— Вероятно, до десятого.
— Матушка ваша, должно быть, еще в Гмундене?
— Нет, господин фон Дорсдай. Она уже в Вене. Вот уже три недели. Папа тоже в Вене. Он в этом году позволил себе только одну неделю отдыха. Мне кажется, процесс Эрбесгеймеров отнимает у него очень много времени.
— Могу себе представить. Но ведь ваш отец — единственный человек, способный спасти Эрбесгеймеров… Успехом надо считать уже и то, что дело это вообще рассматривается как гражданское.
Это хорошо, это хорошо.
— Мне приятно слышать, что и у вас такое благоприятное предчувствие.
— Предчувствие? В каком смысле?
— Да в том, что папа выиграет этот процесс.
— Этого я не сказал бы с уверенностью.
Как, он уже идет на попятный? Это ему не удастся.
— О, я верю в предчувствия. Представьте себе, господин Дорсдай, как раз сегодня я получила письмо из дому.
Это было не очень ловко. Он делает несколько озадаченное лицо. Ну, дальше, дальше, без запинки. Он хороший, старый друг папы. Дальше, дальше. Теперь или никогда.
— Господин фон Дорсдай, вы только что так мило расспрашивали о папе; с моей стороны было бы просто некрасиво не быть с вами совершенно откровенной.
Какие он делает телячьи глаза? О Боже, он о чем-то догадывается. Дальше, дальше.
— Надо вам сказать, что в этом письме и о вас речь, господин фон Дорсдай. Это письмо — от мамы.
— Вот как?
— В сущности, очень печальное письмо. Вы ведь знаете наши обстоятельства, господин фон Дорсдай.
Ради создателя, у меня слезы в голосе. Дальше, дальше, теперь уж нельзя отступать. И слава Богу.
— Коротко говоря, господин фон Дорсдай, мы опять запутались.
Теперь он охотнее всего удрал бы.
— Речь идет о пустячной сумме. Право же, о пустячной, господин фон Дорсдай. И все-таки, мама пишет, что все стоит на карте.
Я несу какую-то дичь, словно дура.
— Но успокойтесь же, фрейлейн Эльза.
Это мило сказано. Но это еще не значит, что он должен был прикоснуться к моей руке.
— Так в чем же дело, собственно говоря, фрейлейн Эльза? О чем пишет мама в своем печальном письме?
— Господин фон Дорсдай, папа…
У меня дрожат колени.
— Мама пишет, что папа…
— Но ради Бога, Эльза, что с вами? Не хотите ли вы… Вот на эту скамью. Можно накинуть вам на плечи пальто? Воздух немного прохладен.
Вот я сижу вдруг на скамье. Кто эта дама, что проходит мимо? Совсем не знаю ее. Только бы мне не нужно было дальше говорить! Как он смотрит на меня! Как мог ты от меня потребовать этого, папа? Это было, папа, нехорошо с твоей стороны. Но теперь уже ничего не поделаешь. Надо было мне переждать обед.
— Ну, фрейлейн Эльза?
У него шатается монокль. Это выглядит глупо. Ответить ли ему? Но ведь надо ответить. Так скорее же, чтобы это осталось позади. Чем же я рискую? Он ведь папин друг.
— Ах Боже, господин фон Дорсдай, вы ведь старый друг нашего дома.
Это я очень хорошо сказала.
— И, вероятно, не удивитесь, если я вам расскажу, что папа опять оказался в очень трагическом положении.
Как странно звучит мой голос! Я ли это говорю? Может быть, это сон? Вероятно, и лицо у меня теперь совсем необычное.
— Это меня и вправду не слишком поражает. В этом вы не ошиблись, фрейлейн Эльза, как ни жаль мне согласиться с вами.
Почему же я смотрю на него с такой мольбою? Улыбаться, улыбаться! Кажется, уже улыбаюсь.
— Я отношусь к вашему батюшке с такою искренней дружбою, ко всей вашей семье.
Пусть не смотрит на меня так, это неприлично. Я заговорю с ним иначе и не буду улыбаться. Надо держать себя с большим достоинством.
— Ну, господин Дорсдай, теперь вам представляется случай доказать моему отцу свою дружбу.
Слава Богу, я говорю своим обычным голосом.
— По-видимому, господин фон Дорсдай, все наши родственники и знакомые… Большинство еще не вернулось в Вену… Иначе маме не пришла бы в голову такая мысль. Недавно я, видите ли, упомянула в письме домой о вашем пребывании в Сан-Мартино… Среди других знакомых, конечно.
— Я сразу догадался, фрейлейн Эльза, что не являюсь единственным сюжетом вашей переписки с мамой.
Отчего он прижимает свое колено к моему? Ах, пусть! Не все ли равно! Когда человек пал так низко…
— Дело обстоит вот как: на этот раз, по-видимому, особенно донимает папу доктор Фиала.
— Ах, доктор Фиала!
Очевидно, он тоже знает, как нужно относиться к этому Фиале.
— Да, доктор Фиала. И сумма, о которой идет речь, должна пятого, то есть послезавтра, в два часа дня, находиться в его руках, чтобы барон Генинг… Да, представьте себе, барон пригласил к себе папу, частным образом, он очень любит его.
К чему я заговорила про Генинга, это ведь совсем не было нужно.
— Вы хотите сказать, Эльза, что в противном случае был бы неотвратим арест?
Зачем он это так грубо выразил? Я не отвечаю, я только киваю головой.
— Да.
Теперь я все-таки сказала «да».
— Гм… Это, в самом деле… Грустно. Это очень… Такой высокоодаренный, гениальный человек… А о какой же сумме идет, в сущности, речь, фрейлейн Эльза?
Отчего он так усмехается? Находит это грустным и усмехается. Что хочет он сказать этой усмешкой? Что сумма не играет роли? А если он скажет «нет»? Я убью себя, если он скажет «нет». Значит, я должна назвать сумму.
— Как, господин фон Дорсдай, я еще не сказала сколько? Один миллион.
Почему я это говорю? Теперь ведь не время шутить. Но если я потом ему скажу, насколько меньше действительная сумма, то он обрадуется. Как он вытаращил глаза! Неужели он считает в самом деле возможным, что папа просит у него миллион?
— Простите, господин фон Дорсдай, что я пошутила в этот миг. Мне, право же, не до шуток.
Да, да, нажимай коленом, ты ведь это можешь себе позволить.
— Речь идет, разумеется, не о миллионе, а всего лишь о тридцати тысячах гульденов, господин фон Дорсдай, и они должны быть вручены доктору Фиале послезавтра утром, в двенадцать часов. Да, мама пишет, что папа делал всевозможные попытки, но я уже сказала: родственники, которые могли бы помочь, находятся в отъезде.
О Боже, как я унижаюсь.
— Иначе папе, разумеется, не пришло бы в голову обратиться к вам, господин фон Дорсдай, и прибегнуть для этого к моему посредству.
Почему он молчит? Почему лицо у него неподвижно? Почему не говорит «да»? Где чековая книжка и самопишущее перо? О Боже, не скажет же он «нет»? Уж не упасть ли мне перед ним на колени? Боже мой, Боже!
— Вы говорите, пятого, фрейлейн Эльза.
Слава Богу, заговорил.
— Да, послезавтра, господин фон Дорсдай, в двенадцать часов дня. Поэтому нужно было бы… Мне кажется, почтой этого уже сделать нельзя…
— Конечно нельзя, фрейлейн Эльза, нам следовало бы по телеграфу…
«Нам», — это хорошо, это очень хорошо.
— Ну, да не в этом вопрос. Сколько вы сказали, Эльза?
Но ведь он слышал, зачем он мучит меня.
— Тридцать тысяч, господин фон Дорсдай, в сущности — ничтожная сумма.
Зачем я это сказала? Как глупо! Но он улыбается. Глупая девочка, думает он. Улыбается очень приветливо. Папа спасен. Он бы дал ему и пятьдесят тысяч, и мы могли бы себе накупить всяких вещей. Я купила бы себе новые рубашки. Какая я пошлая. Вот какой становишься.
— Не такая уж ничтожная, милое дитя…
Отчего он говорит: «Милое дитя»? Хорошо это или плохо?
— …как вы полагаете. Тридцать тысяч тоже нужно заработать.
— Простите, господин фон Дорсдай, вы не так меня поняли. Я думала только, как грустно то, что папа из-за такой суммы, из-за такой безделицы…
Ах Боже, опять уж я запуталась.
— Вы совсем не можете себе представить, господин фон Дорсдай, — если даже вам до известной степени знакомы наши обстоятельства, как ужасно для меня и особенно для мамы…
Он поставил одну ногу на скамью. Должно ли это быть элегантным… или чем?
— О, я могу себе это представить, милая Эльза.
Как звучит его голос, совсем иначе, странно.
— И я уже сам нередко думал: жаль, жаль этого гениального человека.
Почему он говорит «жаль»? Не хочет дать денег? Нет, вообще жаль… Отчего не говорит он, наконец, «да»? Или это само собой разумеется? Как он смотрит на меня! Отчего не говорит больше ни слова? Ах, потому что мимо идут эти две венгерки. Теперь он, по крайней мере, опять стоит в приличной позе, убрал ногу со скамьи. Галстук слишком яркий для пожилого человека. Не любовница ли выбирает ему галстуки? Не слишком хорошего тона, «между нами говоря», пишет мама. Тридцать тысяч гульденов! Но ведь я улыбаюсь ему. Зачем я улыбаюсь? О, я малодушна.
— И если бы можно было думать, по крайней мере, моя милая фрейлейн Эльза, что эта сумма действительно выручит его! Но… вы ведь такое умное создание, Эльза, — что составляют эти тридцать тысяч гульденов? Упадут как капля на горячий камень.
Боже милостивый, он не хочет дать денег? Мне нельзя делать такое испуганное лицо. Все стоит на карте. Теперь я должна сказать что-нибудь разумное, и поэнергичнее.
— О нет, господин Дорсдай, на этот раз деньги не были бы каплей, упавшей на горячий камень. Предстоит процесс Эрбесгеймеров, не забывайте этого, господин фон Дорсдай, а он уже и теперь почти что выигран. Вы ведь сами были того же мнения, господин фон Дорсдай. И у папы есть еще другие дела в производстве. И кроме того, я намерена — не смейтесь, господин фон Дорсдай, — поговорить с папой очень серьезно. Он все-таки считается со мною. Я могу сказать, что если кто-нибудь может на него иметь известное влияние, то это я.
— Вы трогательное, вы прелестное создание, фрейлейн Эльза.
Его голос опять звенит. Как противно мне, когда он начинает так звенеть у мужчин. Даже у Фреда.
— Прелестное создание, в самом деле.
Почему он говорит «в самом деле»? Это безвкусно.
— Но как бы мне ни хотелось делить ваш оптимизм, когда телега так увязла…
— Совсем она не так увязла, господин фон Дорсдай. Если бы я не верила в папу, если бы не была вполне убеждена, что эти тридцать тысяч гульденов…
Я не знаю, как продолжать. Не могу же я попрошайничать. Он размышляет. Это ясно. Может быть, он не знает адреса Фиалы? Вздор. Положение становится невозможным. Я сижу, как на скамье подсудимых. Он стоит передо мною, и уставился мне моноклем в лоб, и молчит. Я встану, это лучше всего. Я не позволю ему так обращаться со мною. Пусть покончит с собою папа. Я тоже с собою покончу. Позор эта жизнь! Всего бы лучше броситься вниз головою с той скалы, и всему конец. Поделом было бы вам всем. Я встаю.
— Фрейлейн Эльза…
— Простите, господин фон Дорсдай, что я вас вообще обеспокоила при таких обстоятельствах. Я, конечно, вполне понимаю вашу уклончивость…
Поделиться книгой: