Блуждающая в Пустоте

— Что вы будете делать?

— Не знаю.

Октавия подалась вперед на своем троне, укрытая тонким матерчатым покрывалом

— В этой комнате всегда холодно. — Она взглянула на Талоса, ожидая, что он что-нибудь скажет. Он не говорил ничего, и тогда девушка сама решила разбавить тишину.

— Было трудно плыть сюда. Свет Астрономикона не достает досюда с Терры, а волны были чернее черного

— Позволь мне спросить, каково это было?

Навигатор поигрывала прядью волос, пока говорила.

— Варп здесь темный. Невыразимо темный. Все цвета черные. Вы можете представить себе тысячи оттенков черного, один черней другого?

Он тряхнул головой.

— Ты просишь меня вообразить нечто совершенно чуждое материальной вселенной.

— Там холодно, — сказала она, прервав зрительный контакт. — Как цвет может быть холодным? Во тьме я ощущаю привычное отвратительное присутствие: крики душ у корпуса, и далекие язвы, одиноко плывущие в глубине.

— Язвы?

— Если бы я только могла описать их. Огромные безымянные скопления сущностей из яда и боли. Злобные сознания

Талос кивнул.

— Может быть, это души ложных богов.

— Как они могут быть ложными, если они реальны?

— Я не знаю, — признался Талос

Октавия вздрогнула.

— Там где мы плавали прежде, даже вдали от Астрономикона… даже до тех мест дотягивался тусклый свет маяка Императора, и неважно, как далеко от него мы заплывали. Можно было увидеть тени и формы, скользящие по волнам. Безликие демоны, плывущие в текучих мучениях. Здесь же я не вижу ничего. Ничего общего с тем, как меня учили находить путь через шторм. Это как идти вперед вслепую в поисках спокойных путей там, где завывания ветров стихают на мгновение, если стихают.

На мгновение его поразило сходство ее впечатлений и ощущения падения в его собственные видения

— Мы добрались, — сказал он. — Ты отлично справилась.

— Я ощутила что-то еще. Едва уловимое. Их присутствие теплее варпа вокруг. Будто чьи-то глаза смотрели за мной, когда я подвела корабль ближе.

— Надо полагать, за нами следили?

Октавия пожала плечами

— Я не знаю. Это был лишь один из вариантов безумия среди тысяч прочих.

— Мы прибыли. Это имеет значение, — очередная пауза повисла между собеседниками. На этот раз ее прервал Талос.

— Давным-давно у нас здесь была крепость. Замок из черного камня и витых шпилей. Однажды ночью он привиделся примарху, и сотни тысяч рабов были отправлены строить его. На это ушло почти двадцать лет.

Он прервался, и Октавия смотрела на бесстрастный череп на лицевой пластине. Талос выдохнул в вокс-репродуктор.

— Внутреннее святилище называлось Вопящей Галереей. Кто-нибудь тебе о ней рассказывал?

Она покачала головой.

— Нет, никогда.

— Вопящая Галерея — это метафора своего рода. Мучения бога, выраженные в крови и боли. Примарх хотел переделать внешний мир в соответствии с пороком в собственном сознании. Стены были из плоти: людские тела составляли часть архитектуры, сформированные больше колдовством, нежели мастерством. Полы были устланы коврами из живых лиц, поддерживаемых севриторами-кормильцами.

Он покачал головой. Воспоминания были слишком живыми, чтобы когда-нибудь исчезнуть.

— Вопли, Октавия. Ты никогда не слышала ничего подобного. Они никогда не смолкали. Люди в стенах, стенавшие и пытавшиеся вырваться. Лица на полу рыдали и кричали.

Она заставила себя улыбнуться, хоть ей и не хотелось.

— Это звучит как варп.

Он взглянул на нее и проворчал в знак согласия.

— Прости меня. Ты знаешь, на что похож этот звук.

— Самое скверное в том, что со временем привыкаешь к этому стенающему хору. Те из нас, кто посещал примарха в последние десятилетия его безумия, провели достаточно много времени в Вопящей Галерее. Звук всей той боли становился терпимым. Вскоре, ты начинал замечать, что он доставляет тебе удовольствие. Было легче размышлять, будучи окруженным грехом. Страдания по началу теряли свое значение, но после становились музыкой.

С минуту пророк молчал.

— Разумеется, это было то, чего он хотел. Он хотел, чтобы мы усвоили Урок Легиону, каким, как он верил, он должен был быть.

Октавия вздрогнула снова, когда Талос опустился на колени рядом с ее троном.

— Я не вижу ничего поучительного в бессмысленной жестокости, — произнесла она.

Он открыл замки на вороте доспеха и с шипением вырывающегося воздуха снял шлем. Навигатора вновь поразила мысль о том, что он мог бы быть красивым, если бы не холодный взгляд и бледная как у трупа кожа. Он был статуей грозного полубога, высеченной из чистейшего мрамора, с мертвыми глазами, прекрасный в своей нетронутости, однако смотреть на него было неприятно.

— Это была не бессмысленная жестокость, — сказал он, — это был Урок. Примарх знал, что закон и порядок — два столпа цивилизации — можно установить лишь через страх перед наказанием. Человек отнюдь не мирное животное. Это создание войны и сопротивления. Привести зверей к цивилизации можно лишь напоминая им о возмездии, что ждет каждого, кто причинит вред стаду. Было время, когда мы верили, что этого хотел от нас Император. Он хотел, чтобы мы стали Ангелами Смерти. Было время, когда мы были ими.

Она моргнула впервые за минуту. За время их долгих дискуссий и воспоминаний Талос ни разу не заговаривал о таких подробностях.

— Продолжай, — сказала навигатор.

— Одни говорят, он предал нас. Когда наша работа была выполнена, он повернулся против нас. Другие утверждают, что мы зашли слишком далеко в нашей самопровозглашенной роли, и нам нужно положить конец как животным, за то, что сорвались с привязи. — Воин видел живой вопрос в глазах своей собеседницы и развеял его. — Ничто из этого не имеет значения. Имеет значение лишь то, как все началось и как закончилось.

— И как все началось?

— Легион нес огромные потери в Великом крестовом Походе на службе Императору. Большинство из них были терранцами. Они прибыли с Терры, с войн Императора на планете, являвшейся родиной человечества. Пополнение прибыло с нашего родного мира, с Нострамо… Десятилетия прошли с того момента, когда примарх последний раз ступал на поверхность планеты, и его уроки закона были давно забыты. Население снова скатилось в анархию и беззаконие, потеряв страх перед наказанием от далекого Империума. Мы отравляли сами себя, понимаешь? Мы пополняли ряды легиона убийцами и насильниками, детьми, которые были чернейшими грешниками еще до того, как ощутили вкус взросления. Уроки примарха для них ничего не значили, как не значили и для большей части Восьмого легиона в итоге. Они были убийцами, взращенными для того, чтобы стать полубогами, которые разорят галактику. В гневном отчаянии примарх сжег наш родной мир. Он разрушил его, разорвав на части с орбиты огневой мощью всего флота Легиона.

Талос глубоко и медленно вздохнул.

— Это заняло несколько часов, Октавия. Все это время мы были на своих кораблях, слушая вокс-сообщения с поверхности. Они взывали к нам, посылая в небеса мольбы и крики о помощи. Мы не ответили разу. Ни единого разу. Мы оставались в космосе и смотрели, как полыхают наши города. В самом конце мы наблюдали, как планета разваливается на куски под яростью флота. Только тогда мы отвернулись. Нострамо разлетелась в пустоте. С тех пор я не видел ничего подобного. И в своем сердце я знаю, что не увижу никогда больше.

На мгновение ее посетило нелепое желание прикоснуться рукой к его щеке. Она знала, что лучше не поддаваться этому инстинкту. И все же, то, как он говорил, выражение его черных глаз — он во всем был ребенком, выросшим в теле бога без человеческого осознания человечности. Не удивительно, почему эти создания были столь опасны. Их неразвитые души действовали на уровнях, которые ни один человек не смог бы понять: примитивные и необузданные с одной стороны, сложные и лишенные всего человеческого с другой.

— Это не сработало, — продолжил он. — К тому моменту Легион уже был отравлен. Как ты знаешь, Ксарл и я росли вместе, и мы были убийцами с самого детства. Мы поздно присоединились к Легиону, тогда, когда его вены уже были насквозь пропитаны ядом Нострамо. И поверь мне, когда я говорю, что мы росли вместе, среди уличных войн, где человеческая жизнь стоила дешево, я говорю об одном из цивилизованных районов нострамских внутренних городов. Мучительное вырождение планеты продолжалось, среди городских пустошей рыскали племена падальщиков. Как самые сильные и выносливые именно они зачастую становились кандидатами для имплантации и принятия в Восьмой Легион. Именно они становились легионерами.

Талос завершил свою речь с улыбкой, не затронувшей его взгляд.

— Тогда было уже слишком поздно. Примарх Кёрз был охвачен муками вырождения. Он презирал себя и ненавидел свою жизнь. И ненавидел свой легион. Все, чего он добивался, был последний шанс доказать свою правоту, показать что его существование было не напрасным. Восстание против Императора — война за миф, который ты называешь Ересью Хоруса, — была окончена. Мы повернулись против Империума, который пытался наказать нас, и мы проиграли. Поэтому мы бежали. Мы бежали на Тсагуалсу, мир, находившийся за внешними границами Империума, вдали от Маяка Света на Терре, который все еще жег его глаза

Воин указал на серый мир.

— Мы бежали сюда, и здесь все закончилось.

Вздох сорвался с губ Октавии как туман.

— Вы бежали от войны, которую проиграли, и построили замок из пыточных комнат. Как благородно с вашей стороны, Талос. Но я все еще не вижу в этом урока.

Он кивнул, уступая ей.

— Ты должна понять наконец, что примарха одолевало его собственное безумие. Его не волновала Долгая Война, он не желал ничего больше, кроме как проливать кровь Империума и мстить за свой жизненный путь. Он знал, что собирается умирать, Октавия. Он хотел оказаться правым, когда умирал.

— Септим говорил мне об этом, — ответила она. — Но совершать грабительские рейды на окраины Империума в течении нескольких веков по прихоти безумца и вырезать целые миры едва ли можно назвать уроком достойных идеалов.

Талос смотрел на нее своими бездушными глазами, оставаясь непоколебимым.

— В таком свете, возможно, нет. Но человечество должно познать страх, навигатор. Ничто другое не дает гарантии согласия. В самом конце, когда Вопящая Галерея стала командным пунктом и одновременно залом военного совета Легиона, деградация пожирала примарха изнутри. Она опустошала его. Я до сих пор помню, как царственно он взирал на нас, каким величественным он выглядел в наших полных обожания глазах. Но смотреть на него было подобно привыканию к отвратительному запаху. Можно привыкнуть к грязи, просто игнорировать запах, но когда что-то напоминает о ней, начинаешь ощущать ее с новой силой. Его душа прогнила насквозь, и иными ночами ее можно было увидеть в блеске умирающих глаз или в мрачном оскале зубов. Кое-кто из моих братьев задавался вопросом, не был ли он заражен какой-либо внешней силой, но большинству из нас было уже все равно. Какая разница? В любом случае результат был неизменным.

Освещение, словно подгадав момент, замерцало и отключилось. Воин и мутант остались на несколько ударов сердца во тьме, освещаемой только глазными линзами его доспеха и серыми бликами экранов.

— Это происходит все чаще и чаще в последнее время, — сказала девушка. — «Завет» ненавидел меня. «Эхо», похоже, ненавидит нас всех.

— Занятное суеверие, — ответил воин. Освещение восстановилось, такое же тусклое, как и прежде. Талос все еще не торопился продолжать.

— А как же убийство? — напомнила она.

— Убийство произошло вскоре после того, как очевидность его безумия достигла своего апогея. Я никогда не видел существа, которое с такой безмятежностью и восхищением воспринимало собственную гибель. В смерти он бы обрел оправдание. Те, кто нарушает закон, должны быть наказаны самым беспощадным образом, в назидание всем тем, кто замышляет неповиновение. Таким образом, он отправил нас разделывать галактику, нарушать все законы вопреки всякому смыслу, прекрасно зная, что Император поступит согласно закону. Ассасин пришла, чтобы убить Кёрза, великого Нарушителя Имперского Закона, и она исполнила свой долг. Я видел, как он умирает, оправданный и довольный возможно впервые за долгие века.

— Какой гротеск, — подметила Октавия. Ее пульс ускорился при мысли, что это замечание может обидеть воина, но страх был безосновательным.

— Может, так оно и есть, — он снова кивнул. — Вселенная не знала другого существа, ненавидевшего жизнь так, как мой отец. Его жизнь была сломана в стремлении доказать, как можно контролировать человечество, а его смерть была доказательством того, что этот вид абсолютно никуда не годится.

Талос извлек голопроектор из поясной сумки и нажал руну активации. Перед ними возникло мерцающее голубым светом изображение в натуральную величину. С невидимого трона поднялась сгорбленная фигура. Его диковатая поза не лишала мускулистое тело красоты, а движения — первобытного благородства. Искажение скрадывало ясность образа, но лицо фигуры — лицо призрака с черными глазами, изможденными скулами и заостренными клыками — украшала порочная ухмылка искреннего веселья.

Талос деактивировал проектор и изображение погасло. Повисло долгое молчание, которое ни он, ни Октавия не решались нарушить.

— И никто не возглавил вас после его смерти?

— Легион распался на роты и банды, последовавшие за отдельными повелителями. Присутствие примарха было единственным, что поддерживало в нас единство. Без него команды разбойников уплывали все дальше и дальше от Тсагуалсы и отсутствовали все дольше и дольше. Шли годы и некоторые из них перестали возвращаться совсем. Многие капитаны и лорды утверждали, что были наследниками Ночного Охотника, но каждая из подобных претензий оспаривалась другими претендентами на эту роль. Ни одной душе не удалось собрать легион предателей воедино. Это в порядке вещей. Насколько бы я его ни ненавидел, успех Абаддона это то, что выделяет его — прежде всего — из всех нас. Его имя шепчут по всему Империуму. Абаддон. Разоритель. Избранный. Абаддон. Не Хорус.

Октавия вздрогнула. Это имя было ей знакомо. Она слышала, как шепотом его произносили в залах терранской власти. Абаддон. Великий враг. Смерть Империума. Пророчества о его триумфе в последний век человечества были широко распространены среди психически одаренных пленников трона Императора

— Был один, — сказал Талос, — кто мог держать марку, и кого не предавали братья. По крайней мере, он был единственным, кто пережил предательство братьев, но даже он сражался за единство легиона. Так много идеологий. Так много противоречивых желаний и стремлений.

— Как его звали?

— Севатар, — тихо произнес пророк. — Мы звали его Принц Воронья. Его убили во времена Ереси, задолго до смерти отца.

Она поколебалась, прежде чем сказать.

— Меркуциан упоминал о нем.

— Меркуциан приходит поговорить с тобой?

Навигатор ухмыльнулась. Ее зубы были белее, чем у любого из членов экипажа. Недолгое время, проведенное в грязи рабства, еще не оставило на ней свой отпечаток.

— Ты не единственный, кому есть что рассказать.

— О чем он говорит?

— Он же твой брат. И один из тех, на которого ты не тратишь свое время, пытаясь убить. Ты должен догадываться, о чем он говорит.

В черных глазах пророка промелькнула тень еле сдерживаемой эмоции. Он не мог сказать, было ли это удивление или раздражение.

— Я все еще недостаточно хорошо знаю Меркуциана.

— Он говорит о Ереси в основном. Он рассказывает мне истории о братьях, погибших при осаде Дворца Императора, о Трамасском Крестовом походе против Ангелов и веках, прошедших с тех пор. Он любит писать об этом, отмечая их подвиги и смерть. Ты знал об этом? Талос покачал головой. Он не знал.

— И что же он говорит о Принце Воронья? — поинтересовался он.

— Что Севатар не был убит.

Эти слова вызвали тень улыбки на лице пророка.

— Это увлекательное произведение. У каждого легиона есть свои мифы и тайны. Пожиратели Миров утверждают, что один из их капитанов избранный Кровожадного Бога.

Октавия не улыбалась.

— когда вы планируете высадиться на планету?

— Мои братья хотели, чтобы я сначала увидел тебя.