Помоги проекту - поделись книгой:
Джон Барт
Всяко третье размышленье
Роман в пяти временах года
Посвящается Шелли
От переводчика
Пожалуй, следует объясниться по поводу названия книги. Оригинальное, английское, выглядит так: «Every Third Thought». Это слова, с которыми в последней сцене шекспировской «Бури» Просперо обращается к Алонзо, королю Неаполитанскому:
В переводе Михаила Донского, опубликованном в восьмом томе Полного собрания сочинений Уильяма Шекспира, читаем взамен:
В переводе Т. Л. Щепкиной-Куперник:
Стало быть, место «каждой третьей мысли» занимает в одном случае «на досуге размышлять», в другом — «и там я буду думать». В название книги ни та, ни другая формула не годится, тем более что оно далеко не один раз встречается и в ее тексте. Поэтому я взял на себя смелость перевести сказанное Просперо своими силами:
Отсюда и название.
Прескриптум:
Джордж И. Ньюитт прочищает повествовательное горло
«Вы меня не знаете, — с такого обращения Гека к читателю начинает Сэмюэл Клеменс Марк-твеновы „Приключения Гекльберри Финна“, — если, конечно, не читали книжку, которая называется „Приключения Тома Сойера“».
Подобным же образом, Читатель, и Вы ничего не знаете обо мне, «если, конечно, не читали» сборничек рассказов «Застройка», посвященный давней-предавней жизни людей средне-вышесреднего класса в коттеджном поселке, именовавшемся «Бухта Цапель» и стоявшем на Восточном побережье штата Мэриленд, — жизни, продлившейся почти четверть века: между его постройкой в 1980-х и почти полным разрушением, каковое произвел поздним вечером 29 октября 2006 года торнадо, невесть как образовавшийся в это почти безбурное время года и управившийся с уничтожением поселка всего за несколько минут. Названный день был 77-й годовщиной злополучного краха фондовой биржи, разразившегося в 1929 году и породившего Великую депрессию 1930-х, и составил еще одну причину, по которой некий «поконченный человек» (Ваш Покорный) стал тем, что он ныне собой представляет.
У Гека имелись хорошие шансы на то, что «Вы», к которому он обращался в 1884-м, по меньшей мере слышал, а может быть, даже и читал о его популярном предшественнике 1876 года. Столетие с четвертью спустя Вы почти наверняка знаете пару вещей о Геке Финне, даже если Вам не довелось еще заглянуть хотя бы в одну из книг его создателя, — столь популярным американским идолом стал, и заслуженно, этот Мальчик-на-Плоту, несмотря на то что рассказ его критика приняла поначалу в штыки, и на то, что его создатель не удосужился как-то объяснить способность малограмотного Гека управиться с ведомым от первого лица 250-страничным, обращенным к Вам повествованием. Мне такой удачи не выпало — не будем вдаваться в причины этого, — и потому позвольте представиться самому. «Дж. И. Ньюитт» к Вашим услугам, Читатель, — имя его взято в заставившие Вас поморщиться кавычки по причинам, которые следует, вне всяких сомнений, растолковать, хотя они, скорее всего, стали для Вас уже очевидными: Самозваный Старпер-Писатель и — до состоявшегося несколько лет назад завершения его ученой карьеры — профессор довольно симпатичного/недурственного/вполне пристойного Отделения английской литературы и писательского мастерства в расположенном неподалеку от его дома Стратфорд-Колледже. В коем его незаменимая супруга и задушевная подруга — довольно симпатичная/недурственная/вполне пристойная поэт-профессор Аманда Тодд — все еще продолжает вести межстрофные семинары и вытягивать из себя, точно жилы, стихи (прошу прощения, Манди:
Никогда о нас не слышали? Мы Вас прощаем. Я, уж такой я, более или менее, человек, испытываю искушение заявить: «Gee, I knew it»[1], однако этот квелый каламбурчик все равно пропадет (туда ему и дорога) в случае, маловероятном впрочем, перевода сего творения на другой язык. Как и тот, что вскоре последует за ним, ключевой для истории, которую ДжИН намеревается поведать Вам, когда он все-таки соберется с мыслями и займется делом.
Чего ради он и «я» предпринимаем, с Вашего дозволения, если и пока и в меру наших сил:
Более или менее перезагрузку
Что пуще всего тревожит Вашего Покорного — Джорджа Ирвинга Ньюитта, с коим Читатель навряд ли успел свести знакомство, читая и перечитывая его скудноватую, даже и не печатавшуюся, можно считать, писанину, — так это не сам психофизиологический упадок, порожденный Нечаянным Ушибом Головы, каковой он претерпел вечером 22 сентября 2007 года, хотя последствия оного, безусловно, могли оказаться далеко не пустячными. Ибо если «Падению предшествует гордость»[2], то что следует за ним? Трещина черепа, аккуратно следующая вдоль линии волос? Повышенное интракраниальное давление, создаваемое субдуральной гематомой и приводящее к хроническим головным болям и даже (как нам еще предстоит увидеть или по меньшей мере вообразить) галлюцинациям? Утрата и без того припадчивой памяти — заодно с уже поврежденными возрастом слухом, зрением, половым влечением и общим вкусом к жизни? Мы попробуем перейти эти Рубиконы, когда и если до них доберется Дж. — если он уже не добрался (а мы того и не заметили) или даже не перешел их, немедля об этом позабыв. Пока же всех нас (Манди тоже: как-никак сотоварищ — и по преподаванию, и по борениям со словом) беспокоит нескладная символика, явленная тем, что его/мое падение — и, возможно, не в одном только смысле — пришлось на первый день листопадной поры, который, помимо прочего, совпал в том году с Йом-Кипуром, еврейским Днем искупления! Ну вот представьте себе, что роковое грехопадение Адама и Евы состоялось в день осеннего равноденствия, что они потеряли фиговые листы как раз тогда, когда деревья Рая стали сбрасывать свои! ДжИН не спустил бы столь сиволапого символического совпадения ни одному из жаждавших гипотетической славы прозаиков — в те давние то есть времена, когда он одной рукой обучал их на стратфордских семинарах, другой — читал вводный курс («Мировая литература»), а двумя косными пальцами предположительной третьей тщетно отстукивал на машинке собственные беллетристические благоглупости: «тщетно» означает — без сколько-нибудь приметных претензий на успешность этой затеи, поелику годы вежливых издательских отказов довольно рано лишили его авторского тщеславия.
Хотя ежели вдуматься, так разве существовали в Раю — до «Паденья, в коем согрешили мы все»[3] — времена года? Разве не было Изгнание из Райского Сада изгнанием из вневременного, не ведающего, стало быть, и времен года Эдема, во время, самосознание, смертность и все прочее? Более того, «падение» первородной пары произошло в весеннюю, так сказать, пору жизней Адама и Евы и стало началом как истории их половой жизни, так и истории человечества вообще… Так что, знаете ли, Создатель Книги Бытия тоже, наверное, мог не чураться кое-какой символичности: и не лучше ли Он, подобно Вашему Покорному, управлялся с обучением других тому, как надлежит наводить порядок в их творениях, чем с наведением оного в Своих собственных.
В любом случае (как будто все предшествовавшее не было достаточно тяжеловесным) получите еще и следующее: точно так же как торнадирование нашей «Бухты Цапель» выпало на 77-ю годовщину Краха 1929 года, головоломное падение, коим ознаменовался в Листопадный день/Йом-Кипур, выпало на 77-ю годовщину паданца! Но и это еще не конец (Муза, прости бессовестного Создателя всех нас!): именно в первую годовщину вышеупомянутого мини-апокалипсиса — йорцайта[4], так сказать, «Бухты Цапель» — чуть больше, чем через месяц после того, как он споткнулся и упал, Джордж Ирвинг Ньюитт, только-только начавший полагать, что в конечном счете урон, нанесенный ему этим падением, может быть, и сведется к смахивающему на знак кастовой принадлежности индуса шрамику посреди его лба, впервые испытал то, что обратилось затем в (по крайней мере, пока — не будем забывать о вышеупомянутых страхах) пять последовательных, периодических, умопомрачительных и протяженных…
Да-с: одно видение/греза/морок/умопомрачение/глюк/все что угодно на каждое последующее время года по календарю Северного Умеренного Пояса на 2008 год, более или менее совпадавшее, о чем с прискорбием сообщаем, с днем инаугурации этого времени, и каждое отвечало какому-то ключевому событию в соответствующем «времени жизни» визионера. Но даже и на этом наши Сиволапые Совпадения не заканчиваются…
Охохонюшки! Если бы мы выдумали эту историю, так даже Дж. И. Ньюитт махнул бы сейчас на нее рукой и пристукнул бы по кнопке DELETE Однако факты — это факты, и мы, в меру наших сил, воссоздаем их и пересказываем — включая и «факты» галлюцинаторные или какие угодно, — и потому мы, пропади все пропадом, продолжаем, принося извинения Аристотелю, например, чья «Поэтика» обращается к нам, сказителям, со знаменитой рекомендацией отдавать, если уж нас занесло на эту галеру, предпочтение правдоподобному-пусть-даже-и-решительно-невозможному перед возможным-но-мерзопакостно-непривлекательным. Мы извиняемся также перед обитателями Южного Умеренного Пояса, чьи времена года приходятся на отличные от наших куски календаря, придавая противоположные оттенки значения «апрелю», «сентябрю» и тому подобным; а также перед жителями тропиков, где времен года нет и вовсе, разве что Влажное и Сухое….
Сдаюсь.
Чего о неустрашимом ДжИНе никак не скажешь: он нажимает не на DELETE, но снова на клавишу, без которой не обходится ни карьера уважающего себя СПП, ни жизнь каждого из нас, перепуганных и по сей день насельников «Бухты Цапель», уцелевших после торнадо:
ПЕРЕЗАГРУЗКА.
1
Первый листопад
В прошлую пору листопада — то есть осенью 2007 года, а говоря точнее, незадолго до наступления того сентябрьского дня равноденствия, коему предстояло стать и вышеупомянутым днем рождения Дж. И. Ньюитта, — он, давно покинувший пастбище ученого мира, и его жена, получившая возможность насладиться последним перед ее отставкой и более чем заслуженным годичным творческим отпуском, порадовали себя первым в их жизнях круизом на круизном судне: восемь дней в Балтийском и Северном морях (Стокгольм-Копенгаген-Дувр с заходами в промежуточные порты и береговыми экскурсиями), а после Англия — неделя, кульминацией коей стал пришедшийся на день рождения Дж. первый наш приезд в родной город Уильяма Шекспира, Стратфорд-на-Эйвоне. Мотивы, коими мы руководствовались, очевидны, даже если оставить в стороне необходимость прийти в себя после повторной сборки наших разбитых бурей вдребезги жизней: пара престарелых профессоров английской литературы, давно привыкших включать цитаты из Барда в обзорные литературные курсы, которые они читали старшекурсникам (Джордж отдавал предпочтение пьесам, Аманда — сонетам; ни тот ни другая в научных авторитетах не числились, однако коллеги-словоплеты взирали на обоих с завистливым почтением). Добавьте к этому нити, которые связывали нас и со Стратфордом, и с Эйвоном: наш общий работодатель, как вам, быть может, известно, — это процветающий двухсотлетний гуманитарный колледж, основанный в еще более старом одноименном портовом городе, принадлежащем к округу Эйвон, каковой расположен в той части Восточного побережья, которая принадлежит штату Мэриленд, а именно на берегу Чесапикского залива; города и округа носят здесь имена английские (Солсбери, Кембридж, Оксфорд, Стратфорд, Честертаун, Дорчестер, Тэлбот, Сесил, Эйвон, Кент), а многочисленные приливные водные пути сохранили те названия, какие имели до появления англичан: Чесапик, Нантикок, Чоптанк, Сассафрас и, украшение Стратфорда, извилистый Матаханнок. Более того, хотя ни Дж. Ньюитт, ни А. Тодд в СтратКолле не учились, автор этих строк родился и вырос в городе Стратфорд — говоря точнее, в крабово-устричном районе, носящем название Бриджтаун, построенном на скорую руку рабочем поселке, отделенном от собственно Стратфорда речушкой Эйвон-крик, по берегам коей тянутся пристани и причалы. Этот водный путь ведет, наполняясь и мелея, к реке Матаханнок, которая подобным же образом втекает в Чесапикский залив, за коим следуют < >Атлантический океан, < >Бристольский залив, < >низовья реки Северн (британской, не мэрилендской, не той, на берегах которой раскинулся Аннаполис), в каковые низовья переходят ее же верховья, неприливные, с односторонним течением (>), и совсем уж верховья коей питает, в свой черед, > река Эйвон. Вместо последних двух слов (о чем уведомила меня по прибытии на место Манди) можно было поставить «река Река», поскольку «
А может, и был такой путешественник, кто ж его знает?
Мы, Ньюитт/Тодды, не знаем; все наши приятные открытия мы совершили, вовсе не повторив задом наперед путь капитана Джона Смита[5], не отплыв из Чесапика в Канал, из Нового Света в Старый. Вместо этого мы уселись в набегавшую множество миль, отдающую цветом в соус песто «хонду-сивик» Манди, выбрались на шоссе I-95 и покатили под перемежающимися послеполуденными дождями от «нашего» Стратфорда (то есть от стоящего на берегу реки кооперативного дома, в котором мы сняли квартиру после светопреставления в «Бухте Цапель») и, миновав Уилминггон, въехали на долгосрочную автостоянку Филадельфийского аэропорта, с которой челночный автобус доставил нас и наш багаж к нужному терминалу. Обмен дорожных чеков на евро, выяснение все убывающей стоимости всемогущего некогда доллара и погрузка в аэробус А-300 «Скандинавских авиалиний» на предмет ночного перелета экономическим классом в Швецию. Вполне приличный бесплатный обед и, к нашему приятному удивлению, шампанское по 5 долларов США за бутылочку, подаваемое на высоте в 10 000 метров (как нам сообщили из пилотской рубки) над потемневшим уже океаном. Мы позволили себе не одну такую, подняли тосты за то, что остались живы, за наш более чем благословенный союз, за наш вполне заслуженный (и в случае Манди умело спланированный) отдых, а после на протяжении всего долгого, цепенящего тело полета ели-пили, читали, держались за руки и дремали, желая друг дружке полететь когда-нибудь первым классом, но и дивясь при этом уютности, относительно большей, и обслуживанию, относительно лучшему, чем на тех магистральных линиях США, к услугам которых мы прибегали при прежних наших путешествиях за границу, когда на наших кредитных карточках накапливались бонусы за перелеты внутри страны.
Здоровенный, краснолицый Том Хэдли, обладавший выговором скорее густо-южным, чем пенсильванским, заметил, обращаясь к нашему водителю:
— Сдается, у вас тут нет заморочек насчет миньшинств, с которыми маемся мы, амариканцы.
— Или вы научились убирать попрошаек и продавцов наркоты с глаз долой, — съехидничала его жена. — Вот бы и нам так!
— А может быть, — предположила, прежде чем успел ответить водитель, Манди, обращаясь к их затылкам с нашего, самого заднего сиденья, — все дело в более справедливой экономике, лучшей системе здравоохранения и более просвещенных законах о наркотиках.
Хэдли, не дав себе труда обернуться, пророкотал:
— Ну да, правильно. Плюс дофигенные налоги.
Мы, Тодд/Ньюитты, одновременно подтолкнули друг дружку коленками; впрочем, я довольствовался тем, что уведомил себя: правильно говорить не «дофигенные», а «офигенные», да и последнее есть сленговый эвфемизм, заменяющий сами знаете что.
Несколько позже мы сошлись во мнении, что эти конкретные «амариканцы» суть первостатейные образчики еще той разновидности наших соотечественников. Впрочем, наш профессионально учтивый водитель подмигнул всем нам, глядя в зеркальце заднего обзора, и на безупречном английском сообщил:
— У нас, шведов, тоже жаргонных словечек хватает, — ну вот мы и приехали, леди и джентльмены! Желаю вам получить удовольствие и от нашего города, и от вашего круиза!
Ибо мы и вправду покинули собственно Стокгольм — чарующий, весь в прожилках каналов — и оказались в порту, а говоря точнее, в районе его оживленных причалов, у которых стояло с полдюжины элегантных круизных лайнеров. Время, по-местному, было еще утреннее, и, поскольку отплыть нашему судну предстояло в семь вечера, а подняться на его борт можно было лишь после двух пополудни, мы вручили водителю чаевые, сдали, как того требовала инструкция, багаж, дабы его доставили в нашу каюту, и, исполняя план, заранее спланированный Манди, отправились с картой в руке бродить по примыкавшим к ближнему каналу улицам, заходя в магазины, разглядывая дома и тротуарные кафе, в одном из которых мы задержались, чтобы съесть ленч и поделиться друг с дружкой надеждой на то, что в предстоящие дни нам удастся держаться на борту подальше от Хэдли.
Видите ли, хоть нам и доводилось в прошлые десятилетия плавать на небольших судах, да и путешествий, дома и за границей, мы не чурались, круизирование на
В конце концов накопление лет начало лишать перспективу самостоятельных путешествий привлекательности, по крайней мере для ДжИНа, — между тем как накопление денежных средств, обеспеченное скромным образом нашей жизни (два заработка, отсутствие иждивенцев, приличная пенсия и медицинские льготы, причитавшиеся нам как университетским профессорам, плюс не так чтобы маленькое наследство, полученное от родителей Аманды, обладавших большей, нежели Джорджевы, смекалкой по части планирования наследования), заставило Манди поинтересоваться, какие возможности предоставляет ей грядущий творческий отпуск. После недолгих расспросов знакомых и коллег и очень долгого изучения интернет-чата, посвященного «Комфортабельной круизной линии „Семь морей“», она за бутылкой вина и закусками, коими мы ублажались на застекленном балконе второго этажа нашего «дома с гаражом» в «Заливе Голубого Краба», тогда еще стоявшего в доброй старой «Бухте Цапель» (дело было 6 сентября), объявила:
— Через год в это самое время — из Стокгольма в Дувр с заходами в Гданьск, Копенгаген, Амстердам и Брюгге. Восемь дней на борту, то и дело распаковываться и упаковываться не придется, мотаться по отелям и ресторанам тоже! Каюта с огромной кроватью и балконом! На судне три обеденных зала, кормиться можно в любом и в любое время! Хочешь, за собственным столиком, хочешь, за общим — и никаких чаевых! Из Дувра съездим автобусом либо поездом в Кентербери, Лондон и Стратфорд-на-Эйвоне, поприветствуем Чосера и мастера Вилли, а захотим, так арендуем «моррис-майнор» — движение левостороннее, обгон справа, передачи переключаются левой рукой: для тебя в самый раз. Ну а после Стратфорда полетим домой из Хитроу. Что скажешь?
— Ну, — ответил, когда ему удалось опамятоваться, ошеломленный муж. — Как выразился бы сам Бард: «Ух ты, премного благодарен!» Возможно, нам даже удастся выяснить прямо на месте разницу между Стратфордом-на-Эйвоне и Стратфордом-над-Эйвоном!
Это уже окупило бы всю экспедицию, согласилась, улыбаясь, Аманда, но затем, когда мы чокнулись поздравительными бокалами, призналась:
— Вообще-то, я уже выяснила в Сети: «над» — это округ графства Уорикшир (так оно произносится?), а «на» — сам город. Годится?
— Отлично! Профессор Ньюитт упоминал уже, что по-прежнему остается покорнейшим и преданным слугой профессора Тодд?
— Подозрения такие у нее имеются, но что ей требуется от названного вассала прямо сейчас, так это скрупулезное изучение списка всех береговых экскурсий и прочего круизного вздора, каковой список она в самом скором времени свалит на его письменный стол. — (Снова звон бокалов.) — Приятного семидесятишестилетия,
Ибо и вправду о результатах амбициозных исследований, каковые Аманда втихомолку — таков ее стиль — проводила уже не одну неделю, она объявила в ближайшей окрестности сей годовщины, пусть и не в точную ее дату. Круиз, предупредила она, обойдется нам гораздо дороже, чем прежние наши увеселительные прогулки: одна лишь страховка на случай отмены поездки будет стоить столько же, сколько любая из наших ранних экспедиций (кемпинги, молодежные общежития) в Иберию или в канадские Скалистые горы. Но какого черта, теперь мы старперы, один штатный, другой отставной, и сказать, сколько семестров здоровой жизни нам еще отведено, никто не возьмется, а между тем потомства, которое мы могли бы облагодетельствовать наследством, у нас не имеется. Как и ожидал Дж., последующее рассмотрение им итогов пространных исследований А. позволило ему полностью одобрить и энтузиазм, с коим она относилась к своему плану, и в особенности Стратфорд-Стратфордскую составляющую оного. Из СтратКолловского «Дома Шекспира» (о коем у нас пойдет еще речь) в подлинный стародавний домицилий Барда (и о нем тоже):
После чего безбожные боги, словно желая лишний раз показать, что деспотизм их не знает границ, услышав произнесенное Манди «
Наша библиотека! Наши домашние файлы и незавершенные «произведения», уж что бы мы там ни производили! Не говорю о мебели, фотоальбомах и иных невозместимых памятках наших совместных десятилетий — половину вышеупомянутого, пусть и не больше, все-таки удалось спасти (в отличие от множества других построек поселка, наша двухэтажка устояла, хоть окна ее, двери и крыша перешли в разряд «Унесенные ветром»). Да и физически мы не пострадали, поскольку находились, когда поселок накрыло медным тазом, в кампусе — Манди сидела в своем кабинете СтратКолловского «дома Шекспира», скромного дощатого бунгало, служившего штаб-квартирой «Программы писательского мастерства», а Ваш Покорный пытался отыскать не помню уж что именно на полках библиотеки колледжа, — однако нашей столь приятно размеренной жизни пришел
Не самый веселый подступ к 77-летию человека и середине 65-го года его супруги. До самого конца того учебного семестра и в начале следующего (по давно укоренившейся привычке мы, Тодд/Ньюитты, делим год прежде всего на осенний семестр, весенний семестр и летние каникулы, а уж затем — в видах, скорее, литературных — на его «времена») мы вместе с нашими собратьями, изгнанниками «Бухты Цапель», пытались спасти что удастся из нашего имущества, копошились и ковырялись в наших новых жилищах (не такой уж и ужас, хоть и изрядная головная боль для тех из нас, кто был посостоятельнее и успел обзавестись где-то вторым домом, но серьезная проблема для подобных нам однодворцев со средним доходам, обитателей «пригорода», притороченного к университетскому городку, который стоит в полусельском краю, неспособном похвастаться обилием свободных жилищ) и не раз помышляли об отмене задуманного нами и частично уже оплаченного авантюрного путешествия из Стратфорда в Стратфорд. Как можем мы позволить себе подобное расточительство — сейчас, когда бюджет наш трещит по швам из-за множества непредвиденных расходов? И для чего, вообще говоря, существует влетевшая нам в копеечку страховка на случай отмены путешествия, как не для того, чтобы прикрыть наши задницы, если мы попадем вдруг в беду, подобную нынешней? Нам необходимо пополнить наши гардеробы, пристроить куда-нибудь на хранение, пока мы не подыщем новое постоянное жилье, уцелевшие пожитки, провести переговоры с оценщиками страхового убытка, — а что касается Манди, она должна еще готовиться к лекциям и проверять письменные работы студентов. Мочить якоря (до следующей, может быть, жизни)…
Однако, к немалому нашему удивлению, после того, как нам посчастливилось сменить мотель, в коем мы ютились после визита «Джорджо», на прилично обставленную квартиру в кооперативном доме у реки (мы арендовали ее у вышедшего на пенсию преподавателя истории, который недавно уехал с женой во Флориду и, может быть, даже решится на продажу этой квартиры — если они надумают во Флориде и осесть) и получить в колледже по рабочему кабинету — Манди на территории, официально отведенной ее отделению, а ДжИН в каморке бывшего коллеги, надолго уехавшего, — мы, обживая наше новое рабочее пространство и ведя переговоры относительно обоснованно приемлемых страховых выплат за полную утрату «Залива Голубого Краба», к середине весны обнаружили, что, с учетом всех обстоятельств, перемогаемся не так уж и плохо. Во всяком случае, достаточно хорошо для того, чтобы снова увидеть в близившемся заодно с сентябрем Комфортабельном Круизе желанную, более чем заслуженную награду за все пережитые нами катаклизмы. После получения коей нам — как знать? — быть может, удастся даже снова продемонстрировать собственное наше писательское мастерство: не все же присматривать за чужим ученическим рукодельем.
Стало быть,
Насквозь пропитанное историей Балтийское море, новое для нас, Ньюитт/Тоддов, которые, хоть и не были новичками в том, что касается Средиземного, Эгейского, Адриатического, Тирренского и иных европейских морей и/или морских побережий, в это, излюбленное организаторами летних круизов, никогда еще не выходили. Типичный круизный маршрут — давно, еще дома, объяснила мне Манди — выглядит так: из Стокгольма в эстонский Таллин, оттуда в Финский залив, долгая стоянка в Санкт-Петербурге, потом назад, в Хельсинки и другие порты; морские переходы производятся по преимуществу ночью, а дни отводятся под береговые экскурсии (дающие приятную передышку стюардам и прочей судовой прислуге), а завершается плавание в Копенгагене. Но сколь ни приятно было бы нам погулять среди каналов и куполов луковкой, описанных Достоевским в «Преступлении и наказании», Манди избрала путь, который вел из Стокгольма прямиком в польский Гданьск (с промежуточной стоянкой в очаровательном средневековом островном порту Висбю), а оттуда на запад — в Копенгаген, Амстердам и страну Шекспира.
Впрочем, хватит о путешествии — довольно будет сказать, что, благодаря проделанной Манди домашней работе и ее же продуманному планированию, мы быстро избавились от контрснобистских антикруизных предрассудков и начали получать наслаждение и от судна, и от странствия. Мы высадились под прославленными белыми утесами Дувра и дали обет Когда-Нибудь Проделать Это Еще Раз — не откладывая дела в долгий ящик и, быть может, на этом же в-самый-раз-для-нас-подходящем лайнере (не ошеломительно огромном супербегемоте, каких мы порою видим в портах, но и не маленьком настолько, чтобы нам пришлось сносить вынужденную близость людей, подобны чете Хэдли): проплыть, скажем, от Дувра вдоль берегов Франции и Португалии и, обогнув Иберию, до Ниццы и Монте-Карло — почему бы и нет, когда пенсионерами станем мы оба? В порту нас ожидала заказанная М. машина с водителем, и мы покатили мимо холмов и овечьих отар сельского Кента в Кентербери, до которого так и не добрались в неоконченных «Рассказах» Чосера его болтливые пилигримы, а вот мы, Т/Н-ы, добрались, и в должное время! И там заново приучили наши ноги к тверди земной, гуляя среди деревянно-кирпичных домов и вокруг величавого древнем собора, принося дань уважения Джеффри Ч. — и как поэту, и как рассказчику: это вам не старпер-неудачник, хоть и ему не удалось доставить выдуманную им говорливую гоп-компанию к месту ее назначения! Потом мы обогнули Лондон, в который нам все равно пришлось бы вернуться, чтобы улететь домой, и как-то ухитрились — где автобусом, где поездом, где такси (детали можно выяснить у Манди) — доволочь тандем наших тухесов и разномастный багаж до уорикширского Стратфорда-над-Эйвоном и Стратфорда-на-Эйвоне, в коем и предстояло (наконец-то!) начаться этой заждавшейся своего череда истории…
В безусловно тихое, но моросливое, вполне английское субботнее утро позднего сентября — в первый день листопадов и 77-ю годовщину того, как уже было отмечено, дня, в который материнское чрево извергло Джорджа Ирвинга Ньюитта в Бриджтаун (штат Мэриленд, США), — он и спутница его жизни проснулись в несколько тесноватой, но уютной комнате, снятой ими в домашней гостинице — «ночлег и завтрак» — стратфордского-над Бриджтауна, весело полюбили друг дружку в честь дня рождения в ее (маловатой для нас, амариканцев) двойной кровати, «позавтракали» английским чаем и ячменными лепешками и, отдав таким образом дань Н-и-3, перешли, укрывшись под прокатными зонтами, по соединяющему Б-таун со Стратфордом мосту в «На», как мы его теперь называли. Будучи теми, кто мы суть, мы отказались от «шекспировской» экскурсии, состоявшей из посещения сначала дома, в котором Бард родился, затем того, в котором он умер, и, наконец, места его последнего упокоения в церкви Святой Троицы, предпочтя прогуляться по ним самостоятельно, без чьего-либо присмотра. Надо сказать, нам обоим люба прикосновенность — в прямом смысле этого слова — к вещам и предметам, которые мы почитаем: не к картинам, конечно, но к тому, что вряд ли понесет ущерб (по нашему, пусть и не музейных присмотрщиц и экскурсоводов, мнению) от редкого и уважительного контакта с человеческим телом. В Испании, например, обходя несколько десятилетий назад дом-музей Сервантеса в Алькала-де-Энарес, ДжИН позволил себе буквальным образом посидеть за тем, что было, как уверил рекламный буклет, письменным столом мастера, — просто-напросто втиснув свое гузно в то самое кресло, коему дон Мигель оказывал честь ею собственным, когда писал «Дон Кихота», — и умилился так же, как умиляется Истинно Верующий, прикоснувшись к бронзовому подрубу мантии, в которой стоит на постаменте статуя его святого покровителя. Подобным же образом и Аманда, когда мы были в Кентербери, ласкала, на протяжении всей прекрасной Вечери, гранитные стены кафедрального собора, свидетельствуя почтение не БдефисГу[13], но великолепной архитектуре, музыке и произведениям иных искусств, вдохновленным различными Его религиями — наряду с Крестовыми походами, инквизицией, джихадом и тому подобным. Когда нам говорят с укором, что и такие уважительные, почтительные прикосновения способны — в течение долгого времени — навредить святыне, мы отвечаем словами, которые услышали некогда от такого же, как мы, туриста, увидевшего, что ступни мраморного Иисуса на знаменитом старинном распятии истерты поцелуями верующих: «Если губы могут сделать такое с камнем, представляете, что может сделать камень с губами?»
Случай дать образцовый ответ на сей вопрос скоро уже — все течет, все изменяется — выпадет (отметьте последнее слово) автору этих строк. Мы шатаем по симпатичнейшей стратфордской Хенли-стрит, мелкий дождичек погружает в уныние все вокруг, но не наши души, мы приближаемся к деревянно-кирпичному дому, в котором 23 апреля 1564 года или около того (День святого Георгия, не будь я Джорджем! — впрочем, точная дата неизвестна) появился на свет Мастер, — Манди, по ее обыкновению, ничего дорогой из виду не упускает, супруг же ее, по его обыкновению, усердно читает туристский путеводитель да записывает кое-что в блокнотик, каковое занятие, по Ее мнению, мешает ему видеть многое из того, что следует увидеть, а по Его, позволяет сохранить массу подробностей для наших будущих отсылок — начиная с номера полюбившейся нам комнаты в «Кентербери-Лодж» и кончая музыкальными номерами, столь превосходно исполненными хором и органом в ходе вышеупомянутой Вечери. И случилось так, что внимание Дж. вследствие сего раздвоилось: один, так сказать, глаз его смотрел в путеводитель, описывавший дом, к которому они уже подходят вплотную, другой — на предмет этого описания, отчего пострадало, по крайней мере метафорически, его пространственное зрение, — и в результате Дж. И. Ньюитт неправильно оценивает необычайно высокие ступени дома, промахивается ступней мимо одной из них, теряет равновесие, восстанавливает оное, но с изрядным перебором, оступается и оскальзывается или оступается, шагнув вперед, и оступается снова, отшагнув назад, и наконец падает ничком — от его стараний устоять на ногах карта, путеводитель и блокнот разлетаются в разные стороны — и врезается лбом в закраину ступени, обдирая попутно левую ладонь и правый локоть и корежа, но не ломая вконец носовую перемычку его безоправных очков.
Испуганные вскрики жены, стоящего у дверей билетера и туристов всяческих национальностей — впереди и сзади падшего! Каковой встает, встряхивается и произносит: «Все в порядке, со мной все в порядке», а Манди между тем осматривает его, проверяя, так ли оно на самом деле. Совместными усилиями они устанавливают не только названные попутные повреждения, но и — более серьезное и потенциально чреватое последствиями, а именно: из приложившегося к ступеньке лба хлыщет кровь, она струится под покривившимися очками, стекая с ноздрей к губам и подбородку (подобно многим старичкам, ДжИН ежедневно глотает разжижающий кровь аспирин, а с ним и витаминно-минеральные пищевые добавки, предохраняющие от тромбов и ударов, и потому любые его царапины и порезы кровоточат обильнее, чем то было бы в противном случае). «Все в порядке», — снова пытается он уверить жену, надеясь и более или менее веря, что это и вправду так, во всяком случае, будет так, если поразмыслить (зрело), едва лишь глубокую рану на лбу, из которой и кровь, приостановленная комком карманных «клинексов», течет уже не столь обильно, должным образом прочистят и забинтуют.
Здесь, на месте, ничего сверх основного комплекта средств оказания первой помощи не имеется, сообщает нам чрезвычайно участливый билетер, однако «в нескольких кварталах отсюда» есть «хорошая аптека». Девушка-экскурсовод приносит названный комплект, мы, чтобы воспользоваться им, удаляемся в ватерклозет для посетителей, между тем как билетер возвращается к проверке билетов, а девушка к экскурсантам. Паре марлевых тампонов удается замедлить кровотечение, но не остановить совсем, рану полностью стерилизованной никак не назовешь, и мы решаем временно отложить намеченное нами на день рождения Джорджа поклонение месту нарождения Уилла и включить в наш маршрут указанную нам аптеку, а там услужливый дежурный фармацевт не только продает нам запас потребных в таких случаях перевязочных материалов, но и бесплатно осматривает рану, прочищает ее антисептическими тампонами, сам производит перевязку и объявляет, что, на его взгляд, наложения швов рана не требует, но все же объясняет, как мы сможем добраться, если сочтем необходимой помощь настоящего врача, до ближайшего травматологического пункта Государственной службы здравоохранения.
— Вообще-то, заглянуть туда стоило бы, — сообщает свое мнение Манди.
И Джордж почти соглашается с ней, хотя на деле —
— А как считаете
Тот выпячивает подбородок, пожимает плечами, подмигивает и сообщает, что он на нашем месте именно так и поступил бы, хотя его супружница точно была бы против. Предупреждая нас, впрочем, что последствия серьезного ушиба головы — интракраниальное кровотечение и прочее в том же роде, да? — проявляются иногда спустя немалое время, так что при первых же признаках головокружения, мигрени — чего угодно — мне лучше быстренько потопать в больницу.
Согласен. И как бы ни тревожила нас более или менее такая возможность, мы все же совершаем наиприятнейшую прогулку, посвященную и дню, и месту рождения: возвращаемся к помечающей середку Хенли-стрит статуе Шута (от которой начинается большинство пеших экскурсий по городу), а от нее и к Месту Рождения, где уделяем на сей раз особое внимание ведущим к его входной двери высоким ступеням крыльца. Билетер приветствует нас как старых знакомых, делает комплимент много более опрятной, хоть на ней уже и проступают кровавые пятна, головной повязке Дж., мы поднимаемся по не менее крутой лестнице на второй этаж дома и ступаем по тем самым половицам, на которых осваивал искусство хождения маленький Бард, затем покидаем дом и, миновав Бридж-, Хай- и Чепел-стрит, проходим по застроенной в восьмом столетии улице Олд-Таун к могиле Шекспира, а от нее неторопливо движемся вдоль Эйвона и канала, останавливаясь там и сям, чтобы переменить повязку, поглотить ленч, пописать или просто поумиляться нашей близости к человеку, которого Манди называет «Королем августейшего английского»[14], и местам, в которых протекала его беспорядочная семейная жизнь: женитьба в восемнадцать лет на двадцатишестилетней Анне Хатауэй (уж три месяца как беременной), с которой он приживает еще двух детей и от которой сбегает, чтобы сделать карьеру в Лондоне, но к которой более или менее возвращается, разбогатев и рано уйдя на покой, и завещает ей прославленную «вторую по качеству кровать», чтобы затем умереть в свой 52-й день рождения.
Чего данный покорный слуга вышеупомянутого сладостного языка ухитрился не проделать в свой все-же-недурственно-проведенный 77-й. На усталых ногах, но очень довольные днем, который нам удалось спасти, мы под вечер оного возвращаемся в наше скромное пристанище, что стоит невдалеке от моста, ведущего в Бриджтаун (значительно отличающийся от одноименного места рождения ДжИНа, которое находится во всего лишь 300-летнем мэрилендском Стратфорде, — хотя, с другой стороны, и он тоже сильно изменился за десятки лет, прошедшие с того дня, в который сей бумагомаратель появился на свет, ибо превратился из построенной на скорую руку деревушки речников, затиснувшейся между двумя береговыми заводиками — на одном разделывали крабов, на другом лущили устриц — и негритянским районом сегрегированного Стратфорда, во все еще небогатый, но понемногу сживающийся с расовой интеграцией район города, демонстрирующий такие признаки облагораживания, как пристань для яхт, вполне сносный ресторан с подачей блюд из морепродуктов и ряд выросших на берегу жилых кооперативов, в кои преобразовались старые консервные заводики). Мы снова очищаем, дезинфицируем и перевязываем еще остающийся ушибленным и ободранным, но уже не кровоточащий лоб, затем переодеваемся в теплое и отправляемся в ближайший, загодя нами намеченный паб, чтобы содвинуть над пастушьей запеканкой и тому подобной британской снедью кружки доброго темного эля.
— Счастья счастья счастья счастья счастья, — произносит поэт-профессор Аманда Тодд и, словно вдохновленная этим пентаметрическим пожеланием, переходит на стихи: — Когда бы жена твоя была не дерьмовым, но Барда достойным бардом, / То перенесла бы она счастливую нашу любовь из постели в строку / И сшила б себе из свиного уха своих дарований шелковый кошелек. Аминь — если так можно выругаться.
— Отменно подмечено! — аплодирует ее благодарный СПП. — А если бы твой супруг был таким сказителем, какого ты заслужила, здравомысленные читатели корили бы Стокгольм, не дающий своей долбаной премии ему. Однако настоящее его сетование сводится к тому, что сетовать-то ему и не на что.
Шут с ней, со славой, и состоянием, объясняет он ей — не в первый уж раз, — он жалеет лишь об одном: что не смог за последние пятьдесят лет сотворить в ее честь генвитального, Не Имеющего Себе Равных Романа (все с прописной), а то и двух.
— Твой муженек — никудышная недотыкомка, любовь моя. Наше здоровье?
Ну да и ладно, ответила она, навеки преданная супруга. Раз уж пошел такой разговор, так на отметке в три четверти века плюс еще пара лет он все-таки остается если и никудышной, то все же дотыкомкой, что его исписавшаяся старая рифмоплетка-супружница готова засвидетельствовать, опираясь на предварившие нынешний завтрак утренние забавы. И потому: за нас, черт побери, за то, как нам повезло — друг с дружкой, если не с нашими музами и с высокими ступенями Шекспирова дома. И за то, что станет следующим эпизодом нашей (все еще) тыкливой жизни, так?
О да, мэм. И подобно тому как этот рассказ о роковом дне Падения переходил из настоящего повествовательного времени в прошлое, то же самое произошло и с нашим успешным сентябрьским турне. Бог с ними — с его завершением в большом, суетливом, пропитанном историей Лондоне и в большом, чересчур суетливом Хитроу; с долгим полетом назад, в наши пораженные Бушем и Чейни СШ Америки; с тягомотным — еще и от сбоя суточных ритмов — прохождением таможни, получением багажа и возней с долго прозябавшей на автостоянке машиной; с глазами, слипавшимися во всю двухчасовую поездку от Фили до новодельного Стратфорда на Матаканноке, со сменой всего только «дважды в день» — насколько нам удавалось припомнить, что есть «день», — головной повязки ДжИНа. Мы одолели все это, как одолели последнюю с чем-то половину Душераздирающего Двадцатого Века и перебрались во, вполне вероятно, Доконательный Двадцать Первый: ни детей, ни внуков, в отличие от Уилла и Анны (хоть мы иногда и прикидываемся, будто они у нас есть: об этом мне еще удастся, полагаю, рассказать подробнее); ни опубликованных в последнее время прозы или стихов, ни переизданий каких-либо прежних наших изданий, — однако до сей поры и никаких тебе раков/ударов/Альцгеймеров и проч., равно как и никаких (до сей поры) серьезных последствий Падения. Но зато десятилетия добросовестного преподавания, добронамеренной критики студенческих сочинений, добросердечных отношений с коллегами, добропорядочно проштудированных книг и добронравных путешествий, коими — всеми ими — грех не утешиться… И подобные приведенному выше продлинновенные каталоги, с коими пора бы уже развязаться, за-ради Христа! Вернувшись к нашим «докруизным» рутинным занятиям (и поражаясь тому, каким электричеством насыщается последнее прилагательное, когда мы затеваем рассказывать друзьям и коллегам о предпринятом нами путешествии и его кульминации — преткновении и падении Дж. на Хенли-стрит), мы наслаждались новым видением нашего Стратфорда, нашего Эйвона (округа), нашего Бриджтауна (и об этом я тоже еще расскажу, потерпи немного, о Муза). И как обычно, каждое буднее утро, пока не начиналась послеполуденная беготня, труды, возня с бумажками и отдых, мы расходились по нашим кабинетам в надежде на прилив вдохновения, и как обычно…
Ну хорошо: как обычно, сентябрь пропел свою песню и обратился в октябрь. Подгадав к сбору фуража и уборке зерновых в Делмарве, из Канады стали возвращаться клинья перелетных гусей, выкликавших над нашим Матаханноком следовавшие по пятам за ними фронты холодного воздуха, а те отменяли утомленное засухой, но обошедшееся, по счастью, без ураганов побережное лето и напоминали местным «перелетным птицам», что пора бы и им перебираться на юг, в их зимние флоридские становища. И пока в СтратКолле тянулся осенний семестр, прекрасные клены, дубы, амбровые деревья и платаны кампуса и городских улиц понемногу приобретали осеннюю окраску. Идеальная погода для сезонной уборки двора (если он есть у вас, двор) и затыкания всяческих дыр в предвидении грядущих холодов; для того, чтобы сидеть на веранде, в патио или у бассейна, попивая, закусывая и наслаждаясь долгими, неторопливо гаснущими вечерами, пока ноябрьские холода еще не вернули всех нас в «стандартное время»; для смакования собственной осенней поры, пока ее не сменила зима. «Конечно, надолго их не хватит», — признавали мы, содвигая бокалы с вином: ни хорошей погоды, ни доброго здравия, ни нашей счастливой, хоть далеко-не-идеально-продуктивной супружеской жизни, ни, коли на то пошло, уже отмеченного натужностью экономического процветания страны и уже пошедших на убыль естественных ресурсов планеты. «Век Америки» остался позади, его сменили засосавшие нас, точно трясина, войны в Ираке и Афганистане, отчуждение международного сообщества, дешевеющий доллар и дорожающая энергия, излишества и несправедливости, достойные Позолоченного века, изменение климата, экономический спад — список все разрастается (и разрастается, и разрастается, к чему склонны все списки, составляемые Дж.).
Тем временем пресса усердно занималась близившимися президентскими выборами 2008 года — кампания по выдвижению кандидатов продолжалась, начавшись заблаговременно, уже целый год назад, и обе партии с облегчением уверяли, что Нынешнему остаться на третий срок не светит, — а музы Ньюитт/Тоддов преспокойно отсиживали свои парнасские задницы (во всяком случае, Ньюиттова: Манди, более безразличная к темпу Ее производительности, нежели Джордж к Его, и лишь пожимавшая, когда речь заходила о публикациях, плечами, предпочитала держать свои поэтические потуги при себе). В недели, последовавшие за нашим возвращением из-за границы, даже притом, что совсем слабенькие головные боли его улеглись, а рана на лбу затянулась и дальнейших перевязок не требовала, Дж. обнаружил вдруг, что едва ли не до одержимости занят мыслями о совпадении Падения/Грехопадения/Йом-Кипура/Дня Рождения и Адамовыми отголосками оного, о коих зеркало неукоснительно напоминало ему всякий раз, как он брился, прочищал ниткой зубы или принаряжался чего-либо для.
— Похоже, моя дурында покушается мне что-то сказать, — докладывал он супруге под конец каждого утра. — Знаешь, как мямливые монстры старых голливудских ужастиков.
— Так и не уходи с ее волны, — советовала Манди. — У меня сегодня семинар, куча работ для проверки, ну а если останется время, займусь вилланелью — совсем она у меня забуксовала.
Ладно, это мы уже проходили, все течет, все изменяется:
А мы?
Мы пожимаем плечами — да черт его знает. Сколько ни доставили нам радости без малого два проведенных там десятилетия, мы сомневаемся, что нам хватит на нынешнем закате наших дней заинтересованности и сил, потребных для восстановления дома по собственной нашей инициативе. Буде какой-нибудь общий подрядчик заново отстроит наш «старый» квартал, «Залив Голубого Краба» (перспектива при нынешнем спаде маловероятная), мы, может быть, и купим в нем новое жилище — тем паче, что рыночная конъюнктура становится все более выгодной для покупателя, а не для продавца. Скорее же всего, мы так и будем смирно сидеть в снятой нами кооперативной квартире, а то и купим ее, если флоридские владельцы захотят сбыть оную с рук по приемлемо скромной цене.
— Если, конечно, нас прежде не упекут в НЗ, — как правило, вставляет, когда разговор доходит до этого места, кто-то из нас: таково сленговое обозначение не столь уж и нечастого последнего прибежища престарелых обитателей БЦ, возведенного той же строительной компанией, что построила и его, прямо за Матаханноком, — дома «постоянного НадЗора», носящего благовидное название «Вид На Залив». Следующая остановка — могила.
Тем временем он выковывает в кузнице своей зашибленной головы не успевшую пока обратиться в окаменелость мысль о еще одном распродолбанном, не будь он Джорджем, СП-опусе, посвященном, постойте-постойте… Грехо- и прочим падениям? Осенним равнодрянствиям нетвердого на ногу и рассудок словоплета, кои определяются временами жизни? Временами его жизни: весной, летом, осенью — и шустро накатывающей зимой?..
Эту идею и обдумывал он, вполне бессвязно, пока Аманда (о чем она еще доложит несколько позже) починяла свою вилланель, а через пару прескучных дней наступило и 29 октября 2007 года, канун кануна Хеллоуина, который и сам есть канун Дня Всех Святых. В Стратфорде с окрестностями день этот мало чем отличался от тех, что предваряли и сменяли его: почти достаточно теплый для того, чтобы разгуливать после полудня в шортах, но затем и достаточно холодный, чтобы под вечер мы разожгли в нашей квартире газовый камин, внимая меж тем поступавшим из Пакистана, Афганистана и Ирака привычным новостям — безрадостным, несмотря на механические уверения Белого дома в том, что недавнее «развертывание» наших войск увенчалось успехом. После завтрака — в наши домашний и/или рабочий кабинеты; после ленча — к нашим обычным семинарам/трудам/чему угодно. А после обеда — на неофициальную, посвященную годовщине встречу уцелевших насельников БЦ, каковую Почти Декан Пит и Дебби Симпсон организовали в одном из зальчиков колледжа, в том, где город обычно устраивает, арендуя его, различные торжества, а колледж — общие собрания, — мы же должным образом помянули там единственных двух жертв катастрофы (супружескую чету наших примерно лет, погибшую под обломками ее псевдогеоргианского, стоявшего в «Окуневом Околотке» дома), поделились травматическими воспоминаниями и обменялись, угощаясь обескофеиненным кофе, разноречивыми мнениями о будущем поселка. А уж после этого — «домой», дабы насладиться на привычный для Тодд/Ньюиттов манер предпостельным временем: почти часом раздельного чтения (Манди удобно устроилась с очередной биографией ее любимой Эмили Дикинсон в кресле гостевой спальни, она же ее импровизированный домашний кабинет; ДжИН прилег на кушетку у вышеразожженного камина с по заслугам расхваленным первым романом молодого выскочки), засим последовало воссоединение супругов, час, посвященный портвейну и просмотру видео (в данном случае DVD с первой половиной экранизации одного из парнопоименованных, социально ориентированных
Видение/греза/глюк/все что угодно № 1
Конец «видения». ДжИН не то просыпается, не то оживает, лежа пластом в темной спальне, — рядом с ним мирно посапывает супруга, чувствует он себя все еще странновато, но это приходит, и довольно быстро. Он лежит и гадает: «Какого хрена?» — потрясенный не столько содержанием «видения», никаких опасений не внушающим (рядовой приморский пейзаж, необычна в нем лишь возвышенная точка обзора), сколько его пугающей ясностью и полным сенсорным аккомпанементом, сменившим недолгое головокружение: в самом «видении» оно никак не ощущалось, а теперь почти сошло на нет, так что он не станет, пожалуй, пугать Манди до тех пор и пока (оборони Зевес) что-либо похожее не повторится. В каковом случае, пообещал он себе, он надлежащим образом проконсультируется с домашним врачом Тодд/Ньюиттов. В конце концов, его падение в на-Эйвонском доме Шекспира ничем о себе не напоминало целых три недели….
Повторений, спасибо спасибо спасибо 3., не следует ни при втором, ни при третьем мочеиспускании той ночи, спит он между ними нормально и видит нормально бессвязные обрывки снов; следующие день и ночь также проходят спокойно, и следующие, и следующие. Отсюда можно с благодарностью вывести, что беды его миновали — в том, что касается сотрясения мозга, не услужения Музе, — и спокойно вернуться к тщете, коей посвящает он будние утра, — к возне с идеей Грехопадения/Падения/Времен Жизни, к накоплению страниц и страниц, заполняемых заметками касательно того или иного подхода к ним или возможного их значения, чем он и занимается неделю за неделей, пока мир, скрежеща, свершает свой путь, а неумолимые часы продолжают безостановочно тикать. Листья все опадают и упадают, а с ними и жилищный рынок США, и индекс Доу-Джонса. Морозят первые морозы. День благодарения, первый снегопад, день Пёрл-Харбора[19], ложится первый скудный снег (ненадолго), а осень все медлит, медлит, и дни убывают, подбираясь к зимнему солнцевороту.
А это напомнило ему — но почему же только теперь? — о том, когда/где/как он, еще ребенок, впервые по-настоящему разобрался в солнцеворотах, равноденствиях и тому подобном. От внезапного воспоминания у него буквальным образом закружилась голова: не так сильно, как на подступах к вышеокурсивленному, но ему и того хватило, — и он, извинившись перед костлявым первокурсником, сидевшим в черном тренировочном костюме на стоявшей прямо у входной двери изодранной софе, опустился на нее же, дабы прийти в себя перед подъемом на второй этаж, к кабинету Манди.
И отметил, что, хоть юноша и перелистывает «Ю-эс-эй тудей», журналом, который он снял с кушетки и плюхнул себе на колени, дабы освободить место для нового ее сидельца, был иллюстрированный ежемесячник Свидетелей Иеговы — пшли вон отсюда! — «Сторожевая башня». А из-под журнала высовывалось (плюхнутое несколько раньше) старенькое «эврименовское» издание комедий Шекспира…
—
— Съешь еще ломтик, а то остынет, — предложила ему жена, — и расскажи мне все, пока будешь жевать.
И он рассказал, как только мог хорошо, и до того увлекся рассказом, что — опять-таки по ее совету, хоть нужды в понуканиях и не было, — махнул рукой на все намеченное им на этот день, вернулся в свой кабинет, где провел уже почти лишенное событий утро, заправил паркеровскими чернилами неизменно пребывавшее наготове перо «
Солнцеворотное истолкование постравноденственного видения № 1:
Поделиться книгой: