Опции

Луговец послушно откинулся на спину и закрыл глаза.

- Тебе особое приглашение нужно? – крикнули мне из-за двери.

Я последовал примеру Луговца, слабо представляя себе, как я смогу уснуть на голых досках без подушки и одеяла.

Закрыв глаза, я продолжил перебирать в памяти всех своих знакомых. Зачем я это делал, я не знал. В конце концов, какая разница, кто меня упёк сюда. Если в моих глупых идеях найдут элементы изобретательства, то посадят надолго. Валька, юристка, рассказывала, что за такое можно получить от года до трёх лет. Если группа изобретателей, то от трёх до пяти. Сектанты-изобретатели творы приравниваются чуть ли не к бандформированиям, им десятка светит.

А если из меня Полевой выбьет признания, что я твор? Вот тогда-то и загремлю под фанфары на всю десятку. Какое-то оцепенение навалилось на меня. Ощущение, как будто это всё происходит во сне или не со мной. Надо бы денег достать на адвоката, лениво подумал я, начал подсчитывать в уме свои сбережения и тут же заснул.

Глава 8

Я несколько раз просыпался из-за дурной привычки пить по ночам воду из-под крана. Воды тут не было, приходилось опять засыпать, облизывая пересохшие губы. Я успевал заметить, что лежащий на соседних нарах Луговец сопит не так глубоко и ровно, как спящий человек. Тоже мается, бедняга, без сна! Не зря же он просил у меня вчера снотворного.

Наутро после скудного завтрака – кусок хлеба и кружка коричневой бурды непонятного происхождения – у сокамерника появилось горячее настроение поговорить.

- Как спалось на новом месте?

Не зря говорят, утро вечера мудренее. Хоть я и не выспался, но на душе уже не было той смертной тоски, которая навалилась на меня вчера вечером. И думать о подозреваемых больше не хотелось. Оптимизма на душе прибавилось. Что у антиинвенторовцев есть на меня? Да ничего! Я чист перед законом. Это какая-то ошибка. Не сегодня-завтра Полевой разберётся и отпустит меня с извинениями.

- Да ничего спал, - вежливо ответил я Луговцу.

- Отошёл немного, значит? – спросил сосед, переходя на «ты». – А то вчера привели тебя. Бледный, как смерть!

Я не решился говорить ему «ты», потому что на вид он был старше меня лет на двадцать.

- За что тебя сюда?

Тут я вспомнил: во многих фильмах показывают, как в камеры к преступникам подсаживают «наседок», которые доводят сокамерников до откровенной задушевной беседы, а потом докладывают всё полицейским.

- Сам не знаю, - осторожно ответил я.

- Что хоть говорят?

- А ничего не говорят. Сигнальчик, говорят, на меня пришёл, - объяснил я честно.

- Что-то натворил? – пристально поглядел на меня сокамерник.

- Ничего.

Луговец вздохнул и улыбнулся:

- Ты, наверное, думаешь, что я – «наседка»! Вот и избегаешь меня.

До чего проницательный дядька!

- Так вот, юноша, я не «наседка». Я – Луговец Евгений Павлович. Слышал про такого?

Я отрицательно покачал головой.

- Совсем недавно я читал лекции по теории изобретательской деятельности. А теперь вот эти недоумки меня сюда заперли, и я сижу тут, как последний уркаган!

У сокамерника была та же дурная привычка, что и у меня: он встал и начал расхаживать по камере.

- Я – последний из поколения настоящих инженеров. Потому как сейчас в вузах готовят не инженеров, а не понять кого! Тупых рисовальщиков трёхмерных моделей на экране! Ты не инженер, случайно?

Обрадованный тем, что не инженер (не «тупой рисовальщик»), я помотал головой отрицательно:

- Чистый гуманитарий.

Сосед, похоже, разочаровался. Беседа скисла, и я, не умеющий сидеть молча, спросил из вежливости:

- А вас за что сюда?

- Вот придут эти идиоты с обедом, вы у них и спросите! – разозлился нервный сосед и опять забегал по камере.

Не хочет рассказывать. Может, он во мне тоже «наседку» увидел? Тут я вспомнил, что в камерах любят ставить всякие прослушивающие устройства и видеокамеры. Поэтому я не стал лезть в душу Евгению Павловичу.

- Разве непонятно, за что меня держат? За мои вредные мысли, которые я пытался вбить в голову своим студентам. За то, что я всегда выступал на стороне творцов…

- Творцов или творов? – вполголоса задал я опасный вопрос, косясь по сторонам в поисках скрытой видеокамеры.

- Нет между ними никакой разницы, молодой человек. Просто творами стали называть подпольных творцов, нелегальных. А других у нас с недавнего времени просто не стало. Или уходи в подполье или не твори: вот такая, брат, политика. Торжество серости и быдлячества.

Мне понравилась манера собеседника излагать свои мысли: складно построенные фразы вперемешку с грубыми ругательствами. Надо будет кое-что перенять. Хотя теперь уж зачем, если меня вполне могут закрыть не на один год! Полевой навесит на меня тяжкий проступок и заставит подписать показания с помощью дубинки.

- Я уверен, что это время войдёт в историю, как новое средневековье. Возможно даже более ужасное, потому как сейчас преследуется любая творческая деятельность.

- Ну, зато на кострах не жгут… - возразил я.

- Для настоящего творца самая большая беда – запрет на творчество. Даже костёр не так страшен. А ещё ужаснее – заставить творца создавать новое по кем-то скроенным шаблонам и схемам. Литератора – втискивать свои опусы в прокрустово ложе криминальных романов и ироничных фэнтези, музыканта – заставлять писать идиотские шлягеры и мелодии для сотовых телефонов, инженера – изобретать подсветку для мусорных баков и кухонные шкафы на колёсиках.

Последние слова задели меня за живое, и я почему-то обиделся за креативщиков, хоть и сам всё время смеялся над этой деятельностью.

- А что тут плохого? – спросил я, вспомнив Маринеллу. – И учёные, и инженеры, и литераторы работают на благо общества. А если общество желает видеть подсвеченные мусорные контейнеры…

- Это всё навязанные потребности, мой юный друг, - грустно ответил Луговец. – Разве есть жизненная необходимость слышать мелодию в сотовом телефоне вместо гудка? Разве не проще установить нормальное уличное освещение, чем пихать светодиоды по всему мусорному баку? Реклама – страшное дело. Это она навязывает нам то, без чего вполне можно прожить.

Он так разволновался, что присел на нары, выудил из кармана пузырёк с таблетками и сунул одну под язык. Видимо, гуманные антиинвенторовцы не стали отбирать лекарство у больного.

- Из-за этого навязывания, люди сами усложняют себе жизнь. Для чего платить деньги за недешёвый фитнес-центр и ездить туда на машине, если можно просто дойти до этого центра пешком и обратно? От пешей прогулки будет не меньше пользы чем от занятия на тренажёрах, причём пользы бесплатной! Для чего пытаться похудеть, поглощая дорогущие лекарства, если можно просто не жрать?!

- Вы простых вещей не понимаете, Евгений Павлович! – подлил я масла в огонь. – Посещение фитнес-центра – это престижно, а пешком ходят только неудачники и лохи. А просто не жрать – это неприятно, ведь хочется полакомиться всякими деликатесами.

- Увы, - промолвил мыслитель. - Люди из-за этой гонки за престижем совсем разучились думать. Как дикари из отсталых племён, кидаются на всё блестящее и пищащее. Безмозглое быдло любит фейерверки и блёстки. А сильные мира сего нам это навязывают. И знаете для чего?

- Чтобы легче управлять?

- Не только. Чтобы легче нам впаривать всякую дрянь, украшенную блёстками и пищалками. А самим навариваться на этом. Всё просто.

- Действительно, просто, - подтвердил я.

- Беда только в том, - продолжил сокамерник. – Что сильные мира сего сами отравлены идеей опций и пытаются решить мировые проблемы блёсками и свистелками. Бороться с дегенератами на дороге видеокамерами. С мировыми терроризмом – зачистками. С пьянством – запретом на ночную торговлю алкоголем. Они уже не видят, что причина этих явлений гораздо глубже, и чтобы с ними бороться, нужен именно изобретательский подход, диалектический.

Я покосился на дверь. Луговец это заметил.

- Не бойся. Эти тупоголовые уже привыкли, что я высказываюсь прямо. Всё равно они никаких конкретных обвинений не предъявят ни тебе, ни мне. Им нужен состав преступления: подпольные кружки технического творчества, тайные фабрики по изготовлению новинок, явки, адреса… Ничего этого они от меня не добьются!

«Не добьются». Не так-то ты прост, Евгений Павлович! Нечего прикидываться простым теоретиком инженерного творчества.

Конечно, он прав, за одни разговоры в камере нас не привлекут. Но и усугублять своё положение не хотелось. Поэтому я честно пытался перевести разговор на другие темы. Но все они одинаково сводились к инженерному творчеству.

- Один умный человек заметил, что среди технических систем действует закон естественного отбора, - разглагольствовал опасный для общества собеседник. – Сейчас эти новоиспечённые технари его пытаются заменить искусственным отбором. И забывают, что прекрасно только естественное. Волк будет сильнее и живучее, чем искусственно выведенные пучеглазые чихуахуа и гламурные болонки. Так и техника, которая появляется в результате борьбы, скачков, технических переворотов будет живучее и прекраснее, чем все нынешние контейнеры для опций.

- Овчарка, - сказал я.

Собеседник выпучил на меня глаза:

- Какая овчарка?

- Обычная. Она появилась в результате искусственного отбора. Но волку не уступит.

Луговец на некоторое время смутился.

- Ну я же полностью не отвергаю всех опций и безделушек. Они, бесспорно, нужны. Но в разумных пределах.

Евгений Павлович вдруг хитро посмотрел на меня и прищурился:

- А ты, мил человек, кем трудишься? Уж больно ты в опциях хорошо ориентируешься.

Я ответил. Луговец неожиданно оживился, заставил меня рассказать о работе креаторщика и зачем-то выпросил у меня визитку. Поскольку меня взяли после форума, я был в деловом костюме, во внутреннем кармане которого у меня всегда лежала пачечка визиток для «работы в кулуарах».

Я рассказал сокамернику всё в подробностях, стараясь говорить погромче, чтобы подслушивающие антиинвенторщики поняли, что я не занимаюсь ничем запрещённым.

Сокамерника, как ни странно, заинтересовали мои идеи. Увлёкшись, я даже рассказал ему свою гипотезу о том, что в скором будущем вся техника будет собираться из функциональных блоков.

- Литературные произведения – из готовых эпизодов, театральные постановки – из готовых сцен, - продолжил Луговец мою мысль. – Компьютерные программы – из модулей.

Он опять зашагал по камере.

- У тебя есть фантазия, юный друг, - сообщил он мне. – И это радует. Значит, ещё не всё потеряно для тебя.

- Спасибо, вы меня утешили, - язвительно проговорил я. – Только кому она нужна, эта фантазия. Придумывать новые безделушки?

- Ну почему. Можно придумывать что-то другое, - осторожно сказал Луговец полушёпотом.

- Что другое? – спросил я аккуратно.

Я догадался, что он имеет в виду.

- Новое. По-настоящему полезное и прогрессивное.

Да, непрост ты, дядька Луговец! Ой, не прост! И интонации-то как изменились. От сокамерника повеяло неприятным, сектантским. Видимо, все одержимые какой-то идеей, будь то всемирное царство божье, однополые браки или изобретательство, имеют такую манеру вкрадчиво и ненавязчиво заманивать в свои сети.

- Я понимаю, почему ты молчишь, - усмехнулся сокамерник. – Боишься, что я выманю у тебя согласие, а потом сдам с потрохами «Антиинвентору»!

И это тоже, он верно заметил. В моём положении надо держать ухо востро.

Евгений Павлович подсел ко мне, взял меня за рукав и зашептал:

- Я не могу тебе доказать, что я не «наседка». Просто верь мне. Надо же кому-нибудь в этом мире верить.

- Сектанты тоже так говорят, - холодно оборвал я его, вырывая рукав. – А потом для торжества божьего царства последние штаны выцыганят.

- Молодец! – неожиданно похвалил Евгений Павлович. – Образно мыслишь!

- На кой я вам понадобился? Обычный тупой креаторщик, представитель офисного планктона, которых вы разносите в пух и прах…

- Ты умеешь думать, вот что главное. Неважно, кем ты трудишься, хоть ассенизатором. Главное, я разглядел некоторое количество серого вещества в твоей черепной коробке. А я не люблю, когда серое вещество болтается незадействованным. Мозги надо нагружать, как и мышцы.

- И чем же вы меня хотите нагрузить?

Я и без него знал, чем. Вот я и познакомился с самым настоящим твором. Преступником, врагом современного общества, угрозой стабильности и процветания. Прямо я не стал спрашивать Луговца, и так ясно, кто он такой.

- Тебя всё равно скоро выпустят. Я тебе телефончик дам. Позвонишь, скажешь, что от меня.

Это было очень рискованно, брать телефон у твора. Видеокамеры тут кругом понатыканы, Полевому в миг донесут, и на следующей же «беседе» он выудит у меня этот телефон. А потом суд срок добавит, за участие в преступной группировке.

- Позвони, я тебе советую, - шёпотом посоветовал Луговец. - Я же вижу, что ты мучаешься, не знаешь, как дальше жить и что делать. Может, у тебя появится цель в жизни.

Никогда у меня не было цели лоб в лоб бороться с государственной системой. Что я, революционер какой! Я всегда придерживался правила: если бороться бесполезно, то нужно приспособиться. До вчерашнего дня я неплохо приспосабливался к системе. Если посмотреть с другой стороны, то лоферство – это тоже своего рода протест против системы. Своим бездельем я наношу ей урон. А поскольку нас, бездельников, тысячи, то урон весьма ощутимый. И причём без малейшего риска.

Луговец же предлагает другую борьбу. Подпольные кружки, дискуссии, изучение запрещённых книг… Возможно, придётся подбрасывать какие-нибудь брошюрки с новыми изобретениями. Может, придётся агитировать рабочих и крестьян. Ещё я слышал, что у творов есть целая сеть подпольных цехов, в которых они изготовляют образцы новой техники, что строжайше запрещено. И даже, говорят, есть подпольные магазины, где творы торгуют своими новинками, а на вырученные деньги тратят на свою борьбу с опциями и людской серостью.

Нас накормили гадким обедом. И до обеда, и во время него, и после я молчал, обдумывая предложение Луговца.

После обеда сокамерник завалился на нары, пользуясь своими правами больного человека. Немного подумав, лёг на нары и я, чтобы немного подремать, а перед этим подумать над необычным предложением Евгения Павловича.

Но ничего обдумать я не успел. Загремели ключи в дверях. Я решил, что сейчас получу взбучку от «вертухаев» за то, что среди белого дня валяюсь.

- По твою душу, - быстро прошептал мне моментально проснувшийся Луговец. – Держи! Прячь быстрее!