Час ворона

Автобус стоял на краю лесной поляны, поросшей сочной зеленой травой. Совсем рядом пролегла разбитая песчаная дорожка. Протекторы автобусных колес оставили на ней свежие, отчетливые следы. Других автомобильных следов на узкой лесной дорожке не наблюдалось. Омоновский транспорт свернул с дорожного песка, и далее песок этот был ровен и чист. Куда ни повернешь голову, везде деревья. Где дальше, где ближе. Где сосны, где березы. С высоты птичьего полета зеленая плешка поляны посреди леса должна казаться почти идеальным кругом, перечеркнутым тонкой желтой линией песчаного тракта.

— Кто кого ждать должен? Мы их или они нас? — С этим странным вопросом из автобуса вылез очередной омоновец. — А ну как они вообще не приедут, чего делать будем?

— Приедут, еще не время, еще пять минут до срока. Я с ними по рации связывался, когда этих брать собирались, время обкашляли, — ответил курносый милиционер, тот, что тягал меня за волосы, мимоходом взглянув на циферблат дешевых блестящих часов, украшавших его левое запястье.

Вокруг нас, пленников, топтали траву девять милицейских бойцов, я сосчитал. Трое служивых вышли прогуляться просто так, без оружия, остальные шестеро, вооруженные короткоствольными автоматами, зорко приглядывали за мной и моими товарищами по несчастью. Плюс к этим девяти не пожелали покинуть автобус еще человека три и шофер.

Я недоумевал, почему вместо ментовского обезьянника нас привезли в лес, но задавать вопросы, а тем более качать права поостерегся. Никто ничего не ответит, ежу понятно. В лучшем случае в ответ получишь сапогом в живот, в худшем — ударят чуть пониже. Мелькнула и тут же была забыта мыслишка-версия, что вокруг не настоящие менты, а переодетые в омоновцев бандиты. Нет, нас арестовали самые настоящие мусора подмосковного розлива, без вариантов. Отечественных ментов, когда они в куче, трудно спутать с представителями иных социальных прослоек, как невозможно спутать собаку с кошкой.

Близость леса и неопределенность положения спровоцировали мысли о побеге. Идиотские, безумные мысли, но ведь и ситуация идиотская! Хотел я этого или нет, в памяти всплывали кинокадры старых советских кинофильмов про партизан, расстрелянных в лесу, и современные видеосъемки «прогрессивных» тележурналистов про милицейский беспредел. Объективно побег был невозможен — на руках пленников стальные браслеты, в руках у конвоиров скорострельное оружие, однако запретить всклокоченному разуму мечтать я не мог. Вот если бы да кабы не было наручников и мусорки решили, как злодеи в индийском кино, забить невольников голыми руками и обутыми ногами, вот тогда бы я себя показал, тогда бы я выложился, тогда бы мы пободались. А учитывая, что я не одинок, учитывая, что рядом двое старых дружков, черт его знает, может, и одолели бы мы, униженные и оскорбленные, надменного противника при раскладе трое против тринадцати. В конце восьмидесятых, на пике спортивной формы, я, было дело, схлестнулся в принципиальном спарринге с четырьмя каратистами с черными поясами. Мне, помнится, здорово перепало, заработал трещину в ребре, шрам за ухом, лишился зуба и месяц без стона не мог наступать на левую ногу. Однако же каратистов (очень нехилых, заметим в скобках, каратистов) я разделал подчистую. Да, из спортивного зала я практически полз в раздевалку после того памятного боя в полный контакт. Я полз, а каратистов выносили. Сегодня я, конечно же, далек от пика совершенства спортивной формы, но и ребята омоновцы пожиже будут тех, былых, черных поясов.

Короче, имей я свободные руки и не имей менты оружия, я бы мог поднатужиться и взять на себя четверых омоновцев. Мне бы, само собой, крепко досталось, но я бы потом смог уползти в лес, а они вряд ли. Еще четверых мог уложить Захар. Какой ценой — особый вопрос, однако Захар бы сдюжил. Бывалоча, Захар и Толика делал в спортивном поединке, а уж Толик с его слоновьей массой и фантастической нечувствительностью к боли вполне способен расшвырять оставшихся пятерых мусорков и остаться на ногах. В восьмидесятых Толик умел держать любой удар, случалось, о его бочкообразный корпус ученики отшибали кулаки и выбивали пальцы. В восьмидесятые Анатолия можно было победить в схватке исключительно «поймав на залом»... Как раз «на залом», наверное, и поймали его омоновцы, когда «новый русский» Толик выходил из номера люкс в буфет... А может быть, вовсе и не «на залом» они его поймали? Может быть, менты поймали большое тело Анатолия Иванова «на мушку» короткоствольных автоматов, и он сам покорно дал сковать свои толстые запястья наручниками за спиной?.. Как и я, чуть позже, как и Захар...

По-настоящему широко боевые искусства Востока перешагнули через стены буддийских монастырей и растворились в народных массах в тот исторический период, когда на смену тренированному кулаку, мечу и алебарде пришли револьвер, винтовка и пулемет. Секреты мордобоя голыми руками, а заодно и искусство фехтования мгновенно упали в цене. Пулям безразлично, сколько лет ты закалял свой дух и тело. Пуля из самого закаленного тела гарантированно вышибет самый просветленный дух.

* * *

— Едут! — Радостный крик голосистого милиционера вывел меня из состояния сосредоточенной задумчивости. — Слышь, Кузьма? Едут! Слышь? Мотор гудит!

— Слышу, не ори! — На обращение «Кузьма» откликнулся тот курносый омоновец, что таскал меня за волосы. — Вещички их где?

— Ща сделаем... — Голосистый мент спешно полез в автобус и через несколько секунд вернулся, держа в одной руке голубую спортивную сумку, а в другой «дипломат» крокодиловой кожи и черный пиджак, схожий размерами с подростковым демисезонным пальто. Сумка — моя. Пиджак и «дипломат» — вещички Толика Иванова, чьи ж еще?

Между тем и я, наконец, расслышал механическую песню моторов. Невидимые пока автомобили преодолевали лесной океан по фарватеру плохо приспособленной для быстрой езды песчаной лесной дорожки. Милицейский автобус приехал на поляну с севера, машины двигались с юга.

Самое страшное на этом свете — ожидание. Да и на том свете тоже грешники мучаются, томятся в ожидании страшного суда. Но я-то безгрешен, черт меня побери! Безгрешен я перед теми, кто сейчас едет по лесу, распугивая шумом моторов юрких лесных пташек. Мордастый из электрички со сломанным пальцем и его дружок с порванной щекой не похожи на родственников всесильного крестного отца, который поставил на уши ментов и велел привезти к нему на расправу, в лесную глушь, жестокого обидчика наследников мафиозного трона. Иных сценариев разыгрывающейся драмы со мной в главной роли я сочинить не мог. «Нет! — думал я. — Нет, весь сыр-бор затеяли не про мою честь. Я здесь человек случайный, сейчас меня отпустят или... Или я пострадаю за то, что дружил когда-то с Толиком, приятельствовал с Захаром. Те, которые сейчас приедут, начнут сводить счеты с „новым русским“ или с уголовником, и меня заодно... Что? Расстреляют? Походя пришьют ни за что?.. А почему бы и нет? Кто я, собственно, такой, чтобы брать в голову мои проблемы? Попался под горячую руку, не повезло, извини, парень, но...» От невеселых мыслей отвлек крик Захара:

— Менты позорные!! Что за цирк, в натуре?! Я адвоката требую, я...

Короткая очередь оборвала вопль за спиной слева. Резко оглянувшись, я успел увидеть, как только что истерично требовавший адвоката Захар подпрыгнул, спасаясь от пуль, срезавших траву в сантиметре от его грязных сандалий.

— Едальники им залепите, чтоб не орали! — распорядился омоновец Кузьма. — И если чего, только по ногам палите. Их живьем заказывали, всех троих.

— Кузьмин, может, ходули им повяжем, и всех делов, а? — предложил мент, только что стрелявший из автомата.

— Я грузчиком не нанимался, — ответил Кузьмин по прозвищу Кузьма. — Я их связанных таскать не буду.

— А если чего, и ходули им прострелим, один черт придется нести, — не унимался стрелок.

— Мудак ты, Колян! — рассердился Кузьма. — И я мудак. Какого хера они у нас ваще стоят? А ну, лечь, мудаки! А ну, харей в землю и ноги раскинули, быстро! И едальники! Едальники им залепите!

В спину уперся автоматный ствол, под коленку стукнул тяжелый каблук. Я упал. Вокруг завозились, затопали. Зашуршала трава. Я слышал, как упал, матюгнувшись, Захар, слышал, как уронили Толика. Еще раз коротко огрызнулся автомат, пугая строптивого Захара или несговорчивого Анатолия. Пахнущие оружейным маслом пальцы схватили меня за нос, запрокинули голову. Липкая, широкая лента лейкопластыря щедро обмоталась вокруг нижней трети черепа, залепив рот и перепутав без того взлохмаченные волосы на затылке.

Если окончательно сойти с ума, можно попробовать драться одними ногами. Плюс тычки головой, плюс толчки корпусом и плечами. Минус руки в наручниках за спиной. Можно попробовать спастись. Рецепт прост — делается яичница между ног близстоящего бойца, вскакиваешь, вырываешься из толчеи серых форменных тел и бегом, зигзагами к лесу, наперегонки с пулями, в погоню за смехотворно малой вероятностью победить в забеге со смертью. Однако пока стартовать рано. В голове, как склеенная кольцом магнитная лента, постоянно крутится подслушанная фраза Кузьмы: «Их живьем заказывали, всех троих... Их живьем заказывали...» Пока смерть только разминается где-то рядом, только готовится занять соседнюю беговую дорожку. И пока сохраняется хотя бы малейшая надежда на фальстарт, нужно беречь силы, уповая, что в последний момент добрый главный судья на небесах отменит марафон в преисподнюю.

* * *

Я не видел, как из лесного океана вынырнули на поляну автомобили неведомых «заказчиков». Но я слышал, как приглохли моторы, как щелкнули, открываясь, автомобильные дверцы и как зашуршала трава под ногами вновь прибывших.

— Вы чего стреляли, орлы? — спросил незнакомый голос. — На ворон охотились? Или наш заказ дырявите?

— Заказывали целыми, все целы. Все три рыла, — прогундосил в ответ Кузьма. — Деньгу привезли?

— Деньги-то мы привезли, как и договаривались, — продолжил сердиться незнакомец. — Но товар уж больно какой-то помятый да поцарапанный. Они стоять-то хоть смогут?

— Обижаете, — ухмыльнулся Кузьма. — Мы их лежа содержали, в аккурат чтоб не попадали ненароком и не попортились. Все кости на месте, одна к одной, зубья торчат, почки приподняты...

Я медленно-медленно вытянул шею, закатил глаза, попытался увидеть, с кем разговаривает Кузьма. Увидеть я сумел лишь летние мужские парусиновые туфли, краешек синих джинсов и пухлое дно цветастого целлофанового пакета, набитого чем-то сухим и ломким. Приехавший за нами человек стоял совсем рядом.

— Гони монету, земляк, — продолжал говорить Кузьма, пока я силился превратить глаза в перископы. — Разъезжаемся и забываем, что встречались.

— Ха-а... — засмеялся обладатель парусиновых туфель и синих джинсов. — Не земляк я тебе, дорогой, обознался ты. И не встречались мы никогда. На-кась, держи пакетик, в нем рубчики-рябчики мелочью, и заруби на носу — пакет этот ты в лесу нашел, когда грибы собирал. Да смотри, не забудь с начальством своим, как приедешь, находкой поделиться, грибник.

Пакет шурша проплыл над моей головой, перешел из рук заказчика в руку исполнителя.

— С погрузкой помочь? — Кузьма заметно повеселел. — Поможем! Парни, отгоняем этих в лимузины и делим деньгу! Поспешай, братва!

Целлофановый пакет, набитый деньгами, упал на траву рядом с моей головой. Кузьма нагнулся, зацепил меня одной рукой за волосы, другой за сомкнутые запястья и потянул вверх, чуть не сломав сразу обе руки. Я еле успевал переставлять ноги, конвоир почти бежал. Споткнись я случайно, травма плечевых суставов гарантирована.

Голова моталась из стороны в сторону. Перед глазами мелькнула фигура человека в парусиновых туфлях. Ничего выдающегося, обычный мужик в джинсах и футболке. Быстро приблизились еще две заурядные мужские фигуры возле распахнутой задней дверки автомобиля-иномарки. Краешком глаза отметил, что машин на дорожке стоит три штуки, краешком сознания сообразил, что каждого пленника ждет свой, персональный автомобиль. Кузьма впихнул меня на заднее сиденье «моего авто», я попытался сесть, мне это удалось, и только-только я собрался глубоко вздохнуть, перевести дух, как вдруг в нескольких сантиметрах от лица лязгнули желтью собачьи клыки.

— Фу, Альфа! Нельзя!

Я отшатнулся, долбанулся затылком о заднее стекло, уперся ногами в машинный пол и почувствовал дрожь в коленях.

На сиденье возле водителя, мордой ко мне, сидела южнорусская овчарка. Огромадный лохматый зверь с оскаленной пастью.

— Фу, тебе сказано! — Шофер за баранкой отвесил овчарке легкую оплеуху по морде. — Фу, Альфа! Нельзя.

— Не глянулся наш-то Альфе. — Слева ко мне на заднее сиденье влез один из мужиков, тех, что я приметил возле автомобиля.

— Эге, не глянулся. Этак с ней бывает. — С правого бока меня стиснул второй мужик. В руках у второго была моя голубая спортивная сумка.

— Жарко ей, притомилась, родная, — объяснил шофер. — Побегать хочется, зелень, солнышко, а вместо побегать надоть службу несть, вот она и возмущается, девочка... Сиди смирно. Альфа! Стеречь!

Шофер ласково потрепал собачку размером с теленка по загривку, повторил команду «Стеречь!» и показал на меня пальцем. Собака, наклонив косматую голову, осмотрела умными глазами мое лицо, и взгляд ее остановился на моей бритой шее. Собачка часто и шумно задышала, с высунутого из пасти розового языка потекли тягучие слюни, клыки, похожие на маленькие желтые кинжалы, влажно заблестели.

— Садись удобней, долго ехать... — доброжелательно посоветовал мне мужик, сидящий справа.

— Альфу не бойся, будешь сидеть смирно, не укусит, — заверил мужик слева. — Поехали, что ли? Разворачивайся, Игорь, поехали, вишь, передние тронулись. Ехай, не отставай...

Автомобиль дернулся, меня качнуло вперед, собака оскалилась, но, слава богу, кусать не пыталась, только показала, какие у нее темные пигментные пятна на деснах, и зарычала.

— Ряху ему закройте чем-нибудь, — велел шофер-собачник. — Чтоб Альфу не смущал. Действительно, чем-то он ей не глянулся, волнуется девочка.

— Жарко... — Мужик справа стянул с себя через голову белую футболку с короткими рукавами, остался сидеть обнаженным по пояс, а футболкой замотал мою голову. — От так, болезный... Мухи кусать не будут, и Альфочка не куснет, надеюсь...

Остро пахло мужским потом. Дышать было тяжело, и нестерпимо чесался нос. Однако ж езда в автомобиле по сравнению с автобусной перевозкой казалась просто раем.

Мужики всю дорогу молчали. Альфа успокоилась, успокоился и я, как это ни парадоксально. Я ждал чего-то... чего-то жуткого на лесной полянке в окружении омоновцев. Обошлось. Обращение не в пример милицейскому, терпимое. Лютой злобы в голосах и поступках «заказчиков» не обнаруживается. Правда, и уважения ко мне проявляют не более чем к перевозимой с рдеста на место мебели. И собака, если совсем откровенно, вышибает из башки все отчаянные мыслишки о побеге и сопротивлении надежнее любого автомата.

Пока ехали, я вспоминал диалог омоновца Кузьмы и человека с мешком денег. Из их разговоров я понял, что заказали нас троих. Похоже, все прежние мои надежды и страхи не стоили и ломаного гроша. Значит, разгадка нашего похищения затаилась где-то во второй половине восьмидесятых годов двадцатого столетия, и «нечаянная» встреча в санатории — лишь прелюдия, причем тщательно спланированная и дорогостоящая прелюдия к... к черт его знает чему... Хотя как раз черт-то, наверное, знает разгадку происходящего. Рогатый драматург со времен Адама поднаторел на провокациях грехов человеческих.

Слепой и безгласный, слушая дыхание пса и чувствуя, как собаке хочется найти повод вцепиться мне в глотку, я углубился в воспоминания.

Толик, я и Захар. Восьмидесятые годы. СССР. Восточные единоборства. Тренировки, тренерство, спортивные спарринги, драки на улице. Ни я, ни Толик, ни Захар никого в уличных драках не убивали. Я вообще на улицах дрался исключительно до знакомства с Захаром и Анатолием. Пять или шесть раз я ходил драться, ходил искать приключения в парк, что поблизости от метро «Войковская», и было это то ли в восемьдесят третьем, то ли еще раньше. Я тогда тренировался у Биня. Бинь — вьетнамский студент, постигавший азы журналистики в МГУ. Он стал моим первым учителем кунгфу. Позже, тренируясь у Вана, студеоза-китайца вгиковца, я приучился произносить слово «кунгфу» на правильный китайский манер — «гунфу» (причем буква "г" выговаривается мягко, как ее произносят наши донские казаки).

До знакомства с Бинем я успел получить желтый пояс в подпольной школе карате и походить на тренировки по рукопашному бою. В карате мне нравились философские аспекты и восточная экзотика. Не нравилось мне то, что разучиваемые до опупения связки, стойки и передвижения практически невозможно применить в чистом виде во время спарринга. Смотришь, как каратеки тренируются — душа поет, до чего все красиво, а выйдут на татами биться — куда чего девалось? Скачут, как козлы горные...

В рукопашном бою конкретно меня не устроила другая крайность. Все по делу, все, чему учат в зале, применимо на улице, вот только вместо философской подоплеки сплошные гематомы на голенях да разговоры о никчемности прочих боевых систем.

В общем, я хотел, как говорится, и рыбку съесть, и задницу не покарябать. Хотелось научиться реально драться и одновременно хотелось проникнуться почти религиозным духом настоящих единоборств. Я суетился, бегал по Москве, искал Мастера, и я его нашел. Я нашел Биня. Особая история, как мы познакомились. Очень долго можно рассказывать, как я постигал азы гунфу. Зато крайне короток рассказ про то, как он прекратил меня учить — в гости к Биню приехал дядя из Вьетнама, и его чуть кондрашка не стукнула, когда он узнал, что племянник показывает какому-то русскому парню приемы, их семейные секреты — приемы и методики, передаваемые из поколения в поколение, от отца к сыну, от старшего брата к младшему. На мое счастье, Бинь был прозападным вьетнамцем и до приезда строгого дядьки учил меня драться в обмен на пригласительные билеты на просмотры в Дом кино («Дом вино», как его еще называют) и прочие дефицитные в то время культурно-богемные мероприятия. Еще он был бабником, а вокруг меня вечно крутились «девочки из общества»... Но речь не об этом. Бинь определил опытным узким глазом, что из всего многообразия стилей и направлений гунфу мне больше всего подходят «птичьи стили». Для стиля Тигра я недостаточно крепок. Для стиля Бонзы — стиля «буддийского монаха» — я недостаточно быстрый. Для стиля Дракона мне не хватает прыгучести.

Бинь всего лишь год учил меня махать руками, как крыльями, и бить когтями-пальцами по нервным сплетениям и болевым точкам, а по прошествии года сказал, пора, дескать, устроить мне экзамен. Пять или шесть раз мы с Бинем темными вечерами в хорошую погоду прогуливались по задворкам парка близ метро «Войковская». Каждый раз к нам, мирно гуляющим, кто-то прикалывался, и случалась банальная уличная драка. В те годы мы не боялись напороться на пистолет или нож. На нас наезжали «почесать кулаки», и мы охотно соглашались «на махач». Как здорово выразился один мой друг, тоскуя по безвозвратно ушедшим временам Союза: «Хорошо было, дадут по морде и даже между ног не треснут». Были, конечно, были мрачные исключения из тогдашнего щадящего кодекса уличных хулиганств, и я с ними сталкивался, но все поездки на «Войковскую» обошлись без смертоубийства. Если я кому чего и сломал или раздробил, так только в ответ на ярко выраженную агрессию. И калечил превосходящего числом агрессора более косметически, чем с ущербом для здоровья. Как сегодняшних пацанов в электричке. В темных закоулках парка я ощущал себя этаким благородным мстителем Зорро или, говоря грубо, тем самым болтом с резьбой, на который рано или поздно напарывается всякая хитрая задница.

Расставшись с Бинем и обретя нового тренера — китайца Вана, я больше не выходил на улицу драться. Случались всякие пустяки по дороге вечером домой, но пустяки, и пустяки совершенно случайные. Я целиком и полностью прописался в спортзалах и спарринговал с такими же, как и сам, долбанутьми на Востоке «мастерами». В спортивных залах тоже случались нешуточные поединки. Особенно когда принцип пер на принцип. Я уже вспоминал свой «махач» с четырьмя каратистами. Дурак молодой, я взбеленился, когда пришел в свой родной зал на очередную тренировку, а там занимается секция карате. Выживать друг друга из залов в те времена было обычной практикой. Самозванцев от единоборств, наживавшихся на ажиотажном интересе трудящихся к боевым искусствам, было величайшее множество. С самозванцами боролись примитивно просто — вызывали на поединок и били морду на глазах у учеников. В моем случае каратисты отнюдь не были самозванцами, просто им удалось «перекупить зал», предложить директору школы, хозяину спортзала, большую сумму, чем тот получал с меня, за что я очень на конкурентов обиделся, и мы славно «поработали»...

Между прочим, с теми каратеками я где-то через год снова встретился, и мы лихо отметили нашу встречу в пивняке. Мы всегда с единоборцами-единомышленниками если и вышибали друг дружке зубы, то по взаимному согласию. И я вышибал, и мне вышибали, пока я, следуя прощальным советам Биня, вырабатывал индивидуальную манеру боя методом проб и ошибок, спарринговал на каждой тренировке с кем ни попадя. Как-то я прикинул, сколько тренировочных боев на моем счету, получилась громадная цифра со многими нулями. До сих пор цифра эта нет-нет да и напомнит о себе ноющей болью в травмированной много-много лет назад коленке или еще каким мелким дискомфортом опорно-двигательного аппарата.

А когда я сам тренировал, так, можно сказать, кипятком под себя писал, чтоб, не дай бог, кто-нибудь у меня на тренировке сделал себе бо-бо. Пресловутую справку о здоровье, «форму 9», требовал со своих учеников прежде всего. Не знаю, как сейчас, но по советским законам тренер нес ответственность за ученика-подростка, например, пока тот не вернется с тренировки домой. Мальчик вышел из зала, попал под машину, и привет — тренера сажают за то, что не углядел у ученика несуществующую травму, по вине которой тот перепутал красный светофорный свет с зеленым...

И вообще единоборства всегда были для меня лишь хобби и иногда служили мелким приработком. Серьезным увлечением, но увлечением, не более того. Кто-то собирает марки и крутит на них мелкий бизнес, кто-то фанатеет на моделях автомобильчиков, а я «переболел» боевыми искусствами, и я всегда знал, что рано или поздно «болезнь» закончится и забудется, как детская ветрянка или удаленные в семилетнем возрасте гланды. Я мечтал о большом кино. Стоит ли говорить, что усложнять себе жизнь какими-то аферами, связанными с единоборствами, или крутым криминалом, или еще чем, я бы ни за что не стал. Генерал-филателист может застрелиться, получив отставку, но максимум напьется с горя, потеряв альбом с любимыми марками. Хобби есть хобби...

Хотя иногда случается и такое — стародавнее хобби вдруг дает о себе знать, как старая рана, как рецидив хронического заболевания.

Когда ж это случилось?.. Кажется, году в девяносто третьем или чуть раньше. А может, и чуть позже, неважно. Короче, где-то в первой половине девяностых я совершенно случайно столкнулся на улице с Колькой Малышевым, чувачком знакомым по давнишнему увлечению пресловутыми единоборствами. Оказалось, что, в отличие от меня, Малышев отнюдь не завязал с экзотическим бизнесом на единоборствах, напротив — завяз в ушу по уши. Малышев чуть ли не силком потащил меня в клуб «Дао», где служил инструктором, и затащил-таки в средней паршивости полуподвальный спортзал. Там как раз заканчивалась тренировка по «рукопашному бою», вел которую некто Семен Андреевич Ступин — невзрачный среднестатистический мужичонка с маловыразительной техникой. Глянул я на мужичка-тренера, и взыграло ретивое! И я, придурок, скинул полусапожки из натурального крокодила, закатал эксклюзивную джинсуру до колена, обнажил ухоженный торс и спросил у тренера Семена: «Можно с вами размяться немного?» Ступин, усмехнувшись, кивнул: «О'кей, давай пободаемся».

Навалял мне, молодому-красивому, невзрачный Семен Андреевич с легкостью необычайной, играючи. И так мне вдруг стало обидно за бесцельно, как оказалось, прожитые на разнообразных татами годы, что я едва ли не в ножки Мастеру бухнулся и стал буквально умолять Семена Андреевича дать мне, сирому, пару индивидуальных уроков мастерства. За энную сумму бакинских, разумеется.

Ступин начал было отнекиваться, но мне на выручку поспешил Малышев, сказал: «Сень, слышь, Стасик, конечно, пижон, каких мало, и выпендрежник по жизни, однако парень, в глубине души, хороший, отвечаю».

В «пару уроков» мы не уложились. В общей сложности я тренировался под руководством Ступина порядка двух месяцев. Приходил к окончанию его штатных тренировок в клубе «Дао», оставался с Мастером один на один и в течение часа, за свои же кровные, терпел жуткие унижения, ощутимую боль, едкие насмешки. Час издевательств стоил мне, мазохисту, аж пятьдесят «зеленых». Периодически, ясное дело, меня основательно душила жаба, но ведь и бывшие филателисты, случается, ни с того ни с сего, последнее отдают за выцветший бумажный квадратик с зубчиками.

Ни фига нового, никаких оригинальных техник Ступин мне не показывал. Заставлял демонстрировать то, чего я и без него давно знал, поправлял меня, да приговаривал: «Ты пойми, стиляга, восточные люди — они все подряд хитрецы изрядные. Они тебя вроде бы и учили честно, а кой-чего ключевое на всякий случай утаивали, и в результате ты, Стасик, ни то ни се, полуфабрикат, четвертинка на половинку».

За двадцать четыре занятия, за тысячу двести долларов, он сделал из меня, как сам выразился: «Более не менее полноценного бойца», и предупредил: «Прекратишь дрючить приемчики ежедневно, считай, ты ноль». Я ответил, церемонно кланяясь: «Понял, Учитель», а он рассердился: «Никакой я тебе не Учитель, понял? Тебя выучили вьетнамец с китайцем, я же только доучивал. Учить и доучивать — вещи разные».

Но я все равно считаю себя учеником Бультерьера. Какого такого «Бультерьера», вы спросите? Сейчас расскажу.

Лет через несколько после дорогостоящего рецидива моего костоломного хобби занесла меня нелегкая в первые ряды зрителей полуподпольных и страшно модных в ту пору «боев без правил». И кого же я узрел на ристалище? Догадались?.. Правильно — его, Семена Андреевича Ступина собственной персоной. Он бился под псевдонимом «Бультерьер» и как бился! Загляденье! Помнится, тот шнурок, что сагитировал меня насладиться кровавым зрелищем для избранной публики, глядя на схватку Бультерьера с неким Грифоном, шепнул в восхищении: «Вот бы у крутого с собачьей кличкой поучиться кулаками махать, а?..» Я промолчал, я лишь загадочно улыбнулся уголком рта. Я гордился Учителем и причастностью к Тайне. По окончании представления, помню, собирался разыскать Ступина за кулисами, но — не судьба. По пути к кулисам положил глаз на смазливую брюнетку породы «фотомодель», подмигнул ей, она глупо заулыбалась и, вместо того чтобы, как планировал, провести вечер в обществе Бультерьера, снял аппетитную глупышку, отвез к себе домой, где... Впрочем, о чем это я?.. Опять о бабах?.. М-да, как говорится: горбатого могила исправит...

* * *

Я так и не нашарил в закоулках памяти ничего ТАКОГО, что могло объяснить мои и моих друзей сегодняшние злоключения, пока автомобильный мотор урчал примерно на одной ноте. Но вот шофер ощутимо сбросил скорость, остановил машину, на улице заскрипели... ворота? Да, пожалуй, скрипнули ворота. Дальше мы ехали медленно, несколько раз останавливались, снова что-то заскрежетало, загудело, поехали еще медленнее. Скрип и скрежет повторились, мотор затих, собака залаяла.

— Игорь, Альфу придержи, сейчас клиента поведем, — сказал голос справа.

— Снимать с него накомарник? — спросил голос слева.

— Снимай, но я эту футболку больше не надену, брезгую, — ответил равнодушно голос справа. — Ключи от наручников, мильтонов подарок, не забыть бы...

С головы моей сдернули футболку, и под аккомпанемент собачьего «ррры-ы» я вылез из машины. Ноги ступили на бетонный пол, потянуло запашком бензина. Автомобиль находился в просторном подземном гараже. Здесь же стояло еще два автомобиля, покрытых свежей дорожной пылью. Машины, в которых везли Захара и Толика. Машины были пустые, меня привезли последним. Гараж просторен, но не огромен. Я однажды бывал в похожем гараже, когда ездил в гости на дачу к... нет, фамилию я не назову. Скажем так — я однажды бывал в похожем гараже, когда ездил на дачу к одному популярному певцу-эстраднику. Дача, как он ее называл, у соловья российской эстрады походила на дом отдыха средних размеров эпохи Леонида Ильича.

— Пошли? — Голый по пояс мужик легонько хлопнул меня по спине и закинул на покатое бледное плечо голубую спортивную сумку. — Пошли во-он туда, на лестницу. Видишь, в углу лестница наверх? Сам пойдешь?

Я кивнул. Полуголый мужик, пота которого я вдоволь надышался, пока голову обматывала его футболка, разговаривал со мной равнодушно, без эмоций. Мужик, как я уже говорил, имел совершенно обычный вид. Но нечто неуловимое, что-то на грани осознания меня в нем смущало. Какой-то он был не такой. Не здешний... Точно! В десятку! Мужик не похож на москвича. Почему? Чем? Не могу объяснить...

— Ты чего на меня уставился? Идем. — Обнаженный по пояс мужчина повернулся ко мне спиной и вразвалочку пошел к лестнице. Я двинулся следом.

— Быстрее давай. Постарайся шустрее переставлять ноги, — громко произнес поводырь, не оглядываясь. — Твои друзья ужо заждались наверху, но ты не виноват, виноваты наш шофер и Альфа...

Он продолжал говорить всякую чепуху всю дорогу, пока мы поднимались наверх. Я поначалу его внимательно слушал, надеялся получить полезную информацию, а когда понял, что он попусту болтает языком, понял, зачем он это делает. Громкий голос провожатого заглушал тихие, кошачьи шаги второго мужика сзади. Второй мужчина, в машине сидевший слева, контролировал мою спину, готовый в любую секунду предпринять радикальные меры, если я вдруг вздумаю взбунтоваться. На одном из лестничных поворотов я заметил в руке человека, идущего сзади, с виду безобидный складной мужской зонт в чехле. Недавно, прогуливаясь вблизи Красной площади, я заглянул в магазин «Кольчуга», там на витрине лежал точно такой же «зонтик», который на самом деле был умело замаскированным под невинный мужской аксессуар электрошокером.

Железная покатая лестница вывела из подземного гаража в помещение, отделанное гладко струганными досками. В помещении имелась дверь, за дверью оказалась еще одна лестница. Просторная, широкая, деревянная, освещенная солнечным светом, пробивающимся сквозь узкие «готические» оконца в деревянной стене. Оконца были с матовыми стеклами, мутными, словно мыльная вода. Судя по количеству лестничных пролетов, меня вели на третий, как минимум, этаж.

Последний пролет деревянной лестницы венчала дощатая, хорошо струганная дверь. Она открылась, и я увидел синее небо, расчерченное на идеально ровные квадратики. Лестница и двое сопровождающих привели меня в солярий. Примерно семьдесят квадратных метров приспособленной для загара, приятной и полезной площади под стеклянным клетчатым потолком. Террариум для любителей погреться на солнышке. Огромадный ящик на крыше, отделанный ладными, одна к одной, досочками со стеклянным, прозрачным потолком.

В солярии полно народу. Человек двадцать примерно сгрудились в дальнем углу оздоровительно-престижного помещения. Сразу, как меня ввели, я приметил в маленькой толпе высокую и толстую фигуру Анатолия с руками за спиной и лейкопластырем на роже. Толика не заметить трудно, он всегда выделялся в любом скоплении тел, как слоненок в зоопарке на бурлящей жизнью площадке молодняка. Взгляд мой лишь скользнул по человеческой массе под лучами солнечного ультрафиолета, и глаза магнитом притянули к себе две отдельно стоящие личности. Мужчина и женщина. Молодая красивая брюнетка разглядывала меня настолько внимательно, что я почти физически ощущал ее интерес к собственной потрепанной физиономии. Вглядевшись пристальнее в симпатичное женское лицо, я убедился, что впервые вижу эту бабу. Странно, такое впечатление, что она меня знает. Мы встретились глазами, она улыбнулась, что-то прошептала на ухо своему спутнику. Спутник брюнетки — господин примерно моих лет. Высокий, мускулистый, подтянутый, ухоженный. Лицо... Лицо господина изуродовано шрамом. Бледная багровая полоска на левой щеке от переносицы к уголку рта. Приметное лицо. Такое лицо, увидев однажды, как тебе кажется, забываешь навсегда, но тут же вспоминаешь, снова увидев через десяток лет, зим и весен, прошедших после первой и единственной мимолетной встречи...

Я узнал человека со шрамом внезапно. Без мучительных раскопок в памяти, без «паузы узнавания», как в случае с Толиком, без реставрации прежнего, десятилетней давности, образа, как в случае с Захаром. В голове блеснула вспышка, и я будто бы проснулся. Я узнал его, и сразу многое стало ясно, сразу же на многие вопросы отыскались ответы, сразу стала понятна первопричина всей цепочки сегодняшних зловещих и загадочных событий... Буря самых противоречивых эмоций захлестнула меня с головой. То, что случилось со мной и моими друзьями былых времен сегодня, это... Это невероятно, этого не может быть, но это случилось!

2. «Дай срок, мастер, сочтемся!»

Год одна тысяча девятьсот восемьдесят... не помню точно какой, но антиалкогольная кампания уже в прошлом, поскольку отчетливо помню бутылку сладкого ликера на откидном столике в четырехместном купе. За окнами поезда мелькают левитановские пейзажи, сияет солнце, заманчиво блестят водоемы, мимо которых, стуча колесами на стыках рельсов, проносится поезд дальнего следования. На улице жарко, в купе душно. Молодой, с прыщиком-хотюнчиком посреди лба, Толик успокаивает меня, мол, к завтраку жара спадет, а послезавтра я полезу в чемодан за свитером. Мы едем на Север, на халтуру. Толя Иванов, Леха Митрохин и Серега Контимиров — ветераны. Они едут халтурить на Север второе лето подряд. Я и Захар Смирнов — новобранцы. Прошлым летом мы с Захаром не смогли принять участие в поездке за длинным рублем в край алмазо— и нефтедобытчиков, хотя и очень этого хотели. В прошлом году я гулял отпуск в декабре, а Захару весной на тренировке сломали ногу, он лечился. В прошлом году Толя, Леха и Сергей привезли с Севера приличные деньги. В этом надеются с моей и Захара помощью привезти еще больше.

— Стас, прикинь, — в который раз пристает Толик с одним и тем же вопросом, не хуже меня зная ответ. — В месяц ты сколько на тренировках заколачиваешь?

— Столько же, сколько и ты, — улыбаюсь я, молодой и перспективный. — В два раза поболе, чем на основной работе, с учетом, что кооператоры-наниматели половину доходов оставляют себе.

— Зато кооператив дает надежную «крышу», — встревает в разговор Леха. — И аренда зала за их счет, и реклама.

— Фу! — морщится Серега. — Скажешь тоже — реклама! Объявления на столбах я и сам мог бы расклеить и текст сочинил бы получше. Они чего в объявлениях пишут, читал? Они пишут: «Китайская оздоровительная гимнастика УШУ». А надо писать — «КУНГФУ, САМООБОРОНА и ЗДОРОВЬЕ».

— Смешной ты. Серый. — Захар берет в руки пузатую бутылку ликера, взламывает пробку. — Статью за карате еще никто не отменял. Для ментов что кунгфу, что карате — без разбору. Я, например, в тюрягу по пустякам садиться не хочу... Давай стакан. Серый, ликеру накатим.

— Я не пью, — отказался Серега. — А люди, Захарыч, хотят учиться бить по морде. Гимнастика ушу — фенечка для отвода глаз, сам знаешь.

— Ты не прав, Сережа... Захар, капни мне сладенького на два пальца. — Я протягиваю Захару пустой граненый стакан в подстаканнике от Министерства путей сообщения. — Не прав ты, Сережа. Ушу — хорошая гимнастика.

Великий кормчий, товарищ Мао, гениально придумал. В пятидесятые годы, вместо того чтобы бороться с чуждой религиозной идеологией национальных единоборств, взял, да и легализовал эти единоборства, выхолостив из них боевую сущность, обозвал их ушу и... И давайте, что ли, чокнемся, а? У всех налито?.. Серега не пьет, остальные готовы.

Чокнулись. Выпили.

— Стасик, посылай ты в жопу свое кино! — возопил Толик задорно после того, как опустошил свой стакан. — И философствовать кончай. Давай бабки на ушу рубить, по полной программе. Ну дослужишься ты до нищего кинорежиссера через двадцать лет, ну и что? Бабки нужно делать, остальное — лирика!

— Стас, шли его на хер! — посоветовал Леха. — Он уже и меня, и Серегу, и Захара обрабатывал, звал «уйти в профессионалы». В одиночку Толян стремится бросить свое НИИ и пойти деньгу стругать с трудовой книжкой в кармане, вот и ищет дураков на манер себя. Скоро вся эта перестройка накроется медным тазом, вот тогда дураки, вроде Толика, и попляшут, как нэпманы в двадцатых.

— Много ты понимаешь! — обиделся Толик. — Я дело толкую, а вы все ссыте рискнуть и стать людьми. Надоело мне от зарплаты до зарплаты... Стас, подумай, потом жалеть будешь... Мне напарник нужен такой, как ты, чтобы свое дело начать.